Текст книги "Роман лорда Байрона"

Автор книги: Джон Краули (Кроули)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 35 страниц)

Примечания к девятой главе

1. ennui:Счастлив ум, способный устоять перед соблазнами, которые сулит Случай. Ничто так не волнует кровь, как уверенность, будто существует некая безупречная система определения ставок – на ипподроме или за карточным столом – и что для ее усовершенствования требуется только применить систему на деле. Одержимость подобной теорией завораживает не менее, чем сам результат, и прямое доказательство того, что система правильна, вознаграждает куда более щедро, нежели любой денежный выигрыш в Ньюкасле или Сент-Леджере. Цена, которую приходится платить за проигрыш, соответственно, вдвое горше потерянной суммы.

2. музей Уикса:Десятилетиями позже описанная здесь серебряная балерина перешла в собственность Чарльза Бэббиджа, который вновь научил ее танцевать и кланяться, кивать и делать знаки гостям, посещавшим его дом, полный различных чудес – механических и умственных. Бэббидж влюбился в балерину еще мальчиком, когда она демонстрировалась в музее Мерлина, преемником которого стал Уикс. Однако я помню, что Уикс купил балерину разобранной на составные части, коробка с ними хранилась у него на чердаке, и Бэббиджу выпало на долю (как Пигмалиону) вернуть ее к жизни – балерина не танцевала на публике с 1803 года, то есть со времени закрытия музея Мерлина. Каким же образом лорд Б. мог ее видеть? Или же балерина – плод его фантазии, хоть она и существовала прежде, чем была выдумана? Совершеннейшая загадка.

3. краниолог:Френология, столь сильно занимавшая умы предыдущего поколения – в том числе воображение леди Байрон, – представляется ныне учением, не соответствующим беспримерной сложности деятельности мозга; к тому же основополагающие принципы френологии базируются не на экспериментальных данных, а единственно на гипотезах. Я питаю надежду, и вполне определенную, на то, что когда-нибудь церебральные явления будут регистрировать с тем, чтобы стало возможным выразить их посредством математических уравнений; говоря короче, будет установлен закон (или законы) взаимодействия молекул головного мозга, равнозначный закону притяжения для планет и галактик – Исчисление Нервной Системы. Главная сложность, обойденная Френологами, что и подорвало их теорию, состоит в организации практических опытов. Я должна овладеть в высшей степени трудным искусством экспериментальных проб, причем на материале сложнейшем, а именно – головном мозге, крови и нервах животных. Со временем я, осмелюсь сказать, осуществлю надеюсь и завещаю будущим поколениям благодаря прилежанию усердию вниманию систему к-рая

Эту неделю сильные боли Зависимость от капель сильнее чем прежде Все это нужно выправить займусь этим если смогу Но только не сегодня вечером

4. молодой темноглазый лорд:Здесь лорд Байрон самолично появляется в своем повествовании, причем фигурой довольно комической. По-видимому, он действительно прошел френологическое обследование у доктора Якоба Шпурцгейма, известного немецкого специалиста, который вынес в точности такое заключение, какое произносит здесь выдуманный лорд.

Полагаю очень важным отметить – хотя это может показаться и несущественным, – что лорд Байрон относился к числу тех, кто способен порой увидеть себя в комическом свете и посмеяться над собой – над своими похождениями, амбициями, даже характером, – но леди Байрон всегда тщательно следила за тем, как ее видят со стороны окружающие и как воспринимают ее поведение. Такая настороженность, я уверена, представлялась ей вполне естественной и присущей каждому – вероятно, сама она в ней и не отдавала себе отчета – и потому полагала, что самоосмеяние лорда Байрона и выпячивание им своих недостатков, бывшие только намеренным забавным штрихом, и в самом деле суть признания в глубочайших слабостях и даже пороках. Между столь противоположными натурами примирения быть не могло.

5. Полковник Чейни Калпепер:Эта история изложена в книге мистера Исаака Дизраэли «Литературные курьезы»; впрочем, мне неизвестно, заимствовал ли лорд Б. ее оттуда или же из какого-то иного источника. Я наткнулась на нее случайно – если можно назвать случайностью, когда имя, никому ничего не говорящее, кроме его владельца, в продолжение недели попадается мне в двух не связанных между собой сочинениях.

6. «Кулачки»:Описанная здесь варварская забава прекратила свое существование вместе с травлей медведя и прочими отвратительными развлечениями наших дедов. Мур сообщает, что лорд Б. действительно брал уроки У «Джентльмена» Джексона и показал себя способным учеником. Любители спорта, к которым я обратилась, подтвердили, что все упомянутые в тексте имена принадлежат боксерам, известным в те годы или немного ранее; однако здесь (в изображении лорда Б.) они уже кажутся героями давно миновавших времен – какими и являлись для автора в ту эпоху жизни, когда он писал роман.

Глава десятая
О Зрелищах и Пантомимах – а также о Судьбе, диковинной и мрачной

Миссис Енох Уайтхед и в самом деле нечасто появлялась в городе. Коридон-холл был для нее всем – обязанностью и очарованием – целым миром, а внутри него пребывал мир меньший, хотя в то же время и больший: Детская, где безраздельно властвовал наследник обоих семейств – и властвовал деспотически, хотя и унаследовал неотразимую прелесть Матери. Обитала здесь и мать Сюзанны – она сохранила на лице неизменную улыбку, но во многом отстранилась от мирского, словно уже приобщилась к Ангелам, на которых всегда походила, и долистывала последние страницы земной жизни; рядом были и братья Сюзанны, вытянувшиеся и возмужавшие – столь непохожие и вместе с тем будто бы двойники покойного старшего брата, так что порой Сюзанна не знала, плакать ей или смеяться, когда она наблюдала за ними во время Стрельбы по мишени или за игрой в чехарду.

Мистер Уайтхед, напротив, редко бывал дома – что, надо сказать, ничуть не умерило пристрастия его супруги к домоседству. Сделавшись Владельцем и Господином поместий Коридонов, он поочередно перепробовал все деревенские удовольствия – ловил лососей и охотился на лис; стрелял фазанов; распланировал новый Парк – однако вскоре выбросил из головы, почему, собственно, он обязан предаваться этим занятиям, и мало-помалу вернулся к более определеннымразвлечениям, которым предавался раньше, – хотя (как ни странно) в городских беседах частенько распространялся о своих Поместьях, собранном Урожае и задуманных Улучшениях Хозяйства.

Впрочем, в одну пору года супруга мистера Уайтхеда также стремилась попасть в Лондон – а именно, когда в театрах ставились новые пьесы. Как случилось, что столь чистое и бесхитростное сердце, каким обладала Сюзанна, могло пристраститься к сценической фальши, к виду нарумяненных и увенчанных париками мужчин и женщин, декламирующих стихотворные излияния; к развязке запутанных сюжетов посредством меча, изобретенной хитроумным автором только ради того, чтобы покончить с «представленьем двухчасовым»? Объяснения этой страсти не находилось, разве что следовало приписать ее особой шишке на изящной головке. Супруг Сюзанны, опять-таки в противоположность ей, театром скорее тяготился – речей со сцены он почти не слышал, понимал из услышанного едва ли половину и уж совсем немногое одобрял. Доставив супругу в ложу и дождавшись окончания краткой вступительной пьесы, мистер Уайтхед зачастую ускользал из театра к другим городским соблазнам – созерцать иные сцены. Итак, Сюзанна нередко оставалась в одиночестве – или же с Компаньонкой, клевавшей носом после изрядного обеда, – смотрела и слушала, критически сравнивая нынешних Греков и Римлян, Баронов и Монахов, Арлекинов и Шутов с прошлогодними. И то и дело забывала обо всем – плакала – и смеялась – была взволнована и далеко уносилась воображением.

Захваченная перипетиями на сцене, Сюзанна, бывало, подавалась вперед, ухватившись нежной рукой за бархатный край ложи, – тогда-то Али и увидел ее со своего места. Так долго и безнадежно блуждал взгляд Али по каждому людскому Сборищу, так часто разочаровывался он, принимая за нее других, что сперва глаза скользнули мимо (Зрение – благороднейшее из наших чувств, но и ввести в обман его легче всего) – потом вернулись – и словно бы превратились в огромный телескоп, заполненный одной только ею, будто новой Планетой. Али со всех ног бросился из своей ложи – ошибкой попал в чужую, выскочил оттуда с извинениями – и наконец нашел нужную. Трепеща, отодвинул занавеску и увидел очертания Сюзанны, освещенной снизу огнями рампы, – увидел, что она одна, если не считать дремлющего Аргуса, – и тихонько ступил внутрь. Али, однако, не сразу обнаружил свое присутствие – и Сюзанна не оборачивалась, поглощенная видом картин и звуками голосов, взрывами Смеха и гулом музыкальных Инструментов: все это сделало его появление незаметным. Али не отрывал от нее взгляда – а Сюзанна, не подозревая о его появлении, смотрела на представление, приоткрыв рот, сияющими глазами, в которых отражалось множество огней, – Али хотелось стоять так вечно, чтобы в ней ничего не менялось, – или, напротив, насытившись, тайком улизнуть незамеченным – но он уже понял, что утолить жажду ему не дано, – и, наконец, источаемый им Животный Магнетизм (если это не выдумка) – заставил Сюзанну обернуться.

«Али!» – «Сюзанна!» – Что тут добавить? Минутное замешательство – и оба заговорили разом, стремясь поведать свою Историю, готовые с легкостью простить то, что другой должен был считать непростительным, и в то же время не упомянуть об этой вине ни словом и отвергнуть все, что так долго занимало их мысли. «Во всем, что случилось… Это я… я…» – настаивает Али, но прежде чем успевает продолжить, Сюзанна тихо вскрикивает: «Нет-нет, ты не виноват – даже не думай – но я…» Разговор ведется шепотом, однако – внезапная тишина может нас пробудить, как и внезапный шорох, – Компаньонка открывает глаза, хотя спала мертвецким сном, не слыша ни грома оркестра, ни выкриков публики. Теперь Али необходимо представить – он ближайший друг покойного Брата Сюзанны, и явился единственно для того, чтобы почтить дорогую Память, – Компаньонка выказывает живейший интерес, жаждет узнать побольше, в чем собеседники ей нисколько не отказывают, перебивая друг друга. Веера раскрыты и пущены в дело. Спектакль, меж тем, продолжается – правда, Али с Сюзанной, не сводя глаз со сцены, плохо понимают, что там к чему, – разыгрывается новая Пантомима (насколько могут быть новыми одинаковые события, изображаемые на тот же лад). Госпожа Венера как раз завершает «Сцену Метаморфозы», в которой юные любовники становятся Арлекином и Коломбиной, ревнивый старик-отец – Панталоне, а сонная дуэнья – Шутом.

«Я некоторое время был за границей», – натянуто сообщает Али, и Сюзанна не может удержаться от смеха: эта история ей, как и всему свету, хорошо известна.

«Как ваша матушка и братья?» – спрашивает Али. Он сидит позади Сюзанны, чтобы зрители не заметили его присутствия в ложе.

«Хорошо, – отвечает Сюзанна. – У них все хорошо».

Так и продолжается – разговор можно назвать «светским» – однако на деле он полон смыслом куда более значительным – Али выражает надежду нанести визит – Сюзанна уверяет, что ее супруг нечасто устраивает приемы, – однако замечает, что в Городе им арендован Дом, – советует Али следить за представлениями – Клоуну далеко до Гримальди – и Али не может понять, продвинулся он или отступил, – однако же кудаи откуда?

Но вот гремят суровые аккорды, и занавес раздвигается, чтобы явить взгляду «Мрачную Сцену» – так называют ее актеры: Кладбище, Руины, Надгробия и Пещера, где томится, подвергаясь испытаниям, несчастный Арлекин, пока мудрая и добросердечная Госпожа Венера не возвратит все к началу – сцене Жизни – той самой, на которой мы каждодневно играем свои роли. Однако еще до развязки, когда ничего не разрешено, а Нетопыри и Призраки на проволоках терзают беднягу Арлекина, Сюзанна со вздохом извещает, что вот-вот появится мистер Уайтхед – по обыкновению, к Финалу, – и Али (хоть он и не сразу понимает намек) делает шаг к двери, невнятно бормоча слова Прощания сначала Сюзанне, а потом ее зоркой Подруге – которая в свое время (хоть он о том не подозревает) станет и его подругой. И вот его уже нет.

Али не заметил как, но Сюзанна Уайтхед выведала у него и запомнила адрес Дома, где он обосновался, – и там, у себя, совсем скоро после того вечера, он находит Письмо – и адрес написан столь знакомым почерком: послание словно призвали неотступные мысли о Сюзанне меж тем часом и этим. Письмо довольно короткое – рада встрече, хотелось бы расспросить подробней, – но содержит указания, как прислать ответ через посредника – ту самую Подругу! – вложив письмо внутрь письма, адресованного той, – впрочем, в наставлениях подобного рода мало кто нуждается. « Напишите скорее – и я непременно отвечу» – от этих слов сердце Али взмывает ввысь с дурацкой легкостью, словно бумажный змей, – но только с тем, чтобы упасть на землю, как только дернется веревка: он понимает, о чем он должен написать первым делом, но не знает как: почему, неведомо каким образом, он обрек семейство Сюзанны на плавание без руля и без ветрил, приведшее к безотрадной гавани.

«Это я, я, – писал Али, – повинен в смерти вашего брата – не заблуждайтесь на этот счет – и это я устроил так, чтобы вам не оставалось ничего иного, как только выйти замуж за того, кого вы презираете, – все это дело моих рук – это я завлек вас обоих в паутину зла, куда угодил и сам – и в которой ПРЕБЫВАЮ – завлек из себялюбия – лишь бы не оказаться там одному– вы должны питать ко мне ненависть, иного выбора у вас нет, и я с радостью приму вашу ненависть, как и должнотому, кто получает награду по заслугам».

«Не думайте так ни секунды, – ответ Сюзанны пришел со скоростью мысли – во всяком случае, так быстро, как это возможно для Письма, отправленного почтой. – Не только глупо, но и самонадеянноприписывать собственной воле то, что уготовили Судьба или Случай, – вы здесь ни при чем. Стоит ли казнить себя раскаянием за поступки, которые никакими людскимистараниями нельзя было предотвратить, а ныне невозможно исправить? Боюсь, что эти ваши слова будут держать вас в отдалении от меня – а это изо всех лишений, какие только могут выпасть мне на долю, сейчас для меня самое страшное. О мой дорогой Али – ты спрашиваешь, почему я тебя не искала – не написала ни строки, хотя и слышала, что ты вернулся, – но ты не знаешь, как я ловила новости о тебе – о твоем исчезновении – о возвращении в ореоле славы – не говори, будто мне было все равно, – и все же я страшилась встречи – но страшилась не тебя, а себя самой– я должна умолкнуть – я чувствую себя осажденной крепостью, в стенах которой укрылись предатели, – не пиши мне больше. О нет, не переставайписать – и думай обо мневсегда – как буду думать о тебе я – не знаю, как и подписаться – разве что СЮЗАННА».

На это письмо Али отвечал, словно охваченный лихорадкой: его перо скользило по бумаге, не поспевая за мыслями, а мысли не в силах были угнаться за биением сердца, которое металось между Надеждой и Отчаянием – ибо та, кого он когда-то любил и считал потерянной, не была, как выяснилось, потеряна – и все же была, причем бесповоротно. Мой юный Герой, обладавший всеми благородными свойствами, какие только приличествуют герою, не имел мирского опыта, который бы подсказал, что из обыденного затруднения, им переживаемого, существует столь же обыкновенный выход, – однако Али уже был на пути к уразумению – Почтовая Доставка стала надежным проводником его упований, а то, что он получал через ее посредство, служило хорошим наставлением к дальнейшим шагам. «Прилагаю, по вашей просьбе, прядь своих волос – не знаю, для чего она вам, – но, ломая голову над этой загадкой, начинаю думать, что вашлокон доставил бы мне немалое утешение. Хотел бы, чтобы вы установили правила для наших сношений – лишь бы мне не выйти за рамки и не задеть ваши чувства – это ужасает меня больше, нежели пребывание на месте, – хотя изрядно страшусь и этого, если сидеть придется где-нибудь далеко от вас! Разгони мои страхи, Сюзанна! Скажи, о чем мне можно просить – и о чем нельзя!»

Было время, когда каждое сердечное излияние сохранялось втайне, предназначенное только для другой пары глаз, и переправлял его крылатый Меркурий, прижимавший палец к губам. Теперь со всякого небезынтересного письма снимается копия, едва ли не всегда самой Отправительницей (ведь если слабый пол и не завладел этим занятием всецело, то, во всяком случае, держит контрольный пакет), – дабы при желании передавать копию из рук в руки, если она того заслуживает. Недалекая дуэнья, которой Али должен был адресовать послания, предназначенные для Сюзанны, отнюдь не полагала несовместимым с вверенными ей обязанностями – прежде чем заменить обертку письма – предварительно снять копию, чтобы на досуге предаться над нею размышлениям.

Может показаться странным – а возможно, и нет, – что, если на протяжении многих месяцев (чуть ли не целого года и дольше) Али и Сюзанна ни разу не встречались, теперь редко выпадала неделя – да что там, порой и дня не проходило – без того, чтобы они где-то не оказались вместе, и не на короткое время. Подобное обстоятельство – уж точно не авторский прием (хотя течение Повести и зависит от воли Автора), но безотчетная женская мудрость, вечно способная поражать Мужчин, которые, как правило, склонны приписывать нечаянное столкновение с предметом своей страсти чудесной игре Случая. Итак, однажды Али с Сюзанной, как недвусмысленно выражаются англичане, очутилисьв бильярдной – великолепном зале, со стен которого смотрели портреты рыцарей в доспехах и дам в шелках. Беседа между ними носила самый светский характер – за исключением тех случаев, когда направляемые ими три шара сталкивались, повинуясь Ньютону – угол падения равен углу отражения, – тогда замечания касательно Победы иди Поражения, которыми оба игрока обменивались, имели двойной смысл, скрытый от чужаков. Тем временем в зале не прекращался разговор, обрывки которого долетали и до их ушей.

«Вы слышали? Буонапарте бежал с Эльбы, Париж взят!»

«Что, опять? Думаю, это событие станет ежегодным – как лето, так брать Париж, – впрочем, сожалею, да»,

Али – Сюзанне: «Третий шар только глаза мозолит. Если его убрать, партия пошла бы на лад».

«Но разве суть игры не в том, чтобы он присутствовал?»

«Мне он не нужен. Охотно отправил бы его в угол, чтобы этим двум было удобней вместе». В этот момент Али случайно поднял глаза и, оцепенев от ужаса, увидел, что мистер Енох Уайтхед – тот самый, о ком он рассуждал (правда, иносказательно), – остановился не далее чем в двух ярдах от них – и Али, пораженный, перевел взгляд на Сюзанну.

«Он ничего не слышит, – тихо произнесла Сюзанна, – или почти ничего. Вам нечего бояться». И беззаботно принялась натирать кий мелом. Однако Али, горевшему от стыда, вспомнился его последний разговор с отцом – также у бильярдного стола! – вспомнились отцовские слова о мистере Уайтхеде: дескать, он туговат на ухои мало что заметит, а потому супруга сможет делать все, что ей заблагорассудится, – так уж в мире заведено. Стыд – ужас – но не раскаяние – ибо теперь изъян мистера Уайтхеда был принят Али в расчеты, какие всегда ведет знатный Арифметик, Beнерино дитя, и без которых земля перестала бы вращаться. Игра продолжалась, и длился негромкий разговор, шары катились по сукну, но теперь игроки не боялись рисковать.

Между этими тремя общественными молекуламипроизошло немало сходных столкновений(и отклонений, еще более мучительных), пока Али совершенно не удалился от Светской Жизни, уединившись в своем жилище, и в поисках мудрости не взялся за чтение античных авторов – засиживался за книгами далеко за полночь, когда уже начинали тяжелеть веки, и набирался сурового здравомыслия, однако наше повествование – не учебные прописи, и повторять эти истины мы здесь не станем. Однажды пасмурным утром Почта доставила Али письмо – но не от Сюзанны, а от мисс Катарины Делоне. Письмо, как это было свойственно и самой юной леди, отличалось прочувствованностью и точностью выражений – речь шла об их недавних встречах, которые, как оказалось, обладали куда большей важностью, нежели Али (чьи мысли зачастую витали где-то далеко) себе это представлял. «Я не принадлежу к тем, кто способен изобразитьчувство, которого на самом деле не испытывает, – писала мисс Делоне. – Я на собственном горьком опыте убедилась, что не всегда выказываю свои действительные чувства, чем ввергаю близких, кому более всего желала бы открыть всю душу, в некоторое замешательство – это может отвратить их от меня – что было бы для меня истинным горем. Помню, что в наших беседах я рассуждала об Идеале Мужчины, над качествами которого размышляла долго, – и составленный мною образ, полагаю, являет полное совершенство во всех отношениях – однако я отнюдь не имела в виду утверждать, будто завоевать мое расположение способен только тот, кто соответствует Идеалу до последней черточки– а уж никому из живущих незачем на это и надеяться! Что ж – дорогой Друг – надеюсь, я всегда смогу называть вас так – на этом умолкаю, дабы не выразиться как-нибудь неточно – Недостаток, с которым я постоянно борюсь!»

Пока Али пробегал глазами строки с выражением самых утонченных чувств, делавших честь их автору, и заключавшие письмо сердечные пожелания, в голове у него зародилась некая мысль – подобная яйцу, которое ему предстояло высидеть.

«А почему бы мне и не жениться? – раздумывал Али. – Одним ударом расправлюсь со всеми заботами. Стану кораблем, идущим в порт, – спущу наконец паруса и брошу якорь. Эта леди, кажется, считает меня достойным ее руки – если я верно угадал смысл письма – возможно, она не так уж неправа – и, во всяком случае, сейчас она думает так – а если я ничем ее не разочарую, так она будет думать и дальше. Если я лягу в постель с любящей женщиной, навязчивые сны перестанут меня преследовать. Не буду больше бродить во сне – если со мной это было. Женщина, обладающая доброй душой, способна воссоединить двойников!»

Размышления Али прервал камердинер: он явился доложить, что внизу дожидается юный джентльмен, не назвавший своего имени, – прикажете впустить? «Что это за юный джентльмен?» – спросил Али. «Военный, – сообщил камердинер. – Молодой офицер, насколько можно судить по мундиру под плащом». Али в знак согласия рассеянно махнул камердинеру – и вернулся к раздумьям, мысленно взвешивая возможности. «И все же – все же… – Он крепко обхватил себя руками, скрестил ноги и с досадой уставился в камин. – И все же…»

Когда дверь распахнулась, Али встал с кресла и, обернувшись к вошедшему, увидел перед собой – призрак! Перед ним стоял юный лорд Коридон – точно такой, каким был всегда, – в мундире – с плащом, прикрывавшим низ лица, – темно-синие глаза лучились смехом – никакой не призрак, а существо из плоти и крови, как и сам Али!

Морок мгновенно рассеялся – Али, пошатнувшись, оперся о спинку кресла – офицер отбросил плащ, и Али убедился, что это не покойный юноша redivivus [29]29
  Воскресший ( лат.).


[Закрыть], а Сюзанна, его сестра. Коротко стриженные волосы падали мягкими локонами, как у брата, щеки были такими же нежными, какими оставались у него, – Сюзанна вытянулась в струнку и по-солдатски браво отдала Али честь, улыбаясь, однако, неуверенно и с сомнением.

«Это… его мундир?» – спросил Али.

«Этот мундир он никогда не носил – чересчур заужен. – Сюзанна сделала шаг вперед – один только шаг. – Али! Я шла по людным улицам – никто не обернулся – твой камердинер меня не узнал и принял за того, кем я прикинулась».

«Человека делает одежда», – сказал Али – при этих словах юный корнет, просияв от радости, кинулся ему в объятия – и мог ли Али устоять? Сейчас Сюзанна не была рассудительной супругой в шелках – ту особу она оставила у себя в гардеробной, а здесь предстала совершенно иной – смелой – открытой; высвободившись из объятий Али, она с вызовом подбоченилась и устремила на Али дерзкий взгляд, словно желая спросить: Ну и как тебе ЭТО? – и Али, видя эту Сцену Метаморфозы, тоже рассмеялся.

«Скоро ли вам возвращаться в полк из побывки, юный сэр? Или можете немного повременить?»

«Я в отпуске, – парировала Сюзанна, – и, как всякий офицер, могу делать все, что мне заблагорассудится».

Нет нужды уточнять, как они провели тот день: ясно, что не за занятиями, свойственными Воинскому Сословию, – не курили Черуты, не гоготали над анекдотами, не превращали себя в подобие бочек для вливания кавалерийского пунша – все эти удовольствия были ими отвергнуты. Скажу, что Али плакал, вспоминая Корадона, своего Друга – плакал, чего прежде, негодуя и ужасаясь, не делал! – Плакала и Сюзанна – плакала над утратой того, что принесла в жертву, – и разве не проливаем мы слез над потерей Чести, с каким бы хладнокровным расчетом ни замышляли от нее избавиться? И, поплакав, они вновь смеялись – как, бывало, делали это втроем, когда вместе бродили по зеленым тропам и кто-то нес восхитительную чепуху единственно ради удовольствия увидеть веселье на лицах спутников, от смеха закидывавших голову назад. Любовь – как просто она приходит к каждому – как быстро и легко даруются ее радости – как редок и долговечен смех влюбленных, величайший дар нещедрых Богов!

Но вот спустился вечер – молодую Воительницу хватятся, если она промешкает дольше, – однако успевает догореть еще одна свеча, прежде чем она натянет на себя штаны из буйволовой кожи и пристегнет на алом мундире аксельбанты – и даже когда стоит уже на пороге, ее пальцы все еще переплетены с пальцами Али, а глаза устремлены на него – оторвать взгляд труднее всего!

И так Али и Сюзанна вступили на плачевную стезю отношений, столь привычных в Обществе, а равно и в Романах – отношений, которые в идеале невидимы, но в то же время и очевидны – никто не может наблюдать прегрешение, однако все до единого испытывают досаду, ежели слухи не достигают их ушей; во избежание этого, вдохновенных говорунов охотно привечают в каждом доме, хотя in absentia [30]30
  В отсутствие ( лат.).


[Закрыть]и отзываются о них пренебрежительно. Если бы эта пара не была столь дорога моему сердцу и я не желал им всего того, к чему сами они страстно (и, надо признаться, зачастую слепо) стремились, подробный рассказ навеял бы на меня толику ennui, и мне пришлось бы просить разрешения избавить меня от пространного описания – как Сюзанна и Али полагали себя неуязвимыми для сплетен – хотя о них судачили на каждом углу – им одним было неведомо, сколь общеизвестны все их свидания и расставания, – и единственным, кто даже не подозревал ни о чем, оставался Супруг. Достопочтенный Питер Пайпер горой стоял за друга; уж он-то всеми мерами старался пресекать возмутительно фривольные толки, превознося прекрасный дружеский союз Али и покойного лорда Коридона – и сочувственно отзываясь о желании миссис Уайтхед поддерживать Общение, благодаря которому сохранялись живыми воспоминания о Брате, – указывал он и на обоюдное пристрастие лорда Сэйна и миссис Уайтхед к сценическим Представлениям – и проч., и проч. – что в совокупности производило действие, прямо противоположное желаемому.

В лансье, где танцующие образуют длинную Вереницу – именно этот танец светское Общество и напоминает более всего своими amours [31]31
  Романы, любовные связи ( фр.).


[Закрыть], – наиболее смелые из галопирующих мужчин и женщин меняются партнерами и порой вновь оказываются в объятиях своих ошеломленных Половин, которые, оттанцевав поодаль, только-только вернулись на прежнее место, – и вот тут-то важнее всего не соблюдать постоянства, а быть готовым мгновенно разнять руки и вихрем умчаться в сторону. Однако, как уже замечалось, Али был скорее приверженцем Постоянства, нежели поклонником Разнообразия – жизненный путь он считал предначертанным Судьбой, и сердце его было целокупным. Если какой-нибудь другой актер на этой ярко освещенной сцене, видя, как стремительно приближается он к катастрофической Развязке и как терпение Общества, будто резина, растянутая до предела, вот-вот лопнет, мог бы настрочить изящное письмецо и отправиться на время за границу – или же согласиться с предметом своих воздыханий, что лучшее, так или иначе, позади и что на дне сладостной чаши остался лишь Осадок, который предпочтительней выплеснуть и на том покончить; мог бы на прощание снабдить неугодную Любовницу подарком, точно подсчитав его нужную стоимость, – словом, избрать любой из этих и многих других способов, которые как будто изложены в книге, всеми прочитанной, – но Али не мог и не хотел так поступать – ни за какие блага! Посему, коль скоро нельзя было разорвать affaire [32]32
  Здесь: любовная интрига ( фр.).


[Закрыть], следовало порвать со всем прочим.

«Почему бы нам не бежать вместе? Что нас здесь удерживает? – с этими вопросами обращается Али к Сюзанне, сидя с ней вдвоем на диване в Библиотеке знатного дома, куда оба они умудрились получить приглашение, и разглядывая в альбоме едва различимые виды городов, где им не довелось побывать. – Какая разница, где мы будем, если будем вместе? Что нам до Мнения Света, до прочих пересудов? Поверь мне, в этом краю меня ничто не держит – кроме тебя, Сюзанна, и того клочка земли, где похоронен он, – ничто другое!»

При этих словах Сюзанна поднимает глаза и, не дослушав, зажимает рот Али рукой: «Али, мой дорогой Али! – Подумай, о чем ты говоришь – ты прав, тебя ничто здесь не удерживает – но меня – мое сердце, моя любовь принадлежат не тебе одному!»

«Забудь о нем, – вырывается у Али. – Он силой захватил твою руку – купил тебя, точно рабыню!»

«О нем я могу забыть, о моих крошках – нет: о сыне, о дочери. С ними я не могу расстаться – не могу».

Долго не отрывал Али глаз от лица Сюзанны, озаренного Чистосердечием и Состраданием. Потом встал, отошел и повернулся к огню. «Что такое мать – я не знаю, – проговорил он. – Ничего не знаю о материнской заботе, о нерушимой преданности – что ж. Говорят, на свете нет ничего драгоценней, и человек, лишенный этого, проходит по жизни, будто раненый. По собственному опыту я бы этого не сказал. Но не сомневаюсь, что твоим детям до конца дней твоя любовь будет приносить благо».

«Ты слишком рассудителен».

«Рассудителен? Ничуть! – Али шагнул к Сюзанне и опустился перед ней на колени. – Но задумайся все же над тем, как я должен поступить. Нет – нет – не бери меня за руку! Если нам нельзя бежать, то мы, Сюзанна, должны расстаться – расстаться, прежде чем тебя постигнет бесчестье – быть может, развод – ты лишишься детей и ничего не приобретешь взамен. Разве тебе это непонятно?»

«Ты убиваешь меня этими словами. Мне не под силу такое выговорить».

«Нет – не убиваю – только не тебя. Это невозможно. Ты будешь жить. Должна – иначе все ни к чему». Али произнес это с уверенностью – так звучал бы голос человека, который стоит на разбитой палубе тонущего корабля – однако видит, как шлюпка уносит к берегу тех, кто дорог его сердцу, – и этого для него довольно! Любовь предъявляет свои требования, великие и справедливые, – но не может требовать все, доводя до Гибели: так думают умудренные опытом, которых нельзя путать с робкими, – скорее это те, кому понятно, как ничтожно мало выпадает счастья на протяжении всей жизни, – стоит потребовать всё, и мы на пути к полной обездоленности.