Текст книги "Джон Френч - Ариман: Неизмененный (Ариман)"

Автор книги: Джон Френч

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Вдруг, натужно запыхтев, он резко повернул голову. Из пустых глазниц потекла кровь.

– Я должен освободиться… – произнес он. – Мои сыны, где мои сыны? – Он хотел было встать, но ноги подкосились. Сферическая клетка зазвенела, и в воздух повалил густой дым, когда изнутри раздался крик: – Где ты? Я должен освободиться. Я не… Я не…

Атенеум припал к платформе, судорожно пытаясь вдохнуть. Плоть начала содрогаться, и внутренняя сфера симпатически завибрировала. По решеткам побежали разряды молний. Кожу существа рассекли пышущие красным жаром трещины.

– Не бросайте меня здесь! Вы не можете оставить меня! Не можете!

Его голова, захрустев позвонками шеи, откинулась. Клетки с лязгом загремели друг о друга. Из символов, высеченных в холодном железе и чистом серебре, закапало свечение.

– Я должен освободиться! – проревел он. В воздухе заклубился густой дым, когда все поверхности покрылись коркой изморози. – Я найду способ! Должен найти!

Прутья начали гнуться, болты и символы затрещали.

Из коридора за люком донеслись крики и топот бегущих ног. «Слово Гермеса» больше не спал – каждое живое существо на борту ощутило растущее в сердце корабля напряжение.

– Мои сыны! Где мои сыны?! – звал Атенеум.

Запоры люка начали открываться, с треском раскалывая утолщающийся лед.

– Почему?.. – не утихал Атенеум.

Люк с грохотом распахнулся. Внутрь, сжимая посох, ворвался Ктесий. Колдун окинул взглядом лед, и пробегавшие по клетке молнии мгновенно погасли.

– Почему я не вижу?.. – Атенеум захрипел – язык задергался во рту словно по собственной воле.

Ктесий ошеломленно смотрел на него. В глазах существа, свернувшегося на дне клетки, загорелись огни.

– Почему я потерялся в этом лабиринте? – сумел выдавить Атенеум, а затем из него выплеснулось нечленораздельное бормотание, постепенно сошедшее в безмолвие.

Пока Ктесий разглядывал фигуру в клетке, в открытый люк шагнул Игнис.

– Проблема, – констатировал он, обводя взглядом камеру.

Ктесий покачал головой:

– Аномалия.

– Что за аномалия?

– Я… – Ктесий нахмурился. – Я не знаю.

– Ты ждал.

Ариман оторвал взгляд от сухой листвы, шуршащей по каменной плитке внутреннего дворика. Лицо, смотревшее на него, висело в воздухе серой кляксой с очерченными тонкими тенями абрисом, ртом и носом. Остальная ее фигура смазывалась пятном на фоне дворца у нее за спиной. Сквозь нее колдун мог разглядеть башни, мостики и минареты, вонзающиеся в затянутое тучами небо.

– Я не был уверен, придешь ли ты, – сказал он.

– Великий Азек Ариман не уверен? – Селандра Иобель холодно засмеялась, присев на противоположный от Аримана край каменной скамьи. – Я польщена.

– Я рад, что ты пришла, – признался он.

– Единственно, с кем ты можешь поговорить, это с воспоминанием о своем враге? – В ее голосе послышался смешок. – Можно ли опуститься еще ниже?

После вопроса повисла тишина. Ариман смотрел, как ветер закручивает сухие листья спиралью и поднимает их в воздух.

– Я хочу кое-что спросить, – наконец сказал он.

– Ничего нового я тебе не расскажу. Все, что мне ведомо, ты и так знаешь.

Ариман поднялся, волоча по камням полы синих одеяний, и повернулся к Иобель.

– Давай прогуляемся.

Мгновение она не двигалась и не отвечала. Затем поднялась и последовала за Азеком. В молчании они вышли из дворика, углубляясь во дворец по коридорам из резного камня и выгнутой бронзы. В некоторых переходах сумрак разгонял падавший с неба сквозь окна и световые люки свет – неизменно свинцово-серый. В других горели факелы или масляные лампы, свисавшие с потолка на медных цепях. Вдоль каждого коридора и лестницы рядами выстроились двери – узкие проемы, прикрытые почерневшими плитами, возвышающиеся арки, вмещавшие двойные двери из железа и серебра, простые косяки для резных дубовых панелей. Ни одна дверь не походила на другую и многие выглядели несколько иначе, если посмотреть на них во второй раз. Изнутри в двери скреблись обрывки шумов. Коридоры изменялись на глазах. Стены перестраивались, выгравированные орнаменты рассыпались и, подобно цветкам, распускались вновь, ступени поднимались из гладких полов или обрушивались в пустоту.

Весь дворец был воспоминанием; каждая комната – хранилищем минувших дней, каждый коридор, крыло и башня – скоплением знаний. Каждая деталь была порождением воображения и интеллекта, ничто из этого не было реальным, но все – осознанно сотворенным. И дворец тянулся и тянулся, безостановочно увеличиваясь, превращая края в новые крылья и этажи. Он существовал в разуме Аримана, и единственная часть, которую колдун не мог держать под контролем, было призрачное воспоминание Иобель.

– Ты придумал, как не позволить мне проникнуть вглубь твоего разума, – произнесла Иобель, остановившись, чтобы приложить прозрачную руку к створке, разрисованной птицами с сине-золотым оперением. – Даже тут есть двери, которые мне не откроются. У меня такое чувство, будто ты мне не доверяешь.

– Это так. Ты – загадка, циста сознания внутри моего разума, от которой я не могу избавиться. Тебя не должно существовать. При жизни ты делала все возможное, чтобы уничтожить меня. Поэтому нет, я не доверяю тебе, инквизитор.

– Справедливо.

Иобель замолчала, и они сделали еще пару шагов. Перед ними открылась выложенная плиткой арка, обрамлявшая вид на мраморный мост, раскинувшийся над пропастью между двумя башнями, без каких-либо поручней и стен. Как и большинство элементов дворца воспоминаний, это была замена, созданная после того, как предыдущая версия была практически полностью разрушена. После того как Иобель разрушила ее. Часть его невольно уважала инквизитора за это.

– Когда ты отправляешься на Просперо? – спросила она, когда они ступили на мостик.

Ариман бросил на нее взгляд, не сумев утаить проблеска удивления. Он очень тщательно постарался скрыть текущие планы от мстительного призрака. Или же так считал.

Иобель рассмеялась, звук был сухим и лишенным веселья.

– Ты запер двери, но твой разум – это мой мир, Ариман. Я вижу очертания секретов, что ты прячешь даже от самого себя. Иногда задаюсь вопросом, не являюсь ли на самом деле тобой, не может ли единственная разница между нами заключаться в том, что я полагаю себя личностью.

– Разве это не единственное различие между любыми разумами?

Теневое тело Иобель пожало плечами.

– Ты пришел сюда для философских дискуссий или что-то спросить у меня?

Они дошли до середины моста. Под ними, вгрызаясь в тени, круто уходил вниз каньон из резного камня и потускневшего металла. Ариман остановился, и Иобель замерла рядом. Небо было все того же цвета свинцовой серости полузабытой осени. Горизонт вдалеке пятнали черные грозовые тучи. Ветер, трепавший одежду колдуна, приносил запах дождя.

– Магнус знает, что я иду, – тихо промолвил Ариман.

– Это неудивительно, – сказала Иобель. – Теперь он – создание варпа, демонический князь Изменения. Течения варпа – его кровь и воздух. Даже сама мысль о твоих намерениях посылает рябь по Великому Океану. Он будет готов. Ты это знаешь.

– Мой отец будет противостоять мне, как и прежде. Он считает, что судьба, от которой я хотел спасти наш легион, не была проклятием. Если он все еще может что-то чувствовать, то ненавидит меня за то, что я отверг его, ненавидит за то, что я не согласился, что увидел и избрал другой путь.

– Как и он с Императором, – кивнула инквизитор. – Как и вы все. Цепочка отвержения повела вас от одной измены к другой. Магнус уничтожит тебя, но, возможно, ты причинишь ему вред. Он выше смерти, но даже существо вроде него можно искалечить или ослабить.

Лицо Иобель расколола темная трещина улыбки.

– Перспектива радует тебя, – заметил Ариман.

– Радует меня? – Инквизитор покачала головой. – Даже если я просто увижу, как ты, твой отец и все ваши труды обратятся в прах, то закончу это призрачное существование более чем удовлетворенной. Если я смогу подсобить этому, то обязательно подсоблю. Вы с Магнусом не заслуживаете ничего, кроме смерти, Ариман.

– Я – не мой отец.

– Нет, но вы похожи в своей гордыне, и взглядах, и неведении. Вы оба заслуживаете забвения.

Азек разглядывал крошечные очертания птиц, круживших над дальними башнями.

– Я не понимаю его, возможно, никогда не понимал.

– Какая теперь разница? Ты возвращаешься на Планету Колдунов. Ты собираешься еще раз отвергнуть его, возможно, сразиться с ним. Для этого не нужно понимание – только неведение и слепота. – Призрачное лицо Иобель нахмурилось. – Почему мы говорим о Магнусе?

– Я… видел его, – сказал Ариман, осознавая колебание в своем голосе. – Он пришел ко мне с предупреждением.

– Ты видел его?

Ариман кивнул, глядя в сторону.

– Человек со шрамами в старом плаще.

– Ты видел его раньше?

– Да, но только во снах.

Лицо Иобель помрачнело.

– Думаю, теперь я понимаю, зачем ты призвал меня.

Ариман взглянул на нее:

– Ты говоришь, что я не понимаю себя, что я слеп к самому себе.

– Нет такой души, что видела бы больше, но понимала меньше.

– Однако ты видишь ясно, инквизитор. Разве не это ты всегда твердила? – Он снова бросил на нее взгляд, но ее образ как будто смотрел вдаль. – Даже внутри моего разума ты говоришь, что ходила путями, о которых я не знаю.

Теневая форма Иобель мигнула. Ее очертания затвердели и потемнели.

– Я не помогу тебе, – сказала инквизитор, в ее голосе звучал металл. – Я никогда не помогу тебе.

– Ты видела его, Иобель? – спросил Ариман. – На потерянных путях в моем разуме – ты видела моего отца?

Долгое время она молча висела в воздухе, а затем тонкая, как паутинка, фигура дернулась, когда инквизитор посмотрела на него.

– Нет, – наконец сказала Иобель, после чего обернулась и шагнула с моста в пропасть.

Ариман наблюдал, как серый проблеск ее очертаний крутится на восходящем ветру, а затем теряется в тенях. Колдун кивнул самому себе и пошел дальше. Над ним в темнеющем небе зарокотал гром.

VI

Приготовления

Флот Аримана выжидал в неподвижности, пока вокруг него вращались звезды. В нем были корабли, сражавшиеся еще до рождения Империума Человечества, и другие, отнятые у покоренных врагов и получившие новые названия. В самом его сердце формировали плоский треугольник три величайших судна: «Слово Гермеса», «Пиромонарх» и «Шакал души». Их корпусы-утесы тянулись на многие километры от носа до кормы. Борта исполинов иззубривали бесчисленные орудия, а с хребтов вздымались города башен и куполов. Впрочем, невзирая на схожесть, они были столь же отличными, как их хозяева. «Слово Гермеса» походил на черный наконечник копья, его орудия формировали ярусы вдоль бортов и поднимались по изгибу спинной части. «Пиромонарх» был барком с раздвоенным корпусом, напоминавшим огромный трезубец. Из горгулий, усеивавших его, безостановочно вырывался горящий газ.

«Шакал души» мерцал холодным светом, цеплявшимся к его посеребренному телу.

Внутри каждого безустанно трудились команды рабов. Закованные в цепи мутанты таскали снаряды из орудийных трюмов. Существа из плоти и металла карабкались по машинным обелискам, а закутанные в мантии толпы смазывали кровью и пеплом казенники макроорудий. В темных закутках глубочайших трюмов смертные отбросы бормотали и кричали молитвы, взывая к своим богам, дабы те защитили их от грядущего.

На летных палубах «Слова Гермеса» киборги под присмотром колдунов вытягивали на холодных железных цепях самолеты. По дороге машины искажались, на их блестящих от масла фюзеляжах открывались и закрывались рты. Каждую напоили кровью, прежде чем доставить из залов сковывания, но демоны внутри до сих пор оставались голодными. Чтобы утихомирить их, понадобится больше крови, а затем еще, пока они не будут готовы к войне.

Ариман, пришедший в Зал Клетей, вновь задал Атенеуму вопрос:

– Может ли быть иначе?

Атенеум посмотрел на него.

Был ли в пустых провалах света укор? Была ли там ненависть? Была ли насмешка?

– …десятый круг делит первый, когда сияет свет пятого… – продолжало литься бормотание.

– Рубрика. Может ли она сработать иначе?

– …свет туннели лабиринт ждет нет времени в лабиринте все уже случилось…

Ариман покачал головой и отвернулся. Он не знал, зачем возвратился сюда с тем же вопросом. Его флот готовился, ритуал начался сразу после того, как он поведал о своих замыслах. Но он все равно пришел, ведомый надеждой, что на сей раз ответ может быть другим.

– Рубрика… – раздался голос у него за спиной. Колдун, быстрый как змея, обернулся на звук. Атенеум сидел на дне сферической клетки, обняв себя за плечи дрожащими руками. В глазницах существа дымились раскаленные докрасна угли. Кожа на костях почернела и шелушилась. – Рубрика… – Слова затрещали, будто сухие поленья, и, произнося их, Атенеум начал рассыпаться. – Рубрика – это круг, ни одна часть не кончается, ни одна часть не меньше прочих, ни одна часть не больше прочих, все в одном, одно во всем, жизнь к жизни, смерть к смерти, прах к праху…

Ариман вслушивался в бессвязный поток, пока тот не оборвался и Атенеум не превратился в горку распавшихся костей и обрывков кожи. Все произошло так же, как прежде, и его слова были теми же. Колдун глядел на останки существа, пока в них не затеплился свет и они не вспыхнули. Спустя несколько секунд внутри пламени возникла тень свернувшегося тела. Огонь погас, и Атенеум вновь сидел, продолжая бормотать. Ариман прождал еще удар сердца, а затем развернулся и вышел. Гелио Исидор последовал за ним, безмолвный спутник его неспокойных мыслей.

– Ответ прежний, – сказал Ариман себе. – Иначе быть не может.

Имена воинов Рубрики свивались вокруг Игниса, холодными пальцами натягивая нить его мыслей. Сквозь него с дребезжанием проползали слоги, формируясь и исчезая, когда разум переходил к следующему. Снова и снова, будто снаряды в роторной пушке. Глаза колдуна были закрыты, но мысленно Игнис поднимался сквозь паутину бледной мглы. С каждым выдыхаемым его разумом именем вокруг него трупным свечением загорались шарики. Всякий раз, когда пустота поглощала имена, кожу тянули иссохшие пальцы, а звук эхом возвращался обратно. Это могли быть голоса. Иногда казалось, что он слышит собственное имя. Иногда звуки были просто обрывками шума, фрагментами грусти, или смятения, или злости, касавшимися его рассыпающимися костяными пальцами.

Игнис продолжал произносить. Он мог это сделать. Акт перечисления представлял собой простую механическую чистоту, что ему, несомненно, доставляло бы удовольствие, если бы не чувство, будто он танцует на тонком льду, затянувшем бездонное озеро. Это ему совершенно не нравилось. Процессу недоставало точности.

Рядом находилась расплавленная аура присутствия Гауматы, призраком кравшаяся сквозь литанию имен. Разум пироманта пульсировал, кровоточа ощущением жжения и запахом дыма, пока он кружил в теневом море. Игнис чувствовал, что Гаумата следует собственным, куда более сложным путем, сковывая свое имя и имена рубрикантов крепкими цепями. Оба они готовили рубрикантов к битве. Разумы многих живых последователей Аримана будут нужны в других местах, поэтому воинством мертвых придется управлять меньшему их числу. Обвивание и соединение имен было подготовкой для этой нужды.

И подготовкой к Рубрике.

Игнис смотрел на узор очередного слога в своем разуме. Небольшая часть его сознания откололась, чтобы проследить мерцающий путь Гауматы.

На колдуна обрушился лед. Он почувствовал на своем лице руки, вцепившиеся ему в глаза. По коже заскребла пыль, свиваясь, словно душащая змея. Он потерял концентрацию. Литания имен оборвалась. Пустота тумана и света исчезла. К его внутреннему оку прижались два пылающих провала в иссохшем черепе. Рот с треском открылся, обнажив зубы из холодного звездного света. Игнис попытался оттолкнуть его от себя, но песок и пыль были теперь везде, утягивая все глубже вниз. Бездушные шестеренки логики в мыслях вращались дальше, твердя, что он допустил ошибку и что его шансы на выживание стремительно растворяются.

Рот трупа был застывшей расщелиной перед ним, а затем он погрузился в пустоту внутри и узрел лица, взиравшие на него из черноты. Его кожа полыхала, отслаиваясь от рассыпающихся в пепел костей, и он кричал и кричал, чтобы братья помогли ему, остановили это, но голос из него вытягивали, словно веревку, и он чувствовал, как его зовут по имени, а с ним тысячи и тысячи других, и все, что он слышал, был крик, пока его сущность распадалась, а дальше был лишь свет… и он более не знал, кто он такой… или что он такое… и продолжал кричать, когда вокруг сомкнулась клетка из металла и…

Игниса оглушил взрыв жара и боли, в подсознание впились когти. Что есть силы он ударил своей волей по схватившим его объятиям и попытался выдавить горящие осколки из мыслей.

+Уймись, глупец+, – прошипел Гаумата.

Мысли Игниса застыли.

Горящие когти погрузились глубже в его разум.

Под ним разверзлась бездна, зовущая падать, падать и падать – без начала и без конца. Когти дернули его вверх, подальше от тьмы. Наполовину сформировавшиеся мысли рассеивались следом. Ему показалось, что в дыхании сухого дребезжащего ветерка он услышал свое имя.

«Игнис… Игнис… Игнис…»

Он лежал лицом вниз на отполированном янтарном полу. Колдун приподнял голову. Его кожа и череп пылали изнутри и снаружи. Дыхание вырывалось изо рта белой дымкой.

Поле зрения заполнила нога с широко отстоящими металлическими пальцами и голенью из окаймленной черным оранжевой брони. Над головой что-то защелкало со звуком электроники и вращающихся шестеренок.

«Жертвенник», – подумал Игнис, удивившись охватившему его облегчению.

– Я… жив, – произнес он.

Янтарный пол вздрогнул, когда Жертвенник отступил назад.

+Не благодаря тебе+, – прозвучало послание Гауматы.

Игнис поднялся на ноги. Доспехи протестующе зашипели, и интерфейсные разъемы на его позвоночнике ужалили нервные окончания пронзительной болью. Он взглянул на Гаумату. Броня пироманта была цвета синевы глубокой воды, окаймленная широкими золотыми завитками. Он был без шлема, но над его широким лицом вздымался гребень из серебра и бронзы, похожий на нимб из замерзшего пламени. Гребень соединялся с черепом тонкими серебряными проводами, и Игнис заметил, как на них потрескивают искры. Неизменно плохой знак.

+Я мнил тебя существом точности, Игнис, не склонным к отвлечениям+, – уставился на него Гаумата черными точками зрачков в кроваво-красной радужке.

+Я непривычен к этому, – просто послал он. – Прими благодарность за предотвращение того, что могло случиться+.

+Боги, какая же ты хладнокровная рептилия, Игнис! – прорычал Гаумата, качая тяжелой головой. – Знаешь, иногда я жалею, что нас лишили страха. Немного боязни было бы нелишним, но в твоем случае любая эмоция пошла бы тебе лишь во благо+.

Игнис моргнул. Другие когда-то говорили нечто схожее. Тогда он их не понимал. Не понимал и теперь.

+Я совершил ошибку в концентрации и суждении. Этого больше не повторится+.

Гаумата фыркнул, облокотился на поручень платформы и бросил взгляд на необъятную пещеру под ними. Это была крупнейшая палуба сборов на корабле, и хотя Игнис мог разглядеть ее дальние стены, обычный человек увидел бы только размытое пятно.

Под платформой стояли ряды неподвижных фигур, каждая из них – статуя из сапфиров и золота, каждая крепко прижимала болтер к груди, каждая смотрела в пространство холодными светящимися глазами. Никогда прежде он не видел их так много в одном месте. Это был… «легион» – не совсем верное слово. «Легион» когда-то означало нечто другое, нечто, теперь разбитое и окрашенное кровью. Игнис кивнул себе: не совсем то слово, но оно подойдет.

Гаумата сверкающими глазами разглядывал палубу. Он снова покачал головой, прикусил губу и скривил рот, словно прорычав что-то кому-то в ответ. Игнис ждал. Он не пытался понять эмоций пироманта. Они, как всегда, казались чрезмерно человеческими – это доставляло дискомфорт. Игнис позволил тишине углубиться.

Наконец Гаумата выпрямился.

+Не теряй концентрацию, когда имеешь дело с рубрикантами. Это тебе не просто процесс. – Гаумата снова покачал головой, и пальцы на его правой руке сжались, когда по ним прокатилось красное пламя. – Рубриканты отвечают не потому, что ты зовешь их. Понимаешь? Они отвечают потому, что их имя – это нить, притягивающая то, что от них осталось, чуточку ближе к свету. Натяни слишком сильно, и они подойдут слишком близко. Они вспоминают слишком многое и…+

+Становятся злыми+.

+Становятся опасными. Потенциально+.

+Ты веришь в это? Что внутри доспехов осталось что-то, способное помнить, что-то, способное чувствовать?+

+А ты разве нет?+

Игнис посмотрел на неподвижные ряды воинов Рубрики. Он сформулировал имя воина, которого не видел почти тысячу лет. Один из гребенчатых шлемов дернулся вверх и из-за кристаллических глазных линз на него уставились две бледные пылинки света.

Колдун посмотрел в ответ.

«Пустые оболочки доспехов, движимые колдовством, – подумал Игнис. – Не более того. – Он чуть изменил форму своей воли. Воин Рубрики, смотревший на него, склонил голову набок. – Ты зовешь их по именам, и они отвечают, ходят, сражаются и смотрят, но можно ли утверждать, что движущее ими сейчас имеет нечто общее с тем, кем они были при жизни? Когда-то мы верили, что на наших плечах сидят ангелы, а они оказались демонами. Насколько проще поверить в ту же ложь, чем в правду?»

Игнис пожал плечами, позволив мыслям погрузиться в уютную спираль чисел, пропорций и символической геометрии всего сущего.

+Нет, – послал он. – Я не считаю их большим, нежели они кажутся+.

+И кто же они?+

+Мертвецы+.

+Тогда почему ты с нами, Игнис?+

+Всегда один и тот же вопрос, – ответил он бесцветным, лишенным эмоций посланием. – И, я так полагаю, вполне обоснованный+.

Гаумата ждал, пока Игнис безмолвствовал, глядя на рубрикантов. В сознании вновь закружилась формула, создавая новые углы.

Долгую минуту спустя Гаумата покачал головой, и из его разума импульсом выплеснулось ментальное пожатие плечами.

+Нужно закончить. Рубриканты должны быть готовы. Мы должны быть готовы. Мы поднимемся снова и начнем ритуал сковывания с начала+.

Игнис кивнул и выпрямился. Одинокий воин Рубрики, смотревший вверх, опустил взгляд и опять стал еще одной статуей среди тысяч других.

+Я запомню твой совет+.

Гаумата пожал плечами:

+Как хочешь. Если повторишь ошибку, возможно, я не смогу спасти тебя. Возможно, я не захочу спасать тебя+.

+И снова ты – сама рациональность+.

Жертвенник издал всплеск машинного кода. Игнис встретил красный взгляд Гауматы с лицом и разумом, лишенными каких-либо эмоций.

Гаумата выдохнул и отвернулся, едва заметно покачав головой. Игнису показалось, что он унюхал запах гари, а сквозь разум прокатился жар пламени. Секунду спустя их не стало, и он ощутил, как сознание Гауматы начало изменять мысли, когда его воля разветвилась и принялась втягивать в себя варп. Тихое бормотание имен возобновилось.

Игнис в последний раз посмотрел вниз, и на мгновение его пробрал озноб.

Все воины Рубрики глядели прямо на них.

Магистр Разрухи отвел взгляд и протолкнул разум наружу. Он и Гаумата полетели к ждущим аурам присутствия рубрикантов.

+Если ты веришь, что внутри них что-то живо, брат, то не спрашивал ли ты себя, желают ли они нам успеха? – спросил Игнис, и иссохшая аура присутствия мертвецов коснулась его разума. – Спрашивал ли ты себя, хотят ли они вернуться?+

Гаумата не ответил, и мгновение спустя оба колдуна снова начали произносить имена, и тьму озарила паутина холодного огня.

«…их’хал’хрек», – мысленно напел Ктесий. Рот наполнился желчью и вкусом испорченного мяса, и камень трона холодом коснулся его кожи. Он закашлялся, и ему пришлось постараться, чтобы не утереть губы. Пальцы непроизвольно дернулись. Рука начала двигаться сама по себе, она ползла по груди к его лицу, словно паук.

Резким усилием воли он остановил ее.

Он удерживали мысли в неподвижности три секунды. Следовало быть осторожным. Движущаяся рука могла показаться сущим пустяком, но он прожил девять веков лишь благодаря тому, что знал – небольшие ошибки были семенами погибели.

Если бы он сейчас утер рот, то мог бы сделать это в следующий раз, когда у него возникло бы схожее ощущение. Затем это могло войти в привычку. Каждый раз, когда он думал бы о поедании мяса, то вытирал бы губы. Спустя некоторое время привычка могла измениться, могла превратиться в необходимость заменить запах благовонием. Потребность перебивать смрад гниения сладковатым дымом стала бы навязчивым желанием, а затем одержимостью настолько сильной и настолько глубоко засевшей в подсознании, что определенный запах и привкус могли заставить его сжигать все, к чему он бы ни притронулся.

Такова сила варпа. Неважно, сколь незначительна связь или насколько крошечно начало, – демон был способен использовать твой собственный разум, чтобы уничтожить тебя. Для этого могло потребоваться тысячелетие, но легионы варпа обладали терпением вечности.

Ктесий почувствовал, как его тело успокоилось, сердца забились медленнее, а привкус с языка исчез. Очень осторожно он сместил концентрацию на другой участок разума и коснулся хранящегося внутри воспоминания.

«…вел’рек’хул’скб’тх’рх…»

Его сознание заполнил образ головы с потрескавшейся кожей, сквозь которую сочился жир. Ктесий увидел сломанные рога, наполненные гноем и кровью глаза и рот, широко разверзшийся над блестящим горловым мешком. Он избавился от видения и унял ползущие по спине мурашки.

Колдун снова выдохнул и открыл глаза. Серебряные знаки, выложенные на полу вокруг кресла, до сих пор мерцали зелено-синим призрачным светом. Свечи, которые он расположил на каждой из ключевых точек узора, растопились до последних дюймов сала.

Он стал ждать, когда снова сможет двигаться. После подобной практики ему неизменно приходилось платить ожиданием. Нежелательные ошибки или воздействие на физический мир могли проявиться не сразу. Терпение в этом, как и во всем прочем, вознаграждалось тем, что ты продолжал жить.

Ктесий смотрел, как пламя слизывает расплавленный воск. Субстанция каждой из них была плотью мертвых трэллов. Люди-псайкеры служили после смерти так же, как и при жизни – в качестве топлива, хотя и совсем другого рода.

– Довольно, – выдохнул он, и почувствовал, как в груди завибрировал воздух. – Довольно… пока.

Девять часов. Он просидел в каменном кресле внутри кругов из свечей девять часов. Ктесий не сомневался, что Игнис выразил бы свое неудовольствие тем фактом, что он не сумел предсказать продолжительность медитации с точностью до секунды.

Это была скорее медитация, нежели ритуал, ибо его целью было не призывать кого-то в бытие или создать в варпе некий эффект. Цель была совершенно противоположной. В течение девяти часов Ктесий шерстил воспоминания, касаясь и проверяя каждый изолированный отсек своего разума. Каждая ячейка содержала фрагмент слова или, в некоторых случаях, единственный звук либо только его составляющие. Каждый фрагмент отделяли стены ментальной силы. Сплетенные вместе, звуки создадут имя: истинное имя демона.

Даже часть подобного имени психике смертного могла нанести непоправимые повреждения. Даже непроизнесенное, оно разлагало материю, что его содержала. Если записать его в книге, бумага сгорит и обратится в живую кричащую плоть. Если отлить в металле, он проржавеет, расплавится, примет форму и скроется в тенях. Если выгравировать на кубке, стекло разобьется, и его кусочки станут облаками острых осколков, жаждущих крови. Произнести подобное имя, воспользовавшись им для призыва, сковывания или освобождения демона, означало сотворить нечто ужасное и экстраординарное. Ктесий занимался именно этим. Его разум хранил тысячи истинных имен демонов – от жалких созданий до высших демонов из недосягаемых кругов Разрухи. Сама его душа служила гримуаром, а разум был рукой, что переворачивала страницы.

– Иди, – сказал Ктесий себе и ощутил, как слова сухостью отдаются у него во рту. Он облизнул губы, моргнул и втянул воздух. – Иди. Сила в разуме, а не в теле, поэтому вставай, грязный кусок дерьма.

Слова чуть не заставили его рассмеяться, но вместо этого он закашлялся, густая жидкость поднялась из горла.

Колдун встал, мантия, скрывавшая нижнюю часть его тела, прилипла к коже, пропитавшись свежим потом. Он закрыл глаза в последний раз. К краям его мыслей цеплялись крошечные призрачные образы демонических фрагментов, к которым он прикасался. Их следовало вычистить, пока он не покинул границы свечного света.

Он приготовил свою волю, но вдруг замер, в мысли внезапно закралось дикое веселье. Ктесий почувствовал, как дернулись уголки губ. Это будет бессмысленно – акт бравады, который, кроме него самого, никто больше не увидит. И подобные вещи не отличались безопасностью.

Колдун ухмыльнулся и хлопнул в ладоши, а затем поднял их над головой. Его воля хлынула наружу, унося с собой остаточные явления медитации.

Воздух наполнился галактикой образов. Он увидел скалящиеся пасти трехглавой гончей, огромную бычью голову с глазами ночи, двухмерное переплетение медных зубов и расплавленных глаз, копошащуюся массу рук и ртов, обрубок тела из внутренностей и изжеванного жира. Они все текли и текли, огромный сферический взрыв кошмара. Ктесий наблюдал, как, пролетев мимо, бесчисленные образы истончаются, достигая края свечного света.

Его улыбка померкла, когда свечи потускнели, а затем одна за другой погасли.

Колдун кивнул и направился к двери и тому, что ждало за ней.

– Этого хватит, – сказал он себе. – Надеюсь, этого хватит.

VII

Синхрония

Космический скиталец не имел названия до тех пор, пока Берущий Клятвы не дал его. Возможно, первый корабль, положивший начало всей агломерации, и обладал таковым, но имя затерялось во времени и изменениях. Затянутый и брошенный сквозь варп штормовыми волнами, этот первый потерянный корабль столкнулся с другим остовом, и они стали одним целым. Спустя время имматериум изрыгнул спаявшиеся суда в холодные объятия космоса. В массу обломков врезались астероиды и кометный лед, увеличивая ее в размерах. Затем варп потянулся в реальность и засосал свое порождение обратно. С ним срастались все новые мертвые суда. Ядро его сотворения исчезло – и остался лишь огромный шар мусора. Наконец его подхватило течение и выбросило в одном из мертвых морей внутри Ока Ужаса. Там он и пребывал, пока Берущий Клятвы не ступил на его палубы. Он дал ему много чего, в том числе его первое и единственное название. «Монолит» – вот как он назвал его, и благодаря его дарам космический скиталец изменился вновь.

С расстояния «Монолит» выглядел как обезображенная луна с рваными краями. Если присмотреться – так, чтобы можно было разглядеть огни кораблей вокруг, – он походил на огромное морское существо в окружении косяка рыб-мусорщиков. Для глаз, что взирали на скиталец через обзорные экраны судов, он был иззубренным утесом, скрывавшим за собой звезды. Его поверхность испещряли каньоны, достаточно широкие, чтобы поглотить целый боевой крейсер. Из него, будто сломанные мечи, торчали корабельные носы. В километровых углублениях на шкуре исполина образовались карманы радужного газа, а вокруг горных гряд сокрушенных корпусов сияли поля огоньков.