Текст книги "Сэр Майкл и сэр Джордж"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

6

На следующее утро, в перерыве, Тим Кемп забрел в кабинет Никола Пемброук.

– Тим, миленький! – сразу воскликнула она. – Уходите, прошу вас! Вы меня размагнитите. А я должна, понимаете, должна сосредоточиться. Из-за музыки вчера пострадал бедный сэр Джи, и теперь я должна как-то, каким-то чудом вытащить его из этой каши…

– Чепуха, милая моя! – Тим сел и взглянул на нее поверх булькающей трубки. – А кроме того, у меня есть новости. Прямо из Комси.

Она перестала делать то, чего она все равно не делала.

– А как вы узнали, что там происходит?

– Вы забыли, что я и там подвизался…

– Миленький, как же я могла забыть? Но вы отлично знаете, что они вас там не выносят. Каким же образом…

– Меня не выносили только заведующие отделами, – сказал Тим кротко. Он удивительно умел перебивать других, не повышая голоса. – А среди низших служащих я был очень популярен. Более того – у меня в секретариате Комси работает Пятая колонна. Мой главный агент – я ее так называю для романтичности – звонит мне сюда и называет меня дядя Уолтер. Обычно еще до одиннадцати я получаю все сведения, но, разумеется, иногда мне их приходится расшифровывать самому.

– Какой же вы гадкий, гадкий человек, Тим! Не знаю, за что я вас так люблю. А может, и знаю? Так какие же у вас новости?

– Сэр Майкл еще больше расстроился, чем сэр Джордж, милая моя. Гордости в нем больше, вот почему. Мечет гром и молнии все утро. Многие там думают, что у их директора нынче особо скверное похмелье.

– Не понимаю, как она может рассказывать вам все это по телефону?

– А у нас простой код. Все, что она рассказывает дядюшке Уолтеру про свою собачонку, Майстру, относится к сэру Майклу Стратеррику.

Никола посмотрела на него недоверчиво.

– Не могу понять, когда вы врете, Тим, а когда нет. Только не говорите, что в этом участвует та девочка, которую вы им подсунули, эта Шерли Эссекс.

– Конечно нет. Куда ей! Я ее туда направил с совершенно другой целью. Нет, милая моя Никола, я только хотел вас утешить, что здесь у нас все благополучно – серенькое облачко по сравнению с их черной тучей. Так что перестаньте притворяться расстроенной.

– Все это прекрасно, но нам необходимо сделать что-нибудь в угоду старику Маунтгаррету Кемдену. Помочь, что ли, симфоническому обществу состряпать какой-нибудь музыкальный фестиваль в его честь – нет, упаси Бог!

Она стала деловито перебирать бумаги на столе, хотя ей следовало бы помнить, что такого старого лиса, как Тим, этим не проймешь.

– Тут появился некто Динерк, он переложил многие органные произведения Баха для полного оркестра – знаете, вроде Стоковского, бррр!

– Нет, милая женщина, тут я против вас. Мне это по душе.

– Тим, неправда! Такая вульгарность.

– Я люблю вульгарность в музыке, – сказал Тим, – а современный оркестр так упоительно шумит!

– Но так коверкать Баха! Попробуйте об этом сказать моему бедному Артуру – он просто задрожит и застонет, затрепещет.

Но на Тима это не произвело никакого впечатления. Артур был вечно хворый муж Никола, и, по глубокому убеждению Тима, конечно скрытому от Никола, этот Артур сам себе надрожал и настонал всякие немощи, которые завоевали ему незыблемую преданность Никола. Но как знать, вдруг у нее есть тайный любовник, какой-нибудь хамоватый скрипач родом из Бухареста или Одессы, который теперь летает сюда из Нью-Йорка или Лос-Анджелеса.

– Пусть ваш Артур думает, что угодно, а я люблю, когда Баха малость подперчивают.

– А я утверждаю, что вы, наверно, сто лет не были ни на одном концерте, старый вы обманщик!

– И не был, ваша правда. Но надо мной живут две девочки, и у них чудесный проигрыватель, вот они иногда и приглашают меня послушать. Не знаю, чем они зарабатывают на жизнь, – задумчиво продолжал Тим, – но иногда мне кажется, что они подрабатывают по вызовам…

– Тим, я вам не верю!

– А почему? В моем квартале живет всякий сброд вроде меня – чудесный квартал. Все мы там малость не в себе. Подо мной, в подвале, живет человек, который пишет грандиозную книгу, – доказывает, что мы превращаемся в машины. Я его мало вижу, он по вечерам уходит мыть посуду в каком-то большом отеле.

– Я вас уже не слушаю, – сказала Никола, – у меня груда работы, не то что у вас. Уходите, Тим, прошу вас, уходите!

В коридоре он наткнулся на Джералда Спенсера, и тот затащил его в отдел изобразительных искусств и минут пять не закрывал рта. Помощница Спенсера, мисс Уитгифт, маленькая толстушка в огромных очках на остром носу, походила на сердитую сову. При такой совиной наружности, да еще рядом с длинноносым и длинношеим Спенсером, измученно кривящим губы, она, да и он, напоминали Тиму Кемпу персонажей Иеронима Босха.

– Но вы со мной согласны, Кемп? Вы должны согласиться!

– Право, не знаю.

От удивления Спенсер вытянулся чуть ли не на фут.

– Как это вы не знаете? Но вы должны знать. Ведь я вам все объяснил.

– А я не слушал.

Персонажи босховского ада переглянулись.

– Ну, знаете ли… – начала мисс Уитгифт, но недоговорила. – Я, пожалуй, побегу, Джералд. – И она исчезла, как сердитая заводная игрушка.

– Кто ее заводит?

– Ну, знаете, Кемп, это уж слишком. Я бы не стал с вами говорить, но на заседании вы заявили, что были когда-то знакомы с Недом Грином.

– Да, сто лет назад. А разве вы говорили о Неде?

Спенсер стал вращать головой. Это было страшно.

– Да, я возражал против вашего тона, когда вы на заседании сказали, что сэру Джорджу лучше не встречаться с Грином по поводу выставки. Разумеется, я с восторгом взял бы это на себя – да, в сущности, именно я подал мысль организовать выставку Грина. Я и надеялся сам с ним побеседовать, но вполне понятно, что генеральный секретарь Дискуса имел бы гораздо больше весу.

Он говорил и говорил, а Тим вынул мундштук из трубки и стал его продувать. Спенсер прервал свою официальную трескотню и запротестовал:

– Послушайте, Кемп, не надо. Смотрите, какую вы развели грязь, какую вонь.

– Простите. Так вот, Нед Грин… – сказал Тим раздумчиво. – Если он не изменился в корне – а люди так не меняются, – то он с нашим сэром Джорджем никак не споется. Что я и пытался объяснить на заседании.

– Значит, по-вашему, я был бы…

– Еще хуже. Вы станете разговаривать о живописи. А Нед Грин о живописи никогда не говорит, разве что с другим художником, чья работа ему нравится. Он перекричит вас за две минуты, а потом велит убираться к черту в зубы.

Спенсер прикрыл глаза.

– A-а, он из таких? Но сэр Джордж и не станет говорить с ним о живописи. Вам, Кемп, это должно быть известно.

– Да, известно.

– Зачем же настраивать сэра Джорджа против него?

– Когда Нед не пишет, он интересуется исключительно выпивкой, женщинами, вообще гуляет вовсю. Наверно, он назначит свидание нашему милейшему сэру Джорджу в полночь в каком-нибудь подвальчике в Сохо.

В широко открытых глазах Спенсера появилось подозрительное выражение.

– Не хотите ли вы намекнуть, что лучше всего с ним поговорить вам самому? А, Кемп?

– Конечно нет. Меня и силой не заставишь. Попробуйте послать одну из наших дам, пособлазнительнее – Никола Пемброук или Джун Уолсингем…

– Ни миссис Пемброук, ни мисс Уолсингем никакого отношения к изобразительным искусствам не имеют…

– Не по служебной линии, конечно, но имеют. Только не посылайте вашу мисс Уитгифт…

– Не буду пока ничего менять, – сказал Спенсер. – Сэр Джордж желает лично встретиться с Грином. Я составлю план выставки, увижусь с Баро, попрошу его дать знать, когда Грин явится и где его можно найти, и на этом остановлюсь. А что будет дальше, – вдруг взвизгнул он и весь затрясся, – мне абсолютно все равно!

После ленча – сандвича с ветчиной и четырех больших рюмок джина – Тим провел целый час в закутке, который ему отвели, вычистил три трубки и стал рисовать какие-то странные лица – на некоторые было просто жутко смотреть. Но тут позвонила Джоан Дрейтон – Кемпа вызывал к себе сэр Джордж.

Тим остановился около Джоан перед кабинетом генерального секретаря.

– Ну, как Уолли? – спросил он, понижая голос.

– Ах, Тим, милый, все это так ужасно! – зашептала она. – Бедняжка Уолли, он никак не может решить, взяться ли ему за роль в новой телевизионной серии. Хотят, чтоб он играл бармена. А в этой серии все герои без конца ходят в бар. И Уолли боится, что, если серия затянется, он так и останется для всех навеки этим типажем, барменом. Что вы скажете, Тим?

– По-моему, ему надо рискнуть, Джоан.

– Вот и я так считаю, ради него же, не ради меня. Ведь как только ему начнут платить пятьдесят фунтов в неделю, так он сразу сочтет себя обязанным вернуться к этой женщине, к своим детям – да вы же знаете…

– Знаю, знаю. Но ведь серия может кончиться или герои перестанут ходить к Уолли в бар – и тогда он вернется к вам. И уж тут он не посмеет сказать, что вы стояли у него на пути, Джоан.

– Позвоню-ка я ему, пока вы будете у сэра Джорджа, – прошептала она. – Побудьте там хоть десять минут, Тим, миленький.

Сэр Джордж опять напустил на себя меланхолический вид римского императора времен упадка, задумавшегося над потерей своих легионов.

– Кемп, речь идет о плане Бодли-Кобем. Надеюсь, вы помните, что дали согласие взять это дело у Нейла Джонсона, а он обещал передать вам все материалы?

Тим кивнул и улыбнулся, вид у него стал деловитый, решительный, вся сонливость исчезла: видно, он всегда старался быть таким, каким сэр Джордж и не ожидал его видеть.

– Да, они у меня. Я все прочел. Можно сказать, не отрываясь. С огромным удовольствием. Очень хочу познакомиться с этой женщиной.

Сэр Джордж уставился на него.

– Вы меня удивляете, Кемп. Кстати, мы получили извещение, что до среды на будущей неделе ее видеть нельзя.

– Что ж, значит, съезжу к ней в среду. И если можно с самого утра, – сказал Тим, потирая руки.

– Разве Джонсон вам не рассказал про нее?

– Как же. Она – старая ведьма. Говорит без умолку. Обычно полупьяная. Нейл от нее в ужасе.

– Ну?

– Ну, а я в ужас не приду. У меня таких знакомых много. Главное, надо пить с ними вместе. Если и вы не напьетесь, как она, так никакого общения не получится.

– Допустим. Но не можете же вы начать пить с ней с утра.

– Еще как могу! Даже могу начать с вечера. Не с ней, а независимо от нее.

Сэр Джордж подозрительно посмотрел на него.

– Не забывайте, что вы там будете представлять Дискус.

Тим поднял руку: два пальца казались обуглившимися от вечной трубки.

– Я – служащий Дискуса и выполняю поручение Дискуса. Этого я не забуду, генеральный секретарь…

Как видно, на этой высокой ноте он и хотел закончить разговор, но вдруг вспомнил, что Джоан нужно дать еще время на телефонный разговор.

– Более того, – сказал он, – я знаю то, что вам, возможно, неизвестно. – Он сделал паузу и ради пущего драматизма, и ради выигрыша времени. – То, из-за чего мое посещение может стать срочно необходимым. – Опять пауза.

– Ну говорите, говорите же, в чем дело?

– Комси тоже взялся за эту леди, как ее…

– Не верю. Она настаивала на переговорах с нами.

– А теперь она прощупывает Комси.

– Откуда же вам это известно?

Тим объяснил, какая у него агентура в Комси.

Сэр Джордж пришел в ужас.

– Слушайте, Кемп, этого я не потерплю. Это просто-напросто нечестная игра. – Он ждал протеста, но Тим молчал. – Да и, кроме того, мне не верится, что эти девицы могут что-либо знать.

– Они все знают, – сказал Тим.

– Ерунда! Я говорю не об ответственных людях, таких, как миссис Дрейтон, я про обычных секретарш.

– Все знают.

У сэра Джорджа лицо налилось кровью, а с таким лицом он всегда начинал кричать.

– Кто это вам сказал?

– Это я вам говорю. Все знают.

– Что вы заладили одно и то же. Это действует на нервы. Неужели вы хотите меня уверить, что и наши девицы не только знают, что у нас происходит, но, может быть, звонят какому-нибудь субъекту из Комси…

– Ну, нет. Нет, нет и нет. Начать с того, что в Комси такого субъекта нет. Конечно, сам Майкл Стратеррик слушал бы любого без угрызений совести, но он слишком много мнит о себе, чтобы опускаться до такого уровня. А кроме того, если девицы даже все знают, им это неинтересно.

Сэр Джордж снова пришел в ужас.

– То есть как это неинтересно! Им должно быть интересно. Здравый смысл этого требует.

– А у них его нет. Я хочу сказать – нет здравого смысла. Я просто сохранил с ними дружбу – ведь я служил в Комси. А другу они расскажут все, что, по их мнению, ему интересно.

– Но где же их лояльность по отношению к Комси?

– Нигде. Им интересны люди, а не учреждение. И здесь, конечно, то же самое.

– Я всегда гордился лояльностью своих сотрудников, – напыщенно заговорил сэр Джордж.

– Разумеется, – сказал Тим выжидательно.

– Некоторые люди умеют вызывать лояльное отношение, другие – нет. Например, я удивился бы, если бы к Стратеррику так относились. Настолько он самовлюблен, эгоистичен, нервозен.

– Да, безусловно.

– А разумное руководство требует других качеств характера.

– Несомненно, несомненно.

Сэр Джордж переждал минуту-другую, взглянул на свой стол, потом в окошко.

– Ну, а если Комси действительно ведет переговоры с леди Бодли-Кобем, так как, по-вашему, там обстоят дела, Кемп?

– Сэр Майкл сам едет к ней. Разговор на высшем уровне.

– Но он ничего не знает про эту женщину. Вам, должно быть, не сказали, когда он едет?

– Пока нет. Но если он не окружит свой визит полной тайной, я скоро узнаю. Если ничего не случится, я сам появлюсь у нее в среду с самого утра. – Он широко улыбнулся сэру Джорджу, но тут же стер улыбку и встал. – Я вам больше не нужен, генеральный секретарь? Отлично! Кстати, если будете писать этой леди, сообщите ей, что я был в Комси, а сейчас, к счастью, вернулся в Дискус.

– Я так и собирался ей написать, Кемп, благодарю вас. – В сухости тона сэра Джорджа была ирония, более того – упрек.

Выйдя из кабинета, Тим наклонился над столом Джоан Дрейтон.

– Ну как, говорили с Уолли?

Джоан кивнула – вид у нее был несчастный.

– Он уже немного пьян. Знаете, ему предложили роль в театре, он хочет ее взять – будет играть швейцара в марокканском борделе в Драматическом театре. Спектакль очень авангардистский, очень символистский. Значит, он теперь не вернется к той женщине и к своим детям, потому что денег у него не будет, а она никогда не позволяет ему сидеть до полуночи, пить ее джин и виски и спорить всю ночь с режиссером и четырьмя другими участниками спектакля. А мне это ужасно утомительно, и хуже всего, когда пьеса авангардистская, символистская. Не знаю отчего, но это так.

– Оттого, что эти актеры весь вечер не общаются друг с другом, Джоан, – объяснил ей Тим, – а потом, как сумасшедшие, ищут общения. A-а, слышите – сэр Джордж!

Это прозвонил звонок.

– Да… Ну, как он?

– Так себе. Весьма так себе. – Тим отошел от стола и уже у дверей сказал: – Будет вам диктовать письмо к леди Бодли-Кобем – про меня.

– Господи, опять эта женщина!

– А вы не волнуйтесь!

Впрочем, какой смысл успокаивать бедную Джоан, или сэра Джорджа, или, уж если говорить правду, вообще кого бы то ни было, спросил себя Кемп уже в коридоре. Все они любят волноваться.

7

– Нет, Сесил, ни одного пенни, – сказал сэр Майкл. – Даже не надейтесь. И я нисколько не огорчусь, если никакой выставки вообще не будет.

– Но о них писал «Монитор», директор. Разве вы не читали?

– Конечно нет. Я всю неделю убил на возню с «Современным искусством». Но уж воскресные вечера портить не дам. – Сэр Майкл снова пробежал глазами памятную записку Сесила Тарлтона. – «Атомистическая группа». Один изображает исключительно «Ритмическое пространство» – не знаю уж, что за штука. Другой пишет портреты только с рентгеновских снимков…

– Понимаете, он раньше работал в больнице…

– Вот и продолжал бы там свою полезную деятельность. Третий – скульптор, прости Господи, – не признает другого материала, кроме спресованных автомобильных запчастей. Нет, Сесил, посоветуйте им попытать счастье в Дискусе.

– Они уже пытали.

– Как? Значит, они не сумели провести за нос даже этого осла – как бишь его… Спенсера, и все-таки хотите навязать их мне. Тарлтон? Что это вы затеяли? И о чем вы вообще думаете, милейший?

– Я, как глава отдела изобразительных искусств Комси, чувствую себя ответственным…

– Только, пожалуйста, без речей, Тарлтон. Я этого не перевариваю, хотя мне самому приходится их произносить. Ну, что там у вас еще?

– Насколько мне известно, Нед Грин, который в последние годы живет во Франции, приезжает, чтобы устроить персональную выставку в галерее Баро…

– Знаю, знаю. Я и сам когда-то знавал Неда Грина. Неплохой художник, но нам лучше с ним не связываться…

Несчастный Тарлтон пробормотал что-то про Дискус.

Изборожденное страстями лицо сэра Майкла осветила злорадная улыбка.

– Прекрасная мысль! Увидите Спенсера, посоветуйте ему убедить Джорджа Дрейка заняться Грином. Но, само собой, ни слова о том, что это исходит от меня. Обстряпайте это дельце, Сесил, и я прощу вам даже «Атомистическую группу». Но разумеется, ни одного пенни вы не получите. Когда пойдете через приемную, попросите мисс Тилни зайти ко мне.

Сесил Тарлтон уже не в первый раз подумал, что, пожалуй, лучше бы ему служить в Дискусе, где шеф хоть не притворяется, будто что-то смыслит в искусстве. А еще лучше заведовать какой-нибудь тихой картинной галерейкой, хотя Мона, конечно, была бы недовольна. Правда, она и от его работы в Комси тоже не в восторге. И он подумал, опять-таки не в первый раз, что странно все-таки, как это у Моны год назад, всего за какой-нибудь месяц, пропало чувство восхищения сэром Майклом, а потом она воспылала к нему такой ненавистью, что нечего было и думать пригласить его к обеду. «Мне противна даже мысль о его присутствии», – заявила Мона. Странное высказывание.

– Мисс Тилни, – сказал сэр Майкл, подписав принесенные ею письма, – помнится, мы переманили к себе из Дискуса машинистку. Скажите, она сейчас здесь? Отлично. Я хочу ее видеть.

– Ее фамилия Эссекс, Шерли Эссекс, – сказала мисс Тилни. Она постояла в нерешительности.

– Превосходно. Вот и попросите ко мне Шерли Эссекс.

– Хорошо, сэр Майкл. Но должна вас предупредить, что мисс Бэри уже расспрашивала ее про Дискус – она только вчера говорила мне об этом, – и девушка, право, не знает ничего, заслуживающего внимания. Она работала там совсем недолго, и мисс Бэри говорит, что она не слишком сообразительна.

По какой-то совершенно непостижимой причине сэр Майкл вдруг почувствовал неприязнь к обеим – и к мисс Тилни, и к ее ближайшей подруге мисс Бэри.

– Уж если на то пошло, я никогда не считал саму мисс Бэри слишком сообразительной. Да и вы, мисс Тилни, не блещете сообразительностью, если полагаете, что я хочу поговорить с этой девушкой только из низменного желания разузнать что-нибудь насчет Дискуса. А вдруг я хочу узнать, хорошо ли ей здесь? Вдруг хочу справиться, как здоровье ее папы? В конце концов она теперь служит под моим начальством, а я до сих пор слова с ней не сказал и, если не ошибаюсь, даже в глаза ее не видел.

– Я думала, вы обратили на нее внимание, сэр Майкл.

– Это почему же?

– Она очень хорошенькая. Мисс Бэри говорит…

– Нет уж, увольте меня от мнения мисс Бэри.

– Но она такая заурядная. Как вся эта серая масса машинисток. Мне кажется, будь она поумнее, Дискус никогда не отпустил бы ее к нам.

– Возможно, хотя тем самым мы допускаем, что Дискусом руководят умные люди, а это далеко не так. А она знает, кто именно устроил ее сюда? Нейл Джонсон, наверно?

– Нет, это не мистер Джонсон, – сказала мисс Тилни медленно и очень ровным тоном. – Она говорит, что Тим Кемп. Кроме него, она там, в сущности, никого не знает. Он как-то пригласил ее позавтракать. В бар, разумеется.

Сэр Майкл повернулся к ней и сказал, тоже очень медленно:

– Насколько я знаю Кемпа, мисс Тилни, а вы помните, как он меня любил, тут дело не чисто. Или девчонка совершенная дура, даже по меркам Дискуса, или она не только умна, но дьявольски умна, слишком умна для вас и мисс Бэри…

– Извините меня, сэр Майкл, но это просто нелепо. Да, разумеется, странно, что Тим Кеми ответствен за то, что она сюда устроилась, хотя теперь он, вероятно, вообще уже ни за что не ответствен, – но девушка, уверяю вас, сама наивность и глупость, как и все окончившие школу в лондонском предместье. Хотя, конечно, вполне воспитанная девица.

– Мисс Тилни, когда вы решили стать секретаршей, Англия лишилась превосходной школьной директрисы.

И он улыбнулся одной из тех улыбок, от которых у нее заходилось сердце. Таких улыбок он раздавал по две в день, а если они засиживались допоздна, добавлял третью.

– Значит, все-таки позвать ее?

Прежде чем ответить – а он закурил сигарету, чтобы выиграть время, – сэр Майкл вдруг почувствовал, что сейчас ему предстоит сделать выбор необычайной важности. Но в конце концов это просто смешно; он решил позвать девушку к себе только от скуки, просто потому, что не хотелось заниматься делом; а теперь пустая прихоть выросла до чудовищных размеров, приходилось прибегать к полутонам и намекам, которые понимала даже мисс Тилни, эта рассудочная и бесчувственная женщина. Он знал, что где-то глубоко в его сознании живет интуиция, которая так часто не хочет подняться на поверхность и шепотом предостеречь его (это она виновата в неудаче с Маунтгарретом Кемденом), зато бывают случаи, когда она выскакивает наверх, как на пожар. И сейчас она заработала так, что все вокруг разрослось до чудовищных размеров.

– Да, да, конечно. Я с ней поговорю.

В голосе его звучало раздражение. Мисс Тилни промолчала, издав вместо ответа странный негромкий звук – не чихание, не ворчание и не кашель, но нечто среднее, – всегда выражавший неодобрение. Когда она выходила, неодобрение выражала даже ее широкая спина под шерстяным джемпером цвета лежалого молочного шоколада.

Сэр Майкл сделал попытку углубиться в отчеты о трех провинциальных театрах с постоянным репертуаром, которые положил ему на стол Джеф Берд. Он знал, что эти отчеты составлены на совесть и содержат все необходимые сведения, но и только, ведь Джеф по-настоящему не понимает театра. А вот сэр Майкл понимает, он знал это, и понимает тонко, что дано только избранным; но хотя он мог ходить на все спектакли бесплатно, да еще брать с собой какую-нибудь из своих женщин, он терпеть не мог бывать в театре. А вот Джеф Берд – тот как школьник, приехавший на бессрочные рождественские каникулы: он не вылезает из театров, каждый вечер там, готов смотреть что угодно и где угодно, от бесконечных прекрасных дам и рыцарей в Хаймаркете до «Розы без шипов» в самодеятельной постановке дерлинских железнодорожников; бедняга, столько лет просидел в комиссии по рыбоводству, а теперь вот стал неисправимым театралом.

Все еще пышущая неодобрением мисс Тилни ввела Шерли Эссекс – непонятное существо, на котором, кажется, была розовая кофточка и темная юбка. Она показалась непонятной потому, что сэр Майкл едва взглянул на нее. Он пригласил ее сесть и сделал вид, будто занят бумагами. А когда поднял голову, то увидел, что она сидит на одном из стульев, выстроившихся футах в тридцати от него, – на них сидели только во время совещаний.

– Ну что вы, мисс Эссекс, ведь не кричать же нам через весь кабинет. Садитесь поближе.

И он указал ей на кресло, в меру низкое и пружинистое, которое стояло у самого стола, на ярко освещенном месте.

– Полагаю, – сказал он, все еще почти не глядя на нее, – я должен вам кое-что объяснить. Тем более что вы перешли к нам из Дискуса. Есть вещи, которые непременно должны понимать все, кто со мной работает. Ведь вы хотите узнать о нас все что нужно, не правда ли, мисс Эссекс?

– Да, конечно, сэр Майкл. Большое спасибо. Но я кое-что уже знаю.

– Вот как? Интересно послушать. – Теперь он ясно видел, до чего она хорошенькая.

– Ну… одним словом… вы как бы… соперничаете друг с другом, сэр Майкл, ведь верно?

Нет, ее даже назвать нельзя хорошенькой. Сэр Майкл решительно взбунтовался против такой банальности. Он видел, что она красавица притом грознее целой армии под развернутыми знаменами. Из серой массы машинисток всплыло лицо, безупречное и таинственное, ради каких некогда предавали на разграбление города и опустошали целые провинции. Оно улыбнулось ему из глубин мифологии. Решительно и с пугающей уверенностью оно заявляло, что много лет он попусту тратил время, внимание и силы на кучи костей, жира и надушенных тряпок. Оно перечеркнуло без малого тридцать лет никчемной жизни. На миг он почувствовал себя учеником, почувствовал, что ничего не испытал, а все лишь придумал, убедился, что поэты говорят правду. В памяти у него застучали страстные строфы Йитса.

– Да, вы совершенно правы, – поспешно сказал он, собравшись с мыслями. – Мы соперничаем. Возможна только одна организация такого рода. Двум нет места, и незачем было их создавать. Это была ошибка. Наши функции не вполне совпадают, но они настолько близки, что рано или поздно либо Дискус, либо Комси придется ликвидировать.

Он снова собрался с духом и посмотрел на нее. Заставил себя улыбнуться. Она ответила улыбкой, по эта улыбка была не от мира сего, словно сверкнула под неувядаемым яблоневым цветом Авалона, или со стен Трои, или бог весть откуда еще. В горле у него пересохло, и, пробормотав извинение, он быстро подошел к шкафчику с напитками, налил себе полстаканчика особого белого виски, которое, он надеялся, могло с виду сойти за лекарство, и жадно проглотил его залпом. Ему показалось, что в ее овальных таинственных глазах мелькнул упрек, но он сделал вид, будто не заметил этого, и заговорил еще торопливее.

– Истинная разница между нами особенно хорошо видна, если понять разницу, глубочайшую разницу между генеральным директором Дискуса сэром Джорджем Дрейком и мной. Вам приходилось видеть сэра Джорджа? Нет? Очень жаль. Что ж, он должностное лицо, всю жизнь состоял на государственной службе, а я – нет, никогда не был таким и не буду. Он – администратор. Я – знаток. Он ничего не смыслит в искусстве. А я смыслю. Строго говоря, он не знает своего дела. А я знаю. С другой стороны, положение таково, что у меня в Комси гораздо лучше подобран личный состав, эти люди здесь на своем месте. Вкус, взыскательность, желание служить культуре должны быть превыше всего, и у нас дело поставлено именно так, мисс Эссекс. По крайней мере, таково мое мнение, и, надеюсь, вы скоро убедитесь в моей правоте.

Он снова улыбнулся ей и тут понял, что она смотрит на него с глубоким сочувствием, как сестра милосердия на больного, и, в сущности, совсем его не слушает. Чувствуя, что попал в дурацкое положение, он продолжал:

– Так обстоят дела. И даже если вы никогда не видели сэра Джорджа, вам, без сомнения, приходилось сталкиваться с его начальниками отделов. Не так ли?

– Очень редко, сэр Майкл. Я все больше переписывала всякие бумаги на машинке. Но я имела дело с миссис Пемброук, она занимается музыкой и такая добрая… И с мистером Кемпом, он даже пригласил меня позавтракать. Я не знаю, чем он занимается, – этого, кажется, никто не знает, – но все его любят. Он очень милый, хотя слишком много пьет.

– Раньше он работал у нас. Возможно, он и был тогда милый, не знаю. Но нам он казался несносным. Простите, если он ваш друг…

– Что вы, я его только один раз и видела, когда мы вместе завтракали…

– А почему вы с ним завтракали? Он не… не позволил себе никаких домогательств?..

Ей бы рассмеяться, но она этого не сделала. Она серьезно покачала головой.

– Все было совсем не так. Мистер Кемп хоть и пьет слишком много, но такого он, я уверена, никогда себе не позволит. Он знал, что я поступаю в Комси. Он ведь сам здесь работал и хотел кое-что мне рассказать о Комси.

– И обо мне?

– Да, конечно, он упоминал и о вас, сэр Майкл. Как же иначе?

– Что же он сказал обо мне?

Она поколебалась, не в силах скрыть замешательство. Ноги готовы были понести его вокруг стола к ней, руки тянулись обнять ее; это было невыносимо.

– Ну, он сказал, что здесь все больше скучная публика, не то что в Дискусе, – но вы не такой, вы очень умный, говорит. Но вы несчастливы, говорит.

– Несчастлив? А кто счастлив? Вот вы счастливы, мисс Эссекс?

– Ну, иногда более, иногда менее.

– Вот именно. Как и все мы. – Мисс Тилни, которая, как он подозревал, все время подслушивала под дверью, вероятно, не пропустила ни единого слова. Надо положить этому конец. – Надеюсь, здесь, в Комси, вы будете счастливы более, а не менее, мисс Эссекс.

Он встал, она тоже.

– Большое спасибо, что вы нашли время со мной поговорить, сэр Майкл.

Какие у нее изумительные ноги. Погладить бы их!

– Кстати, мисс Эссекс… – И он обошел вокруг стола. – Вы хорошо стенографируете?

– Раньше справлялась неплохо. Но в последнее время мне мало приходилось писать под диктовку. Я все больше печатала.

– Но ведь это, мне кажется, куда скучнее.

– О да, сравнить невозможно.

– Что ж, постараемся использовать ваше знание стенографии.

Он улыбнулся и положил руку ей на плечо. И тут произошло два совершенно необычайных события. Во-первых, он почувствовал, как она вздрогнула, что, конечно, и раньше нередко бывало в его практике, но вот так, сразу, – еще никогда. А потом как ни в чем не бывало она преспокойно взяла его руку и убрала со своего плеча.

– Я вам больше не нужна, сэр Майкл?

«Больше не нужна! Великий Боже!» Но прежде чем он успел слово вымолвить, мисс Тилни открыла дверь.

– Мистер Натт пришел.

– Мистер Натт?

– Из Бедфордского университета. Вы назначили ему прийти к половине пятого.

– Разве? Ну что ж… Благодарю вас, мисс Эссекс.

Ушла, ушла! И на месте такого сияния появился этот противный Натт из Бедфордского университета, собственной персоной, невыносимо скучный даже в письмах и телефонных разговорах.

– Вы, конечно, хотите чаю, сэр Майкл? – сказала мисс Тилни. Он чувствовал, что она не без удовольствия спровадила Шерли Эссекс.

– Ничего подобного, мисс Тилни.

Сэр Майкл сказал это таким тоном, что ей оставалось только уйти. Он посмотрел на Натта, толстяка с широким, как у куклы чревовещателя, ртом.

– Надоели мне эти дурацкие чаепития. Вся Англия тонет в потоках теплого чая. Хотите виски!

Наливая себе, он выслушивал бесконечно долгие разъяснения Натта, почему тот не позволяет себе пить виски ни днем, ни ночью. Разве пропустит изредка стаканчик хереса, но только не теперь, ни-ни, большое спасибо. Вкус виски напомнил ему золотистые взгляды, которые она бросала на него через стол. Отгоняя эти воспоминания, он с ненавистью поглядел на Натта. Только в Бедфордском университете могут носить такие галстуки.

– Так что вполне естественно, – говорил Натт, – мы не сочли себя вправе присудить нашу первую творческую стипендию без руководящих указаний – не обязательно какой-либо определенной рекомендации, но общих руководящих указаний от вас, из Комси, – может быть, вы могли бы дать нам небольшой рекомендательный список, чего, как мне кажется, желал бы и доктор Мелтби, хоть он и предоставил мне известную свободу действий – думаю, что не ошибусь, говоря это. Я разговаривал с доктором Мелтби не далее как сегодня утром…