Текст книги "Песня для зебры"

Автор книги: Джон Ле Карре

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 22 страниц)

– Так вот, обязанности моего друга, – продолжил я, – обеспечивают ему регулярный доступ к секретной связи между странами Африки и определенными европейскими структурами.

– Что за структуры? Ты про правительства или про что?

– Нет, не обязательно, Батист. Не все структуры – правительства. Многие из них обладают куда большей властью и свободой. А также располагают куда большими средствами.

Я взглянул на Ханну в поисках поддержки, но она сидела с закрытыми глазами, будто молилась.

– Мой друг рассказал мне строго по секрету, после мучительных сомнений, – я решил без обиняков переходить к сути, – что недавно на одном острове в Северном море произошла тайная встреча, – я сделал паузу, чтобы до него дошло как следует, – в которой принимал участие ваш Мвангаза и, как ни прискорбно мне это сообщать, представители некоторых вооруженных формирований из Восточного Конго.

Я внимательно следил за выражением нижней половины лица Батиста на предмет каких-либо признаков ужасающего озарения, но у него лишь чуточку сжались губы.

– А также представители некоего офшорного анонимного синдиката зарубежных инвесторов. И на этой встрече была достигнута договоренность, что все вместе они, с помощью западных и африканских наемников, совершат военный переворот в Киву.

Я опять замолчал, ожидая хоть какой-то реакции. Напрасно.

– Тайный переворот. Неофициальный. В нем будут задействованы местные боевики, с которыми заключена сделка. С одной стороны отряды маи-маи, с другой – воины баньямуленге.

Что-то заставило меня умолчать о причастности Люка и Хаджа. Я еще раз взглянул на Батиста, желая все-таки понять, как он воспринимает мои слова. Насколько я мог судить, через свои очки он пялился на грудь Ханны.

– Предлогом для проведения этой операции, – я настойчиво повысил голос, – является создание справедливого демократичного Киву, объединяющего все племена, и на юге и на севере. Однако истинная цель несколько иная. На самом деле Синдикат стремится выдоить из Восточного Конго все полезные ископаемые, на какие только сможет наложить лапу, в том числе огромные запасы колтана. Это принесет баснословную прибыль инвесторам, но населению Киву не даст вообще ничего.

Он не шелохнулся, не изменилось и направление, куда были обращены его темные очки.

– Местных жителей ограбят. До нитки, как обычно, – горячился я, уже понимая, что говорю сам с собой. – Как повелось с незапамятных времен. Политическая авантюра, иными словами. – Главный козырь я придержал напоследок: – Киншаса участвует в заговоре. Она закроет глаза на происходящее, если получит свое, то есть в данном случае – Долю Народа. Всю целиком.

Где-то наверху заплакал ребенок, но его тут же утихомирили. Ханна рассеянно улыбнулась, однако улыбка предназначалась ребенку, а не мне. Непробиваемое лицо Батиста никак не изменилось, и его равнодушие отбивало у меня всякое желание говорить дальше.

– И когда вся эта фигня якобы случилась?

– В смысле, когда я разговаривал с другом?

– Да эта твоя встреча на гребаном острове, парень. Когда именно?

– Я же сказал: недавно.

– “Недавно” – это пустой звук. Как недавно? Когда – недавно?

– На прошлой неделе, – ответил я. Когда не знаешь, что сказать, держись ближе к истине.

– А он сам-то был на этой встрече, твой безымянный приятель? Он что, сидел там с ними на гребаном острове, своими ушами слышал, как они договаривались?

– Он читал бумаги. Отчеты. Я уже говорил.

– Читал бумаги, значит. Подумал: что ж это, мать твою, творится – и прямиком к тебе.

– Да.

– Но почему?

– У него есть совесть. Он осознал масштабы обмана. Ему небезразлична судьба Конго. Он против того, чтобы кто-то ради собственной прибыли развязывал войну в чужой стране. Разве этого мало?

Судя по всему – мало.

– Но почему именно к тебе, а? Он что, какой-нибудь белый либерал и чернее твоей рожи не нашел?

– Он обратился ко мне потому, что ему не плевать на нашу страну. Вот и все, что вам нужно знать. Мы старые друзья, как так вышло – не важно. Он знал, что у меня есть кое-какие связи с сообществом и что сердце мое принадлежит Конго.

– Да иди ты. Врешь небось.

Батист вскочил и зашагал по комнате, ковбойские сапоги утопали в длинном ворсе золотого ковра. Нарезав пару кругов, он остановился перед Ханной.

– Допустим, я поверил этому мудаку, – сказал он ей, кивая на меня. – Ну или типа поверил. Может, ты и правильно сделала, что привела его ко мне. А его черная половина, часом, не руандийская? По-моему, так и есть. По-моему, в этом и ключ к его россказням.

– Батист, – прошептала Ханна, но он и бровью не повел.

– Ладно, не отвечай. Ограничимся фактами. Факты следующие: этот твой приятель тебя трахает, так? А приятель твоего приятеля знает, что он тебя трахает, вот и пришел к нему. И рассказал твоему приятелю байку, которую тот пересказал тебе в койке. Ты, разумеется, из-за этой байки всполошилась, поэтому привела своего кобеля ко мне, чтобы он здесь, передо мной, ее повторил. Именно на это и рассчитывал приятель твоего приятеля. Мы называем такие фокусы дезинформацией. Руандийцы на ней собаку съели. У них есть специальные люди, которые ничем другим не занимаются, только дезу толкают. Объясняю популярно, о’кей?

Он все еще стоял перед Ханной. Непроницаемые очки повернулись ко мне, потом обратно к ней.

– Вот как это работает. Великий человек, поистине великий – я имею в виду моего Мвангазу – несет моей родине послание надежды. Мир, процветание, справедливость, единство. Но великий человек не друг руандийцам. Он знает, что его мечта не сбудется, пока руандийцы на нашей земле ведут свои грязные войны, паразитируют на нашей экономике, эксплуатируют наш народ и рассылают отряды убийц, чтобы нас уничтожить. Вот он и ненавидит мерзавцев. А они ненавидят его. Меня, кстати, тоже. Знаешь, сколько раз эти гады пытались вывести меня из игры? А теперь пытаются вывести из игры Мвангазу. Как? Распространяя ложь среди его соратников. В чем ложь? Ты только что слышала. Ее произнес твой приятель, который тебя трахает: “Мвангаза продался белым! Мвангаза заложил наше исконное достояние воротилам из Киншасы!”

Не обращая более внимания на Ханну, он развернулся ко мне. Музыка, доносившаяся снизу, сквозь золотой ковер, вынудила его повысить голос.

– Тебе вообще известно, что даже маленькая спичка, брошенная в Киву, может вызвать грандиозный пожар во всем, мать его, регионе? Доступна эта информация твоим мозгам?

Я, кажется, кивнул: да, мол, известно.

– Так вот, ты и есть эта гребаная спичка, понял? Даже если ты ничего такого не хочешь и действуешь из лучших побуждений. А этот твой приятель без имени, который так любит Конго и желает защитить его от белых захватчиков, – подлый руандийский таракан. Ты не думай, что он один такой, нас штук двадцать разных источников кормят этой байкой, наперебой утверждая, что Мвангаза – мерзавец, наипервейший антихрист всех времен. Ты, случайно, не играешь в гольф? Как тебе досуг благородных людей? Вы, бля, увлекаетесь гольфом, сэр?

Я помотал головой.

– Не играет он, – пробормотала за меня Ханна.

– Говоришь, эта судьбоносная встреча состоялась на прошлой неделе? Так?

Я кивнул: да, так.

– А ты знаешь, где был Мвангаза всю прошлую неделю? Каждый божий день, без единого исключения, с утра до вечера? Проверь его квитанции за использование поля для гольфа. Он отдыхал в Марбелле, на юге Испании, играл в гольф, перед тем как вернуться в Конго, чтобы продолжить свою героическую борьбу за мир. А ты знаешь, где я был всю прошлую неделю, каждый долбаный день до вчерашнего вечера? Проверь мои квитанции. В Марбелле, играл в гольф с Мвангазой и его самыми преданными, самыми близкими соратниками. Так что изволь, если, конечно, тебе не трудно, передать своему другу-приятелю, чтоб засунул себе в жопу свой остров и все свои грязные измышления заодно.

Все время, пока Батист говорил, его часы, с браслетом в восемнадцать карат и фазами луны на циферблате, как будто подмигивали мне. И чем дальше, тем настырнее и наглее.

– Тебя подвезти куда-нибудь? Или такси заказать? – спросил он Ханну на суахили.

– Спасибо, мы сами, – отказалась она.

– А в сумке у твоего кобеля есть что-нибудь для меня? Клеветническая писанина? Кокаин?

– Нет.

– Когда он тебе надоест, свистни.

Я вышел следом за Ханной через кафе на улицу. Напротив входа во втором ряду был припаркован новенький черный лимузин, за рулем сидел шофер. Чернокожая девушка в платье с глубоким вырезом и белой меховой накидке испуганно глядела из заднего окна машины, словно опасалась за свою жизнь.

Глава 17

Ханна не относится к плаксам. Глядя, как она в час ночи сидит на краю кровати в своей монашеской ночной рубашке и, спрятав лицо в ладонях, заливается горючими слезами, я не находил себе места – никогда в жизни у меня ни за кого так не болела душа.

– Нет нам спасения, Сальво, – всхлипывая, уверяла она меня, когда я лаской и уговорами более-менее привел ее в чувство. – А ведь какая чудесная мечта была у нас! Мир. Единство. Прогресс. Но мы – конголезцы. Всякий раз, как у нас появляется мечта, мы мечемся по замкнутому кругу. И завтра никогда не наступает.

Сделав все, что было в моих силах, чтобы хоть как-то ее утешить, я принялся сооружать омлет, подсушивать тосты и заваривать чай, а сам без умолку болтал о том, как у меня прошел день. Теперь уже я твердо решил не усугублять ее горе и потому тщательно избегал упоминаний о некоторых телефонных звонках, а также о некоем секретном документе под названием “Я обвиняю!”, спрятанном позади платяного шкафа. Всего через двенадцать часов она отправится в Богнор. Лучше подождать до ее возвращения – к тому времени я успею осуществить свой план и все окончательно разрешится. Но когда я предложил лечь спать, Ханна рассеянно покачала головой и сказала, что ей нужно еще раз послушать песенку.

– Песенку Хаджа. Которую он пел после пыток.

– Прямо сейчас?

– Да.

Готовый на все, лишь бы угодить ей, я вытащил кассету из тайника.

– А визитная карточка, которую он тебе дал?

Я принес ей и карточку. Ханна внимательно ее изучила, даже улыбнулась, раглядывая изображения животных. Потом перевернула и, нахмурившись, осмотрела оборотную сторону. Наконец надела наушники, включила магнитофон и погрузилась в загадочное молчание, а я терпеливо ждал.

– Ты уважал своего отца, Сальво? – спросила Ханна, дважды прослушав пленку.

– Разумеется. Очень уважал. Как и ты своего, я полагаю.

– Вот и Хадж такой же. Он почитает своего отца, как всякий конголезец. Почитает его и слушается во всем. Разве может он прийти к отцу и заявить: “Отец, твой давний друг и политический союзник Мвангаза – лжец!” – без каких-либо весомых доказательств? Ведь если его пытали со знанием дела, следов на теле не осталось.

– Ханна, дорогая, прошу тебя… Ты ужасно устала, у тебя был трудный день. Ложись, надо выспаться.

Я положил руку ей на плечо, но она мягко отвела ее.

– Сальво, это ведь он для тебя пел.

Я признался, что и у меня сложилось такое впечатление.

– Что же, по-твоему, он пытался тебе сказать?

– Что он выжил, а мы все можем катиться к чертовой матери.

– Но зачем он дал тебе свой электронный адрес? Да еще смотри, каким неровным почерком. Значит, писал после пытки, а не до. Почему?

В ответ я неуклюже пошутил:

– Небось заманить в свой ночной клуб рассчитывал.

– Хадж просит тебя связаться с ним, Сальво. Ему нужна твоя помощь. Он говорит: помоги мне, пришли свои записи, пришли свидетельства того, что они со мной творили. Ему нужны доказательства. Он хочет, чтобы ты их ему предоставил.

Что это было – слабость или лукавство? Я ведь считал Хаджа плейбоем, а не рыцарем в сияющих доспехах. Французский прагматизм и сладкая жизнь сильно испортили его. Три миллиона долларов к вечеру понедельника служили тому наглядным подтверждением. Стоило ли разбивать иллюзии Ханны? Или лучше заключить с ней уговор, который, как я был убежден, мне все равно не придется выполнять?

– Ты права, – сказал я. – Ему нужны доказательства. Мы пошлем ему записи. Иначе нельзя.

– Но как? – недоверчиво спросила она.

Проще простого, заверил я ее. Нужно лишь обратиться к кому-то, у кого есть соответствующее оборудование, – к звукооператору или в музыкальный магазин. Они запишут с кассет аудиофайлы, а мы отправим их Хаджу. И дело в шляпе.

– Нет, Сальво, не в шляпе! – нахмурилась Ханна. Она явно пыталась дать задний ход: точь-в-точь как я за минуту до этого.

– Это почему же?

– Потому что мы говорим о серьезном преступлении. Ведь Хадж – гражданин Конго, а у тебя на руках британские секретные материалы. А ты в душе британец. Так что лучше не надо.

Я взял календарь. До запланированного переворота под общим руководством Макси остается одиннадцать дней, заметил я, встав на колени рядом с нею. А значит, время терпит, не так ли?

Наверное, с сомнением в голосе отозвалась Ханна. Но чем раньше мы предупредим Хаджа, тем лучше.

Ну, еще день-другой мы можем потерпеть, изворачивался я. И добавил, что даже если выждать еще неделю, вреда не будет, про себя вспоминая, с какой тягучей неторопливостью мистер Андерсон вершит свои чудеса.

– Неделю? Но к чему выжидать целую неделю? – вновь нахмурилась она.

– А вдруг к тому времени нам уже и не придется ничего отправлять? Может, они еще сдрейфят. Им ведь известно, что мы у них на хвосте. Может, они отменят переворот.

– А как же мы узнаем, отменили его или нет?

На это ответа у меня не было, так что последовала минута неловкого молчания. Положив голову мне на плечо, Ханна о чем-то задумалась.

– Через месяц у Ноа день рождения, – внезапно объявила она.

– Верно, мы же с тобой собирались вместе искать ему подарок.

– Он мечтает навестить своих двоюродных братьев и сестер в Гоме. А я не хочу, чтобы он ехал в зону военных действий.

– Ничего там не будет. Просто давай выждем немного. На случай, если вдруг что-то произойдет.

– Что, например, Сальво?

– Ну, ведь не все они – чудовища. Может, разум и возьмет верх в данном случае, – продолжал настаивать я.

Ханна села в постели и посмотрела на меня, как на пациента, которого подозревает в сокрытии симптомов заболевания.

– Пять дней, – взмолился я. – На шестой мы все отправим Хаджу. Так ему времени вполне хватит.

После этого, насколько помню, у нас состоялся еще только один разговор, имевший определенные последствия. Мы лежали, обнявшись и, казалось, позабыв на время все наши тревоги, когда Ханна ни с того ни с сего заговорила про Войтека, чокнутого поляка, любовника Грейс.

– Знаешь, где он работает? В центре звукозаписи в Сохо, где записываются всякие рок-группы. Он там целыми ночами крутится, домой является только под утро, до одури накачанный наркотиками, и они потом весь день занимаются любовью.

– Ты это к чему?

– К тому, что я могла бы пойти к нему и договориться насчет приемлемой цены.

Теперь уже я подскочил в кровати и сел.

– Ханна, я не хочу, чтобы ты в это ввязывалась. Если кто и будет посылать пленки Хаджу, то только я сам.

Она ничего не ответила, и я воспринял ее молчание как знак согласия.

Утром мы проспали, так что сборы проходили в суете. По просьбе Ханны я сбегал вниз и заказал микротакси[52]52
  Помимо традиционных английских такси черного цвета (“черных кэбов”) с 1960 года в Великобритании существуют так называемые “микротакси”. Если первые можно брать на стоянках или же подзывать взмахом руки на улицах, то вторые заказываются только по телефону или в офисе соответствующей компании. Нередко владельцы гостиниц или пансионов держат и небольшой парк микротакси.


[Закрыть] у мистера Хакима. Когда я вернулся в комнату, она стояла около шкафа, держа в руках мою сумку: та, по-видимому, вывалилась из тайника, пока мы впопыхах паковали вещи. Слава богу, мой драгоценный экземпляр “Я обвиняю!” с собой не утянула.

– Дай-ка лучше я.

Благодаря высокому росту я легко засунул сумку на место.

– Ох, Сальво… – выдохнула Ханна, что я перевел для себя как “спасибо”.

И поскольку она до сих пор была полуодета, пришлось ей все-таки повременить с отъездом.

*

В расписании автобуса-экспресса от вокзала Виктория до Севеноукса после взрывов появились дополнительные рейсы: многие из тех, кто раньше ездил на поезде, предпочитали теперь добираться по шоссе. Я был в некотором напряжении, когда подошел к очереди на автобус, понимая, какое впечатление производят моя шапочка с помпоном и цвет кожи. Сюда я добрался частично пешком, частично на автобусах, дважды выпрыгнув из них перед самым отправлением, чтобы уйти от возможной слежки. Профессиональная паранойя разыгралась не на шутку. К тому моменту, когда охранник на автобусной станции обыскал и меня, я уже почти желал, чтобы он меня вычислил и на этом все и закончилось. Однако он не нашел ничего предосудительного в коричневом конверте с надписью “Я обвиняю!”, который я свернул и запихнул во внутренний карман кожаной куртки. Когда я позвонил Грейс из телефонной будки в Севеноуксе, она безудержно хохотала. Их поездка на автобусе в Богнор не обошлась без приключений:

– Наша Амелия, ее так тошнило по дороге, Сальво… Ты не поверишь, она и весь автобус уделала, и свое новое платье, и ботинки. Мы с Ханной стоим тут со швабрами и не знаем, откуда начать!

– Сальво?

– Я люблю тебя, Ханна.

– Я тебя тоже, Сальво.

Получив свое отпущение, я мог приступить к выполнению задуманного.

*

Школа святого Родерика для мальчиков и девочек расположена на зеленой окраине старинного Севеноукса. Здесь, среди дорогих домов, перед которыми на выложенных гравием подъездных аллеях красовались новехонькие автомобили, высился двойник моего приюта: те же башенки и зубчатые стены с бойницами, и даже зловещие башенные часы. Отдельный “Зал памяти” из стекла и кирпича был построен на средства благодарных родителей и бывших учеников. Внутри светящаяся стрелка направляла посетителей вверх по выложенной плитками лестнице. Проследовав за полными дамами, я попал на деревянную галерею и оказался рядом с пожилым священником, с такой же идеальной седой шевелюрой, как у Филипа. Прямо под нами, образуя три стороны каре, выстроилось хоровое общество Севеноукса, все шестьдесят его легализованных членов. С высоты кафедры дирижер в бархатном пиджаке и галстуке-бабочке распинался перед ними о негодовании.

– Одно дело испытывать негодование и совсем другое – перелить его в звук. Вдумайтесь сами, хоть на минутку. Меновщики поставили свои столы в доме Божьем – что может быть хуже? Не удивительно, что мы в гневе. Как же иначе? Так что негодуем, господа, негодуем! И поаккуратнее со звуком “с”, особенно теноры. Поехали!

И они поехали. Мистер Андерсон выпятил грудь, выражая безграничное негодование, раскрыл рот – и увидел меня. Он смотрел так, что можно было подумать, будто я один не только на галерее, но и во всем зале. Не издав ни звука, он закрыл рот. Хор уже пел, дирижер на кафедре исступленно размахивал бархатными ручками, даже не замечая, что мистер Андерсон, весь красный от смущения, нарушил строй и топчется рядом с ним. Правда, хор не мог этого не заметить, так что пение постепенно затихло. Что сказали друг другу мистер Андерсон и дирижер, мне знать не дано, поскольку я к тому времени уже спустился по лестнице вниз и встал около дверей в главный зал. Вскоре туда же вышла женщина средних лет в восточной тунике и коренастая девочка-подросток, которая, если не считать зеленых волос и колечек в бровях, была точной копией своего выдающегося отца. Через несколько секунд и сам мистер Андерсон протиснул свои объемные телеса в дверь и, глядя мимо меня, словно меня здесь и не было, в командном тоне обратился к женщинам:

– Мэри, тебя, надеюсь, не затруднит незамедлительно отправиться домой и ожидать там моего возвращения. Джинет, нечего делать такую мину. Бозьми машину, Мэри. Я доберусь сам, как освобожусь.

Подведенные карандашом глаза Джинет обратились ко мне с мольбой, как бы приглашая в свидетели родительской несправедливости, затем она позволила матери увести себя на улицу. И лишь после этого мистер Андерсон удостоил меня вниманием.

– Сальво! Ты самолично явился сюда, чтобы прервать репетицию нашего хора…

Я подготовил речь. В ней говорилось о моем глубочайшем уважении к нему, о моем восхищении его твердыми моральными принципами. Я собирался напомнить, как часто он советовал мне делиться с ним своими переживаниями, не держать все в себе. Но момент явно не располагал к подобному вступлению.

– Я насчет переворота, сэр. Моего задания на выходные. Наши государственные интересы тут ни при чем. Цель переворота – разграбить Конго.

Стены коридора, выложенные зеленой плиткой, были увешаны рисунками школьников. Первые две двери заперты, третья открыта. На другом конце классной комнаты две парты стояли друг напротив друга. С доски не стерто задание по алгебре, моему самому ненавистному предмету.

*

Мистер Андерсон выслушал меня внимательно.

Зная, что он больше любит говорить, чем слушать, я был краток. Опираясь локтями о парту, сложив руки под гранитным подбородком, он не сводил с меня глаз, даже когда я дошел до коварного морального лабиринта, который он считал своей епархией: совесть индивидуума против высшего блага. Мой экземпляр “Я обвиняю!” лежал перед ним. Мистер Андерсон надел очки и выудил из внутреннего кармана серебристый механический карандаш.

– Название сам сочинил, Сальво? Ты меня обвиняешь?

– Нет, мистер Андерсон, не вас. Лорда Бринкли, Филипа, Табизи, Синдикат. Тех, кто ради личного обогащения использует Мвангазу и собирается развязать войну в Киву.

– И обо всем этом ты написал здесь, так?

– Только для вас, сэр. Второго экземпляра не существует.

Кончик серебристого карандаша начал вдумчивый полет над бумагой.

– Они истязали Хаджа, – добавил я, торопясь сбросить с души самый страшный груз. – Электропогонялкой для скота. Ее Паук сделал.

Не прерывая чтения, мистер Андерсон счел необходимым поправить меня:

– “Истязание” – очень сильное слово, Сальво. Его следует употреблять осмотрительно. Слово, я имею в виду.

Пока он читал и хмурился, иногда отмечая что-то на полях или недовольно цокая языком, если ему встречалась недостаточно четко выраженная мысль, я заставил себя успокоиться. Один раз он перелистнул несколько страниц назад, чтобы сопоставить какие-то места в тексте, и покачал головой. А когда дошел до последней страницы, сразу же вернулся на первую, к названию. Затем, послюнив большой палец, еще раз изучил концовку, как будто хотел убедиться, что ничего не пропустил и поставит справедливую оценку.

– Нельзя ли полюбопытствовать, Сальво, что ты собираешься делать с этим документом?

– Я уже все сделал. Я написал его для вас, мистер Андерсон.

– Ну а что, по-твоему, должен с ним делать я?

– Вы можете отправить его на самый верх, сэр. Министру иностранных дел. Премьер-министру, если потребуется. Всем известно, что вы человек щепетильный. Вы сами говорили, что этические дилеммы – ваша специальность. – Не дождавшись реакции, я добавил: – Пусть только они остановятся! Мы же не требуем кого-то наказывать. Ни на кого не показываем пальцем. Но пусть остановятся!

– Мы? – повторил он задумчиво. – Что это вдруг за мы?

– Вы, сэр, и я, – ответил я, хотя на самом деле имел в виду другое “мы”. – И все те, кто поначалу не осознал, что этот проект гнилой сверху донизу. Мы спасем множество жизней, мистер Андерсон. Сотни, если не тысячи. В том числе детей. – Я сейчас думал о Ноа.

Мистер Андерсон прижал руками “Я обвиняю!”, словно боялся, что я выхвачу у него документ, хотя я ничего подобного и в мыслях не держал. Потом набрал полные легкие воздуха – а мне почудился вздох сожаления.

– Ты проявил похвальное усердие, Сальво. И высокую сознательность, если можно так выразиться. Впрочем, я и не ожидал от тебя ничего иного.

– Мне казалось, это мой долг перед вами, мистер Андерсон.

– У тебя великолепная память, как хорошо известно всем, кто видел тебя в деле.

– Спасибо, мистер Андерсон.

– Здесь у тебя обширные цитаты. Это что, тоже все по памяти?

– Ну, не совсем…

– В таком случае просвети меня, будь любезен, на каких еще источниках основано это… обвинение?

– На исходных материалах, мистер Андерсон.

– И что же ты подразумеваешь под “исходными материалами”?

– Пленки с записями прослушивания. Но не все. Только самые важные.

– Что именно на них записано?

– Заговор. Обсуждение Доли Народа. Как пытают Хаджа. Как Хадж обвиняет Киншасу. Как Хадж сам идет на сговор. Как Филип звонит в Лондон по спутниковому телефону и все выкладывает прямым текстом.

– И сколько же у нас таких пленок, Сальво? Всего?

– Они не полностью записаны. Паук следовал правилам Говорильни. Как правило, это одна пленка на один перехват.

– Назови цифру, Сальво.

– Семь.

– Как насчет документальных улик?

– Только мои рабочие блокноты.

– Сколько блокнотов?

– Четыре. Три полностью исписаны, один наполовину. Моей “вавилонской клинописью”, – добавил я, чтобы разрядить атмосферу.

– Хорошо, а теперь скажи-ка, Сальво, где они? В настоящий момент. Сейчас.

Я было притворился, что не понял его.

– Наемники? Частная армия Макси? Пока что рассиживаются без дела, надо думать. Смазывают оружие или что там полагается. Нападение планируется только через десять дней, так что пока они, видимо, убивают время.

Мог бы и догадаться, что он на это не купится.

– По-моему, ты прекрасно понимаешь, о чем я, Сальво. Пленки и блокноты, или что ты там еще умыкнул. Что ты с ними сделал?

– Спрятал.

– Где?

– В надежном месте.

– Спасибо за дурацкий ответ, Сальво. Хорошо, так где же находится надежное место, куда ты их спрятал?

Я не размыкаю губ. Не сжимаю их, демонстративно отказываясь говорить, но все-таки и не говорю. Напряжение со всех сторон покалывает меня крошечными электрическими иголочками.

– Сальво.

– Да, мистер Андерсон.

– Ты был послан на это задание по моей личной рекомендации. Многие побоялись бы брать тебя на работу ввиду твоего темперамента и нестандартного происхождения. Во всяком случае, на такую работу, как наша. А я взял.

– Я помню, мистер Андерсон. И очень благодарен вам за это. Именно поэтому я и пришел к вам.

– Так где же они? – Он выждал некоторое время, потом продолжил, как будто и не задавал этого вопроса. – Я не раз защищал тебя, Сальво.

– Знаю, мистер Андерсон.

– С того дня, как ты впервые пришел к нам, я горой за тебя стоял. Кое-кто в Говорильне, да и вне ее, косо смотрел на внештатное сотрудничество с тобой, невзирая на все твои таланты.

– Знаю.

– Некоторые считали, что ты не в меру впечатлителен. Например, сотрудники отдела внутреннего контроля. Слишком уж великодушен, себе же на беду, говорили они. Недостаточно изворотлив. И в характеристике из твоей школы в приюте сказано, что ты склонен к бунтарству. Есть там и кое-что о твоих личных предпочтениях, не буду вдаваться в подробности.

– Сейчас у меня с этим все нормально.

– Я заступался за тебя, что бы ни случилось. Я за тебя болел. И ни разу не дрогнул. “Сальво лучше всех, – отвечал я недоброжелателям. – Среди нас он лучший лингвист, если только не утратит хладнокровия, а уж за этим я прослежу!”

– Я понимаю, мистер Андерсон. И очень вам признателен.

– Ты же хочешь когда-нибудь стать отцом, правда? Сам мне говорил.

– Да.

– А дети – это не одно сплошное счастье, вовсе нет. Но отец их все равно любит, как бы сильно они его ни подводили. Отец их не бросит. Так же я пытаюсь относиться и к тебе. Еще не вспомнил, где пленки?

Боясь, что, открыв рот, скажу больше, чем намеревался, я потеребил пальцами нижнюю губу.

– Мистер Андерсон, вы должны приказать им остановиться, – в конце концов выдал я.

Тогда он взял свой серебристый механический карандашик и, сочувственно поглядев на него, отправил обратно во внутренний карман. Но руку из-за лацкана не вынул, изображая Наполеона в духе Макси.

– И это все? Это твое последнее слово? Ни “спасибо”, ни извинений, ни пленок, ни блокнотов? Только “прикажите им остановиться”?

– Я вам все отдам – и пленки, и блокноты. После того, как вы отдадите приказ.

– А если я не собираюсь отдавать подобного приказа? Если у меня нет ни желания, ни полномочий остановить их?

– Тогда я передам материалы кому-нибудь другому.

– Правда? Кому же, если не секрет?

На языке так и вертелось “Хаджу”, но я благоразумно сдержался.

– Члену парламента из моего избирательного округа, например, – ответил я, однако мистер Андерсон встретил мои слова лишь презрительным молчанием.

– Только честно, Сальво, – вновь заговорил он через некоторое время, – чего, по-твоему, мы добьемся, “остановив их”, как ты выражаешься?

– Мира, мистер Андерсон. Мира во славу Господа.

Мое сознательное упоминание Господа явно затронуло верные струны – его невзрачные черты тотчас озарил свет благочестия.

– А ты никогда не думал о том, Сальво, что именно по воле Господа запасы полезных ископаемых, которых с каждой секундой становится все меньше, должны быть переданы в руки цивилизованных христиан, ведущих культурный образ жизни, а не брошены на произвол самых отсталых язычников планеты?

– Не понимаю, мистер Андерсон, кого вы называете язычниками.

– Зато я понимаю, – отрезал он, поднимаясь и доставая из кармана мобильный телефон. Наверное, отключил его на время репетиции, а теперь нажимал большим пальцем на нужную клавишу, двигаясь тем временем вправо, чтобы загородить мне путь к выходу. Тогда и я рванулся в ту же сторону, успев подхватить “Я обвиняю!”.

– Я сейчас сделаю очень важный звонок, Сальво.

– Да, мистер Андерсон. Но мне бы этого не хотелось.

– Последствия моего звонка будут необратимы. Ни ты, ни я не сможем повлиять на них. Я очень прошу тебя здесь и сейчас назвать мне хоть одну причину, почему этот звонок не следует делать.

– Таких причин миллионы, мистер Андерсон. По всему Киву. Этот переворот – преступление!

– На страну бандитов, Сальво, на страну, неспособную вести достойный образ жизни, на страну, в которой, чуть что, вздымается волна геноцида и каннибализма, а не то и чего похлеще, – он сделал еще шаг к двери, – нормы международного права, по моему твердому убеждению, не распространяются. – Мой путь к выходу практически отрезан. – Что же касается инородных элементов в нашем обществе, таких, как ты, Сальво, они не имеют права потакать своим наивным фантазиям, ставя под угрозу интересы принявшей их державы. Оставайся где стоишь, пожалуйста, незачем подходить ближе. Тебе и оттуда прекрасно меня слышно. В последний раз спрашиваю: где находятся незаконно присвоенные тобой секретные материалы? Подробности можно спокойно обсудить после. Через двадцать секунд я позвоню и одновременно, если не раньше, произведу гражданский арест. Положу руку тебе на плечо, как положено по протоколу, и скажу: “Бруно Сальвадор, вы арестованы именем закона”. Напоминаю, Сальво, у меня слабое здоровье. Мне пятьдесят восемь, и у меня сахарный диабет.

Я забрал телефон из его безвольной руки. Мы стояли лицом к лицу, и оказалось, я на целую голову выше мистера Андерсона, что удивило его еще больше, чем меня. Через закрытую дверь классной комнаты доносилось пение. Хоровое общество Севеноукса что есть мочи выражало негодование в отсутствие своего ведущего баритона.