Текст книги "Убийство арабских ночей"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Глава 22
ЗАЧЕМ МИРИАМ УЭЙД ПОСЕЩАЛА ПОДВАЛ

Я знал, что это должен быть Маннеринг, поскольку никого иного тут быть не могло. Он вошел в гостиную с небрежным видом, крутя в пальцах мою визитную карточку; в его поведении чувствовалась неприкрытая неприязнь, почему я не мог сказать. Но я получил возможность внимательно рассмотреть его. Он был высок и широкоплеч, с узкой талией, которую, особо не подчеркивая, демонстрировал светло-серый костюм. Все в его одежде изобличало то, что Фелл назвал бы чертовски хорошим вкусом. Голова у него была откинута назад, но не очень заметно; смягчая суровое выражение его загорелого лица, на нем плавала презрительно-насмешливая улыбка; его черные волосы были гладко причесаны, а под «гнутыми бровями», о которых говорил Каррузерс – что бы он ни имел под этим в виду, – крылись выразительные глаза, которыми он смерил меня с головы до ног. От привычки к хвастовству и подавляемой возбудимости, о которых также упоминал Каррузерс, не осталось ни следа. Я бы не назвал его приятной личностью. Но в нем безусловно чувствовались сила и властность. Он вошел, расправив плечи, залитый светом из высокого окна, как нельзя лучше подходя к этой обстановке Возрождения, которая смахивала на поддельную, но возможно, была и подлинной.

Он улыбнулся.

– Мой дорогой сэр, – с наигранной любезностью сказал он, – вы хоть что-то знаете о работе полиции?

С его стороны это было не просто наглостью, а откровенной глупостью. Однако по-своему он был совершенно серьезен. В первый раз за этот день я испытал желание рассмеяться и чуть не расхохотался ему прямо в лицо. Заметив, как я сжал челюсти, он понял, с каким трудом я сдерживаюсь, что вызвало у него новый прилив злости.

– Что ж, – сказал я, – являясь суперинтендантом отдела уголовных расследований, думаю, что кое-что знаю, хотя предполагаю – это зависит от вашей точки зрения. Не тот ли вы молодой человек, который утверждает, что разрешил тайны тугов-душителей в Индии?

Он подошел к столу.

– Вы знакомы с местностью к северу от Хайдарабада? – вежливо осведомился он.

– Нет.

– А с верхней Джамной?

– Никогда не слышал о ней.

– Господи, и вы, значит, считаете, – он не скрывал своего презрения, – что при всем своем невежестве имеете право вести такие разговоры?

Какие бы возражения я ему ни выдвигал, сказать, что он не поставил меня в тупик, было бы ложью. Тем не менее, когда я решил отбросить личную неприязнь и перейти к делу, он продолжил:

– Я спрашиваю вас, мистер… – Он притворился, что рассматривает мою визитную карточку, и делал вид, что разобрать ее текст для него слишком сложно. – Итак, я спросил вас, знакомы ли вы с работой полиции. И вот по какой причине. Вы хотите увидеть мисс Уэйд. Если вы знакомы с законом, вы должны знать, что она не испытывает желания отвечать на вопросы и в любом случае может потребовать присутствия адвоката.

– Да, мне это известно. Поэтому я и хочу узнать, можем ли мы с ней увидеться.

– Видите ли, на этот вопрос я вам отвечу сам, ибо нынешним утром вы вели себя просто непозволительно. Вы завлекли к себе в кабинет трех человек и обрушили на них град вопросов, которые не имели права задавать; они же, проявив слабость, взялись отвечать на них. Боже милостивый! – Он насмешливо фыркнул. – Они не послушались моего совета. Я говорил им: раз уж собрались идти, возьмите с собой адвоката. Не знаю, какие вы им ставили маленькие глупые ловушки, какими угрозами запугивали. Но…

Портьера отлетела в сторону, и в комнату ворвалась Гарриет Кирктон. За ней неуклюже ввалился рослый молодой человек, чьи ярко-рыжие волосы позволили сразу же опознать его. Сэм Бакстер был в пижаме, неуклюже сидящей на нем, и в руке держал стакан виски с содовой. Из-под покрасневших век мрачно смотрели карие глаза; он с такой ненавистью рассматривал Маннеринга, что интенсивность этого чувства, казалось, удивляла его самого.

– Грег, не будь идиотом, – с неподдельным здравым смыслом сказала Гарриет. – Он наш друг. Он знает всю правду.

– Правду, – повторил Маннеринг; усмехнувшись, он трубно фыркнул. – Но видишь ли, я тоже знаю правду. Вот почему я и пытаюсь скрыть ее.

Бакстер возмущенно махнул рукой, в которой продолжал держать стакан, и запротестовал:

– Да бросьте вы! Она хочет его видеть! Так и так они встретятся. Эй, суперинтендант, я и сам хотел утром добраться до вас, да не сумел оправиться от похмелья. Можете спрашивать меня о чем хотите. Вы же знаете, я принц Абу… – при этих словах Маннеринг расплылся в широкой улыбке, – и может, пригожусь вам.

– Дело в том, – сказал я, – захочет ли мистер Маннеринг ответить на мои вопросы.

– Конечно нет, – бросил он.

– Почему же?

– Потому что не должен отвечать и не собираюсь этого делать, – с холодной улыбкой сообщил Маннеринг.

– Вы предпочтете отвечать мне или коронеру?

Он засмеялся:

– Старый вопрос, старая история – эти вечные полицейские угрозы! Мой дорогой мистер Хэдли, неужели вы думаете, что можете повесткой вызвать меня на допрос?

– Мой дорогой мистер Маннеринг, – в тон ему ответил я, потому что вся эта история уже начала действовать мне на нервы, – полиция может выписать повестку и архиепископу Кентерберийскому, если сочтет, что у него есть какая-то информация по этому делу. Особенно если полиция будет иметь основания считать, что его светлость врет.

Я было подумал, что эти слова будут для него равносильны прямому удару в челюсть, но они произвели лишь сомнительный эффект. Я в первый раз увидел, как он сводит брови воедино и глаза его начинают косить; но он был полон такого неподдельного и законченного презрения, что у него лишь перекосило рот, как на греческой маске, и он тускло ухмыльнулся.

– Это имеет ко мне отношение? – высокомерно поинтересовался он. – Старые номера. Что же до дела, то я не лгу. Я не утруждаюсь враньем, вот и все.

– Что же до дела, то я не утруждаюсь тем, чтобы водить вас за нос. У меня даже нет острой необходимости допрашивать вас, ибо вы уже дали кое-какие показания инспектору Каррузерсу и они зафиксированы. Меня интересует лишь одно: готовы ли вы подтвердить эти показания.

– Какие показания?

– Ах, какие? Значит, вы хотите ответить на вопросы?

– Вы же понимаете, что уловки у вас довольно жалкие. Если сам захочу, то отвечу, а не захочу, то, конечно, не буду отвечать.

– По крайней мере, честно. Даже виновный в преступлении не мог бы выразиться лучше, не так ли? Хорошо. В пятницу вечером вы сказали инспектору Каррузерсу, что явились на Принс-Регент-стрит в двадцать минут одиннадцатого. Дежурный заявил вам, что компания находится наверху, вы уломали его и поднялись сами.

Задавая вопрос, я не играл голосом, а просто читал по блокноту. В упор глядя на меня, он слегка вздернул плечо и промолчал.

– Напоминаю об этом, – объяснил я, – не для того, чтобы уличать вас во лжи, а чтобы выяснить, кто говорит правду: вы или все остальные. Сегодня утром у меня в кабинете мисс Кирктон рассказала, что, пока компания не вернулась из музея примерно после одиннадцати, мальчишка-дежурный не получал указаний говорить, что все наверху. До этого времени у него вообще не было приказа говорить что-либо; он знал лишь одно – все ушли. Итак: неужто вся рота, кроме вас, шагает не в ногу? Кстати, это же вы выразились подобным образом, мисс Кирктон, не так ли?

Девушка, сидевшая на стуле с высокой спинкой, смущенно отвела глаза.

– Не знаю, ее ли это слова, – пылко заметил Бакстер, – но это правда. Хочу сказать, что и я вспомнил! Мальчишка получил пару монет и указание говорить, что мы весь вечер были у себя наверху.

Смешки Маннеринга стали обретать монотонный характер, словно бесконечно прокручивалась одна и та же звуковая дорожка. Но они производили неприятное впечатление, которое явно беспокоило Гарриет.

– Это все, что у вас есть, друг мой? – насмешливо спросил он.

– Нет, не все. Например, в какое время вы отправились туда, и сколько было времени, когда вы там очутились?

Это его задело.

– Вот как? Значит, вы сомневаетесь, что я туда пошел? Весьма печально. Ибо, видите ли, именно так я и поступил.

Тут он твердо стоял на земле и знал это. Но он не скрывал, что считает весь мир сборищем идиотов.

– Я не сомневаюсь, что вы там были. Я всего лишь спрашиваю: во сколько? Во всяком случае, не в двадцать минут одиннадцатого. Дежурный утверждает, что не видел вас в это время. Инспектор Каррузерс говорил с ним не далее как полчаса назад.

Маннеринг, слегка поведя плечами, обошел вокруг стола и занял положение спиной к свету. Похоже, он собирался с мыслями. Он был настолько самоуверен, что, проходя мимо, демонстративно задел меня локтем.

– Очень умно с вашей стороны, сеньор инспектор, – сказал он. – Строго говоря, мальчишка в любом случае не мог меня увидеть, потому что я вошел с черного хода и поднялся по задней лестнице, так что меня никто не заметил. Волнует ли вас, почему я хотел остаться незамеченным и почему я хотел нанести визит в квартиру нашего милого мистера Холмса? Мой дорогой сэр, это вы узнаете в свое время, но узнаете не от меня, поскольку я хочу, чтобы вы помучились неизвестностью, – и посему отвечать не собираюсь. Ах да! Lahm elkhanzeer yuhfaz mudrlah iza mullih! Разрешите мне перевести вам эти слова, уважаемая балаболка, чтобы вы могли записать их в свой блокнот. Они гласят, что, если свинину просолить, она дольше сохраняется, каковой подход я вам и рекомендую. Кроме того, увидеться с мисс Уэйд вам не придется.

– Почему же? – спросил женский голос.

Я не заметил, как она вошла. Она остановилась, вцепившись руками в спинку стула, и наконец-то я смог рассмотреть Мириам Уэйд.

Как ее стоило оценивать – с рациональной точки зрения или с позиции здравого смысла?

Вне всяких сомнений, она прекрасно выглядела и, если не считать кругов под глазами, так и цвела здоровьем. Могу предположить, что бы о ней сказала миссис Хэдли, но моим соображениям тут не место. Я упомянул цветущее здоровье, ибо оно первым бросилось мне в глаза: она была в розовом платье или в чем-то вроде утреннего халатика, и, хотя розовый цвет мне никогда не нравился, он как нельзя лучше подходил ей, выразительно подчеркивая формы ее тела. Они невольно бросались в глаза, если вы понимаете, что я имею в виду. Каррузерс со мной согласится. По некотором размышлении я понял, почему на нее все обращают внимание – пусть даже она была не красавицей, не обладала идеальной фигурой и даже (да простит меня бог) не была особенно умна. Изменилась вся атмосфера помещения, когда она в нем появилась. Нет-нет, Фелл, я отнюдь не старый сатир и не склонен к поэтическим преувеличениям; я простой практичный человек, имеющий дело только с фактами. Она стояла, держась руками за спинку стула черного дерева, темноволосая и темноглазая девушка; и я уверен, что, если бы любая другая обитательница Лондона в час дня вышла в гостиную в неглиже, это вызвало бы всеобщий шок. Но в данном случае ты не испытывал ничего подобного, а лишь чувство вины из-за того, что ты видишь то, что предстало твоим глазам. Я ясно выражаюсь?

Она не столько сказала, сколько с раздражением фыркнула:

– Почему он не может увидеться со мной?

– Он хочет отправить тебя на виселицу, вот и все, – холодно бросил Маннеринг. – Если тебя это не волнует…

– Чушь! – звенящим контральто вскричала Мириам и махнула рукой. – А где тот другой полицейский, симпатичный? Виселица! Какая ерунда!

Маннеринг резко повернулся к ней.

– Я просто предупреждаю тебя, моя дорогая, – тем же холодным тоном сказал он, – если ты сделаешь то, от чего я тебя отговаривал… что ж, нам придется расстаться. И где ты раздобудешь другого мужа, когда вся эта история выплывет наружу?

Она побледнела, но не произнесла ни слова. Даже на сцене мне не приходилось видеть ту холодную сдержанность и властность, с которой вел себя Маннеринг; пусть он был маньяком, но держался с величием мраморной статуи. Он произнес эти слова, которые, будь они сказаны любым мужчиной любой женщине в присутствии кого-либо еще, вызвали бы громы и молнии, однако же он произнес их так, что никто не заговорил и не задал ему никаких вопросов. Повернувшись, он кивнул – я заметил искорку, блеснувшую в его взгляде, – и без слов вышел из комнаты.

В глазах Мириам Уэйд я увидел страх. Она нервно повела плечами, опустилась на стул и внезапно разразилась рыданиями.

Хм! Вспоминая эту сцену и описывая ее во всех подробностях, чтобы она стала понятна доктору Феллу, я понимаю, что, скорее всего, переступил границы, подобающие практичному человеку. Тем не менее так оно и было. Всех остальных я выставил из помещения, сказав, что хочу переговорить с Мириам с глазу на глаз. Задернул портьеры. Но как бы осторожно я себя ни вел, я чувствовал, что потерпел поражение.

Оправившись, Мириам устроилась рядом с одним из высоких окон на козетке черной тисненой кожи с медными шляпками гвоздей. Она склонилась вперед, легкий свет падал сбоку ей на лицо и горло, и розовый халатик туго облегал ее фигуру; наклонившись, она неотрывно смотрела на меня большими глазами. Она сидела в такой позе, что, не кривя душой, могу поклясться: любой суд присяжных, состоящий из женщин, тут же отправил бы ее на виселицу только из-за ее внешнего вида. Тем не менее я сел на почтительном отдалении и объяснил, кто я такой.

– Вы не должны позволять, – решительно заключил я, – чтобы он запугивал вас.

Наступило молчание. Пока я не мог понять выражения ее лица. Опустив голову, она рассматривала ковер.

– Он вовсе не запугивает меня. То есть… я ничего не понимаю. Я не могу разобраться в нем. Он… сегодня утром он назвал меня маленькой грязной шлюхой.

– Известно ли ему то, что и остальным из нас?

– Не знаю, – искренне ответила она и посмотрела на меня. – Я лично ему ничего не говорила и сомневаюсь, чтобы кто-то проболтался. Может, так оно и есть. Порой он мне нравится, а порой у меня от него мурашки по коже бегут. Я… – Она остановилась.

– Когда сегодня утром ко мне в офис явилась мисс Кирктон, она была очень обеспокоена и полна страхов из-за этой истории – вы понимаете, что я имею в виду, – что она станет известна обществу. Ваше мнение по этому поводу?

Снова она с загадочным выражением лица посмотрела на меня – один из тех откровенных взглядов, которые слегка смущают, хотя в них могут читаться усталость или даже юмор. Затем она склонила голову набок, словно раздумывая, и с той же неподдельной откровенностью стала рассказывать:

– Н-ну, говоря по правде… предположим, ничего не известно о ребенке, повторяю, только предположим – но это было бы ужасно, если бы все вышло наружу, хотя опять-таки, говоря по правде, я не так уж и перепугана. Не понимаю, почему Гарриет так расстроена. Конечно, если бы это оставалось в тайне, я бы ужасно боялась отца, но, поскольку он уже все знает, он ничего не может со мной поделать – а это основное, что может меня беспокоить. Что же до всего остального, то публикации и все такое… не понимаю, почему меня это должно волновать. Согласны? – Она широко открыла глаза, полные какого-то шального веселья, и улыбнулась. – Давайте будем откровенны друг с другом. Хорошо?

Ее предложение несколько ошеломило меня, но я этого не показал.

– В таком случае, – подхватил я, – нет никаких оснований, по которым вы должны скрывать от меня всю правду. Так ведь?

– Да не знаю! – вскричала она, стискивая кулачки.

– Что вы имеете в виду, говоря, что не знаете?

– То, что я и сказала, – с раздражением ответила она. – О чем вы хотите меня спрашивать?

– С самого начала! В пятницу вечером, примерно в восемнадцать минут одиннадцатого, вы с мисс Кирктон вышли из кураторской комнаты музея. И вы спустились в подвал – чтобы найти гвозди. Это верно?

– Да.

– И в подвале вы увидели Раймонда Пендерела. Это тоже верно, не так ли?

Она побледнела. Я пытался говорить спокойно и без нажима, словно все это и так уже известно, но перепугал ее до полусмерти.

– Да! Но я тут н-ни при чем! Да! Откуда вы это знаете?

– Минуту. Вы встретились по предварительной договоренности?

– По… о господи, нет! Нет! – Вскочив, она снова села, и было видно, что ее потрясение столь же искренно, как и ее слова. – Нет. Поверьте мне, я понятия не имела, что он вообще в Лондоне. Ни мой отец, ни я – никто из нас этого не знал. Я испытала самый ужасный шок в своей жизни. Я спустилась вниз, и тут он стоял под лампочкой; он отвесил мне поклон. В первую секунду я не разобрала, кто это такой, потому что черная борода, затемненные очки изменили его внешность, и он казался старше. Но он подошел ко мне, снял очки и сказал: «Добрый вечер, дорогая. Неужели ты меня не узнаешь?» – По ее телу прошла судорога. – А теперь он мертв.

– Продолжайте. Что случилось потом?

– Я спросила: «Как ты здесь очутился?» – имея в виду Лондон, а он ответил: «Я пришел еще до закрытия музея, дорогая, и как мышка проскользнул сюда, когда сторож отвернулся». Затем он сказал: «Как наш?..» – Она было запнулась, но дальше речь у нее полилась бурным потоком. – Вот это я и хотела спросить у вас, мистер Хэдли. Когда меня спрашивают, должна ли я говорить о ребенке? В этом-то и дело. Гарриет сказала, что, по вашим словам, в этом нет необходимости. Могу ли я просто отвечать, что он требовал денег – и все?

– Если хотите. Сказал ли он вам, что явился как актер из агентства?

– Нет! Он просто продолжал безостановочно говорить разные ужасные вещи. Он хотел получить деньги – десять тысяч фунтов. Я была в растерянности, не знала, что делать. Я сказала: «Тебе лучше уйти отсюда, потому что…» – Она снова остановилась на середине предложения.

– Потому что?..

– Потому что, – она явно оправилась от растерянности, которая только что ею владела, – я пригрозила, что сейчас позову остальных и его отсюда выкинут. Он засмеялся и сказал, что мне этого делать не стоит. А я думала только об одном: «О господи, если я сейчас не найду гвозди и не принесу их наверх, они сами спустятся». Я кинулась к большому верстаку, взяла гвозди и побежала к лестнице наверх, и все это время он ходил за мной по пятам, беспрерывно разглагольствуя. Он сопровождал меня до самой лестницы; никогда не забуду эту его черную бороду, цилиндр и его лицо, которое то и дело выглядывало у меня из-за плеча. Все это было как в дурном сне.

И тут я гаркнула на него, чтобы он уходил. «Немедленно убирайся отсюда! – крикнула я. – Как хочешь, но уходи. Если ты так уж должен увидеть меня, приходи, когда я буду одна. Только не здесь. Вон окно, – показала я, – и уходи через него». Я побежала вверх по лестнице. Я думала, что он кинется за мной, но этого не случилось. Поднявшись, я передала Ринки гвозди – он как раз вознамерился спускаться за ними, а затем несколько раз прошлась перед главной лестницей: вдруг он решит подняться. Он не появился, и мне захотелось куда-нибудь забиться и подумать. Вы понимаете, как я себя чувствовала. Так что я прошла в «Персидскую галерею». В ней было темно, и меня никто не видел. Я продолжала лихорадочно думать: «А вдруг он все же поднимется, о господи, вдруг он…» – Она снова спохватилась. – Впрочем, о чем я думала, это не важно. Главное, я решила, что лучше еще раз спущусь вниз и посмотрю, ушел ли он наконец. Так я снова оказалась внизу – подвал был конечно же пуст, хотя в нем продолжал гореть свет. Я почувствовала, как из окна тянет сквозняком. «Он только что исчез, – подумала я. – В нем было что-то странное. Ага! – вспомнила я. – Он же отрастил бакенбарды!»

Как вы понимаете, я все же была в страшном расстройстве, когда снова поднялась наверх. Миновав лестницу, я лицом к лицу столкнулась с человеком, который, как я решила, был актером из агентства. Как Гарриет вам рассказывала, я присоединилась к остальным…

Вся эта ситуация, какой бы растерзанной она ни казалась, как и должно, медленно, но неотвратимо шла к своему завершению, что я предполагал с самого начала. Я не мог справиться с тем чувством восторга, которое охватывает тебя, когда десятки бессмысленных кусочков сливаются в нечто цельное.

– И когда я увидела его мертвым в том экипаже и потом лежащим на полу перед ним… ну вот что я должна была подумать? – вопросила она. – Я попыталась позвонить Гарриет, спросить у нее, что делать или что говорить, потому что Гарриет умная, но…

– Еще минутку, мисс Уэйд. Мы забыли несколько подробностей, которые помогут нам разобраться… Ведь когда вы в первый раз спустились в погреб, то прихватили с собой кинжал и накладные усики, не так ли? Только, прошу вас, не надо отрицать. Мисс Кирктон сказала, что у вас не будет возражений против оглашения этого факта. Почему вы взяли с собой эти предметы?

Она продолжала, вытаращив глаза, смотреть на меня.

– Я хочу сказать… – Ей в голову пришла новая мысль, которая потрясла ее. – Я не убивала его! Боже милостивый, я этого не делала! Вы это имеете в виду? Это?

– Нет. Ни в коем случае. Успокойтесь. Может быть, я помогу вам найти ответ на вопрос, почему вы взяли их с собой вниз. Поскольку вы сами не смогли сразу же на него ответить, разрешите мне спросить: что вы там с ними сделали?

– Но я сама не знаю! Правда! Я не помню. Я начисто забыла о них и ничего не помнила! У меня не осталось ровно никаких воспоминаний, что с ними было после того, как я спустилась вниз. Я испытала такое потрясение, увидев его… Я вспомнила о них лишь много времени спустя и, хотя я думала, думала и думала, все не могла при…

– На самом деле, мисс Уэйд, вы их оставили в погребе, не так ли?

– Должно быть, – устало согласилась она, – потому что не припоминаю, были ли они при мне, когда я пошла наверх.

Я наклонился к ней:

– И наконец! На самом деле знал ли мистер Маннеринг с самого начала о том розыгрыше, который в тот вечер устраивали для него ваши друзья?

– Нет!

– Будьте любезны, подумайте еще раз. Не соответствует ли истине предположение, что вы ему заранее намекнули о розыгрыше, дабы он успел подготовиться и не попал в дурацкую ситуацию? Разве не правда, что вы хотели помочь ему сохранить лицо, ибо вы неоднократно гордились им? Разве не правда, что вплоть до вечера пятницы вы не знали и не могли знать о всех подробностях этого замысла? И, опасаясь, что появится нечто непредвиденное, вы попросили его встретить вас в погребе как раз перед началом этого действа, дабы вы могли посовещаться? Не так ли? Разве не для этой цели вы одолжили у Холмса ключ от задних ворот, которые всегда находятся на запоре? Разве вы не получили от него дубликат ключа, сделанного в мастерской Болтона на Арундел-стрит? Разве вы не объяснили Маннерингу, что он должен пройти сквозь задние ворота – и поговорить с вами через подвальное окно музея? Не поэтому ли вы так отчаянно стремились лично сбегать в погреб за гвоздями или курткой, чтобы вас никто не опередил?

Я передохнул.

– Не поэтому ли, спускаясь в подвал, вы увидели на ступеньках кинжал и решили рассмешить Маннеринга, показав ему оружие, которым его будут «убивать»? Не для этой ли цели вы прихватили его с собой? Не потому ли, подняв взгляд и увидев, что мисс Кирктон наблюдает за вами, вы сказали что-то вроде «отдам кинжал Сэму»; и чтобы она ни в чем не сомневалась, вы вместе с кинжалом прихватили с собой и усики? Разве вы не отнесли вниз и то и другое? Но вместо Маннеринга вы встретили Пендерела. Разве не правда, что, оставив внизу и то и другое, вы забыли о них? И наконец, исходя из деталей вашего с Маннерингом плана, не подлежит сомнению, что он, Грегори Маннеринг, должен был слышать из-за окна подвала каждое слово вашего с Пендерелом разговора. НЕ ТАК ЛИ?

После долгого молчания, в котором был слышен каждый шорох в доме, она, как маленькая девочка, закрыла лицо руками и заплакала.

– Да, – сказала она.

* * *

Через два дня после этого сенсационного, но бесплодного допроса, после того как в некоей квартире прошел обыск, и были найдены определенные доказательства и распутаны все узелки; через два дня, шаг за шагом проанализировав все обстоятельства преступления, которые я собираюсь изложить вам, – я обратился за ордером на арест Грегори Маннеринга по обвинению в убийстве.