Текст книги "Сэр Майкл и сэр Джордж"

Автор книги: Джон Бойнтон Пристли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)

Джон Бойнтон Пристли
Сэр Майкл и сэр Джордж

1

Сэр Джордж ненадолго задержал взгляд на высоких окнах, выходивших на Рассел-сквер. Там в сверканье дождя апрельский день. Надеясь, что его американский гость не заметит, с какой неохотой с ним разговаривают, – сэр Джордж верил в учтивость и до сих пор стойко сражался под ее изрешеченным в боях бархатным стягом, – он сказал:

– Простите, мистер Бэкон. Как вы сказали?

Мистер Фрэнклин Бэкон был послан в Европу как стипендиат Общества имени Линкольна Эпплбаума – писать исследование о государственном содействии развитию искусства. Это был высокий, ширококостный юноша, очень нескладный и с лицом, настолько ничего не выражавшим, что казалось, его только что выпустили с фабрики и едва успели распаковать. Голос у него походил на отдаленный вой пароходной сирены, и слушать его было очень трудно.

– Я говорил, сэр Джордж, что никак не пойму толком разницу между вашим Департаментом информации и искусства…

– Мы называем его Дискус, мистер Бэкон. Так короче.

– Ясно. Так вот, я все еще как следует не пойму разницу между вашим Дискусом и Комитетом содействия искусству.

– Так называемым Комси, мистер Бэкон.

– Да, сэр, мне уже говорили. Так вот, сэр, повторяю…

Но сэр Джордж ловко перебил вой сирены:

– Кстати, вы уже видели моего коллегу из Комси – сэра Майкла Стратеррика?

– Нет, сэр. Мне не удалось связаться с сэром Майклом.

Ответ расстроил сэра Джорджа по двум вполне веским причинам: во-первых, он понял, что к директору Комси обратились до него, то есть выказали Майклу предпочтение. Во-вторых, стало ясно, что хитрый Стратеррик знает, как увиливать от таких скучнейших посетителей. А может быть, его штат умел охранять свое начальство, чего сэр Джордж при всем желании про своих подчиненных сказать не мог – бросили же они его на съедение этому Бэкону. Надо будет им внушить со всей суровостью: генеральный секретарь надеется, что все примут к сведению…

– Позвольте объяснить вам разницу между Комси и Дискусом. Их деятельность не совсем совпадает. Мы в Дискусе несем ответственность за весьма серьезную информацию, чем в Комси не занимаются. С другой стороны, надо откровенно признать, что в некоторых частных случаях, касающихся распределения дотаций… м-ммм… хозяином является Комси, а не мы. Но в отношении руководства искусством – а я знаю, что вы изучаете именно этот аспект, – обе организации несут одинаковые функции.

– Это как же? – Брови мистера Бэкона взмыли почти до коротко подстриженных волос.

– Вы хотите сказать, что нам вовсе не надобны две отдельные организации? И вы совершенно правы, мистер Бэкон. Все, что Комси делает для развития искусства, гораздо лучше можем сделать мы в нашем Дискусе – не стану объяснять вам почему, но для этого есть основания. Да, положение явно нелепое, это верно. Но так уж случилось, впрочем, это длинная история, не буду вас затруднять. И все же…

Сэр Джордж остановился, слегка понизил голос и склонил голову. В подобных случаях он ничего не мог выразить мимикой – лицо у него было широкое, все еще внушительное, даже красивое, но оно уже обмякло, оплыло, будто лик одного из самых благородных римских императоров наспех вылепили из какой-то мягкой розоватой массы. На этом лице могло изобразиться удивление, непонимание, возмущение, добродушие и умеренный энтузиазм, но оно никоим образом не могло принять таинственное выражение. Эту функцию брал на себя голос, и сейчас этот голос почти что чревовещал:

– Строго между нами, мистер Бэкон, все началось в те времена, примерно года два-три назад, когда лорд-президент и министр просвещения друг с другом не разговаривали. И когда министр просвещения организовал Дискус, лорд-президент – не теперешний, а его предшественник – настоял на создании Комси, организации уже и тогда ненужной, а теперь до нелепости бесполезной. Разговоров об этом было немало – по нашему адресу до сих пор острят все кому не лень, – но раньше или позже одной из организаций придется поглотить другую. Говорят, что самому премьеру доставляет удовольствие противиться любой попытке решить вопрос в пользу одного из нас. Вот как обстоит дело, мистер Бэкон.

Последние слова сэр Джордж произнес внушительным ласковым голосом, словно желая проявить необычайную широту души.

– А как вы, сэр Джордж, определите вашу личную ответственность, ваши обязанности, сэр? – Мистер Бэкон вынул блокнот, так и сверкавший новизной и, наверно, полученный в подарок от Общества имени Линкольна Эпплбаума. – Я не о личных обязанностях, а о тех, которые касаются вашей работы.

Сэр Джордж энергично закивал головой, словно мистер Бэкон попал в мишень стрелкового тира и привел ее в движение.

– Рад, что вы об этом спрашиваете. Весьма рад. И вот что я сделаю, мистер Бэкон. Сейчас я передам вас в руки мисс Уолсингем – она ведает у нас информацией. Знает все досконально. Спрашивайте у нее что вам угодно.

Насупившись, он поднял трубку внутреннего телефона.

– Говорит генеральный секретарь. Попросите мисс Уолсингем ко мне в кабинет.

Мистер Бэкон торопливо перелистал страницы блокнота, как дирижер, которому не угнаться за оркестром.

– Я читал статью в нашем журнале «Тайм»: они пишут, будто Комси, с точки зрения чисто современного искусства, куда более передовая организация, чем ваш Дискус.

От слов сэра Джорджа повеяло высокогорным холодом.

– Не представляю, что именно ваш… ммм-ммм… «Тайм» подразумевает под «чисто современным» искусством. У нас тут свои критерии. Разумеется, мы ни в коем случае не поощряем всяких шарлатанов, фокусников. Но лучше поговорите с мисс Уолсингем. Она отлично разбирается во всяких штуках.

– Каких штуках? – Мистер Бэкон явно растерялся, и сэр Джордж в который раз подумал, как трудно найти настоящее взаимопонимание со многими американцами именно потому, что говорят они на том же языке, но вкладывают в слова совсем другой смысл. Бормоча какую-то ерунду насчет того, что именно сумеет объяснить мисс Уолсингем, он напряженно прислушивался, не идет ли она. – A-а, прекрасно! Вот и она! – сказал он наконец.

Далеко не всегда сэр Джордж приветствовал Джун Уолсингем с таким энтузиазмом. И не то чтобы он ее недолюбливал. Да и свою работу по связи и информации она выполняла превосходно. Но он никак не мог понять ее. Красивая, белокурая, она казалась ослепительной, крупнее натуральной величины, будто только что сошла с огромной афиши или с подмостков старинной оперетты. Вокруг нее, как атмосфера вокруг планеты, всегда носился какой-то особый дух, чуждый всем установкам и принципам Дискуса, – какой-то налет вызывающей женственности, отпечаток среды, где круглые сутки подают джин с лимонадом, едят черную икру и беспошлинную семгу, пьют и распутничают в роскошных отелях и вылетают на частных самолетах с горнолыжных станций, чтобы поспеть на премьеру фильма. Но если отбросить фантазии ради фактов, то на самом деле она была одной из самых добросовестных, преданных и честных служащих Дискуса и получала скромнейшее жалованье и мизерные суммы на представительство, которые проверялись строже, чем любой рецепт врача в аптеке. Разумеется, она никогда раньше не служила на государственной службе, не то что сэр Джордж, прослуживший уже тридцать лет: в Дискус она пришла из какого-то безвестного женского журнальчика, где в испещренных восклицательными знаками статейках писала о дешевых распродажах дамских сумочек и о туристских поездках в Испанию. Но сэр Джордж, объясняя гостю, зачем он ее вызвал, сам понял, что он, в сущности, ничего толком о ней не знает.

И вот она засверкала и заискрилась перед ним, озарила, как прожектором, мистера Бэкона, а он, тоже похожий на портрет больше чем в натуральную величину, хотя и не совсем доделанный, стоял, ухмыляясь, рядом с ней, и оба словно только и ждали знака, чтобы начать опереточный вальс-дуэт. Сразу завязался разговор, и они вышли вместе, очень довольные друг другом. Сэр Джордж с облегчением вздохнул. Он не любил американцев. Он не любил молодых людей, пишущих исследования. Он не любил вопросов. И он был чертовски счастлив, что избавился от этого самого Бэкона. Больше это повторяться не должно. И он позвонил своей секретарше Джоан Дрейтон.

– Не знаю, как этот Бэкон, этот американец, сюда ворвался… – начал он.

– Очень трудно было, сэр Джордж. Я отлично все понимаю.

– Хорошо, оставим… – Он подал ей подписанные письма. – Но пусть это будет в последний раз, Джоан. Не приму его – ни под каким видом. Кстати, наш друг, сэр Майкл, очень ловко от него увернулся. Похоже на него. Теперь этим господином занимается мисс Уолсингем.

– Видала, видала. – Глаза миссис Дрейтон, лучшее ее украшение – темно-карие в грусти и унынии, но с золотистыми искорками в веселье, – радостно заблестели.

– Знаете, я подумал, мисс Уолсингем так хорошо работает, ну и принимал ее как должное, но ведь, собственно говоря, я о ней ничего не знаю.

– Как, сэр Джордж, неужто вы не знаете, что она…

Но сэр Джордж отлично все знал. По ее голосу, по блеску глаз он догадался, что сейчас ему предстоит выслушать целую сагу о весьма интимных делах, и торопливо отмахнулся. Чуть ли не у всего штата Дискуса была чрезвычайно сложная и по большей части довольно унылая личная жизнь. Джоан Дрейтон и сама, овдовев, влюбилась по глупости в какого-то актера – Уолли, как его там дальше, – у него была жена, двое детей, и бросить он их не мог, а жить с ними постоянно не хотел. Весь Дискус знал, когда Уолли жил у Джоан и когда он возвращался в семью. Жил он у Джоан обычно, когда оставался без работы, и тогда, от раннего вставания, от хозяйственных забот, от поздних вечеров и полуночных бдений за бутылкой джина с приятелями Уолли (вход к нему домой им был заказан), от стряпни, стирки, штопки, от бессонного ожидания любовных ласк и вечной, хотя и знакомой угрозы, что в Уолли проснется совесть («Я вас обеих недостоин!»), от драматических сцен, где Уолли, как бездарный актер, всегда переигрывал, – от всего этого Джоан, темноглазая и темноволосая красавица, худела и дурнела. Но как только он от нее уходил («Нет, девочка, ничего не выйдет, мне платят всего тридцать шиллингов в неделю, и единственный выход – вернуться к Дороти, к ребятам») – у нее становился совсем несчастный вид, а глаза теряли блеск, пока Уолли снова не начинал звонить ей по телефону. Сэру Джорджу такая жизнь казалась ужасающей, и он не мог понять, как такая женщина, как Джоан Дрейтон, умная и толковая, настолько поддавалась своим женским чувствам, что жила в этом вечном метании. Да и Уолли, с которым она его как-то познакомила, никак не заслуживал такого отношения – до того он был невзрачный, потрепанный, а в обществе просто неприемлемый.

Но до чего эти женщины странный, испорченный и непонятный народ: когда сэр Джордж рассказал жене про эту бесконечную нелепую волынку, Элисон и не подумала возмутиться вместе с ним и только сказала, нахмурясь: «Что ж, может быть, ей именно это и нужно. Во всяком случае, тут хоть что-то есть».

Замечание явно нелепое.

Но, оборвав неначатую сагу о Джун Уолсингем и не желая обидеть и разочаровать Джоан Дрейтон – а она, должно быть, из-за Уолли, обижалась по любому пустяку, – сэр Джордж улыбнулся ей и сказал:

– Да, да, все это очень сложные, очень личные дела, и лучше мне о них не знать.

– Но, сэр Джордж, вы же сами сказали…

– Да, да, да, сказал, что почти ничего не знаю о мисс Уолсингем. Так вот я предпочитаю и впредь ничего не знать. Так будет лучше, куда лучше. Странное дело – не знаю, Джоан, думали ли вы об этом, – вот существует Комси, организация более чем сомнительная, и директором там человек далеко не респектабельный – работал в каких-то музеях, на каких-то несолидных должностях, – и все же у него в штате есть несколько глубоко порядочных, надежных людей, например, Джим Марлоу, Дадли Чепмен, Эдгар Хоукинс, все отличные здравомыслящие люди. И существуем мы, государственное учреждение, нас содержит казна, и мы не клянчим дотации и пособия у всяких обществ и частных лиц, и хотя работают тут неплохо и не мне жаловаться на мой штат, но факт остается фактом: именно у нас, а не в Комси нашли прибежище всякие неустойчивые люди, которых многие директора не знали, куда девать. Ума не приложу – случайность ли это, а если нет, то почему так вышло?

– Не знаю, сэр Джордж.

– Нет, нет вы и не можете знать. Вопрос чисто риторический.

– Да, кстати, вы мне напомнили. – Миссис Дрейтон внезапно просияла. – Я все собиралась вам сказать, но вы были заняты этим американцем. Тимми вернулся!

– Тимми вернулся? Я вас не понимаю, Джоан. – Расплывшаяся физиономия сэра Джорджа изобразила полное непонимание, и это ему неплохо удалось, хотя вообще мимика у него была небогатая.

– Я про Тима Кемпа, – внушительно, хотя и по-прежнему весело, с сияющей улыбкой повторила миссис Дрейтон. – Он вернулся к нам.

– Кемп? Боже правый! Неужели?

– Да, конечно. Он заходил ко мне, хотел видеть вас. Мы с ним поболтали. – Она улыбнулась при этом воспоминании. – Он такой милый, этот Тимми.

– Никак не пойму, что вы, женщины, подразумеваете под словом «милый». Да, пожалуй, вы и сами не понимаете. Надеюсь, что все остальные тут, у нас, отнюдь не считают его «милым».

– Как это не считают? Его тут обожают все.

Сэр Джордж был несколько ограничен в средствах выражения гнева и возмущения. Он только сжал губы так, что весь рот провалился, и с шумом начал вдыхать и выдыхать воздух через нос, словно застоявшийся паровоз.

– Зато я его не обожаю. Думал – больше никогда его не увижу. Нет, черт подери, это чудовищно. Поймите, что происходит. Там, в Министерстве просвещения, не знают, куда его девать, все-таки он там столько лет заведовал отделом, и если бы не запил, если б не свихнулся, давно был бы заместителем министра, и вот, понимаете, они не знали, что с ним делать, и перевели его ко мне. Несколько месяцев я пускал в ход все связи и наконец добился, чтобы его перевели в Комси. Потом Стратеррик добился, чтобы этого Кемпа снова взяли в министерство, не знаю уж, как ему удался этот фокус. Они пытались опять сунуть его ко мне, но тут я встал на дыбы. Слышал я, что ему дали отпуск по болезни.

– Да, он мне рассказывал. Он был в Ирландии.

– И вот он опять тут? Возмутительно! – Сэр Джордж вдруг принял официальный тон, как полагается главе учреждения: – Немедленно вызовите ко мне мистера Кемпа.

После ухода миссис Дрейтон сэр Джордж мрачно и с недоверием прочел длинное письмо с требованием к Дискусу субсидировать турне труппы с репертуаром религиозных пьес в стихах по шахтерским городкам Йоркшира и Дарема. Сэр Джордж сделал пометку – с пристрастием допросить Хьюго Хейвуда, заведующего драматической секцией, как это он счел возможным поддержать такую просьбу. Одно дело – верить, как верил Хьюго, что только поэзия может спасти театр, и совершенно другое – вообразить, что шахтеры Дарема и Йоркшира жаждут насладиться религиозными пьесами в стихах, в которых лицедействуют две полупомешанные актрисы лет под семьдесят и шесть юнцов-полулюбителей. Бывали моменты, когда сэр Джордж, несмотря на весь свой оптимизм, разумные, передовые взгляды и веру в постепенный, но прочный прогресс, начинал ощущать, что мир становится недоступным его пониманию. Такой момент наступил и сейчас. И появление Тима Кемпа никак не помогло восстановить ощущение порядка и здравого смысла.

Тим был невысокий плотный человек, лет за пятьдесят, с огромными, круглыми, совершенно детскими глазами цвета небесной синевы и с редковатыми, но пушистыми седыми волосами, какие почему-то бывают у многих чудаков. Костюм на нем был сравнительно чистый, но ужасающе потрепанный, и он походил скорее на разъезжего торговца какими-то сомнительными целебными травами, чем на государственного служащего в должности главы отдела. Ничего «милого и очаровательного» сэр Джордж в нем не находил. После отпуска, проведенного в Ирландии, он только стал еще меньше ростом, потрепаннее и чудаковатее – в нем даже появилось что-то от лесного гнома.

– Должен вам сказать, мистер Кемп, – не выдержал сэр Джордж, – что мне все это кажется весьма странным.

Кемп уже сел и раскурил короткую трубку – она очень булькала и воняла. Пропустив реплику сэра Джорджа мимо ушей и, как всегда, выговаривая слова очень медленно и с той отчетливостью, от которой его суждения казались еще более возмутительными, он начал:

– Знаю, надо было явиться к вам с самого утра. Но в доме по соседству со мной действительно оказался бордель, и нынче утром, как ни странно, полиция устроила там облаву. Началась суматоха, чуть ли не паника, и мы, как добрые соседи, разумеется, приняли участие. Не знаю, знакомы ли вам эти места около Холленд-парка.

– Нет, мистер Кемп, и давайте не будем обсуждать эти вопросы. Интересует меня одно – как вы оказались здесь?

– Разве из министерства вам не писали? Джордж Данн должен был вам сообщить. Нет? Очень жаль. Но он непременно вам напишет. Уверяю вас, все в порядке.

– А вы твердо уверены, что вас не назначили обратно в Комси? – Сэр Джордж посмотрел на него с надеждой.

– Конечно, уверен. Правда, о такой возможности говорилось, но я разъяснил, что предпочитаю вернуться в Дискус. Тут с вами всеми куда приятнее работать. Быть может, это вас удивит, но я недолюбливаю Стратеррика: шарлатан-шотландец, циник и пройдоха, как все кельты.

Это мнение так совпало с мнением самого сэра Джорджа, что его суровость смягчилась.

– Хорошо, я сам проверю, почему вас сюда перевели, поговорю с Данном. Не хочу сказать, что для вас, Кемп, тут места не найдется, но…

– Скажите, а кто еще перешел сюда из Комси?

– Насколько мне известно, никто.

Кемп вынул трубку изо рта и улыбнулся. Уголки его рта поползли вверх и в стороны.

– Я могу оказаться очень полезным.

Сэр Джордж сразу понял, о чем он, но чувствовал, что вступать в мелкий заговор с Кемпом ниже его достоинства.

– Но… мм-мм… послушайте, Кемп, мне надо знать, вы пьете… мм-мм… по-прежнему?

– Пью. Но только джин. Редко другое. Пью, но не напиваюсь, так что не беспокойтесь, дорогой мой генеральный секретарь. Правда, меня можно было бы обвинить – и то, на мой взгляд, несправедливо – в некоторой безответственности, ну, скажем, вдруг начинаю смеяться на собраниях.

Сэр Джордж нахмурился.

– Но это из-за джина?

– Конечно, тут и джин действует. Но разве, даже с точки зрения Дискуса, нельзя найти в этом хорошую сторону? Разве не ценно, и для такого учреждения в особенности, когда человек непредвзято выражает свое мнение, особенно если этот человек неглуп, чуток, но нуждается в порции джина для подкрепления? Разве плохо иногда обращаться за поддержкой к здравому смыслу такого любителя джина? Даже если вы считаете, что нельзя пить так много, как пью я – грешен! грешен! – то вспомните шекспировского мудреца, венского герцога.

Тут Кемп наклонился вперед, расширив глаза так, что они вспыхнули синим пламенем.

– «Пусть дьявола почтят на огненном престоле!» У меня всегда волосы становятся дыбом от этих строк в «Мере за меру». Но их, конечно, надо истолковывать в том смысле, что…

– Только не сегодня, – ворчливо перебил его сэр Джордж. – Сейчас мне не до трактовки «Меры за меру», Кемп. Основной вопрос вот в чем: раз вы уже тут, что нам с вами делать?

Кемп посмотрел на него с упреком. Синева глаз поблекла.

– По-вашему, нехорошо вышло? Нет, тут вы ошибаетесь. Я человек с интуицией, чего в вас, как мне кажется, нет, и я смогу быть вам очень и очень полезным.

– Что ж, будем надеяться, – сказал сэр Джордж, досадуя, что ему самому стало неловко за себя. – А Нейл Джонсон знает, что вы вернулись? Знает? Отлично. Я поговорю и с ним, и с другими главами отделов. Ну, пожалуй, это все.

Однако минут через двадцать, когда испарились все следы посещения Кемпа – и запах скверного табака, и сладковатый запах джина, и пагубное для здравомыслящего человека обаяние, исходившее от всего его существа, – сэр Джордж снова усомнился.

– Ничего не понимаю, – сказал он миссис Дрейтон. – Если министерство хотело от него избавиться – и это мне вполне понятно, – почему же его не отправили обратно в Комси, где он был перед уходом в министерство?

– Но он предпочитает служить в Дискусе. – Голос ее звучал ласково, очарование Кемпа все еще действовало. – Он мне сам сказал.

– Да, он и мне сказал. Мало ли что он говорит. Безответственный человек. Нет, мне это и непонятно, и не по душе. Но с министерством я говорить не намерен. Надо выяснить с тем, кто явно стоит за всей этой кемповской историей, а я знаю, кто это. Джоан, позвоните в Комси, скажите, что я хочу поговорить с сэром Майклом Стратерриком по срочному делу.

Но в Комси ответили, что сэр Майкл сейчас отсутствует.

– Вечно одно и то же! – Сэр Джордж чувствовал, что срывается на крик, по ему было не до того. – Каждый раз, черт побери, как мне надо с ним поговорить, он уходит до конца дня. И что он только делает после ленча, не понимаю!