Текст книги "Роман лорда Байрона"

Автор книги: Джон Краули (Кроули)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 35 страниц)

«Той, кто возглавляет племя пишущих дам, – самой мадам де Жанлис!»

«Эдвард просил руки девушки, получил согласие – и спустя несколько недель был с ней обвенчан. За это время его отправили в отставку по причине клятвы, произнесенной в отеле Уайта. Теперь он оказался ни холостяком с разбитым Сердцем – ни английским солдатом – ни ирландским лордом (хотя все по-прежнему называли его так), и перед ним лежали открытыми все пути. Едва введя Супругу под свой кров, он появился в стенах дублинского Парламента и вступил на ту тропу – неведомую и полную опасностей не меньших, нежели любая тропа в Америке! – на которой сделался мучеником во имя Свободы и блага своей Нации и навеки снискал почетное место в сердцах тех, кто ставит их превыше всего!»

«Так что видите, – заключил господин Майкл (одушевление, вызванное рассказом, пошло на спад), – мы сами не знаем, что ожидает нас в будущем и какой предстоит выбор, когда мы окажемся на распутье».

«Ступишь на палубу, – добавил Патрик, – и корабль может доставить тебя из порта в порт – но помни, что на нем можно попасть из одной Жизни в Другую».

«А теперь, – заметил его брат, – нам пора вернуться к нашим обязанностям, но рук у нас не хватает – и потому я прошу вас оказать нам посильную Помощь – морские навыки не требуются – нужны только крепкие Руки – и сильное Желание».

Али заверил обоих добряков, что готов сделать все от него зависящее, и скоро приступил к работе, до того ему незнакомой: смолил канаты, тянул бессчетные ярды парусины, забирался на головокружительную высоту и учился языку, которого на суше в жизни не слышал; порой, качаясь на мачте над Ирландским морем, он раздумывал над тем, что еще недавно был лордом – или хотя бы сыном лорда, раньше был пастухом, а теперь ни тем ни другим, поскольку матросом еще не стал, – кем же может стать в будущем, понятия не имел, да это и не слишком его заботило. Он почел за лучшее не рассказывать свою историю братьям, которые, впрочем, не допытывались ни о чем, хотя и приглядывались к нему с благодушным интересом. Такое же молчание они хранили и о собственном промысле, так что Али представления не имел об их целях: знал только, что, огибая родной Остров, судно брало на борт некие товары, хотя нигде их не выгружало, – все сделки совершались по ночам, подальше от крупных портов и удобных гаваней, где располагались королевские таможни. И лишь когда «Гиберния», потушив огни, взяла курс в открытое море с тем, чтобы (как оказалось), миновав Корнуолл, торчащий подобно большому пальцу ноги, направиться к Бискайскому заливу и западной Франции, – Али убедился наверняка в том, кем были ее владельцы и каким родом коммерции они занимались.

Происходило все это еще в те дни, когда Буонапарте «шагнул над тесным миром, возвысясь, как Колосс» и поражая народы небывалыми деяниями, – а он сбрасывал наземь Короны, раздирал древние хартии Привилегий, освобождал узников, даровал право голоса отверженным, – и, в числе прочего, сковал Европу «Континентальной Системой», которая воспрещала каждой из стран, находившихся у него в подчинении, вести торговлю со странами за пределами его владений. В ответ английское правительство – куда более задетое ударом по торговле, чем если бы император оскорбил национальную честь или религию, – возбранило всем прочим Нациям торговать с французами и тем самым разорило собственное государство, подтолкнуло американцев к бесплодной войне и более не добилось почти ничего. И все же торговля процветала – причем не облагаемая никакими пошлинами – хотя и связанная с немалыми трудностями, да еще под покровом ночи – и вкладчики бывали нередко обескуражены, когда чье-то каперское судно пускало торговые корабли на дно или же конфисковывало их, – особого значения это не имело: подобно воде, Торговлю нельзя ни сжать, ни разрушить; прегражденная на поверхности, она будет течь под землей. Так что для этого занятия требовались отвага и незаурядная выдержка, и какими бы кроткими ни казались Али братья Ханниган (или Фланниган – имя это записано у меня неразборчиво), немного нашлось бы преград, способных их остановить – или уже останавливавших – на пути к завершению торгового предприятия с выгодой для себя.

«Мудрость, – говорил господин Майкл, – заключается в том, чтобы выбрать правильный груз. Нам сопутствует удача: этот груз не задержат – он поступает с нашего судна к высшим представителям власти».

Сумрак лежал на океанском лике, и легкий ветерок доносил ароматы с берегов Франции, что простирались за далекой линией белесых волнорезов, шум от которых еще не был слышен. Али умоляюще попросил открыть ему, что это за драгоценный груз.

«Бритвы Смитфилда, – объявил Майкл, удовлетворенно сцепив руки за спиной. – Его Величество Император может презирать англичан, английских солдат и моряков, английского Короля и английских Принцев крови – всю "нацию Лавочников", которой они правят. Однако он не допустит, чтобы его щек касались бритвы, помимо смитфилдовских, лучших в мире, изрядное количество которых мы везем в трюме. А в придачу зерно, деготь, колесную мазь и отличные белые картохи».

Взгляд Али был прикован к бледному горизонту, где как раз появилось темное пятнышко. «Не к нам ли направляется этот корабль?» – спросил он. При этих словах помощник капитана устремился к борту – с тем, чтобы несколько сократить расстояние между собой и двигавшим навстречу судном, – и перегнулся, пристально всматриваясь вдаль.

«Судя по поданным знакам, – проговорил он, – нам разрешен свободный вход в порт, если мы будем держаться скромно, не привлекая к себе особого внимания. Повторяю трижды подряд, – он вытянул перед собой скрещенные пальцы, – у нас Договоренность». Но тут на французском судне мигнула сигнальная лампа, явно оповещая о намерении задержать «Гибернию».

«Что это значит?» – спросил Пат.

«Дьявол его разберет, – отвечал ему брат, – но выяснять я не собираюсь. Полный вперед!»

«Я думаю, Майкл, – продолжал Пат, – что договоренность, которой ты только что похвалялся, вероятно, временно приостановлена».

«Так-так, Пат, – Майк перекрестился с особой тщательностью, – быть может, отчасти ты и прав. Если хорошенько поразмыслить, то лучшей отвагой сейчас будет проявить немного благоразумия и лечь в дрейф».

На близившемся одномачтовике вспыхнула алая точка – почти тотчас же раздался грохот, а мгновение спустя через нос корабля, чуть не над самыми головами, пролетело ядро – и таким образом судьба Али подтвердила простую Истину, высказанную ирландцами: «Ступишь на палубу – и корабль может доставить тебя не только из порта в порт, но также из одной Жизни в Другую».

Примечания к шестой главе

1. Негр геркулесового слржения:Читателям, которые заглянут в примечания, еще не дойдя до конца повествования, пока неизвестно, что этот персонаж – выходец из Вест-Индии, наделенный (в наказание или, наоборот, во благо) искусственной жизнью: согласно поверьям народов карибских стран, труп возможно превратить в бессмертного, хотя и лишенного души, исполнителя чужой воли. (Кто его оживил, если такое состояние можно назвать жизнью, выяснится позднее!) О причудливом суеверии впервые оповестил англичан Роберт Саути в книге по истории Бразилии – откуда, возможно, лорд Байрон и заимствовал эту легенду; странно, если так: ведь Саути был для моего отца чем-то вроде bete-noire [9]9
  Ненавистный человек, предмет ненависти ( фр.: букв, «черный зверь»).


[Закрыть], а его жизнь и политические взгляды – неиссякаемым источником острот и саркастических насмешек, с лихвой отплаченных, надо заметить, громами и анафемами тогдашнего Поэта-Лауреата в адрес Байрона, всех дел его и гордыни его. Все это в прошлом; оба они в могиле; но я помню, как Саути выражал некогда желание совместно с поэтом Кольриджем создать в Америке, на берегах Саскуиханны, колонию, где царила бы идеальная гармония; о том же мечтала и я, еще ребенком.

По моему мнению, феномен зомбиможет быть объяснен как одна из разновидностей Гипнотического Сна, детально описанного на последующих страницах этого романа с такой проницательностью: мне кажется, что человек, погруженный в подобное состояние сведущими специалистами или могущественными знахарями, может представляться окружающим и мертвым и живым одновременно.

2. Мисс Эджворт:Лорд Б., по собственной оценке, был ненасытным читателем романов и признался однажды, что к тому времени прочитал их пять тысяч – хотя мистер Хобхауз считает это невозможным – разве что лорд Байрон полагал книгу прочитанной, даже если только бегло ее пролистал. Он также не особенно стеснялся преувеличений – недостаток, мною унаследованный и в детстве каравшийся, когда оказывалось, что старшие не могут одобрить мой порыв, будь то дочерняя почтительность, религиозное рвение или горе от страданий тех, кто вызывал у меня жалость. Я более чем уверена, что у лорда Б. круг чтения был самый широкий: заносчивости литератора он был лишен и даже собственным сочинениям придавал не так уж много значения, хоть они и приносили наслаждение многим читателям.

3. Лорд Эдвард Фицджеральд:Вставная история не вымышлена: ирландский патриот, погибший во время восстания 1798 года, в самом деле имел черного слугу и пережил в Америке описанные приключения. История эта рассказана в биографии лорда, написанной вездесущим мистером Томасом Муром: порой он, к вящему беспокойству, кажется тенью лорда Байрона, без которого не существовал бы, – однако это несправедливое утверждение опорочило бы имя автора «Лаллы Рук» и многих очаровательных песен. Тем не менее следует отметить, что лорд Б., задолго до знакомства с Муром – задолго до того, как получил представление об ирландских делах из первых рук, – проникся восхищением перед рыцарской (в его глазах) фигурой Фицджеральда и во время ирландского восстания 1798 года заявил, что будь он взрослым, сделался бы английским лордом Эдвардом Фицджеральдом. Эту любопытную подробность из запаса анекдотов, сообщенных ей покойным мужем, передала мне леди Байрон.

Лорду Б., вне сомнения, пересказанная здесь история стала известна позднее, во времена его длительной дружбы с мистером Муром. Причины же, побудившие включить ее в роман, не совсем ясны. Возможно, что причиной тому – только видение Америки. Я не знаю.

4. Мадам де Жанлис:Графиня де Жанлис была воспитательницей детей в семье герцога Шартрского: по крайней мере одна из ее дочерей, по общему мнению, была его отпрыском. Она хорошо известна как автор романа «Madame de Maintenon», «Memoires» [10]10
  «Госпожа де Ментенон», «Записки» ( фр.).


[Закрыть]и других сочинений. Подобно многим представителям своего поколения, лорд Б. провозглашал презрение к писательницам – «синим чулкам»: в те времена «толпу пишущих женщин» часто и открыто третировали. Для мадам де Сталь он делал исключение; предполагаю, что в данном случае, как и во многих прочих, его снисходительная насмешливость была не слишком прочувствованной – скорее, лорд Б. без особых размышлений принял на веру чужие взгляды.

5. Буонапарте:Обычное для лорда Б. написание. Мальчиком, как и многие из его сверстников, он был страстно увлечен Наполеоном, однако впоследствии разочаровался в мнимом освободителе Европы, который стал Диктатором более жестоким, нежели им свергнутые, и вместо того, чтобы стереть Королей с лица земли, просто-напросто возложил короны на головы своих бездарных родичей. Стихи и письма Байрона изобилуют упоминаниями кумира его восторженной юности, и всякому, кто усомнится в сложности взглядов поэта и тонкости его суждений, достаточно собрать их воедино, чтобы убедиться, сколь многообразно и последовательно изображен им Наполеон – как соискатель славы; провозвестник надежды и справедливости; желанный вызов застойному миру; образ курьезного самообмана; и наконец – как обагренный кровью тиран. Я с готовностью отдала бы все стихотворные драмы Байрона за одну – посвященную Наполеону.

6. палуба:Ничто он не любил так сильно, как оказаться на борту корабля, оставляя позади отвергнутое им или отвергнувшее его и устремляясь к неизвестному. Только в эту минуту он мог вновь пылать любовью к утраченному или брошенному – и не питать заранее разочарования перед грядущим. Я была среди тех, кого он покинул. Выбор зависел не от него одного – но им был совершен. Он не отрицал бы этого, спроси я его; но я не могу этого сделать: так он распорядился – и так распорядилась Смерть.

Глава седьмая,
в которой дается отчет о знаменитом Сражении, отличный от прежних

Среди равнин восточной Испании – этой пропитанной кровью земли, где менее десятилетия назад могущественные державы вступили в столь ожесточенную схватку, – высится древний город Саламанка, огражденный прочными стенами, над которыми возносится купол старинного прославленного Университета, издавна обучавшего мирным Искусствам. В составе союзнических сил, осадивших город во время недавней войны, служил и некий британский лейтенант, штабной Военный Хирург в бригаде португальской армии. Среди бригадных офицеров преобладали англичане, относившиеся к своим пиренейским союзникам с некоторой долей презрения – несомненно, полагая, что имеют на то основания, – и потому лейтенант неустанно стремился через повышение в чине добиться перевода в высшие сферы.

Союзники – Британия, Испания и Португалия – после нескольких лет разочарований и неудач начали наконец успешно вытеснять французов с просторов Иберии, и теперь их продвижение замедлилось перед Саламанкой. Французы не взяли город, однако же овладели на дальних высотах тремя мощными укреплениями – одним из которых был Монастырь, откуда монахини бежали, причем в большинстве своем весьма своевременно, – из артиллерийских батарей, оборудованных на монастырских стенах, захватчики могли при желании обстреливать Город ядрами. Главнокомандующий союзническими Армиями – еще не Герцог, но уже Железный – хмуро взирал на Саламанку: город был изображен также на картах, развернутых перед ним офицерами, точно таким, каким его видели сверху черные вороны, терпеливо кружившие в потоках горячего ветра. Сражение ожидалось со дня на день, однако никто не знал, что предпримет французский военачальник – и каких действий, в свою очередь, ожидает от военачальника английского. Меж тем французы палили по уютному городу из пушек: господа и дамы, заслышав свист ядер, кидались врассыпную под домашний кров, но вскоре возвращались на улицы – так вновь прилетают к зерну птицы, которых хлопком в ладоши отогнала старуха, – возобновлялись прогулки, а также флирт и Коммерция (если меж ними есть разница) – и все развлечения шли прежним порядком.

Наш Военный Хирург (о котором, я думаю, вы уже успели забыть) часто присоединялся к тем, кто вкушал городские удовольствия, пока его не отзывали в Полк – готовить Госпиталь и персонал к грядущей работе: предстояло отпиливать руки и ноги, зашивать раны, извлекать мушкетные пули и закрывать глаза мертвецам (впрочем, выполняют ли на войне эту службу хирурги – мне, по счастью, неизвестно). Пока что, однако, он усиленно занимался другими делами, отнимавшими у каждого офицера большую часть времени: надо было найти и отстоять лучшее место для устройства Палатки, оборудовать ее с наибольшим удобством и обеспечить всем необходимым – а это требовало неустанного поиска услуг и одолжений, за которые приходилось платить. Лейтенант Апворд – уроженец валлийского Пограничья, статный и добронравный молодой человек – обзавелся недурной походной кроватью, над изголовьем которой с живописной небрежностью свисала его шпага; искусно сработанным комодом, спиртовкой и противомоскитной сеткой, бесценным сокровищем в краях, где от куска марли зависит, терзаться Мукой или блаженствовать, когда ни одной твари не удается впиться ядовитым жалом тебе в кожу (как, например, в мою). Лейтенанту Апворду прислуживал паренек-испанец: готовил и подавал еду, наливал вино, следил за Мундиром и чистил Сапоги. Цвет кожи у этого мальца отличался тем изысканным оттенком, какого в других странах не встретишь – назвать его оливковым нельзя, оливковый чересчур темноват; волосы у него были темнее шоколада, хотя и не черные, и точно такие же глаза. Еще большую отраду и удобство доставляло, полагаю, хирургу то обстоятельство – почитавшееся тайной, хотя однополчане отлично ее знали и немало над тем потешались, – что паренекна самом деле был девушкой– вернее, оставался ею до того, как поступил к лейтенанту в услужение, – сеньоритой, зеницей хирургова ока и первейшим украшением его скромного поместья на испанской земле. Эта сеньорита, натерпевшись обид и резкостей со стороны лейтенанта, которые он помимо воли ей причинял, и в душе ставя себя куда выше его, решила в тот вечер поменять штаны на юбку и поискать счастья где-нибудь в другом месте, о чем военный хирург, как и о многом прочем, совершенно не подозревал.

В тот вечер, однако, как раз когда темнобровая Долорес (ибо звали ее именно так) предавалась раздумьям о теперешних несчастьях и будущих надеждах, в палатку ее хозяина доставили новость: в лагерь принесли человека – смертельно, по-видимому, раненого – в одежде испанского крестьянина – но по-испански не говорящего: он называет себя британским подданным, хотя с Мавром схож куда более, нежели сама Долорес. Где – спросили у нее – обретается лейтенант Апворд?

Лейтенанта нашли в тени одного из немногих окрестных деревьев: он сидел на пустом зарядном ящике, погруженный в размышления. В часы, свободные от исполнения медицинских обязанностей или от еще более насущных хлопот по продвижению Карьеры, – а также если он не осматривал различные Памятники, уцелевшие на пути армии (поскольку не было военной необходимости их разрушить) – или не посещал балы ради знакомства со знатными дамами – лейтенант Апворд любил посиживать, созерцая какой-нибудь вид, с пером в одной руке, а другой подперев подбородок: он был склонен к литературным занятиям и надеялся, не слишком затягивая вынашивание плода, явить на свет Роман или Эпическую Поэму – что именно, не очень его заботило.

Поспешив в полковой госпиталь – место, где он избегал, без особой на то надобности, подолгу задерживаться, – лейтенант увидел принесенного туда человека в испанском одеянии, который к тому времени уже перестал говорить на каком бы то ни было языке – и даже, кажется, дышать. Рана его была неглубокой, однако не свежей – и нанесенной не огнестрельным, а холодным оружием. «Перенесите его ко мне в палатку, – распорядился лейтенант, – а я приду следом», – ибо кто-кто, а он прекрасно знал, что для человека в тяжелом состоянии худшего места, чем полковой госпиталь, нельзя и сыскать. Собрав необходимые, по его мнению, инструменты и лекарственные средства, а также предупредив вопросы Старшего Хирурга (весьма некстати появившегося), лейтенант поспешил к себе в палатку, где найденного молодого человека уже уложили в лейтенантову постель, а на горячий лоб раненого прикладывала смоченную в лейтенантовом одеколоне тряпку лейтенантова Долорес, которая, несмотря на недвусмысленный намек лейтенанта, явно не желала удалиться. Хирург собрался было устроить ослушнице должный разнос – прибегнув к скудному запасу усвоенной ею англосаксонской лексики, в данном случае по большей части как нельзя более уместной, – но тут юноша, простертый на постели, заговорил. Сначала и в самом деле по-английски – потом по-французски (которым лейтенант владел), – а затем на каком-то другом языке, ни ему, ни Долорес непонятном, сколько они ни прислушивались, склонясь к потрескавшимся губам и трепетавшим векам юноши. «Не смотри на меня, – жарко зашептал он – и далее: – Я не причинил тебе зла – нет – исчезни, или я… я!..» Что намеревался он сделать, осталось неизвестным: юноша замотал головой, и его блуждающий взор наполнили иные видения. « Rangez votre ерйе [11]11
  Опустите вашу шпагу ( фр.).


[Закрыть], – выкрикнул он, словно в лицо противнику, и выставил перед собой руку. – Je nе mе battrai avec vous – Non! Non! – Vous vous trompez – Vous avez mal compris! [12]12
  Я не стану с вами драться – Нет! Нет! – Вы заблуждаетесь – Вы неверно поняли! ( фр.)


[Закрыть]– Тут юноша вновь лихорадочно забормотал что-то бессвязное, и только глоток бренди помог ему придти в себя: содрогнувшись всем телом, он приподнялся на постели и громко воскликнул: – МЕДВЕДЬ!» Юноша огляделся по сторонам, однако вряд ли заметил присутствие лейтенанта и его прислужницы – горевшим, затуманенным взором он видел иных людей, невесть где находящихся, – грудь его бурно вздымалась, будто он спасался бегством от чего-то ужасного или же пытался высвободиться. Потом он со стоном упал на подушку, шаря рукой по одежде, как если бы пытался нащупать рану, – однако рана была с другой стороны. Впрочем, через сутки заботливого ухода лихорадка пошла на убыль: дыхание юноши выровнялось – сон стал спокойнее – и, хотя лейтенант вместе со своей Долорес (которую не то любопытство, не то, возможно, иная причина удерживали от дезертирства) очень хотели бы выведать у юноши, кто он, однако опасались, что рассказ может его уморить, – и потому отложили расспросы до времени, когда он сам начнет говорить разумно.

Итак, Али все же рассказал о себе, хотя и сбивчиво: о своих странствиях и приключениях – назвал свое настоящее имя – описал причины бегства – матросскую службу у Контрабандистов – рассказал и о том, как его (вместе с прочими членами команды – не ирландцами и потому не Союзниками французов) завербовали во Французскую Армию, где он служил рядовым. История на деле была рассказана не столь гладко – и не в строгой последовательности – она изобиловала подробностями, о которых Али охотно бы умолчал (как это чувствует всякий Рассказчик), однако Здравый Смысл и слушатели побуждают не обходить их вниманием и непременно включать в повествование (как многие Рассказчики и поступают).

«Служил я с неохотой, – признался Али, и полковой хирург высказался в том смысле, что многие в британской армии к этим словам присоединятся – если будут уверены, что их не подслушивают. – И все-таки служил. Многие месяцы носил синюю форму, маршировал туда и обратно, заходил и выходил с фланга – вместе со своими сослуживцами, рядовыми en masse [13]13
  В массе, в основном ( фр.).


[Закрыть]– и убедился, что один народ мало чем отличается от другого – и Пороками, и Добродетелью».

Тут Али поглядел в темные глаза стоявшего рядом паренька, чью руку он крепко сжимал, точно спасательный трос, связующий его с жизнью; и ответом ему был встречный взгляд, причем заинтересованный. «Пожалуйста, сэр, – попросил Али, – дайте мне немного воды», – и Долорес резво метнулась за чашкой, которую с нежностью поднесла к его губам.

«Но, сэр, – проговорил военный хирург с некоторым недовольством, – расскажите же, каким образом вы оказались у стен этого города, в такой близости от армии вашей страны, если так ее можно назвать, и что с вами произошло. Право же, вам неудобно все повторять и повторять предисловие».

«Сержанты обнаружили, что я знаю французский язык, – ответил Али, – и также английский, о чем доложили старшим офицерам; далее выяснилось, что я джентльмен и хорошо владею речью – приемы, что помогают создать нужное впечатление, я усвоил от настоящих знатоков! – и вот меня сделали адъютантом chef de bataillon(по-вашему, видимо, капитана), который вскоре был направлен императором в эту страну – и теперь командует батальоном у городских стен – но нет! Даже сейчас… Нет! Ни слова больше! Не спрашивайте меня ни о чем!» Али отвернулся и некоторое время молчал, хотя его слушатели с нетерпением дожидались окончания этого Entr'acte [14]14
  Антракт ( фр.).


[Закрыть].

За сутки, опекаемый полковым хирургом и (с большею лаской) Долорес, которую никак было не отогнать от ложа ее пациента, – Али закончил свою историю. Капитана, к которому он был прикомандирован, сопровождали Домочадцы – молодая жена и компаньонка: поиски удобного Жилья со всей обстановкой составляли предмет главных забот капитана, который посвящал им почти все время и ради присутствия Супруги истощил свои запасы. Обязанности Али сводились, в основном, к содействию этим заботам, что не вызывало особой к нему симпатии со стороны других офицеров – более проникнутых воинским духом и холостых; но те же причины вели к частому общению с женой капитана: Али должен был выполнять ее поручения и снабжать всем необходимым. Довольно скоро эта леди – столь же красивая, сколь и заносчивая – начала зависеть от Али и заметно расширила круг его обязанностей – а также постаралась придать встречам более интимный характер. Не поможет ли он ей распустить вон ту завязку – или подвязать вон то-то – не прочесть ли им вместе сборник английской поэзии – не сварит ли он ей кофе, ведь никто лучше с этим не справится? Никакие увертки и отговорки Али – диктуемые почтительностью, Честью и (паче всего) Страхом – не могли спасти его от знаков внимания со стороны мадам, чьи намерения день ото дня делались все очевиднее – даже для нашего неопытного героя. И вот наступил вечер, когда по самому пустячному поводу она вызвала Али к себе в покои; Али знал – и знал, что она тоже знает, – что ее супруг надолго задержится на заседании штаба. Никаких предлогов для встречи на сей раз не находилось: не нужно ничего и никуда доставлять – не было новых, непрочитанных Книг – никаких штор, которые следовало повесить, – и даже насекомых, которых следовало изгнать, – была только мадам, что никаких объяснений не требовало.

Недвижим был теплый воздух, ночь пахла апельсином и китайской розой – алели разгоряченные щеки мадам – а исходивший от нее аромат еще более помутил разум Али. Непривычный к подобным осадам, он мгновенно сдался, едва сознавая капитуляцию и принятые условия. Правда, леди прошептала «Non, nоn» [15]15
  Нет, нет ( фр.).


[Закрыть]– однако монета была фальшивой и купить на нее было ничего нельзя – да этого и не предполагалось – и скоро настал миг, когда осторожность отбрасывают прочь – вкупе с прочими, более осязаемыми преградами – так что леди и Али оказались неопровержимо en dishabille [16]16
  В дезабилье ( фр.).


[Закрыть], когда занавеси вдруг раздернулись и капитан (чьих шагов они не слышали) предстал перед ними, пылая гневом и стискивая рукоять шпаги.

«Что же предприняла дама? – спросил хирург. – Вот так – захваченная врасплох на месте преступления?»

«Выставила виновником меня, – ответил Али. – Закричала, будто я учинил насилие, а она не воспротивилась из боязни перед моими угрозами.»

«Плакала?»

«Плакала. Отворотилась от меня с выражением ужаса на лице – и стыда – все это казалось вполне искренним – как и ее прежние чувства, совсем иного рода: страх, я думаю, можно разыграть, смятение тоже – но только не ту ненависть, какую она изобразила».

Тут Али запнулся, с видом крайнего замешательства, словно не решался высказать свои мысли. «Нет, это исключено, – проговорил он наконец. – Ни одна женщина не может задумать такое – и все же я почти убежден: ей прекрасно было известно, что муж вернется и когда именно – и тем не менее она позволила мне вольности у себя в Спальне – и все прочее. Когда капитан и в самом деле явился и обнаружил меня там, куда она меня пригласила, – и я увидел его лицо, побагровевшее от гнева, и шпагу, которую он выхватил из ножен, пока я пытался привести себя в порядок, – что ж – мне вдруг почудилось, будто они мгновенно обменялись какими-то сигналами непонятного мне свойства – и все же – все же…»

Али оборвал на этом рассказ, но лейтенант Апворд, обладавший куда более широким опытом касательно мира Женщин – и в особенности жен, – нежели тот, какой Али суждено приобрести, вовсе не был столь же озадачен. Среди великого разнообразия представителей падшего рода человеческого есть и такие, чьи побуждения мы хоть и не способны понять, но вполне можем систематизировать, а уж полное их описание заняло бы многие тома; и полковой хирург знал, что раз существуют мужчины, готовые вызвать кого угодно на дуэль единственно из желания утолить смутную ненависть ко всему живущему, то найдутся и женщины, готовые подтолкнуть супруга к дуэли или к убийству – с мужнего согласия, немого или высказанного – при обстоятельствах, которые по видимости разрывают, а в действительности, будто жар горнила, только крепят союз между ними – союз, явно заключенный не на Небесах и не освященный свыше.

«Капитан был готов убить меня, и хотя я умолял его жену рассказать правду, она только заливалась слезами – а он подступил ко мне, невооруженному, со шпагой».

«Так шпага была при нем?»

«Да, и это меня удивило – не тогда, а позже: это вопреки обычаю – вечером, в лагере, носить при себе шпагу».

«Верно», – подтвердил полковой хирург, мысленно заключив: капитан с женой затеяли непростую игру; время, надо полагать, было тщательно выбрано: жертва, интереса ради, не столь уж беспомощна, однако не сможет и оказать должного отпора, который мог бы привести к нежелательной развязке – а она-то, похоже, как раз и случилась.

«Он нанес мне удар, и я почувствовал, что ранен, – продолжал Али. – Для обороны я схватил первое, что попалось под руку – это оказался сапог; ответный удар застиг капитана врасплох, мне удалось вышибить его шпагу и завладеть ею прежде него. Вооруженный, я повернулся к нему лицом – но он рванулся за пистолетом, которого я не видел, – и, пятясь от меня, стал взводить курок – я был напуган, он растерян – и я проткнул его насквозь».

«Вы его убили? Его же шпагой? Офицера французской армии? Ч… возьми!»

«И все же я это сделал, – отозвался Али. – Он рухнул наземь и испустил дух. Супруга в слезах бросилась на его залитую кровью грудь – но, как ни странно, не произнесла ни слова и не подняла тревоги. Больше я ничего не видел – и кинулся прочь. Никто меня не остановил – бегая по поручениям капитана, я многим примелькался – да и ночь была темной. Скоро я оказался за пределами лагеря, среди костров и обиталищ людей, которые сопровождали армию. По правде говоря, я понятия не имел, что со мной станется в их обществе, – разоблачат меня и возвратят в лагерь за вознаграждение или еще как, укроют меня или спокойно дадут умереть, – а это, если никто не окажет помощь, было неминуемо: рана оказалась небольшой и уже запеклась, но крови я потерял много».

Тут Али вновь откинулся на подушку – ведь он не был итальянским тенором, способным, даже умирая от раны, изложить пространную историю, – и только к вечеру пришел в себя. Открыв глаза и вспомнив, где находится (Долорес держала руку на его лбу), он судорожно вцепился в свой наряд – жест, который нередко за ним замечали. Полковой хирург поинтересовался, что же он ищет. Сначала Али отмалчивался, но, когда вопросы сделались настоятельными, попросил нож – распороть швы – и вытащил из подкладки пачку бумаг, которую не без опаски передал лейтенанту для изучения.

«Еще до поединка, – пояснил Али, – капитан, как только возвратился к жене, швырнул на столик кипу бумаг, перевязанную лентой. Мне их содержание неизвестно, однако раньше я видел сходные пачки депеш и потому предположил, что эта связка состоит из писем и документов, имеющих отношение к вечернему военному совету. Прежде чем ринуться за дверь, я забрал их с собой – и вот они, перед вами».