Текст книги "Убийство арабских ночей"

Автор книги: Джон Диксон Карр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Удалось выяснить, что ключ, найденный Батлером в карете, был заказан Маннерингом в мастерской Болтона на Арундел-стрит; образцом послужил ключ, полученный у Мириам Уэйд.

Единственный отпечаток пальца, как я вам рассказывал, был стерт с зеркала в подвале Джеффри Уэйдом; мы нашли другой, но такой сомнительный, что экспертам пришлось с ним основательно повозиться. Тем не менее и его можно будет представить в суд. Наконец, и алиби Маннеринга разлетелось в куски. У нас есть показания двух дежурных из дома на Принс-Регент-стрит, утверждающих, что Маннеринг не только не появился в 10:40 в пятницу вечером, но и что его вообще тут вечером не было. Маннеринг, конечно, заявляет, что поднялся по черной лестнице, но доказать это не может. В любом случае попытка этого доказательства будет нам на руку, поскольку портье уверен, что задняя дверь весь вечер была на запоре. Но мы хотели бы уточнить время его визита, поскольку не подлежит сомнению, что его тут не было от 10:30 до 11:00 – самый важный для нашего расследования промежуток времени.

Выложив все эти доказательства на стол в кабинете сэра Герберта, я снова сел, предоставив право принимать решение генеральному прокурору и комиссару полиции. И забыть этот день я никак не могу из-за странного вмешательства, которое последовало в ту же минуту.

Выслушав мои объяснения, первым заговорил генеральный прокурор.

– Думаю, что сработает, – обычным для него брюзгливым тоном заметил он. – Я бы предпочел иметь побольше вещественных доказательств… чтобы уж окончательно их поджарить… но думаю, и эти сойдут. А?

Комиссар полиции хмыкнул.

– Жаль, черт побери, – сказал он, – что Джефф Уэйд стер тот отпечаток; он бы нам очень пригодился, но, конечно, сейчас уж ничего не поделаешь. Но я не сомневаюсь в виновности Маннеринга. А вы, Армстронг?

Сэр Герберт ничего не сказал. Я не собираюсь вытаскивать на свет божий старые споры или ссоры, особенно с начальником своего департамента; сделай я это, был бы полным идиотом. Но когда генеральный прокурор стал собирать свои бумаги, а мы – разминать сигары, в кабинет влетел бесценный Попкинс. Он был явно обеспокоен.

– Прошу прощения, джентльмены, – сказал он, – но там… – Он с явным усилием взял себя в руки. – Явился мистер Джеффри Уэйд с мистером Маннерингом, и они хотят вас видеть. Он утверждает, что у него есть неоспоримые доказательства невиновности мистера Маннеринга.

Глава 24
АЛИБИ

И снова я не в состоянии забыть ни эту сцену, ни выражения лиц участников нашего совещания. Наступал яркий июньский день, и прямые лучи солнца уже пробивались сквозь синеватый сигарный дым, который, несмотря на открытые окна, все же висел в комнате. Генеральный прокурор выразил неудовольствие задержкой, поскольку собирался на гольф.

Но времени что-то менять уже не было. С развязным видом – именно так: с развязным – появился сам старый Джефф. На нем был кричаще яркий сюртук и серый котелок; в петлице красовалась бутоньерка. Он был преисполнен бурного веселья, и его седые усы воинственно топорщились; в скрипучем голосе слышалась абсолютная самоуверенность. За ним вошел Маннеринг, элегантный, как кинозвезда. Подойдя к столу, Уэйд решительным жестом отодвинул все бумаги и уселся на край стола.

– Хороший денек, не правда ли? – добродушно сказал он. – На тот случай, если вы не знаете, я Джефф Уэйд. Тот самый Джефф Уэйд. Хотел бы немного поболтать с вами.

– В самом деле? – спросил комиссар полиции, вложив в эти несколько слов максимальное количество яда. – Ну и?..

Самоуверенный визитер зашелся радостным кашлем. Уткнув подбородок в узел галстука, он оглядел стол.

– Вы, никак, считаете, что состряпали дело против молодого Маннеринга? – осведомился он.

– То есть?

Этот морщинистый старый черт откровенно веселился. Запустив руку за отворот пиджака, он извлек оттуда бумажник. Из него он вытащил то, что я никогда в жизни не видел и даже не верил, что оно существует. Это был банкнот в пять тысяч фунтов, который он разложил на столе.

– Положите сюда шестипенсовик, – сказал он.

– Боже… милостивый, – пробормотал генеральный прокурор, не веря своим глазам. – Вы пытаетесь…

– Нет, джентльмены, – спокойно и исключительно вежливо вмешался Маннеринг. – Это не взятка. Мой будущий тесть так далеко не заходит; рискну сказать, что любого из вас можно было бы купить значительно дешевле. Будьте любезны шестипенсовик.

Никто не произнес ни слова, ибо в этой ситуации не было сил даже гневаться. Старый Уэйд склонился над столом и ткнул пальцем в банкнот.

– Значит, никто не хочет рискнуть шестью пенсами? – спросил он. – Никак, духу никому не хватает? Я хочу поставить эту бумажку против вашей монетки – дело против Маннеринга у вас не получится, а если даже и попробуете, то Большое жюри[18]18
  Большое жюри – в английской юриспруденции суд присяжных, который проводит предварительное рассмотрение дела, решая, достаточно ли убедительны доказательства для передачи его в суд.


[Закрыть] вас прокатит. Ну как?

– Джефф, – после паузы сказал сэр Герберт, – это заходит слишком далеко. В определенной мере я готов с тобой согласиться, но твой поступок – полная и законченная наглость, которая превышает все, что ты делал или склонен сделать. Так что убирайся – и незамедлительно.

– Минутку, – сказал глава полиции. – Почему вы так уверены, что нам не удастся выдвинуть обвинение?.. Эй, что там за шум?

Когда в кабинет влетел Попкинс, из-за двери раздался нестройный гул голосов.

– Предполагаю, что это компания мистера Уэйда, – с достоинством проинформировал он. – И их там довольно много.

– Свидетели, – спокойно сообщил мистер Уэйд. – Тринадцать голов. И они готовы доказать, что вечером в пятницу, 14 июня, от девяти до без четверти одиннадцать Маннеринг сидел вместе со мной в греко-персидском ресторане на Дин-стрит (сейчас он называется «Шатту из Сохо»). Явились два его владельца, мистеры Шатту и Агуинопопулос. Четыре официанта, гардеробщик и швейцар. И наконец, четыре независимых свидетеля, которые обедали в тот вечер…

– Всего двенадцать, – спокойно сказал комиссар полиции.

– О, есть и тринадцатый, – с многозначительной ухмылкой добавил старый Уэйд. – Он тоже пригодится. Только погодите. В Британии есть много хороших вещей. Например, британский суд присяжных. Имея такие показания, я берусь доказать, что рыба никогда не выпила и глотка воды. Вы это называете алиби. Сможете ли вы разрушить его? Рискнете ли? Свидетели все на месте. Вперед! Попробуйте представить дело в суд, и я опровергну обвинение, едва только судья сядет на свое место. Но вы никогда не дойдете до суда, потому что бьюсь об заклад на что угодно – Большое жюри отвергнет обвинение. Вот почему я и предупреждаю: вам лучше сразу же бросить эту затею, а не то всех вас сварят в котле с кипятком.

– Черт бы тебя побрал, – сказал сэр Герберт, – ты же купил этот ресто…

– Докажи, – в лицо ему ухмыльнулся старик. – Держись от этого дела подальше, Берт. Ты был мне полезен, и я не хочу тебе неприятностей.

– Предполагаю, позволительно осведомиться, – не моргнув глазом спросил генеральный прокурор, – прикупили ли вы что-нибудь еще вместе с рестораном?

– А вот вы и попробуйте осведомиться, – ответил Уэйд прокурору, укоризненно покачав головой, – и на руках у вас окажется такой потрясающий иск о клевете, которого вы и не видели. Ха! Хотя о чем речь? Тут есть человек, которого я уже поставил на место. – Он ткнул в меня пальцем. – И думаю, вы поняли, мистер суперинтендант Как-вас-там-зовут, что угрожать мне опасно для здоровья.

– Неужто? – сказал я. – Давайте-ка послушаем, что может сказать мистер Маннеринг. Итак, мистер Маннеринг, вы утверждаете, что в пятницу вечером, от девяти до без пятнадцати одиннадцать, вы были в ресторане?

Маннеринг кивнул. На лице у него было выражение серьезной вежливости и неколебимой уверенности. Он одарил нас приятной улыбкой:

– Да, был.

– Пусть даже вы признавались инспектору Каррузерсу, а потом и мне, что в двадцать минут одиннадцатого были на Принс-Регент-стрит?

– Прошу прощения, – все с той же серьезностью возразил Маннеринг. – Думаю, вы не совсем правильно поняли меня. Когда в пятницу вечером я разговаривал с инспектором Каррузерсом, вы конечно же понимаете – я был в таком неадекватном состоянии, что не мог отвечать за свои слова. Не уверен, что именно я тогда говорил, да и инспектор не может предъявить мои показания, поскольку я ничего не подписывал и не ставил инициалов. Строго говоря, я почти уверен, что говорил ему то же, что сообщил вам в понедельник: хотя не скрываю, что в пятницу вечером действительно был на Принс-Регент-стрит, я не уточнял, когда состоялся этот визит. Я заявил только, что поднялся по черной лестнице, но безоговорочно отказался дать вам дополнительную информацию. Э-э-э… вы будете это отрицать?

– Нет. Именно это вы мне и сказали.

Он великодушно поблагодарил меня, слегка склонив голову.

– Тем не менее, – громогласно и торжественно заявил он, – ныне я готов рассказать вам, что на самом деле происходило в пятницу вечером – лишь чтобы предотвратить свойственные вам глупые заблуждения. До сих пор я молчал, поскольку не хотел ставить в неудобное положение мистера Уэйда.

– Мне довелось встретить мистера Уэйда, когда он выходил со станции Ватерлоо со своими двумя… э-э-э, приятелями, владельцами ресторана. Было девять часов вечера, и я принял его приглашение отобедать. После этого, как и было обговорено, мы собирались направиться в музей; мистер Уэйд проинформировал, что послал телеграмму доктору Иллингуорду с просьбой встретить нас в половине одиннадцатого. К сожалению, мистер Уэйд столь увлекся разговором о Персии с мистером Шатту, что решил – будем откровенны, джентльмены – решил пропустить встречу с доктором Иллингуордом. Но он не хотел причинять огорчение уважаемому доктору. Поэтому он попросил меня отправиться в музей, где его должен ждать доктор Иллингуорд, и принести ему подобающие извинения. Было без четверти одиннадцать, когда я покинул ресторан. Один из его владельцев, мистер Агуинопопулос, держал свою машину в гараже позади Пэлл-Мэлл-Плейс; в тот момент он как раз направлялся домой и предложил подвезти меня. И по пути мне вдруг пришло в голову, что произошла ошибка. Как вы знаете, сначала мы собирались организовать встречу в музее в одиннадцать часов. Но мистер Уэйд, послав телеграмму доктору Иллингуорду, в которой сообщил об изменении времени встречи, забыл проинформировать всех остальных, что встреча все же состоится, хотя утром он отменил ее. Они не получили никакой телеграммы, так что музей может быть пуст. Попасть в него не мог ни я, ни доктор Иллингуорд, который, должно быть, ждет у входа. Тем не менее я помнил, что Мистер Холмс живет в районе Пэлл-Мэлл-Плейс. Я попросил мистера Агуинопопулоса подъехать к гаражам, где он обычно оставлял машину, с тыльной стороны, а я пойду искать мистера Холмса. Покинув машину, я пошел по Принс-Регент-стрит, и у задних дверей здания встретил мистера Джорджа Деннисона, управляющего домом, который давал кому-то указания…

В этот момент сэр Герберт Армстронг грохнул кулаком по столу.

– Да здравствует лжесвидетельство! – рявкнул он. – Джефф, этот дом, как и ресторан, принадлежит тебе! Пруэн рассказал Каррузерсу…

– Докажи, – холодно ответил Уэйд. – Я тебя предупреждаю, Берт: держись от этого дела подальше. Продолжайте, молодой человек.

Маннеринг снова обрел подчеркнутое хладнокровие.

– Да, конечно. Итак, мистер Деннисон – он и есть тринадцатый свидетель, о котором упоминал мистер Уэйд, – впустил меня и вместе со мной по черной лестнице поднялся к дверям квартиры мистера Холмса. В ней никого не было, но я увидел некоторые свидетельства, которые привели меня к убеждению, что компания тем не менее отправилась в музей. Было около одиннадцати часов. Я спустился вниз, поговорил с мистером Деннисоном и пешком направился в сторону музея. В нем стояла темнота. Все же я почувствовал, что все остальные находятся в здании, и стал громко стучать в двери. От этого занятия меня отвлек полисмен. Он неправильно истолковал мои действия, но я, естественно, не мог объяснить, что мистер Уэйд – прошу прощения, сэр, – некорректно поступил с уважаемым гостем доктором Иллингуордом, и послал меня извиниться перед ним.

Маннеринг снова улыбнулся, но брови его сошлись на переносице, и он смотрел с такой любезностью, что она была равносильна насмешке.

– Думаю, это все. Кстати… вы собираетесь меня арестовать?

– Эта формальность, – сказал комиссар полиции, с интересом глядя на него, – доставила бы мне большое удовольствие.

Старик наклонился вперед; лицо его сияло неподдельной радостью.

– И вы собираетесь это сделать? – спросил он. – Отлично! Итак – кто из вас, джентльмены, хочет заключить со мной пари?

И снова его идиотское хихиканье словно окатило нас холодной водой. Он позволил себе расхохотаться.

Через три недели Большое жюри отвергло представленное обвинение.

* * *

Итак, Фелл, я подошел почти к концу своего повествования. Теперь вы поймете заявление, которое я сделал в самом начале. Никто не собирался бить себя в грудь, проклиная несправедливость или глубоко сожалея о гибели Пендерела, хотя кое-кто из нас счел это убийство серьезным укором в адрес тех, кто воспользовался склонностью Мириам Уэйд к розыгрышам. Но в целом вся эта история стала для нас серьезным ударом, который нельзя было спускать. Вы понимаете, в каком мы оказались положении.

Мы не могли привлечь к суду ни Маннеринга за убийство, ни Уэйда за лжесвидетельство. Мы не сомневались, что рассказ о пребывании Маннеринга в ресторане был сознательным враньем от начала до конца. Мы были убеждены в этом – и, судя по вашему кивку, Фелл, вы тоже в этом не сомневаетесь. Тем не менее, все наши упорные старания не смогли опровергнуть показания единственного свидетеля. (Кстати, именно тогда Джефф выдвинул против нас обвинение – будто бы мы пользовались методами допроса третьей степени, включая избиение кусками резинового шланга. Это было асболютной неправдой, и первый раз в жизни мне жутко захотелось пустить в ход именно отрезок резинового шланга.) Имея под рукой целый полк адвокатов, заботившихся, чтобы он не оговорился, старик прозрачно намекнул газетчикам, что в основе обвинения лежит лишь наше злобное желание скрыть свою некомпетентность и заставить общество поверить, что такое дело вообще существует.

Что же мы могли предпринять? Маннеринг был практически выведен из дела, и мы не могли сделать поворот «все вдруг» и выдвинуть обвинение против девушки, пусть мы и не сомневались в ее сопричастности. Кто бы ни был виновен, все дело держалось на Маннеринге. Мы были связаны по рукам и по ногам – и старик это прекрасно понимал. Этот каркающий шарлатан, который никогда в жизни не признавал своих ошибок, просто перехитрил нас и обвел вокруг пальца. Даже сэр Герберт, его старый друг, был глубоко раздосадован.

Вот поэтому мы и потратили целую ночь на разговоры. Не то чтобы мы были озабочены желанием обязательно привлечь к суду убийцу Пендерела, хотя и он был живым и чувствующим человеческим существом. Но это старое исчадие ада открыто хвастается, что запросто может взять закон к ногтю, а это уже неприятно. Нам пришлось обратиться к вам как к последней надежде – пусть и без особой веры в успех. Ведь вы, как и мы все, не сомневаетесь, что Маннеринг совершил убийство, а Уэйд пошел на лжесвидетельство. Но каким образом их можно загнать в угол?

Все это происходило более трех месяцев назад, и не осталось почти ничего, что можно было бы прибавить к нашим выводам. Мы продолжали внимательно следить за всеми участниками этой истории и знали, чем они занимаются. И вот что может заинтересовать вас. Через месяц после того, как Большое жюри отказалось направить дело в суд и шум вокруг него стих, Мириам и Маннеринг расстались. Скорее всего, по обоюдному согласию. Маннеринг отправился в Китай – на этот раз достаточно богатым человеком. С помощью тайных источников мы выяснили, что старик пополнил его счет чеком ровно на двадцать тысяч фунтов. Это вам о чем-то говорит?

Что же до остальных, то, в общем, у них все по-старому. Мы разобрались с миссис Рейли, хотя необходимость помогать старику не доставила никакого удовольствия. В музее Уэйда народу теперь больше, чем у мадам Тюссо; Пруэн остался ночным сторожем, а Холмс – помощником куратора. Бакстеру пришлось оставить дипломатическую службу из-за слишком бурного поведения во время расследования, но их маленькая компания сдружилась еще больше. У Джерри, Батлера и Гарриет Кирктон все так же, как и было в момент нашего расставания. Иллингуорд… ну, Иллингуорд на какое-то время обрел героический ореол.

Что касается Мириам, могу сказать лишь, что видел ее месяц назад, и она довольно легко переносит некоторый остракизм общества. Откровенно говоря, сейчас у нее настали куда лучшие времена. Я встретил ее в баре, куда зашел арестовать одного мошенника, и она сидела на высоком стуле у стойки – выглядела она блистательно и была еще красивее, чем раньше. Я спросил ее о Маннеринге, и она сказала, что в последнее время ничего о нем не слышала. Уходя, я задал ей вопрос:

– Строго между нами – откровенно говоря, что вы на самом деле думаете о Маннеринге?

Она посмотрела в зеркало за стойкой бара и рассеянно улыбнулась.

– Я думаю, – сказала она, – что такая личность была описана в одной из пьес Шоу: «Как прекрасно! Как восхитительно! Как потрясающе! И какое бегство!» Кстати, если вы увидите того симпатичного молодого офицера полиции, скажите ему, что относительно вечера четверга все в порядке.

То есть мы закончили, как и начинали, Каррузерсом.

Эпилог

– Однако! – сказал Каррузерс. – Уже рассвело.

Окна в большом помещении, заставленном полками с книгами, посерели, и электрический свет, падавший на стол, казался тусклым и странным. Несмотря на то что камин постоянно подтапливали, пламя сошло почти на нет, и теперь в большом каменном зеве камина лежала лишь груда янтарно тлеющих поленьев. От застоявшегося дыма резало глаза вымотанных и утомленных участников ночного сборища, которые, потягиваясь, не без легкого удивления встретили наступивший рассвет. В комнате тянуло холодком. Помощник комиссара открыл глаза.

– Дурацкий номер, – проворчал сэр Герберт Армстронг, которому с утра всегда была свойственна ворчливость. – Просидеть всю ночь. Ба! – Порывшись в кармане, он стал рассеянно просматривать карманный календарь. – Воскресенье, 17-го. Восход солнца в шесть двадцать утра. За эту ночь мы выслушали столько ахинеи, что вам стоит узнать кое-что еще. Могу сообщить вам, что страховая компания Митчелла завтра пойдет ко дну. Кто-нибудь из вас, лентяев, собирается пойти в церковь? Каррузерс, вам должно быть стыдно. «Если вы увидите этого симпатичного молодого офицера полиции…»

– Прошу прощения, сэр, – с подозрительным смирением ответил Каррузерс. – Я лично ничего не говорил. Это все суперинтендант…

Только Хэдли, который раскуривал остывшую трубку, выглядел свежим и подтянутым.

– Я упомянул об этом только для того, – с той же подозрительной серьезностью объяснил он, – чтобы закруглить повествование. И теперь, когда мы потратили ночь, снова вспоминая все факты, что скажет наш оракул? Что в конечном итоге думает Фелл об этой ист… черт побери, да он спит! ФЕЛЛ!

Доктор Фелл, которому досталось самое большое, самое удобное и самое старое кожаное кресло, полулежал в нем; очки сползли на кончик носа, и руками он прикрывал лицо. Между пальцев появился глаз, который возмущенно посмотрел на присутствующих.

– Я не сплю, – с достоинством возразил доктор Фелл. – Ваши слова удивляют и обижают меня. Фу! – Он перевел дыхание, с силой растирая виски. В эту минуту он напоминал не столько грузного Санта-Клауса, сколько пожилого и усталого человека. – Я всего лишь спрашиваю себя, – откашлявшись, продолжил доктор, – в который уже раз в конце каждой истории я задаю себе один и тот же вопрос: что есть истина? Время, как и Пилат, умывающий руки, не может дать на него ответа. Хм-м… Впрочем, не важно. Вот что вам, ребята, нужно в этот утренний час – горячий крепкий черный чай, сдобренный порцией бренди. Подождите минутку.

Он поднялся во весь рост, перевел дыхание и, опираясь на тросточку, направился к камину. За грудой фолиантов на маленьком столике располагалась газовая горелка. Доктор Фелл взял чайник и потряс его, дабы убедиться в наличии в нем воды. Он зажег горелку, из отверстий которой с легким шипением появилось ярко-желтое и синеватое пламя – теперь только оно освещало сумрак комнаты. На мгновение доктор Фелл застыл над огнем, напоминая алхимика из средневековой легенды. Свет выхватил из темноты его несколько подбородков, копну седеющих волос, разбойничьи усы и выпуклые совиные линзы очков на черной ленточке.

Он потряс головой.

– Во-первых, Хэдли, – задумчиво пробурчал он, – я хочу поблагодарить вас за блистательно проведенную работу. Вы шли от пункта к пункту столь же неуклонно и убедительно, как рисовальщик тянет линию от точки к точке, в результате чего появляется законченный рисунок.

– Не стоит обращать внимания, – не без подозрения ответил Хэдли. – Вопрос в том, согласны ли вы. Считаете ли вы мои выводы правильными?

Доктор Фелл кивнул.

– Да, – сказал он, – да, я думаю, что в определенном смысле они правильны.

Сэр Герберт Армстронг отбросил дневник и решительно выпрямился.

– В определенном смысле? – рявкнул он. – Вот уже чего не надо в этой истории – еще одного адвоката! Этого я не вынесу. Ну и дела! Мы нашли коробочку с сюрпризом, украшенную загадочными фигурами. Открываем ее – а там другая коробочка с сюрпризом. Открываем и ее, а тут фокусник стреляет из ружья и наконец вылетает голубок. Надеюсь, в ней больше ничего нету?

– Минутку, сэр, – верный своей обычной педантичности, сказал Хэдли. – Фелл, мы готовы вас выслушать. Но только никаких сногсшибательных шуточек в такое время! Так что вы имеете в виду?

Жест, которым доктор пожал плечами, напоминал неторопливое перемещение земных пластов. Он сел на массивный стул рядом с горелкой и достал трубку. Какое-то время он, прищурившись, рассматривал ее; ничто не нарушало тишины, кроме тихого сопения чайника на огне. Затем он резко бросил:

– Исходя из моего скромного разумения, джентльмены, вам бы никогда не удалось обвинить Грегори Маннеринга в убийстве, а Джеффри Уэйда – в лжесвидетельстве. Но если это вас хоть как-то утешит, я уверен, что знаю способ, которым можно вселить страх божий в этого зловредного старика и выиграть партию – похоже, это главное, чего вы хотите добиться. Но, учитывая продуманность его действий…

Он снова растер руками виски.

– Да, Хэдли, поработали вы отлично. Есть прекрасное старое английское выражение, описывающее меня, и в буквальном смысле слова оно говорит о легкомысленном человеке, раскидывающемся по сторонам. Старая мудрость действительно предписывает ничего не упускать из виду. Я как тот косоглазый охотник, который палит во все стороны, никого не оставляя в игре. Как тот человек из старого анекдота, который старательно ищет на Пикадилли шиллинг, потерянный на Риджент-стрит, потому что на Пикадилли светлее. Однако часто есть большой смысл в поисках ответов в том месте, где, как ты знаешь, их быть не может. Ты обращаешь внимание на предметы, которых в ином случае ты бы не заметил.

Вы, джентльмены, поставили перед собой проблему и четко определили ее. Действовали вы великолепно; но вы дали исчерпывающий ответ на вашу проблему, не зная даже, из чего она состоит. Думаю, что одну часть ее вы так и не увидели: разрешите мне назвать ее загадкой Ненужного Алиби. Полагаю, вы не сомневаетесь, что алиби Маннеринга насквозь фальшивое. Джефф Уэйд, имея обширные возможности выступать в роли графа Монте-Кристо, угрозами или подкупом привлек на свою сторону тринадцать свидетелей, которые и выдали безукоризненную сказку. Двенадцать из них, признаться, были необходимы; так сказать, их россказни в самом деле были нужны, хотя можно было бы ограничиться и меньшим количеством свидетелей. Но вот тринадцатый явно был лишним. Его лжесвидетельство не так уж бросалось в глаза; человек вроде бы со стороны, необходимый, чтобы подкрепить те лживые показания, которые могли доставить Джеффри немалые хлопоты.

А теперь разрешите мне изложить то, в чем я убежден. Я считаю, что реконструкция преступления, проведенная Хэдли, совершенно правильна – если не считать одной маленькой и, может, несущественной детали. Заключается она в том, что на самом деле Грегори не убивал Пендерела. Для меня совершенно ясно, что убийцей был молодой Джерри Уэйд. Но сомневаюсь, что вам когда-либо удастся раздобыть уличающие его доказательства.

– Боюсь, что я изумил вас, – продолжил доктор Фелл после долгого молчания, нарушенного только выразительным ругательством Хэдли. Доктор, сидевший в утреннем полумраке рядом с горелкой, отсветы которой падали ему на лицо, задумчиво вздохнул и склонил голову. – Я объясню вам свою точку зрения. Позвольте лишь излагать ее не в порядке последовательности событий. Я предпочитаю обратиться к концу этой истории, чтобы выделить кое-какие моменты. Кроме того, я хотел бы начать с аналогии.

Давайте предположим, что присутствующий здесь Каррузерс обвинен в убийстве своей бабушки в Айлингтоне, которое произошло между одиннадцатью часами вечера и полуночью. Вы, Хэдли, сэр Герберт и я общими усилиями обеспечиваем ему на это время ложное алиби. Мы привлекаем управляющего отеля в Дорчестере (этот негодяй у нас на содержании) и его коллегу; привлекаем семерых служащих и трех якобы случайных людей (на самом деле они тоже работают у нас по найму), которых назовем Д. Ллойд-Джордж, С. Болдуин и Н. Чемберлен, – все они обедали в том же месте. Все под присягой покажут, что от одиннадцати до двенадцати Каррузерс сидел в обеденном зале и покинул его только к полуночи.

Это его полностью обеляет. Никого не волнует, куда он делся после двенадцати, ибо после этого времени он никак не мог убить свою бабушку; и кроме того, чтобы в полночь добраться от Парк-Лейн до Айлингтона, ему потребовалось бы столько времени, что только один этот факт обеспечивает ему алиби. Так что нам не надо идти на существенный риск, подкупая еще одного свидетеля, который вспомнит, что Каррузерс зашел в холл отеля «Савой» в четверть первого и поболтал с управляющим. Это превышает все требования к самому безукоризненному алиби. И если мы уж пойдем на это, то лишь в силу очень серьезной причины.

Таковая и была крайне необходима Маннерингу в этом деле. Джефф утверждал, что Маннеринг не покидал греко-персидский ресторан до четверти одиннадцатого – именно в это время ряженые появились в музее Уэйда. Более чем достаточно. Зачем надо было создавать столь сложную конструкцию, в соответствии с которой Агуинопопулос должен был отвезти Маннеринга на Принс-Регент-стрит, где тот якобы встретился с управляющим домом, после чего поднялся по черной лестнице? Ответ не заставляет себя ждать: жизненно необходимо было подкрепить заявление Маннеринга, что в тот вечер он навестил квартиру Холмса.

Спрашивается, почему в этом была такая необходимость? Вы, друзья, как сказал Хэдли, пропустили мимо ушей простой факт: если он и был там, то никак не мог оказаться у дверей квартиры в двадцать минут одиннадцатого. Вы даже не попытались надавить на него в этом пункте; вы, Хэдли, разговаривая с ним в доме Уэйда, упустили это из виду. Тем не менее вам должно быть ясно – старания Маннеринга убедить вас, что он в самом деле в то или иное время посещал квартиру, были для него исключительно важны.

Если и есть черточка, которая удивляет нас в его поведении, то это неутомимая и фанатичная зацикленность именно на этой подробности: он действительно нанес визит в этот дом. Он настойчиво тычет ее вам в лицо, даже когда вы в ней не сомневаетесь – начиная с первого разговора с Каррузерсом и вплоть до предъявления своих свидетелей в кабинете сэра Герберта. Естественно, он хочет, чтобы его история была подтверждена во всех подробностях, но похоже, им владеет какая-то странная мономания: он все время возвращается к детали, не имеющей никакого отношения к преступлению. Но, если верить его показаниям, какого черта ему было нужно на Прннс-Регент-стрит? Он поднялся наверх, увидел, что дверь в квартиру Холмса открыта, зашел и обнаружил в камине сложенное письмо; неоконченное, оно было написано Джерри Уэйдом…

В этом, джентльмены, и кроется его секрет. Он вынул из камина записку (как он говорит), которую явно кто-то обронил. Он вспомнил о ней, лишь когда она выпала из его кармана в полицейском участке, и он должен был найти ей объяснение. Итак, мы знаем, что Маннеринг лгун; мы знаем, что он вообще не был на Принс-Регент-стрит. Но где же, в таком случае, он обзавелся этой запиской, и почему ему надо было так настойчиво утверждать, что она была найдена именно в квартире Холмса? Когда мы убедились, что записка с одной стороны испачкана угольной пылью, мы поняли, что он должен был ее подобрать на месте преступления. Ибо в том, что касается следов угля, Маннеринг совершил ужасную ошибку, сказав, что нашел ее в камине Холмса, который растапливается углем. Каррузерс посетил эту квартиру и побывал в обеих комнатах – там вообще нет настоящего камина ни на дровах, ни на угле. Вам, друзья, стоит знать, что в этих служебных квартирах стоят только электрические камины, позорящие нашу цивилизацию.

Боюсь, что было уделено недостаточно внимания и этой маленькой записке: «Дорогой Г. Здесь должен быть труп – и труп настоящий…» – просто потому, что, как выяснилось, вся затея была просто розыгрышем. Факт получил объяснение и был забыт. Но не он был самым важным в сплетении событий. Не содержание записки представлялось самым важным, а ее местонахождение. Не так уж существенно, что Джерри Уэйд написал ее студенту-медику, осведомляясь о наличии трупа. Куда важнее другое: был ли этот клочок бумаги брошен в угольный камин в квартире Холмса, которого там не существует, – или же рядом с трупом в подвале музея Уэйда. Этот факт многое объясняет. Это объясняет, почему Джефф Уэйд так старался выгородить Маннеринга. На самом деле он спасал своего сына. Думаю, это объясняет и скромную сумму в двадцать тысяч фунтов, которая обеспечит Маннерингу интересные и волнующие приключения на Востоке.

Со свойственным мне упрямством, как его характеризует Хэдли, я сначала поведал вам завершение истории. Тем не менее, прослеживая развитие ситуации, я пришел к пониманию, что Пендерела должен был убить Джерри Уэйд…

Вы упоминали несколько человек, которые явно подпадали под подозрение. Вы считали, что поскольку Мириам Уэйд безоговорочно была единственной, которая спускалась в погреб, куда из зала можно было попасть только через дверь, то убийцей должна быть только Мириам или кто-то другой, проникший в подвал через окно. Между тем сложность в том, что попасть в подвал можно было и другим путем. Существовал большой старый лифт. В силу моей нелюбви к лестницам я могу только приветствовать его наличие, тем более что, как мне кажется по ходу повествования, он все время попадается на глаза. Куда ни ткнешься в этом деле, вечно натыкаешься на лифт. Он прямо звенит и дребезжит в памяти. И заметьте: первое, что мы о нем услышали, – лифт не работает.