Текст книги "Леса моря. Жизнь и смерть на континентальном шельфе"

Автор книги: Джон Куллини

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 29 страниц)

Наличие у морских организмов таких естественных защитных механизмов против загрязнения производит сильное впечатление. Может быть, подобные исследования нужно предпринять также и в отношении людей, хотя нельзя с уверенностью сказать, обладает ли человек таким же врожденным физиологическим механизмом самозащиты, способным предохранить его от опасности, которую он создал собственными руками.

Последняя важная тема, связанная с загрязнением прибрежной полосы моря у Тихоокеанского побережья, касается теплового загрязнения. В этом районе проектируется строительство целого ряда крупных береговых электростанций. Некоторые проекты, такие, как создание огромной атомной электростанции в Диабло-Каньоне, около Сан-Луис-Обиспо, в Калифорнии, вызывают возражения не только из-за спуска в море горячей воды. Повышенная сейсмическая активность береговой зоны Калифорнии делает строительство здесь атомных электростанций более рискованным, чем в каком-либо другом месте страны. Что же касается теплового воздействия на экологию прибрежной полосы, его исключительная опасность уже доказана.

Бурые водоросли особенно чувствительны к повышению температуры воды, и в связи с этим их состояние меняется в зависимости от сезона. Биологи и аквалангисты давно уже убедились, что растения Macrocystis выглядят более здоровыми зимой, чем летом. Зимой их пластинки имеют свежий вид, они относительно гладкие и не покрываются коркой. Летом же на них образуется корка обрастаний; ощипанные животными, края пластинок становятся неровными.

Однако тщательные наблюдения показали, что в открытом море против Южной Калифорнии идеальными для роста крупных спорофитов являются как раз летние температуры. У Macrocystis максимальная интенсивность фотосинтеза достигается при температуре около 21 °C. Таким образом, плохое состояние растений летом не является непосредственным результатом действий температуры. Главную роль, по-видимому, играет деятельность многих живущих в зарослях водорослей животных, которые становятся более активными во время сезонного повышения температуры воды. Обычно наиболее активное поедание водорослей наблюдается в конце лета, на протяжении 4–6 недель. В исключительных случаях необычно тепло бывает в течение большей части года. Так было в 1957–1959 годах. Результаты оказались опустошительными. Заросли водорослей почти полностью исчезли на обширных пространствах. Они восстановились только тогда, когда восстановился нормальный температурный режим. Отрасли промышленности, занятые переработкой бурых водорослей, понесли ощутимый урон.

Очень большие тепловые стоки вблизи зарослей водорослей будут поддерживать температуру воды на более высоком уровне, чем обычно, в продолжение всего года, что вызовет изменения в экологии. Около строящихся (или проектируемых) крупных атомных электростанций в радиусе нескольких километров вода будет на 1–2 градуса выше окружающей. Даже такое небольшое повышение температуры вызовет активизацию деятельности животных, которые сначала завладеют, а потом и окончательно уничтожат леса макроцистиса и других крупных водорослей. Если температурный режим изменится на больших участках моря, чувствительность гигантских растений и их малоизученных гаметофитов может отчетливо проявиться и в более северных водах.

Несколько лет тому назад, когда планировалось удваивать производство электроэнергии каждые десять лет, некоторые футурологи предсказывали, что к 2000 году вдоль побережья Калифорнии атомные электростанции будут располагаться через каждые десять миль. Если бы это осуществилось, сеть теплых потоков и участков воды с повышенной температурой на континентальном бордерленде стала бы настоящим бедствием для природной среды. В районах произрастания ламинариевых их гибель лишила бы сотни видов животных места обитания, что можно было бы рассматривать как подлинную экокатастрофу. Обо всем этом пока еще мало что известно, и, проектируя электростанции, связанные с большими тепловыми выбросами, следует проявлять чрезвычайную осторожность.

В Южной Калифорнии люди, так же как и бурые водоросли, стали страдать от животных, деятельность которых стимулирована искусственным нагреванием воды. (Когда в Лос-Аламитосе начала действовать небольшая электростанция, из более теплых южных вод сюда мигрировала масса скатов-хвостоколов и акул. Интересно, что станция в Лос-Аламитосе рекламировалась как великолепное место для любителей плавания в теплой воде и сёрфинга. Вместо этого пришлось периодически закрывать пляжи, чтобы установить в зоне купания сетевые заграждения против этих нежелательных и потенциально опасных гостей.

Море, прилегающее к западному побережью Северной Америки, выглядит бескрайним, могущественным, неприступным и чистым. Непрекращающийся тяжелый рокот волн, набегающих на берег, – такой неотъемлемый от планеты, большую часть которой занимает Океан, – кажется таким же самоуверенным, как и всегда. Для завершившей свой долгий и трудный перелет крачки эпохи миоцена сверкающие гребни волн выглядели точно так же, как и для крачки наших дней. Эхолокационный аппарат серых китов, которыми некогда изобиловали здешние воды, также не уловил бы каких-либо изменений в очертаниях бордерленда континента, хотя если бы раз в несколько тысяч лет какой-нибудь левиафан поднимался из своей водной могилы, он мог бы заметить, что некоторые подводные вехи медленно, по неуклонно сдвигаются.

Морской окунь

Однако это кажущееся постоянство и незыблемость обманчивы. Скалы и вода будут продолжать вести себя, как всегда, даже если не будет ни одного живого существа, чтобы заметить это. Но все красивое и ценное, что есть в море, создано творцами, развившимися в пространстве между волнами и скулами и породившими дивные сообщества жизни, освещаемые пробивающимися сюда лучами солнца.

Удивительные по красоте и представляющие собой в самых разных отношениях большую ценность, полные жизни и в то же время такие уязвимые места лежат очень близко от поверхности океана и его окраин. Это крайне чувствительное к посторонним воздействиям пространство, настоящее царство водорослей – от мельчайших планктонных форм до растений-гигантов – претерпело за последние пятьдесят лет колоссальные изменения. В течение какого-то времени эти изменения остаются невидимыми, но их последствия прорываются теперь в морских биоценозах на всех уровнях.

Влияние этих изменений на существа, населяющие Тихоокеанское побережье, столь многообразно, что о многом мы можем только догадываться. Это и судорожные усилия погибающих зеленых клеток, и гноящаяся зудящая язва или пульсирующая опухоль на обтекаемом теле, и преждевременные роды, струя теплой жидкости и недоумение самки, лежащей на влажной скале над холодным морским прибоем. Таково истинное положение дел в природной среде на Тихоокеанском побережье.

Впечатление: III. Берега «внутреннего космоса»

Это было чем-то вроде зеркального изображения космического запуска по программе НАСА. Двое людей в небольшой герметичной капсуле, которая зависла над голубой бездной. Оборудование и средства связи прошли проверку, но сам момент погружения в воду происходит без фанфар. Никакого отсчета времени, только резкий звон стальных скоб и тросов – и "Нектон" отделяется от судна.

Путешествие по "внутреннему космосу" будет коротким, всего лишь на глубину 600–700 футов, но мы приземлимся в такой точке планеты Земля, которую до нас не видел ни один человек.

Я спущусь гораздо глубже тех мест, в которых я бывал в костюме аквалангиста. Подводный аппарат доставит меня на территорию, которую я только рисовал в воображении во время своих предыдущих путешествий надо дном внешней части континентального шельфа. Я буду пристально всматриваться в темнеющую воду и увижу песок, лежащий далеко внизу. Передвижение по этим равнинам на краю лишенной солнца пустыни можно сравнить с посещением новой планеты, мира, населенного экзотическими и прекрасными созданиями, но смертельно опасного для человека, не защищенного техническими приспособлениями.

Ниже приводятся выдержки из дневника, который я вел в июле 1974 года во время организованной биологами из Национального управления морского рыбного хозяйства США (NMES) экспедиции, занимавшейся изучением бентоса. В качестве приглашенного члена этой научной группы я совершил два погружения в подводном аппарате «Нектон» на дно подводного каньона на самой кромке континентального шельфа.

11/VII – 74, четверг

Отправление из Вудс-Хола задержалось на несколько часов. Наконец все погружено и закреплено, включая пару новых батарей, приобретенных в городе в последнюю минуту. Они предназначены для ярко-желтого подводного аппарата «Нектон», закрепленного на кормовой палубе.

Наконец, около 5.30 пополудни, судно покидает Большую гавань. Мы на борту стального катамарана, длина которого 95 футов. Палубы перекинуты в нескольких футах над ватерлинией. Судно начинает покрываться ржавчиной, но выглядит прочным. Его спаренные корпуса уверенно продвигаются через Виньярд-Саунд. Волнение умеренное. Я не могу, обнаружить у себя никаких признаков морской болезни даже после довольно плотного обеда – жареной куриной грудки с рисом и зеленым горошком.

Перед заходом солнца юго-восточнее острова Чаппаквиддик появляется кит. Сначала мы видим струи воды в воздухе – может быть, десять или двенадцать футов высотой, – затем, подойдя поближе, слышим медленное, ритмичное хлопанье огромных хвостовых плавников. Их размеры трудно определить (несколько футов в длину?). Плавники поднимаются почти вертикально, секунду или две спокойно раскачиваются, затем неторопливо опускаются в воду. Виден только один большой кит, но рядом с ним как будто есть еще один, поменьше (мать и детеныш?).

Тени гребней волн на воде становятся длиннее. Нантакет пропал из вида в сумеречной дымке на востоке. Мартас-Виньярд выглядит теперь длинным, низким, бесформенным чернильным пятном на розовом горизонте, и я рисую в своем воображении последних китов на Земле, отдыхающих в летнем море вблизи островов, сыгравших такую большую роль в их. уничтожении.

12/ VII-74, пятница

Рассвет занимался медленно. Все вокруг окрашено в синевато-серые тона. Волнение по-прежнему слабое, но уже ясно ощущаются признаки перемены погоды. Мы находимся почти в 100 милях южнее Мартас-Винь-ярда. Скоро будем у места нашей станции у вершины Витч-каньона.

Со своей койки через открытую дверь на палубу я вижу узкий отрезок моря. Непрерывно качаясь из стороны в сторону, оно выглядит пустым до самого горизонта. Но вот у самого судна промелькнул буревестник. Стоя на палубе уже после рассвета, я насчитал дюжину серых буревестников и приблизительно столько же малых качурок. Солнце находится на высоте нескольких градусов над горизонтом и, бросая неземной свет, окрашивает в розовый цвет оперение буревестников.

Мы ждем, когда наступит время завтрака для нашей смены, а пока ближе знакомимся друг с другом. Имена запоминаются легче. Дик – главный специалист. Ему около сорока, он старший биолог в NMES, и один из виднейших ученых-подводников в стране. Джо, теоретик Дика, технический эксперт и личный адьютант, тоже работает биологом в NMES. Он немного старше всех нас, говорит тихо и приветлив. В группу Дика входят также Клифф, Кен и Роджер. Они самые молодые на борту, отличные аквалангисты, по образованию биологи. В лаборатории их зовут драгунами Дика. Клифф не такой веселый, как двое других, но все трое жаждут деятельности и за завтраком обсуждают деловые вопросы.

Подводники Рич и Джерри – уроженцы западных штатов. Их медлительный, тягучий говор выделяется на фоне более резких голосов остальных участников экспедиции, выходцев из Новой Англии. Оба они добродушно-веселые, только Рич несколько более контактен. Оба выглядят заправскими акванавтами, но в этом качестве они работают в корпорации, которая сдает внаем «Нектон». Вообще же и тот и другой профессиональные геологи. Рич имеет степень доктора философии и преподает в Колорадском университете, Джерри кончает диссертацию на степень магистра в Калифорнии.

Тед работает на факультете прикладной океанографии в университете Нью-Хемпшира. Подобно мне, он здесь в роли приглашенного специалиста. Он занимается проблемой захоронения в океане брикетированных твердых отходов из городов. Связь между этой темой и программой, по которой работает NMES, заключается в возможности привлечения большого количества рыбы в места свалок тюкованных отходов, но разработка этой идеи находится в начальной стадии. Тед привез несколько небольших тюков, каждый высотой около двух футов, чтобы уложить их на дно с помощью „Нектона". Эти „первенцы" будут снабжены пинджерами, и Тед рассчитывает, что через год он получит их обратно для исследования. Команда из четырех человек, так же как и само судно, предоставлена компанией из Нью-Джерси. За исключением Арнольда, повара, членов команды почти не видно за завтраком. Тони, капитан судна, появляется на минутку, жуя бутерброд с копченой колбасой, и берет чашку кофе к себе на мостик. Остальные – это Ангус, крупный человек со светлыми вьющимися кудрями и сильным шотландским акцентом, и Оззи, помощник капитана, высокий, сухопарый и очень спокойный парень.

Наша работа началась с установки указательного буя, который должен служить базисной точкой в районе погружения. Его поместили на восточной стороне Витч-каньона, поблизости от края последнего, где глубина составляет 600 футов. Мы находимся в нескольких милях мористее вершины каньона, глубоко врезающегося в континентальный шельф. В нескольких сотнях ярдов на запад от буя глубина каньона достигает 1200 футов.

Довольно подробная карта, составленная при помощи эхолота, показывает, что дно каньона имеет сложный рельеф. В некоторых местах края каньона обрывисты или образуют вдающиеся в глубь каньона выступы. Между ними в каньон впадают боковые ответвления – «притоки». Наша карта почти ничем не отличается от топографического изображения любого небольшого каньона, типичного для юго-запада Соединенных Штатов, но исследователю, спустившемуся на дно при видимости 50 футов, покажется, что он очутился на горной тропинке при вечернем тумане.

Первыми совершают погружение Джо и Рич. Это разведывательный рейс, для того чтобы определить местонахождение „поселений", как их называют в группе NMES: круто скошенные, почти вертикальные склоны, образованные толстым слоем глины. Многочисленные животные, главным образом крупные омары, крабы и рыба-хохлач[33]33
  Хохлач (Lopholatilus chamaeleonticeps) – крупная, достигающая в длину 60 см рыба из семейства бланквиловых (отряд окунеобразные), обитающая в Северо-Западной Атлантике. – Прим. ред.


[Закрыть], вырыли или просверлили в глине норки. Стены каньона усеяны множеством отверстий от четверти до трех футов в диаметре, и почти из каждого выглядывает странная физиономия. Эта картина приводит на память пещерные городища. В. прошлом году группа Дика первая обнаружила подводные поселения на западной стороне Витч-каньона. По ее первоначальной оценке, вряд ли еще где-нибудь на Земле есть столько омаров, сколько здесь. На этот раз они собирались более тщательно обследовать верхнюю часть каньона и сделать видеозапись всех типов рельефа и всех представителей крупных видов животных, уделив особое внимание рыбам. Если позволит время, будут совершены погружения и в нескольких других каньонах, расположенных дальше на восток на внешней кромке банки Джорджес.

Через два часа вернулись Джо и Рич. Погружение этого опытного дуэта, от спуска до подъема, прошло без неприятных неожиданностей. Они не нашли ничего похожего на «поселения», которые видели в прошлом году. Собираясь возвращаться, они наткнулись на глинистый участок дна на глубине 650 футов, так что, должно быть, «поселения» все же удастся обнаружить. Следующая пара наблюдателей спустится глубже.

Джо ставит свою магнитную ленту на видеомагнитофон, и мы смотрим на экране телевизора материал, отснятый час тому назад прямо под нами. Его самые интересные кадры посвящены кальмару длиной примерно в фут, который ест небольшую камбалу. Несколько брезгливо, не торопясь, он ощупывает переднюю часть рыбы, отрывает и выбрасывает голову и затем уже приступает к еде всерьез, работая невидимым для нас клювом.

Магнитная лента не дает такой четкости изображения, как кинопленка. Над Джо подшучивали, что он подсунул бракованную пленку «Подводного мира» Жака Кусто. Но полученные материалы вполне достаточны для того, чтобы составить общее представление об объекте работ.

Днем усиливается ветер. Белые барашки покрыли все море, и поэтому Дика и Джерри невозможно поднять на борт, хота они поднялись на поверхность уже час назад. Их первая попытка пристать к судну оказалась неудачной, и у «Нектона» немного пострадал руль, когда волной его сильно ударило о борт корабля. Пока судно маневрировало, пытаясь отойти от аппарата на 50–60 ярдов, они подпрыгивали на волнах, словно пробка. Наконец драгуны подошли к подводному аппарату в резиновой лодке „Зодиак". Они завели тросы с судна, одновременно страхуя свое транспортное средство. Когда исследователи выкарабкивались из душной от спертого воздуха кабины «Нектона», Дика сильно тошнило, а Джерри был близок к этому. Как-никак их качало под углом 90°.

С изменением погоды исчезли серые буревестники; однако качурки остались с нами. Они единственные живые создания, видимые на открытом всем ветрам водном пространстве. В конце дня я позволил себе выпить пива, и теперь меня подташнивает. Я не думаю, что в этом виноват обед – я съел только свиную отбивную с картофелем. Вечером мне стало совсем худо, и в предчувствии плохой погоды и вынужденного поста на целую неделю я немного загрустил. Пытаясь уснуть наперекор качке, я подумал: куда же в такие вот штормовые ночи деваются качурки?

13/VII-74, суббота

Проснувшись, я почувствовал себя лучше – даже голодным. Море заметно успокоилось. Приняв на всякий случай пилюлю меразина, я с удовольствием позавтракал. Мы идем назад к указательному бую. В соответствии с нашей программой, на ночь мы отходим приблизительно на 10 миль и, достигнув глубин около 350 футов, становимся на якорь.

По моему мнению, подводные работы целесообразно и безопасно проводить только в дневное время, но так было не во всех экспедициях, в которых я участвовал. Капитан считает, что наше решение становиться на якорь в ночное время позволит сэкономить большие топлива, чем если бы мы дрейфовали или маневрировали всю ночь.

Как-то среди ночи на крючок удочки, сделанной из троса, которую поставило трио Дика, попалась акула. Оззи, помощник капитана, говорит, что он вытянул ее около двух часов. Это самец синей акулы длиной в семь или восемь футов, стройный и гладкий. Он болтается за бортом, привязанный хвостом к ручке лебедки. Струи йоды, обтекающие акулу, заставляют ее плавники мерно колебаться. Рыло и один большой, не имеющий века глаз скрыты под водой. Другой глаз вырван крючком. Дика выводит из себя вид мертвой акулы. Он говорит, что это зрелище вызывает у него отвращение, и приказывает выбросить ее.

Мы стоим около указательного буя. Кен и Рич первыми спустятся под воду. Они возьмут с собой на дно одну из двух моих экспериментальных рамок.

Мое пребывание на судне связано с темой моей научной работы. Я занимаюсь проблемой обрастания кораблей и подводных сооружений животными. В экологическую группу животных-обрастателей входят губки, кишечнополостные, мшанки, усоногие раки, оболочники и многие другие. Обрастания утяжеляют суда, тормозят их ход и вредят другим долговременным подводным сооружениям. Но, с другой стороны, обрастания являются важным источником питания для рыб, небольших крабов и омаров. Дика обрастания интересуют с точки зрения общей продуктивности территории каньона. Через год мы надеемся достать мои экспериментальные рамки, в которых находится набор шестидюймовых керамических и деревянных панелей. Подсчет и измерение прикрепившихся к панелям животных дадут возможность получить качественные и количественные данные о важных звеньях морских пищевых цепей, которые на наружных участках шельфа никогда не изучались.

Задание Теда в буквальном смысле слова связали с моим. Его небольшие тюки с отходами сочли целесообразным привязать к основаниям моих рамок: тогда подводный аппарат сможет их установить одновременно. Его пинджеры прикрепляются к рамкам, так же как и несколько несжимаемых указательных буйков, которые будут торчать футах в двадцати надо дном.

Первая рамка опускается без помех. Кен и Рич помещают ее у небольшого уступа на крутом склоне каньона, на глубине 720 футов. В центре „поселения" появляется первая экспериментальная установка – тюк с отходами. Но веревки, соединяющие тюк с рамкой, каким-то образом перепутались: когда Кен и Рич вернулись с отснятым на видеоленту материалом, стало ясно, что они установили рамку вверх ногами.

Связь между подводным аппаратом и поверхностью осуществляется при помощи гидрофонов. К приемному устройству на борту судна подключен преобразователь, который опускается за борт с той стороны, с которой производится погружение. Таким образом, звук человеческого голоса передается непосредственно водой, которая является гораздо лучшим проводником, чем воздух. Громкий крик будет слышен на глубине по меньшей мере 10 километров.

Теперь наступила моя очередь совершить погружение. В качестве командира со мной отправляется Джерри. Подводный аппарат имеет около 10 футов в длину, по форме он похож на широкую торпеду. На небольшой рубке находится входной люк. Я вползаю первым. Как научный наблюдатель я буду сидеть на корточках или лежать на полу. Он покрыт пенопластом и вполне комфортабелен. В носовой части есть несколько иллюминаторов из органического стекла, через которые я буду проводить наблюдения. Я имею возможность смотреть вперед, вниз под углом, вверх под углом и по сторонам. Джерри сидит на маленькой скамеечке под люком. Я вижу его руки, лежащие на ручках управления, но его голова скрыта от меня, так как она находится в рубке. Расположенные кольцом иллюминаторы обеспечивают Джерри круговой обзор.

Начало было очень плохим, так как, не успев еще открепиться от судна, мы уронили в воду вторую экспериментальную рамку. Она выскользнула из слабо державших ее «механических рук» «Нектона» и удивительно быстро стала опускаться через синюю воду.

Минут через пять мы последовали за ней. Мы находились в сотне футов от судна, когда Джерри начал стравливать воздух, и аппарат медленно укрылся под волнами. Точный момент погружения трудно зафиксировать.

Кристально чистая в солнечном свете вода на поверхности отливает яркой синью. Даже смотря вниз, я вижу голубое сияние, исходящее из какого-то неопределенного, но сильного источника света, скрытого в глубине. В воде множество нежных и прозрачных телец, отличающихся по форме и размерам. Один из помощников Дика называет их морскими соплями, но, судя по некоторым особенностям их геометрии и способности к движению, можно заключить, что многих из них – живые организмы. Я вижу плывущих сальп около фута длиной, гребневиков и изредка сокрашлющихся медуз. Некоторые из медуз, тело которых имеет форму колокола, совершенно неподвижны, а их щупальца вытянуты в радиальном направлении. Это особый тип поведения, при котором животное, медленно погружаясь в толщу воды, пассивно ловит свою мелкую добычу. Медузы похожи на живые, опускающиеся вглубь планктонные сетки. Невидимое волнение, производимое нашим аппаратом, вспугивает этих небольших животных и они пускаются в плавание толчками, напоминая собой быстро мигающие глаза. Медузы другого вида, значительно более крупные, непрерывно пульсируют, как некий футуристический метроном. За их прозрачными телами тянутся длинные изящные щупальца.

Мы проходим глубину в 300 футов, и вода по направлению к поверхности светлеет и становится сине-зеленой; внизу сгущаются сумерки. Джерри включает светильник, в лучах которого видно, что вода наполнена органическими частицами; эта картина напоминает снежную вьюгу в совершенно тихий вечер. Только здесь "снежинки" медленно "падают вверх" мимо иллюминаторов опускающегося аппарата.

Спокойно падая, мы подходим к 600-футовой отметке и проходим ее. Дна еще нет. Теперь в беззвучном мире вокруг нас, за пределами снопа искусственного света, все кажется окутанным темнотой. Только какая-нибудь стройная сальпа промелькнет мимо, подобно блуждающей комете среди моря звезд.

Затем стало светлее, внизу появилось желтоватое пятно – отраженный свет нашего прожектора, и мы увидели дно с высоты футов двадцать пять. Оно материализовалось перед нашими глазами (точно так же это происходит при глубоководных спусках аквалангистов), когда мы сели на покатую песчаную равнину на глубине 675 футов: неопределенные формы превратились в холмики, впадины, песчаные складки и небольших животных.

Джерри слегка стучит по глубиномеру, чтобы проверить глубину, и затем докладывает о нашем приземлении людям из мира над нами. Они отвечают прозаичными словами. Хотя мы садились мягко, аппарат поднял густое облако ила; правда, оно довольно быстро рассеялось. В воде по-прежнему носится органический снег. Теперь, когда мы стоим на месте, он больше не поражает воображение. Легкое течение переносит большие снежинки в горизонтальном направлении.

Рельеф вокруг нас ничем особенно не примечателен, если не считать, что вся местность усеяна невероятным количеством норок, углублений и насыпей. Повсюду виднеются выбросы грунта (сделанные червями) и небольшие животные. На каждый квадратный метр приходятся сотни представителей макроскопической фауны. Больше всего небольших актиний, морских перьев и червей, поселяющихся в трубчатых домиках. В том направлении, куда свет прожектора проникает сквозь легкие взвешенные частицы, видимость составляет около 25 метров. На неосвещенной стороне подводного аппарата пейзаж напоминает лунную ночь. Детали расплывчаты, но без освещения неясные формы и тени на слабо отражающем свет дне кажутся более удаленными от нас, чем на самом деле.

Наружный термометр показывает 10 °C. Стены аппарата, конденсируя влагу из воздуха, стали прохладными и влажными. Вокруг все тихо, внешний мир кажется безмятежным. Однако психологические глубины менее спокойны, и у меня появилось чувство страха. Тишина, притаившаяся в четверти дюйма от нас, за тонкой стальной стенкой, наваливается всей своей тяжестью. Если в нашем металлическом яйце вдруг появится трещина, мы не уцелеем. На глубине 675 футов давление легко раздавит лобные пазухи и сплющит наши грудные клетки. Даже если бы мы успели добраться до дыхательных аппаратов, сложенных вместе с запасными батареями за сиденьем Джерри, шансы на спасение были бы ничтожны. Чтобы открыть люк, нам пришлось бы ждать, когда зальет подводный аппарат, а быстрый подъем с этой глубины скорее всего вызвал бы чреватую смертельным I исходом кессонную болезнь.

На мой первый вопрос „что если" Джерри реагирует быстро. Он решительно заявляет, что подводные аппараты безопаснее самолетов, а тем более легковых автомобилей. В случае каких-нибудь затруднений или повреждений у «Нектона» есть пять разных способов добраться до поверхности, в том числе, если понадобится, сброс всего двигательного агрегата.

Теперь мы медленно движемся вверх по отлогому скату, делая пару футов в секунду. Мы пытаемся найти потерянную экспериментальную рамку. После консультации с людьми наверху мы приблизительно определили ее местонахождение. В нескольких метрах от нас наш прожектор – нащупал двух омаров. Они пытаются укрыться в небольших углублениях. Интересно, какие эмоции вызывает у них паше чудовищное средство передвижения, ослепляющее их светом и оглушающее шумом двигателя?

Я пытаюсь заснять на видеоленту общий вид рельефа и животных. Вся местность кажется относительно плоской. Из песка торчат несколько высоких цериантусов (Cerianthus), ближайших родственников актиний, затем появляются крупные крабы, которые ведут себя осторожно. Увидя нас, они перестали бегать и остановились у самой границы освещенного участка. Эти крабы редко предстают перед наблюдателем в своем истинном виде. Белые, ярко сверкающие отражающие поверхности на передней части их панциря и клешнях причудливо искажают их форму. Ветвистый мягкий коралл типа Alcyonium выглядит почти пушистым. Такой вид ему придают полностью расправленные полипы. Единственная морская звезда небольших размеров представляет здесь, на открытом участке дна, всех своих многочисленных и разнообразных родичей.

Мы остановились, чтобы прощупать окрестности гидролокатором. Наше устройство не отличается большой чувствительностью, но Джерри думает, что если рамка не попала в глубокий овраг или за какую-нибудь возвышенность, она даст хорошее отражение. Вдруг я замечаю совсем рядом, с аппаратом какое-то движение. Это мини-вулкан, медленно извергающий ил, – плод неудержимой деятельности скрытого от глаз червя.

Я пытаюсь представить себе ту невероятную биомассу, которую скрывают несколько сантиметров ила. Биоценозы, возникающие на илистом дне, связаны сложными отношениями во времени и пространстве. Экологи, изучающие морское дно, нашли, что только горсточка видов, некоторые пластинчатожаберные моллюски и черви, могут селиться в девственно плотном песке. Опускаясь на дно, крохотные личинки этих первых поселенцев способны проникать между плотно примыкающими друг к другу, почти стерильно чистыми песчинками. Они постепенно разрыхляют более глубокие слои грунта и поставляют на поверхность дна органическое вещество. Эти животные-фильтраторы, выступающие в роли первопроходцев, добывают себе пропитание из толщи лежащей над ними воды.

Постепенно на разрыхленном дне поселяются другие существа. Органические вещества проникают на большую глубину; поселяющиеся здесь же бактерии и простейшие увеличивают их питательную ценность для многих организмов, питающихся донными отложениями: кольчатых червей с хорошо развитыми жабрами, сипункулид[34]34
  Сипункулиды – небольшая группа древних морских организмов, обладаю-, щих червеобразным телом и ведущих роющий образ жизни. – Прим. ред.


[Закрыть], роющих ракообразных, двустворчатых моллюсков, иглокожих и многих хищников. В конце концов небольшие локальные поселения беспозвоночных животных соединяются, образуя простирающийся на много километров мегалополис из трубок, туннелей и узких трещин и полостей в толще грунта, которые также постепенно обживаются различными организмами. Для развития таких хрупких сообществ, тонкого налета на поверхности плотных пород, образующих дно шельфовой зоны, требуются годы.

Движемся дальше. Несколько раз нам казалось, что мы у цели, но потом выяснилось, что приемник гидролокатора принял эхо от валунов, без сомнения оставленных здесь исчезнувшими ледниками, которые некогда находились по ту сторону континентального шельфа, к северу. Обширные отложения глины, в которых теперь образовались поселения животных, были также принесены сюда реками талой ледниковой воды.

Один из валунов лежит в неглубокой впадине. Поверхность камня покрыта актиниями и гидроидами. Вместе они производят впечатление букета цветов, в котором первые похожи на гвоздики, а вторые, один из видов Tubularia, выглядят как экзотические маргаритки с розовыми серединками. Эти Tubularia самые большие из виденных мной, более 10 дюймов в длину.

Одна из наиболее удивительных особенностей окружающего пейзажа – это густые поселения обитающих в трубках многошетинковых червей – полихет. Трубки у них зеленоватого цвета, высотой в дюйм и немного тоньше соломинки. Они так густо торчат из песка вокруг цветущего валуна, что производят впечатление низко подстриженной лужайки. Однако четкая граница их распространения проходит лишь в метре от основания камня. Должно быть, здесь имеет место комменсализм, если не симбиоз.[35]35
  Традиционное, но не совсем точное употребление широко используемых в биологической литературе терминов. В последние годы все отчетливее проявляется тенденция применять термин „симбиоз" в его первоначальном смысле для обозначения любых закономерно встречающихся форм совместного существования разноименных организмов. Отношения, складывающиеся в симбиотической системе, в зависимости от их характера подразделяются на комменсализм (один из партнеров извлекает ту или иную выгоду – облегчается добывание пищи, перемещение в пространстве, защита от врагов и т. п., тогда как для другого эти отношения совершенно безразличны), паразитизм (отношения в системе характеризуются той или иной степенью антагонистичности) и, наконец, мутуализм (оба партнера в системе извлекают обоюдную выгоду, так что их существование друг без друга становится уже по-просту невозможным). Закономерное возникновение симбиотических отношений обусловлено тем, что хотя бы один из членов такой системы частично или полностью утратил способность самостоятельно регулировать свои отношения с внешней средой. Решение непосильных для него задач он и возлагает на своего партнера по системе, который выступает, таким образом, в роли посредника.
  Случай, рассматриваемый Куллини, вряд ли можно вообще трактовать как симбиоз (в широком смысле этого слова), а тем более как мутуализм. Скорее всего речь идет о небольшом, четко очерченном биоценозе с прочными трофическими связями. Оба вида, образующие это сообщество, вполне способны и к самостоятельному существованию. – Прим. ред


[Закрыть] Присутствие камня с поселившимися на нем кишечнополостными, по-видимому, представляет собой какой-то важный компонент в экологической нише полихет. Возможно, опускающиеся на дно остатки пищи кишечнополостных используются червями.

Гидролокатор Джерри явно показывает, что поблизости есть какой-то предмет, и мы направляемся к нему. Напрягая все свое зрение, я всматриваюсь во тьму вод спереди и сбоку. Мы находимся на глубине около 600 футов, на плоском участке дна шельфа восточнее каньона. Видимость здесь лучше чем в момент посадки: футов сорок.

Джерри говорит: «Это ловушка-привидение». Мы подплываем к ней и видим две ловушки для омаров с перепутанными линями. Никакого соединения с поверхностью нет. Ловушки деревянные, старые и разбитые, с недостающими или сломанными планками. Они больше не представляют опасности для омаров и крабов. Как бы в насмешку, они теперь служат жилищем для крупного нитеперого налима (Urophycis), который, похоже, выкопал небольшое углубление под планками. Джерри маневрирует, чтобы я смог снять хорошие видеокадры, а рыба все время поворачивается к нам головой.

Мы находимся под водой уже два часа. Никаких признаков пропавшей рамки. Мои ноги, втиснутые где-то между видеоустройством и сидением командира, затекли. На этом участке больше нет хороших мишеней для гидролокатора. Мы решаем подняться и извещаем об этом наших друзей, находящихся в 600 футах над нами. Перед самым концом связи из приемника гидролокатора послышалась целая серия щелкающих звуков, затем еще и еще. Каждая группа щелчков продолжалась две-три секунды. Джерри высказал предположение, что где-то неподалеку находятся дельфины.

Раздается свист сжатого воздуха. Пока воздух не начнет расширяться, подъем происходит очень медленно. С высоты нескольких метров над дном я оглядываюсь назад и вижу оставленную аппаратом широкую, восьмидюймовую, дорожку, уходящую через песок в неизвестность. Затем на какой-то неопределенной глубине мы снова попадаем в сероватый мрак. На уровне около 500 футов вода над нами приобретает зеленоватый оттенок. Постепенно становится все светлее и светлее, и наконец на 100-футовой глубине все вокруг становится синим. С глубины 50 футов уже видно, что наверху неспокойно, и мы быстро поднимаемся, пробиваясь в мир солнечного света и бурных волн. Я думаю о безмолвном тусклом мире, оставшемся далеко под нами, и о множестве живущих в нем существ, которые не знают и никогда не узнают раскачивающихся синих волн. Большинство из них обречены всю жизнь провести в почти полной темноте и холоде, царящих на окраине континента.

Море довольно бурное, и наш подводный аппарат порядком швыряет из стороны в сторону. На всякий случай с судна спустили на воду «Зодиак». Я вижу лодку и сидящих в ней ухмыляющихся драгун, внимательно следящих за нами. Но все в порядке, и я даже не чувствую тошноты. Мы подходим к борту судна без посторонней помощи. Через десять минут нас поднимают. На палубе раздаются приветственные возгласы – немного покровительственные, но зато полные энтузиазма. Это поздравляют меня с благополучным завершением первого погружения.

Щелчки, которые мы слышали перед самым подъемом, исходили, вероятно, от обыкновенных гринд. Группа из пяти или шести этих 15 – 20-футовых созданий была замечена с судна приблизительно в то же время, когда их зафиксировал приемник гидролокатора. Но связист на поверхности ничего не слышал, так что киты, надо полагать, направили свои биологические локаторы прямо на «Нектон». Услышав необычные шумы, они «держали нас под наблюдением» с помощью звуковых волн через всю толщу вод.

Ночью небольшие качурки, видимо, ослепленные ярким светом на палубе, дважды влетали в мою открытую каюту. Они ведут себя покорно и не издают ни звука, когда я ловлю их и выпускаю в ночь подальше от света.

14/VII-74, воскресенье

После завтрака охотники за акулами разделывают двух небольших синих акул ради их невыразительных челюстей и хвостов. Туши выбрасываются за борт, и они тонут, истекая жиром и кровью.

Утром Роджер и Рич совершают глубоководное погружение в каньон, частично по ошибке. Мы контролируем их спуск по приемнику гидролокатора, ожидая услышать, что они приземлились на глубине 650 или 700 футов. Но глубинное течение, как видно, проносит их мимо предполагаемого места посадки. Рич сообщает, что они проходят глубину в 800 футов, но дна все еще нет, затем следует цифра "850". Наконец «Нектон» садится на крупный песок и гальку на глубине 920 футов.

Номинальный предел погружения нашего подводного аппарата составляет 1000 футов. Компания, которой принадлежит «Нектон», подвергла его испытанию без людей, подвесив на кабель, на глубине в три раза больше этой. Поэтому Рич считает, что с аппаратом ничего не случится.

В этом погружении на стене каньона, примерно на глубине 750 футов, обнаружен обширный и живописный участок «поселений». Рич думает, что это место является продолжением той зоны, где была установлена первая экспериментальная рамка. Однако в этом первобытном хаосе ни Рич, ни Роджер не смогли сориентироваться и вспомнить местонахождение сетки.

Их видеосъемки великолепны. На экране мелькают огромные омары и хохлачи (Lopholatilus chamaelonticeps). Один омар выглядывает из проржавевшей насквозь 55-галлонной железной бочки, лежащей на боку. Хвост животного, наверное, касается дна его цилиндрического жилища. Его клешни выглядят тяжелыми, как окорока. Передняя часть омара наполовину заполняет отверстие бочки, и Дик прикидывает, что этому матриарху лет семьдесят пять и весит он около пятидесяти фунтов.

В полдень около судна на несколько минут появляется черепаха логгерхед, или каретта ложная. Ее сопровождают несколько небольших рыбок (рыбы-лоцманы?). У Оззи, помощника капитана, есть охотничий лук с прикрепленной к нему катушкой и леской и несколько очень мощных рыболовных стрел. Он появляется во всеоружии, готовый прицелиться в черепаху, но его останавливают протестующие вопли инакомыслящих. Он пожимает плечами и исчезает.

Днем погружаются Тед и Джерри. Они тратят свое донное время на еще одну попытку найти потерянную рамку, которую теперь все с раздражением называют не иначе как «дрянь» или «хлам». Их попытка тоже не увенчалась успехом.

В конце дня мы встречаем омароловов. Их лодка, имеющая в длину 35–40 футов, приписана к Билс-Айленду, штат Мэн, но в это лето ведет лов в водах Род-Айленда. Вся «команда» состоит из двух молодых людей и двух молодых женщин. Они обратили внимание на наш подводный аппарат, находившийся на задней палубе. Последовал короткий громкий разговор, в результате которого Дик и Кен отправились в «Зодиаке» с двенадцатью бутылками пива и полбутылкой шотландского виски. Взамен мы получили полторы дюжины великолепных омаров. Кен, Роджер и Клифф – родом из Мэна, и они знают, как обращаться с омарами. Главный секрет заключается в том, что их нужно кипятить в морской воде, а не в пресной или даже в подсоленной пресной воде. Под руководством трио из штата Мэн повар Арнольд готовит на обед фантастическое блюдо из омаров.

После обеда и перед заходом солнца мы с интересом смотрим на появляющиеся на горизонте суда. Их становится все больше и больше. Они держат курс в нашем направлении, и вскоре становится ясно, что это иностранные траулеры. Они, видимо, сосредоточиваются к северу от нашей стоянки на кромке шельфа, и мы вынуждены отойти порядком на восток, чтобы стать на якорь.

Ночью я долго стою на палубе и смотрю на то, что представляется мне городом, свет от которого простирается на несколько километров по горизонту. Этот город состоит из одинаковой высоты низких домов, и это движущийся город. Прибывшая флотилия, должно быть, насчитывает по меньшей мере 40 кораблей, возможно, представляющих несколько стран. Они ведут промысел в районе вершины Витч-каньона, в 6–8 милях от края шельфа.

Как-то нет настроения идти спать. Мелькающие и толкущиеся в ночи корабли выглядят огромными по сравнению с нашим. Мое воображение рисует маленькую качурку, взирающую на тучи альбатросов, с неистовством поглощающих пищу. Я хотел бы посмотреть, на что будет похоже дно, после того как этот флот закончит свое массированное наступление на подводные пески.

Для всего сообщества донных организмов встреча с тяжелыми тралами чревата худшими последствиями, чем массированный бомбовый удар, предпринятый эскадрильей Б-52. Удивительная структура морского дна, пронизанного многочисленными ходами, разрушается, превращаясь в жидкую смесь ила и частичек мягкой живой ткани. Удушающая пелена взмученного ила высоко поднимается над оставшимися в живых, затем она медленно оседает, чтобы задушить рыбью икру и искалеченных обитателей донных отложений, которыми насладятся бродячие пожиратели трупов, устроив себе мимолетный пир.

Разом уничтожается все это формировавшееся годами хрупкое многообразие, симбиотические и комменсальные отношения, сложная пространственная организация биоценозов, словом, то, что играет важную роль в массовом синхронном размножении животных, ведущих сидячий образ жизни.

Неужели это возможно, чтобы такие райские сады в океане, как банка Джорджес и залив Аляска, превратились в сотворенные человеком пустыни, как это случилось на Среднем Востоке, где территории, покрытые теперь бесплодными песками, некогда занимали леса, изобиловавшие животными? Мы точно не знаем, насколько жизнестойки и упорны подводные биоценозы. На наружных участках шельфа редко происходят крупные естественные катаклизмы. Последним бедствием, которое постигло банку Джорджес, было Висконсинское оледенение. Можно думать, однако, что непрерывное хищническое разрушение структуры естественных отложений и оголение дна на широких пространствах континентального шельфа в конце концов приведут к вымиранию ведущих форм, к упадку и затем исчезновению крупных рыбных промыслов, и никто не в силах предсказать, сколько потребуется времени на их возрождение.

15/VII-74, понедельник

Когда я встал и вышел на палубу, там уже было несколько наблюдателей. Но они смотрят не на рыболовную флотилию, которая все еще маячит на горизонте, а на помощника капитана Оззи. Он вздернул пойманную им еще одну акулу и с расстояния в несколько футов посылает в нее просто для практики одну стрелу за другой из своего здоровенного лука. С такой дистанции он стреляет почти без промаха. Глянцеватый бок этой крупной рыбы пробит множеством сочащихся отверстий. Оззи предложил пострелять по очереди, но все отказались. У него есть жилет из искусственной оленьей кожи, отделанный бахромой, который он часто носит. После этого случая кто-то из группы Дика прозвал Оззи «Нэтти Бампо», или «Умертвитель Акул».

Утром я совершу погружение в паре с Ричем. Это будет последний спуск, посвященный обесславленному теперь мусору. Мы отказались от попыток найти потерянную рамку, но вместо этого постараемся определить место, где на глубине 720 футов, на участке поселений, была установлена первая рамка. Это будет как бы репетиция перед извлечением ее в будущем году, которое, я надеюсь, все же состоится.

Мы решаем начать с осмотра северной оконечности участка, так как предполагаем, что рамка находится как раз здесь. Из-за недостатка балласта погружение происходит очень медленно, и Рич высказывает опасение, что течения могут отнести нас далеко в сторону. С глубины 300 футов мы поднимаемся на поверхность, и через открытый люк зодиаковцы передают Риму 20 фунтов свинца. Этот маневр предпринят несколько против правил. Рич советует мне не двигаться с места, пока открыт люк. Попавшая в подводный аппарат волна может отправить его через синюю воду прямо на дно, как камень.

Мы снова погружаемся, на этот раз без приключений, и теперь спускаемся намного быстрее. Сумерки сгущаются на глазах, заметно быстрее, чем в прошлый раз, но зеленый отсвет над головой исчез, только когда мы очутились ниже 400-футовой отметки. На глубине 650 футов мы достигаем дна. Ощутимый удар – и аппарат садится на умеренно крутом склоне.

В последние мгновения нашего свободного падения слева по борту мы увидели линь, который, изгибаясь, уходил вверх и пропадал из виду. Это, по-видимому, часть приспособления, поставленного человеком для ловли омаров, но самой ловушки не видно. Рич сразу же начал спускаться по склону, к 720-футовой отметке, где должна находиться рамка с прикрепленными к ней тюками мусора и отходов.

Мы быстро движемся по гладкому песчаному дну, усеянному множеством разнообразных мелких животных и массой раковин гребешков (Placopecten). По мере того как мы опускаемся, склон как будто становится круче. Это, возможно, самый крупный и самый северный из боковых каньонов, зафиксированных эхолотом с нашего судна. Через переднее оконце я вижу нечто похожее на фрагмент большого, украшенного скульптурами фонтана эпохи Возрождения или на гигантскую раковину устрицы около 4 футов в длину и 3 футов в ширину. Этот предмет имеет небольшое углубление и оброс гидроидными полипами (Tubularia) и актиниями. Последние все светлые и довольно маленькие, за исключением одного гиганта, явно другого вида, имеющего сходство с утолщенной венериной мухоловкой. Его щупальца располагаются двумя венчиками. А верхняя часть, должно быть, имеет дюймов десять в поперечнике.

Рич сравнивает сложную конструкцию, на которой растут актинии и гидроиды, с огромной ископаемой костью, принадлежащей какому-нибудь гигантскому существу. Мне еще кажется, что этот предмет похож на крупный обломок старого рифа, покрытого водорослями, – такие встречаются в водах Северной Каролины. Но мы соглашаемся, что наши сравнения все же не слишком точны.

Сейчас мы на глубине 720 футов и отправляемся на юг вдоль песчаного дна, имеющего уклон примерно в 20°. Мне кажется, что мы очень долго идем над песком, на котором господствуют небольшие розоватые креветки и беспанцирные раки-отшельники. Везде, сколько мы можем видеть, разбросаны сломанные раковины гребешков; иногда попадаются целые, но и они пустые.

Рич говорит, что впереди он видел несколько кальмаров, улепетывавших с нашего пути. Вдруг с освещенной стороны аппарата чуть выше нас я вижу двух из них. Они плывут бок о бок, соревнуясь с нами в скорости. С расстояния в несколько метров их стройные, блестящие тела представляются почти искусственными. На этом расстоянии не удается рассмотреть, как работает их реактивный двигатель, и кажется, что они несутся сквозь толщу воды без видимых усилий. С подобающей бдительностью и любопытством, они следуют за нами великолепным строем, словно эскорт НЛО.

Я никогда не видел кальмаров на свободе с более близкого расстояния, чем сейчас. Я наблюдал за ними в аквариумах и несколько раз во время моих подводных плаваний, но тогда они казались более осторожными. Однажды я мельком, какую-то долю секунды, видел, как кальмар летел или, скорее скользил по воздуху в штормовую ночь.

Ученые из Вудс-Хола подтвердили мнение, что Loligo peleal, распространенный вид кальмаров на шельфе, днем находятся на дне, а ночью поднимаются в средние слои воды. Эти небол'ьшие волки ночного моря активно плавают, держась маленькими группами. Заметив добычу, обычно это небольшая рыба, кальмар подбирается к ней ближе, молниеносно выбрасывает вперед пару длинных щупалец и завладевает ею. Подобно волкам, они как будто чувствуют некую слабинку своей жертвы. В их охотничьем поведении они учитывают фактор расстояния, что помогает им экономить энергию. Они пренебрегают теми существами, которые оказываются на расстоянии более метра от пути их движения.

Некоторые наблюдения над кальмарами, проведенные в дневное время, представляют еще больший интерес. Ученые, наблюдавшие поведение кальмаров, сообщают, что они легко находят зарывшихся в песок животных, таких, как крабы или креветки. У этого движущегося реактивным способом охотника, глядя на которого, кажется, что он никогда не останавливается, хватает терпения в продолжение многих минут не шевелиться, зависнув надо дном. Как только кальмар заметит хоть малейшее движение, он, пустив в дело свой сифон, начинает разметать песок и даже, если в том есть необходимость, раскапывает его своими щупальцами.

В своих систематических поисках добычи кальмар пользуется очень занятным приемом, который описан доктором Фрэнком Боулзом из лаборатории морской биологии в Вудс-Холе. Кальмар движется вперед и назад на манер газонокосилки, размывая песок струями воды, выпускаемыми из сифона. Это движение, как видно, имеет ту же функцию, что и охотничий крик совы, – заставить жертву обнаружить себя.

Ни я, ни Рич точно не знаем, к какому виду принадлежат кальмары, на которых мы смотрим. Мы решили остановиться и понаблюдать, что будет делать эта пара, которая следует за нами по пятам. Они тоже останавливаются, но только на момент. Затем они, по-прежнему вместе, поворачиваются и медленно уплывают в темноту.

Мы все еще плывем вдоль песчаного склона. Плотность жизни здесь фантастична. Куда ни посмотришь, всюду мелкие рыбы и ракообразные. Вот одна из самых обыкновенных донных рыб, 4–6 дюймов длиной. Она имеет сигаровидную форму, на испещренной переливчатыми сине-зелеными пятнышками спине выделяются вертикальные серые полосы. Больше всего здесь камбал всех размеров; самые крупные достигают 15 дюймов в длину. Омары и крабы скрываются в углублениях или рыщут, как привидения, на границе освещенного участка. Несколько раз нам снова попались кальмары – словно чего-то ожидая, они смотрели на нас, но ни один не последовал за нами.

Начинают появляться признаки биоценозов, населяющих глинистые участки дна. Крупные, кажущиеся очень твердыми куски глины вперемежку с небольшими холмиками то тут, то там выдаются наружу из-под тонкого слоя песка. Вот первый попавшийся нам на глаза хохлач, небольшой, около двух футов в длину. Мы проскочили эти глинистые участки – они были шириной всего метров тридцать – и снова оказались над песчаным дном. На открытых глинистых грунтах поселяются совершенно иные животные, чем на песчаных. Кажется, что некоторые крабы приурочены к глине. Розовые креветки и лишенные раковин раки-отшельники большей частью встречаются на песке. А омары предпочитают глинистое дно.

Мы идем на глубине 720 футов в южном направлении, но иногда нас относит то к западу, то к востоку. Благодаря этому мы узнаем рельеф, нанесенный на карту с судна. Обогнув большую спускающуюся к западу террасу, мы как будто возвращаемся на юго-восток. Склон становится заметно круче. Внизу справа от нас вид совершенно таинственный. Свет от нашего прожектора поглощается тьмой уже на расстоянии нескольких метров. Маленький краб движется вниз по склону, но тут же теряется в сумерках. Какое расстояние отделяет нас от поверхности дна каньона, или притока, или чего-нибудь другого, что представляет собой эта пребывающая в темноте в продолжение многих тысяч лет пучина?

Глинистые участки становятся более обширными и неровными. Появляется первый крупный хохлач, и тут же мы замечаем смотрящего на нас из ямки в глине огромного омара. Еще несколько хохлачей плывут впереди нас. Неуклюжие видения, они застенчивы и уходят с нашего пути. Большинство из них движется довольно медленно, но вдруг один, длиной в 4 фута, рванулся и нырнул вниз головой в бочковидное отверстие в глинистом дне, как в одиночный окоп под обстрелом.

Это территория изучаемых нами поселений. Склон здесь очень крутой, с хаотически разбросанными выступами и размытыми глинистыми обрывами. Здесь господствуют гигантские хохлачи и омары, и они настолько впечатляют, что перестаешь обращать внимание на всякую мелкую живность. Повсюду видны норки, большей частью занятые. Изобилие полосатых крабов и золотистых морских окуней, длина которых достигает 8 дюймов. Бросается в глаза оседлый обитатель этих мест, полихета, с копной длинных, изящных, как у медузы, щупалец, извивающихся и вытягивающихся по дну во всех направлениях.

Мы продолжаем медленно продвигаться вперед по неровному крутому склону, как вдруг Рич говорит: «Я вижу ее». Он включает гидрофон и поет: «Мы нашли хлам».

«Нектон» остановился около рамки, которая лежит вверх ногами, немного накренясь набок, как и запечатлела ее видеолента. В этом положении пинджер почти целиком прикрыт перевернувшимися тюками с отходами. Акустический сигнал, вероятно, сильно заглушен. Мы решаем попытаться поставить рамку на место.

Механическая рука «Нектона» управляется вручную, манипулятор прост в работе, но на этой глубине для управления им требуется сила. Каждый квадратный дюйм корпуса нашего аппарата испытывает давление свыше 300 фунтов, а металлический стержень с зажимными клещами на конце имеет диаметр поперечного сечения 3/8 дюйма. При помощи троса и блочного приспособления Рич выдвигает «руку», а я произвожу манипуляции с рамкой, пользуясь клещами. В первую минуту кажется, что мы задумали невозможное, но затем я пробую подтолкнуть эту штуку вниз по склону. Она медленно переворачивается и принимает правильное положение. Линь, к которому прикреплен указательный буек, все-таки остается запутанным вокруг верхней части рамки, но буек поднимается на высоту около 12 футов над ней, и мы решаем напрасно не рисковать и оставить все как есть.

Мы докладываем на пост управления, что все в порядке, и они велят нам подняться. Однако Рич и я настаиваем на необходимости провести краткий осмотр дна вокруг рамки. Разрешение приходит быстро, проделав очень короткий путь по служебным инстанциям, и мы медленно опускаемся вниз по склону.

Под вертикальной стеной на глубине 740 футов мы натолкнулись на удивительное зрелище. Яркий свет „Нектона" падает на поверхность скалы, на которой кишмя-кишат проворные создания. Я никогда не видел таких крупных креветок – а это были они: около пяти дюймов в длину, красновато-коричневые, с блестящей белой полосой по бокам. Их длинные нежные усики непрерывно колышутся. В нервном возбуждении эти существа движутся, как наэлектризованные. По-видимому, нестерпимо яркий свет, прорезавший темноту, пробудил в них самые потаенные рефлексы. Вода здесь кажется очень прозрачной. Все в этом мире – мрачные горные хребты и осыпающиеся склоны, и леденцового цвета креветки, танцующие неподалеку на скалах, – неприязненно чуждо.

Это мир преувеличений. За участком, где, как в галлюцинации, нам явились креветки, мы вступаем в зону больших ям. Из одной из них показывается огромный омар и смотрит в нашем направлении. Он выглядит более крупным, чем заснятый Роджером экземпляр, свисавший из 55-гал-лонной бочки. Омар посемафорил нам своими усиками, а затем, не проявив ни малейшего колебания, стал вразвалку спускаться с небольшого возвышения, расположенного под его убежищем, прямо к выступу, на который мы опустились. Когда он останавливается, прислонившись к нашему аппарату, через нижний передний иллюминатор я вижу его брюшко, а через боковой – переднюю часть его тела. Из оконцев в рубке Ричу видно, как омар шевелит усиками перед его лицом. Невероятно! Неужели он нисколько нас не боится? Что это – животное, у которого нет естественных врагов и поэтому он не испытывает страха перед неизвестным? Или просто, как любого мотылька, его с бессмысленной страстью привлекают наши огни? Рич тут же говорит, что последнее предположение несостоятельно, потому что другие омары этого не делали. Он думает, что наш гость хочет посмотреть, годится ли «Нектон» в пищу.

После продолжавшегося минуту пристального осмотра омар покидает нас. Не торопясь, этот герцог Витч-Каньонский отправляется дальше, чтобы проинспектировать другие подвластные ему территории. Мы бы охотно последовали за ним, но нас настойчиво зовут сверху. Они требуют, чтобы мы поднимались.

Когда мы наконец стартовали, Рич выключил все лампы, и внутренние, и наружные. По мере того как глаза приспосабливались к темноте, видимость постепенно тоже улучшалась, и нам открылся серебристо-серый мир. Сумерки в полдень. Трудно сказать, с какой скоростью мы поднимаемся. 'Если судить по глубиномеру, мы находимся в 40 футах над дном, и перед нами, открывается обманчиво ясный вид рельефа с перемежающимися неровными участками света и темноты. Как видно, мы попали в течение, которого не заметили на дне, и теперь оно плавно несет нас. В залившем все вокруг сумраке открывающийся внизу призрачный пейзаж кажется удаленным от нас на много миль. Рич говорит, что мы, во-видимому, дрейфуем вверх по местному боковому каньону, раз в продолжение такого долгого времени дно остается в поле нашего зрения.

Когда расстояние до дна достигло примерно 75 футов, мы перестали его видеть и снова стали свободно подниматься через серые воды, постепенно начавшие зеленеть. В 100 футах ото дна Рич выпускает немного воздуха, чтобы замедлить подъем, и теперь мы движемся к поверхности в сопровождении множества крохотных сверкающих пузырьков. В густой синеве, открывающейся наверху, они представляют собой великолепное зрелище, не то, что в нижних слоях, где вода имеет удручающе серый оттенок.

Внезапно мы попали в бурное волнение, которое после двух с половиной часов полного спокойствия показалось нам довольно неожиданным. Испытывая бортовую и килевую качку, мы приближаемся к месту встречи с судном.

Это был мой последний прямой контакт с донным миром на наружном участке континентального шельфа. Следующие погружения, в Витч-каньон и в два других, каньоны Гидрограф и Оушеанограф, образующие заметные „зарубки" на кромке шельфа дальше на восток, совершили другие члены группы. Дно этих двух последних каньонов на больших пространствах покрыто галечником и валунаму, указывающими на относительную близость эпохи доисторических ледников.

Эти каменные поля населяет богатая фауна. Между серыми камнями, подобно цветам, высовываются мясистые, малинового цвета актинии (Теа-Па); пятилучевые и многолучевые морские звезды встречаются здесь гораздо чаще, чем на участках с более мягким дном, где я проводил наблюдения.

На уровне 1000-футовой отметки в каньоне Оушеанограф Джо и Рича сопровождал косяк, состоявший примерно из семидесяти пяти обыкновенных колючих акул. Они вертелись вокруг «Нектона», подходили совсем вплотную к иллюминаторам аппарата, потом исчезли из поля зрения. Джо заснял их. Возбужденное, беспорядочное поведение акул резко контрастирует с осторожной бдительностью и военной выправкой кальмаров, которых я видел. Но Джо справедливо заметил, что поведение донных животных, наблюдаемое из сильно освещенного подводного аппарата, производящего странные звуки, вряд ли следует принимать за норму. Джо считает, что участники погружения должны в продолжение какого-то времени сидеть на одном месте, приспособиться к темноте и, может быть, пользоваться для наблюдений инфракрасной трубкой ночного видения (ноктовизором) или другим подобным оборудованием, незаметным для животных.

После этих погружений до конца экспедиции мое участие в открытиях друзей заключалось лишь в том, что я просматривал их видеозаписи. Но нигде больше мы не встретили такого разнообразия донного рельефа и такого изобилия живых существ, как на территории «поселений» в Витч-каньоне. Если зайдет речь о том, чтобы сохранить некоторые районы наружной части континентального шельфа как уникальные и ценные природные комплексы, этому участку каньона следует отдать предпочтение в первую очередь. Пока же на многих снимках экзотического мира дна и его обитателей, к сожалению, заметны свидетельства вторжений. И я стал вести журнал, в который заносил сведения о захламлении дна.

В течение двадцати двух коротких спусков на дно самого наружного участка шельфа и его каньонов я и другие увидели и засняли: десятки бутылок и банок из-пой напитков, многочисленные банки из-под красок емкостью в один галлон, семь 55-галлонных бочек, запутанную проволоку № куски тяжелого троса от рыболовных снастей и судовых такелажных принадлежностей, части нейлоновых сетей, подшипник оси трала, бесконечное количество запутанной веревки, несметное число картонных коробок, затонувшую радарную антенну, не поддающиеся счету ловушки-привидения, некоторые из них деревянные, другие же сделаны из покрытой пластиком проволоки.

То, что почти ничего не весящие отбросы с судов быстро достигают дна, ясно показывают кадры, снятые Кеном. Однажды днем, сидя в «Нектоне», он снял креветку, которая билась над чем-то, по виду похожим на мертвых белых червей. При более внимательном рассмотрении оказалось, что это были кусочки недоеденного спагетти, выброшенные за борт нашим коком после ленча всего за час до этого.

Дару, полученному креветкой, вероятно, суждено было скоро исчезнуть, но вид большей части захламленного ландшафта напомнил мне грязный городской парк. Вот более точное сравнение: загрязнять эту богатую морскую пустыню, находящуюся в 150 милях от ближайшего города, – по сути дела, то же самое, что устроить мусорную свалку на великолепном отдаленном участке национального парка. Если же принять во внимание, что виденное нами лишь на нескольких крохотных участках, вероятно, характерно и для обширных пространств континентального шельфа, то можно продолжить сравнение и представить себе наши национальные парки, такие, как йеллоустонский, йосемитский или Мак-Кинли, замусоренными ненужным хламом на всей территории – от лесов, чистых рек и лугов до возвышенностей и отдаленных утесов.

Осуществляемый как нечто само собой разумеющееся, сброс в море отходов с тысяч кораблей создает проблему загрязнения, выходящую далеко за пределы эстетики: нефть, токсичные химические вещества и пластические материалы убивают все формы морской жизни – от млекопитающих, птиц и морских черепах до личинок рыб и крошечных свободных клеток, от которых зависит все. Даже суда морских исследовательских институтов повинны в общем грехе – с них тоже выбрасывают мусор в море.

В последний вечер нашей экспедиции вокруг судна кружились много небольших качурок. Может быть, мы привели за собой этих птиц издалека, за десятки миль отсюда. Когда появился кок с собравшимися за день отходами и отправил их за борт, качурки подлетели к подветренной стороне судна, как голуби, и стали вылавливать остатки еды, медленно погружавшиеся в воду в компании полистирольных чашек, полихлорвиниловых и полиэтиленовых мешочков, вощеных пакетов из-под молока и алюминиевых консервных банок.