355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джон Диксон Карр » Убийство арабских ночей » Текст книги (страница 2)
Убийство арабских ночей
  • Текст добавлен: 4 октября 2016, 03:39

Текст книги "Убийство арабских ночей"


Автор книги: Джон Диксон Карр



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Глава 2
«МИССУС ГАРУН АЛЬ-РАШИД»

Я подтащил грузное тело Маннеринга к скамейке, разложил на ней и приказал принести воды. Пульс у него еле прощупывался, и по ритму дыхания я предположил, что даже у столь мужественной личности может быть слабое сердце. Сержант Хоскинс, который, торопливо постучавшись, влетел в помещение, перевел взгляд с Маннеринга на его шляпу, тросточку и сигарету на полу. Он поднял ее.

– Вот! – с силой сказал Хоскинс, глядя не столько на лежащего человека, сколько на сигарету. – Все же есть что-то странное в истории с этим музеем…

– Есть, – подтвердил я. – И мы вляпались как раз в самую середину ее; только бог знает, что это такое. Я попытаюсь выяснить. Оставайтесь при нем и прикиньте, сможете ли оживить его. Запоминайте все, что он скажет. Едва только я упомянул его приятеля Бакенбарды, как он отключился… Имеется ли какой-нибудь способ попасть в музей в это время?

– Да, сэр. Там есть старый Пруэн. Музей открыт по вечерам, три дня в неделю, от семи до десяти; понимаете, у старика такая прихоть, сэр. В течение этих трех часов Пруэн служит смотрителем, а потом ночным сторожем. Но если вы подойдете с фасада, он вас не услышит. Чтобы достучаться до него, обойдите сзади – со стороны Палмер-Ярд.

Палмер-Ярд, насколько я помнил, была улицей, что выходила на Сент-Джеймс-стрит и шла параллельно тыльной стороне Кливленд-роу. Хоскинс признал, что и не подумал поднимать с постели старого Пруэна, ибо просто не мог связать это странное происшествие со столь респектабельным учреждением, как музей Уэйда. Но когда я, засунув в карман фонарик, направлялся к своей машине, мне пришло в голову, что теперь, вероятно, придется отнестись к Проблеме Исчезнувших Бакенбардов с некоторой долей серьезности.

Здравый смысл подсказывал, что есть только один способ, с помощью которого человек в бессознательном состоянии, лежащий посредине пустой улицы, может исчезнуть. Способ не отличался благородством, скорее, он был довольно забавен; но почему надо считать, что преступление должно носить благородный облик? Вы видите, я уже стал рассматривать эту историю как преступление, пусть даже думал, что имею дело с похождениями лунатика. Когда одиннадцать лет назад я поступил в полицию, первое, что мне было приказано, – избавиться от чувства юмора; и исходя из этого краткого указания я старался, как мог, способствовать новичкам.

Я проехал до Хаймаркета и вдоль по пустынной Пэлл-Мэлл. Нет в Лондоне более унылого и пустынного места, что начало Сент-Джеймс-стрит в этот час ночи. Ярко светила луна, и блестящие стрелки часов над дворцовыми воротами сообщили, что сейчас пять минут первого. Западная половина Кливленд-роу была погружена в непроглядную темень. Я не стал обходить дом, как советовал Хоскинс. Поставив машину прямо перед музеем, я вышел и стал шарить лучом фонарика по темной мостовой. Около обочины я увидел то, что ускользнуло от внимания Хоскинса, у которого был разбит фонарь: круглое отверстие, неплотно прикрытое металлической крышкой.

Иными словами, исчезнувший лунатик, должно быть, скользнул в подвал для спуска угля.

Не смейтесь, джентльмены. Вы не видели эту странную ситуацию, как она предстала передо мной – посредине темной, безлюдной и безжизненной площади, на которую, ухмыляясь, глядели бронзовые двери музея. Бакенбарды наверняка нырнули в эту угольную дыру, как джин в свою бутылку. Я осветил музей. Это было грузное тяжелое здание, восемьдесят футов фасада которого выходили на улицу; два этажа его были сложены из полированных гранитных блоков. Нижние окна были забраны камнем, а верхние – затянуты коваными решетками по французской моде. К парадным дверям вели полдюжины широких истертых ступеней; над входом был навес, поддерживаемый двумя каменными колоннами, и в свете моего фонарика на бронзе двери блеснула затейливая вязь арабских букв. На улицах Лондона невозможно было встретить более фантастического дома, пришедшего из Арабских Ночей. По обе стороны его тянулись шестифутовые стенки. Справа из-за одной из них высовывалась верхушка дерева, до которого я мог бы дотянуться; наверное, это был один из лондонских платанов, но ваша фантазия может предложить что-то более экзотическое.

Я вернулся к угольной яме, поднял металлическую крышку и посветил вниз фонариком. Желоб, по которому спускают уголь, отсутствовал. К середине лета угля почти не было, но до низу было сравнительно невысоко. Я поступил так, как того требовала обстановка. Спускаясь вниз, я успел подтянуть крышку на тот случай, если какой-нибудь загулявший поклонник вернется домой попозже и наступит на нее, – а затем спрыгнул вниз.

Внизу валялись ящики и разодранная упаковка. Повиснув на руках, я коснулся их носками. Накидали их как придется, но они образовали своеобразную платформу, стоя на которой кто-то, без сомнения, мог бы стянуть Бакенбарды в подвал. Более того, в дальнем конце подвала виднелась приоткрытая дверь с массивным засовом, который качался на крюке, а в замке остался торчать ключ. Я случайно перевернул ящик, который свалился с адским грохотом, и одним прыжком переместился в глубь подвала.

Тут было тепло, сыро и душно. Луч скользнул по оштукатуренным стенам; пол был основательно завален упаковочными ящиками и почти сплошь покрыт мягкой стружкой. Ближе к дальней стенке стоял остывший котел, от которого шли покрытые асбестом трубы; весь подвал, насколько я мог судить, тянулся примерно футов на сто. Сразу же за котлом высоко в тыльной стене были врезаны три оконца, прикрытые ставнями. Слева от котла стоял большой ящик для угля, этакий высокий деревянный загон с дверцей, обращенной к середине погреба; в нем все еще хранилось несколько куч угля. Оглядываясь по сторонам, я искал Бакенбарды, предполагая увидеть бог знает что; я заглянул даже в ящик. Но нигде не было ни следа его. Тем не менее во мне росло и усиливалось какое-то странное чувство. Пусть и не сам человек, но что-то тут было. Я вытянул руки, чтобы избежать столкновения с трубами, и нащупал свисающую электрическую лампочку, которая была еще теплой. Откуда-то тянуло сквозняком, и я мог поклясться, что слышал чьи-то шаги.

Справа шел пролет бетонных ступенек. Подвал тянулся далеко за ними; они были возведены подобно монументу у стенки, которая отсекала этот сравнительно небольшой участок подвала от всего остального хранилища. Ступени были обращены в ту сторону, откуда я появился. Выключив фонарик, но держа его наготове, я поднялся по ним. Наверху оказалась металлическая пожарная дверь, выкрашенная под дерево и снабженная компрессионным клапаном, который не позволял ей захлопываться. Я повернул ручку. Клапан издал шипение, и этот резкий звук заставил меня остановиться на пороге…

Передо мной в полумраке тянулось пространство, напоминающее большой зал с мраморным полом. И посередине его кто-то танцевал.

В буквальном смысле слова. До меня доносилось гулкое эхо этих странных па. Если стоять лицом к фасаду музея, то большая часть зала теперь была слева от меня, и я мог видеть балюстраду ступеней белого мрамора. Впереди над головой мерцал светильник, недвижимо утопленный в нише. От него на белый мраморный пол шел призрачный свет, полосы которого падали на освещенный предмет – продолговатый ящик примерно семи футов в длину и трех в высоту, на котором поблескивали шляпки гвоздей. Вокруг него в тени, пощелкивая каблуками, кружилась и приплясывала маленькая человеческая фигура. Все это напоминало гротеск, ибо на человечке была аккуратная синяя ливрея с медными пуговицами смотрителя; кожаный верх его фуражки с синим околышем поблескивал, когда он вскидывал голову. Он сделал последний скользящий шаг. Его представление окончилось приступом астматического кашля. Он пнул ящик, и эхо удара гулко разнеслось под высокой крышей. Когда он заговорил, был слышен только шепот.

– Mиccyc Гарун аль-Рашид! – едва ли не с нежностью сказал он. – Приди, приди, приди! Дух, я вызываю тебя! Дух!

Я в здравом уме излагаю вам все эти факты; я их видел и слышал – но не верил им. Все воспринималось словно картинки мультипликационного фильма, когда неодушевленные предметы внезапно оживают, появляясь из темноты; мне казалось, что смотритель музея и был такой неодушевленной фигурой. Но его гнусавый голос был совершенно реален. Сморкнувшись пару раз, он аккуратно оправил форму, вынул из кармана плоскую бутылочку, встряхнул ее и, закинув голову, сделал несколько глотков.

Я включил фонарик.

Луч света из другого конца зала осветил кадык, прыгающий на красной и жилистой, как у индюшки, шее. У него упали руки, когда он уставился на меня. Моргая, он смотрел на меня с удивлением, но без признаков тревоги.

– Это… – начал он, и тут голос у него изменился: – Кто тут?

– Я офицер полиции. Подойдите сюда.

Все вернулось на круги своя. Что-то заставило его напрячься: он расстался со своим обликом ощетиненного и ворчливого старика и, съежившись, продолжал смотреть на меня, впрочем, как и раньше, не проявляя особого беспокойства. Он еще продолжал хранить в себе остатки недавнего веселья. Подняв фонарь, он, шаркая, что-то бормоча и перекладывая голову с боку набок, приблизился ко мне. У него было костистое лицо и морщинистая кожа в красноватых пятнах. Они доходили чуть ли не до кончика длинного носа, на котором висели очки; склонив голову набок, он, прищурившись, подозрительно посмотрел на меня.

– Никак, это вы? – с подчеркнутым сарказмом спросил он. Затем он покивал, словно подтвердились его самые мрачные подозрения. Ему пришлось несколько раз откашляться. – Могу ли я осведомиться, какие игры заставили вас вломиться в дом? Откуда вы появились? Могу ли я спросить, что это за игра?

– Поберегите силы, – сказал я. – Что тут сегодня вечером происходит?

– Здесь? – переспросил он, словно я переменил тему и упомянул какое-то другое место. – Здесь? Ничего. Разве что какие-то непристойные мумии вылезли из своих саркофагов, и я их не заметил… Господи, да ничего тут не происходит.

– Вас зовут Пруэн, не так ли? Хорошо. Хотите, чтобы вам предъявили обвинение в похищении человека? Если нет, расскажите, что случилось с высоким пожилым мужчиной в очках с роговой оправой… – что-то не позволило мне упомянуть фальшивые бакенбарды, – который был тут примерно час назад? Что вы с ним сделали?

Он недоверчиво хмыкнул, но в его хрипотце слышалась ирония. Похоже, присмотревшись ко мне, он несколько умерил свою ощетиненность.

– Вы что-то перепутали, старина, – покровительственно заявил мистер Пруэн. – Послушайте, надеюсь, вы не играете в кошки-мышки. Высокий пожилой мужчина с… ну да, понимаю, вы увлеклись поисками! И к тому же здесь! Вот что я вам скажу, старина: вам надо добраться до дома и как следует выспаться…

Я положил ему руку на плечо. Мысль, что я действительно мог свалять дурака, вызвала у меня желание свернуть его тощую шею.

– Очень хорошо. В таком случае вы будете обвинены в убийстве, – сказал я. – В любом случае вам придется отправиться со мной в полицию и…

Он содрогнулся и пронзительно завопил:

– Слушайте, я готов все рассказать… да подождите! Не обижайтесь…

– Что тут произошло вечером?

– Ничего! После того как я в десять часов закрыл двери, тут никого не было!

Хуже всего, что его слова смахивали на правду.

– Здесь должен был быть частный осмотр или что-то в этом роде. Сегодня вечером в одиннадцать часов – так он состоялся?

Вдруг его как бы осенило.

– Ах, это! Вон оно что! Почему вы сразу об этом не сказали? – В нем появилась даже некоторая агрессивность. – Да, намечалось, но не состоялось. Было отменено. Прошу прощения, не обижайтесь, но так оно и было! Да, они должны были посмотреть несколько экспонатов, ради этого прибыл сам доктор Иллингуорд, видите, как все это было важно. Но сегодня в последний момент мистер Уэйд – он джентльмен в годах, и надеюсь, вы не считаете, что это был мужчина в очках, – так вот, пожилой, а не молодой мистер Уэйд уехал из города. Так что сегодня он осмотр отменил. Вот и все. И никого тут вообще не было.

– Может быть. Тем не менее давайте включим свет и все осмотрим.

– С удовольствием, – буркнул Пруэн. Он посмотрел на меня. – Хотя, говоря как мужчина с мужчиной и строго между нами – что, по-вашему, тут произошло? Кто-то пожаловался? – Поскольку я замялся, он торжественно заявил: – Нет, никто не жаловался! А? И что тогда? Неужто вам платят за то, чтобы вы запросто, без всякого повода, вламывались в здание?

– А вам платят ли за то, что вы в середине ночи танцуете вокруг какого-то ящика? Кстати, что это за ящик?

– В нем ничего нет, – спокойно сообщил он, с насмешливой торжественностью покачивая головой. – Я знаю, вы не можете отделаться от подозрений, что в нем мертвый мужчина, но тут нет даже мертвой женщины. Шучу; ящик пуст!

Прежде чем я успел понять, где тут начала и концы, он, шаркая, пошел в темноту, покачивая своим фонарем, и скрылся по другую сторону лестницы. Раздалось несколько щелчков, и под потолком вспыхнул ряд светильников, залив зал мягким, подобно лунному, сиянием.

Даже при свете помещение не стало менее странным. Высокий зал оказался очень просторным, с полом, сплошь выложенным мрамором, с двумя рядами мраморных колонн – стояли они в десяти футах друг от друга и тянулись к входным дверям. Вокруг них было пустое пространство, отведенное для экспозиций. В задней части зала, прямо напротив входных дверей, широкая мраморная лестница вела наверх к двум открытым галереям, которые и составляли первый этаж. Потолок был выложен изразцами белой и зеленой глазури; цвета эти, как я позже выяснил среди прочего обилия весьма любопытной информации об этом месте, имитировали купол багдадской мечети.

Вдоль боковых стен располагались четыре открытые арки, по две с каждой стороны; над ними блестели надписи: «Персидская галерея», «Египетская галерея», «Галерея Базаров», «Галерея Восьмого Рая». Кроме них и больших бронзовых ворот впереди, тут были еще три двери. Одна, через которую я вошел, была слева от лестницы, если стоять к ней лицом. Другая располагалась справа от нее. Третья была в самом конце правой боковой стены (если стоять лицом к лестнице); на ней виднелась позолоченная надпись «Куратор. Не входить», а рядом с ней располагалась «Галерея Восьмого Рая».

В зале имелось вдоволь экспонатов, которые я окинул беглым взглядом. Боковая стена справа – если стоять лицом к задней части зала – была сплошь завешана коврами, узоры которых заставляли постоянно оглядываться, чтобы еще раз посмотреть на них. Сомневаюсь, чтобы я мог описать их. Дело было не в богатстве красок, не в хитросплетении узоров и не в тех странных образах, которые они навевали (строго говоря, расцветка ковров напоминала, скорее, разбросанные по земле охапки цветов), а в их удивительной яркости и свежести. Они вызывали ощущение странной нереальности окружающей обстановки. Посередине зала тянулся ряд плоских стеклянных витрин с оружием; взгляд невольно перебегал от ковров к кинжалам.

После них было приятно смотреть на экспонаты у левой стены, расположенные за колоннами. На первый взгляд они казались тут неуместными, но в силу каких-то причин были вполне на месте – кареты или экипажи. Всего их было пять, и при этом лунном освещении они казались огромными и уродливыми. Ближайшая ко мне была приземистой, безвкусно размалеванной, неуклюжей открытой колымагой, надпись у которой гласила: «Построено Гильомом Буненом, каретных дел мастером королевы Елизаветы, примерно в 1564 году и представляет собой первый в Англии экипаж такого рода. Постромки кожаные, говорят о принадлежности к королевскому имуществу, но корпус еще не стянут ремнями…» Я осмотрел остальные. Рядом стояла карета семнадцатого столетия со стеклянными оконцами, французское изделие в позолоченных завитушках с красно-зелеными гербами Бурбонов и почтовый фургон времен Диккенса, на дверной панели которого красовалась надпись «Телеграф Ипсвича». Наконец, в середине стоял огромный экипаж черного цвета с низко опущенным верхом черной кожи, с единственным маленьким оконцем подобно смотровому глазку; на гнутых рессорах он возвышался над полом футов на пять.

Мои шаги отдавались гулким эхом, когда я расхаживал по залу, и его дополнил голос, полный сарказма.

– Все на месте и все в порядке? – проскрипел Пруэн. Он поднял и опустил тяжелые морщинистые веки. Заломив под острым углом форменную фуражку, он стоял, уперев руки в бока. – Жертвы покушения не имеется? И трупов тоже? Я же говорил! Нет никаких следов…

Он резко замолчал, потому что я снова подошел к бронзовым дверям, где уже заприметил кое-какие следы. На протяжении примерно полудюжины футов сразу же от дверей по мраморному полу тянулся ряд темных пятен. Я выключил свой фонарик. Это были отпечатки ног; следы были нечеткими, но тем не менее края подошв и потертости на них просматривались достаточно ясно, словно кто-то вышел из бронзовых дверей и прошел ярда два, после чего отпечатки стерлись. Но след каблука был совершенно отчетливым, как и боковая часть подошвы. И еще – следы были оставлены угольной пылью.

– Что вы там нашли? – внезапно вскрикнул Пруэн.

Я услышал его шаги.

– Кто, – спросил я, – оставил эти следы?

– Какие следы?

– Вы их видите. Не вы ли утверждали, что сегодня вечером тут никого не было?

– Ба! – сказал Пруэн. – И это все? Я утверждал, что после десяти часов, когда музей закрылся, тут в самом деле никого не было. Откуда мне знать? Раньше тут проходили десятки людей – не улыбайтесь, именно десятки! Да, мы пользуемся популярностью!

– Где вы находитесь при исполнении обязанностей? То есть где вы сидите или стоите?

Он показал на стул слева от бронзовых дверей, если стоять лицом к тыльной стенке зала. Отсюда открывался вид на правую сторону вереницы карет, и из-за них было видно почти всю дверь, через которую, поднявшись из подвала, я вошел в зал.

– Значит, вы сидели здесь. Вы видели, как кто-то оставил эти следы?

– Нет, не видел.

– Надеюсь, вы можете объяснить, почему у кого-то, кто пришел с улицы, подошвы были в угольной пыли?

Что-то мелькнуло за подслеповатыми стеклышками очков, словно он занервничал, но все же решился. Смотритель воинственно выпятил нижнюю губу:

– А теперь я спрошу вас, вот возьму и спрошу – мое ли это дело? Это ваше дело. Я говорю о следах ног! – Он уже почти кричал. – Может, и труп, который вы ищете, явился сюда, когда еще был живым, а? А я, может, взял нож и заколол его, а? И затем засунул его в одну из этих карет или, может, в витрину «Галереи Базаров», или «Восьмого Рая», или в «Арабскую галерею» наверху… Что вам еще угодно?

Горло у меня перехватило какой-то спазмой. Я прошел – почти пробежал – вдоль линии карет, оставив Пруэна кудахтать и махать руками у меня за спиной. Мой интерес вызвал экипаж в середине – эта огромная черная карета с черным же верхом, со скрытым окошечком и полированными медными дверными ручками. Плакатик, болтающийся на одной из них, сообщал: «Английский экипаж для путешествий, начало девятнадцатого века, предназначен для поездок на континент. Обеспечивает полное уединение».

Голос Пруэна преследовал меня.

– Осторожнее! – завопил он. – Осторожнее прикасайтесь к ней, старина! Там внутри труп! В ней лежит настоящий, большой, залитый кровью труп и…

И тут его голос превратился в какое-то бульканье.

Приподнявшись, я потянул на себя дверную ручку. И какая-то фигура головой вперед чуть не свалилась на меня. Как чертик из коробочки, когда открываешь крышку. Я увидел его глаза. Они мелькнули мимо моего плеча; ногами он зацепился за ступеньки кареты, которые качнулись и, неожиданно громко лязгнув, опустились на мраморный пол.

Тело высокого мужчины распростерлось ничком, руки и ноги у него были раскинуты, как у фигурки имбирного пряника, а рядом с ним лежала книга, которую он только что сжимал в руке. Жизни в этом человеке было столько же, сколько в имбирном прянике. На нем было длинное черное пальто, левая сторона которого вздымалась каким-то странным бугром. Когда я откинул ее, то увидел белую рукоятку кинжала, пронзившего пропитанную кровью рубашку. Но не это привлекло мое внимание, не на кинжале остановил я свой взгляд и даже не на цилиндре, напяленном на голову мертвеца.

Для довершения всего этого кошмара у трупа были накладные бакенбарды: короткая вывалянная в грязи бородка едва держалась на подбородке. Но фальшивые бакенбарды были черными.

Глава 3
ТРУП В МУЗЕЕ

Я признаю, джентльмены, что бывают ситуации, когда мозг просто отказывается рационально мыслить; ему остается только фиксировать и учитывать возникающие перед глазами зрительные образы, ибо здравый смысл находится в полном параличе. Если это звучит слишком образно или (в устах полицейского) воспринимается как полная чушь, могу сказать, что вам не доводилось стоять над этой недвижимой фигурой с приклеенными бакенбардами в музее Уэйда в двадцать пять минут первого ночи.

Время я отметил, когда стал изучать все подробности. Жертве было примерно между тридцатью пятью и сорока годами, хотя он производил впечатление гораздо более пожилого человека. Даже в фальшивой бороде были заботливо намечены седые пряди. У него была достаточно приятная физиономия, несмотря на некоторую одутловатость ее; даже после смерти на ней сохранялось эдакое залихватски-насмешливое выражение. Его цилиндр, старый, но тщательно вычищенный, плотно сидел на темных волосах. Карие глаза широко открыты, нос с легкой горбинкой, а кожа носила смуглый оттенок. У него были черные (настоящие) усы. Щеки и подбородок еще блестели от клея на спирту, а с левой скулы, приклеившись на участке размером с шестипенсовую монету, свисали черные бакенбарды. Рот оставался открытым. Насколько я мог судить, с момента смерти прошло не меньше часа и не более двух часов.

Пальто было таким же поношенным, как и цилиндр, и потерто на обшлагах, но тщательно приведено в порядок. Натянув перчатки, я снова распахнул его. Вокруг воротника, уходя вниз, тянулась черная ленточка, на которой болталось пенсне. На нем был вечерний костюм, гоже не первой молодости, и на жилете не хватало одной пуговицы; ткань была потертой, если не считать свежего воротничка, великоватого для него.

Из его груди несколько выше сердца – хотя, судя по его внешнему виду, умер он мгновенно – торчала массивная рукоятка слоновой кости, а пять дюймов лезвия были обагрены кровью. Я посмотрел на его откинутую правую руку и на книгу, вывалившуюся из пальцев, когда он упал. Она была в кожаном переплете грубой выделки и, лежа на полу, открылась на загнутой странице, содержание которой добавило еще одну неразрешимую загадку в этой головоломке.

Я поднял ее. Она оказалась кулинарной книгой.

Джентльмены, большего бреда трудно было себе представить. Называлась она «Справочник домашних рецептов миссис Элдридж», и первая же глава, на которую я наткнулся, представляла собой краткое поучение, как готовить суп из баранины.

Я осторожно отложил книгу и, подтянувшись за ручку, поднялся на верхнюю ступеньку кареты, чтобы посмотреть внутрь ее. Луч фонарика позволил убедиться, что там пусто и пыльно. Ее последний обитатель не оставил никаких следов ни на черной кожаной обивке сидений, ни на чистом деревянном полу. Должно быть, его засунули внутрь в коленопреклоненном положении, прижав опущенной головой к дверце, так что снаружи его не было видно. На полу остались следы крови, но больше ничего.

Первое, чем я занялся, лишь усугубило окружающий хаос. Речь идет об установлении личности мертвого человека. По крайней мере, кое-каких ошибок уже удалось избежать. Этот человек с ножом в груди, скорее всего, никак не мог быть тем типом, который у музея напал на сержанта Хоскинса сразу же после одиннадцати часов. Да, он был высок. И к тому же худ. Да, можно было спутать его обыкновенное пальто с фраком старого покроя, который носили викторианские чиновники. Но невозможно было принять светлые бакенбарды за черные, а пенсне на ленточке – за большие очки в роговой оправе. Хоскинс никак не мог ошибиться в двух таких существенных деталях его внешности. Разве что по какой-то фантастической причине некто волшебным образом полностью изменил его внешний облик.

Спрыгнув со ступеньки, я сделал соскоб с подошв трупа. Они были покрыты тонким слоем угольной пыли.

Но это дело с самого начала не оставило времени ни на долгие размышления, ни на воспоминания о диком вопле Белых Бакенбардов: «Это ты убил его, и тебя повесят за это, мой милый обманщик! Я видел тебя в карете». В данный момент все это надо было отбросить. Я повернулся к Пруэну.

– Вы были совершенно правы, – сказал я. – Там оказался мертвец.

Он стоял в некотором отдалении. Тыльной стороной ладони он вытирал рот, другой рукой прижимая к груди плоскую фляжку с джином и глядя на меня припухшими глазами. На мгновение мне показалось, что он готов расплакаться. Но он еле слышно сказал:

– Я этого не знал. Господи спаси, я не знал этого.

Его хриплый голос доносился словно бы откуда-то издалека. Я перехватил у него бутылку и подтолкнул вперед. Его колотило с головы до ног.

– Вы по-прежнему будете настаивать, что сегодня вечером оставались тут одни? – спросил я. – В таком случае вас, кроме всего прочего, ждет обвинение в убийстве.

Пауза.

– Я ничем не могу помочь, сэр. Я продолжаю утверждать… то есть я… да, я был тут один.

– Подойдите сюда. Ближе. Вы знаете этого человека?

Он с такой неожиданной быстротой отдернул голову, что успел скрыть выражение лица.

– Его? Никогда раньше его не видел. Нет. Смахивает на даго.

– Посмотрите на рукоятку кинжала. Вам ее доводилось видеть?

Повернувшись, Пруэн уставился на меня водянистыми глазами, в которых застыло то же самое упрямое выражение.

– Да. Да, говорю вам прямо и откровенно, этот кинжал я видел тысячу раз. Потому что он был взят вот отсюда, я видел его и не могу ошибиться! И я вам докажу! – вскричал он, словно я сомневался в его словах, и, схватив меня за руку, ткнул пальцем в среднюю витрину: – Его взяли вот отсюда. Это то, что называется ханджаром – то есть персидским кинжалом. Вы это знаете? Ха! Ручаюсь, что нет! Ханджар носят продавцы ковров. Он изогнут. Ханджар, исчезнувший из этой витрины, использовался… – Голос его обрел знакомые высокие интонации экскурсовода, но, поняв, что он несет, Пруэн осекся, моргнул и замолчал.

– Вы знали, что он исчез?

Еще одна пауза.

– Я? Нет. Я хочу сказать, что понял это только сейчас.

– Поговорим об этом после того, как я сделаю несколько звонков. Есть тут телефон? Хорошо. Кстати, вы продолжаете утверждать, что мистера Джеффри Уэйда нет в городе?

Он настойчиво подтвердил данный факт. Во время отсутствия хозяина, сообщил он мне, музеем руководит мистер Рональд Холмс. Мистер Холмс живет неподалеку, в служебной квартире на Пэлл-Мэлл, и Пруэн с надсадной серьезностью посоветовал, чтобы я немедленно связался с ним. Продолжая бормотать, он завел меня за дверь с надписью «Куратор». Но, нажав выключатель у дверей, он буквально подпрыгнул при виде того, что предстало его глазам, и могу поклясться, что он, как и я, впервые увидел это зрелище.

Хотя трупов тут больше не было, вне всякого сомнения, кто-то здесь похозяйничал. Комната была большой и уютной, богато устланной курдистанскими коврами. Тут стояло два письменных стола – один большой, красного дерева, в середине комнаты, а другой, делового вида, с пишущей машинкой на нем, размещался в углу, окруженный стеллажами с досье. Кресла были обтянуты красной кожей, а стены украшены резьбой по дереву в мавританском стиле, рядом с которой фотографии в рамках выглядели чем-то чужеродным. На столе красного дерева рядом с пепельницей, полной сигаретных окурков, лежала небольшая открытая книга.

Но главное, в помещении чувствовался сквозняк. В стене слева от входа была открыта дверь, которая вела в небольшой туалет. Открыто было и окно, располагавшееся высоко на стене, над умывальником. Я осмотрелся. На ковре перед столом красного дерева валялись осколки небольшого зеркала. Скромный половичок, на всякий случай прикрывавший ковер, был скомкан. Но это было еще не все.

Справа от дверей, через которые я вошел, в стену был встроен электрический лифт. Его двойные двери, каждая с небольшим застекленным окошком, были приоткрыты. Одно из окошек разбито, по всей видимости, изнутри. Осколки стекла лежали на ковре рядом с топориком и табличкой, висевшей с внешней стороны дверей, – «Неисправен». Я отметил, что на дверцах имелась металлическая щеколда, так что лифт можно было запереть как снаружи, так и изнутри. Похоже было, что кто-то, застряв в лифте, предпринял решительные усилия, чтобы выбраться из него.

Я распахнул дверцы. Сквозь вентиляционное отверстие высоко в лифтовой шахте просачивался свет, идущий из главного зала. Внутри лежал перевернутый деревянный ящик; больше ничего не было.

– Уверяю вас, что мне об этом ничего не известно, – растерянно сказал Пруэн. – Вечером меня тут не было. Лифт был неисправен всю неделю; никто не мог его починить, и видит бог, мне это тоже было не под силу. Старик жутко злился из-за неисправности, поскольку считал – кто-то специально вывел лифт из строя, что совершенная неправда. Лифт и так уже еле ходил, когда он им пользовался, и дважды чуть не обезглавил его; но когда он увидел этот беспорядок… уф!

– Старик? Вы имеете в виду мистера Уэйда? Кстати, как он выглядит?

Пруэн уставился на меня:

– Как выглядит? Он довольно симпатичный человек, мистер Уэйд, пусть даже невысок ростом. Вспыльчивый. Выдающийся шоумен. Ха! Носит большие седые усы; регулярно подстригает их. Да, и это важно, – два года провел в Персии, раскапывал дворец какого-то халифа, у него было разрешение от правительства, со всеми подписями и печатями. Да. И… – Он остановился, посмотрел на меня и помрачнел. – Зачем вам все это знать? Почему бы вам не позвонить? Вот он, телефон, на столе, прямо у вас под носом. Почему бы вам им не воспользоваться?

Мне не давала покоя смутная идея – а именно что покойником мог оказаться сам вспыльчивый мистер Уэйд, который приклеил себе пару фальшивых белых бакенбардов и решил побродить по своему собственному музею, но она сошла на нет, когда я услышал его описание, что он «маленького роста». Я позвонил на Уэйн-стрит, объяснил Хоскинсу ситуацию и приказал ему прислать сюда фотографа, дактилоскописта и судебного медика. Впав на короткое время в изумленное молчание, Хоскинс вознамерился торжественно сообщить мне о своем открытии:

– Сэр, этот парень Маннеринг…

– Прихвати его с собой. И никуда не отпускай, понял?

– Нет, сэр. То есть да, я прихвачу его! – прошептал Хоскинс. – Самое главное, я получил доказательство. Из кармана у него выпала записка, сэр. Она доказывает, что замышлялось убийство. Вы сами убедитесь. Убийство и заговор.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю