Текст книги "Современная ирландская новелла"

Автор книги: Джон Бэнвилл

Соавторы: Уолтер Мэккин,Фрэнк О'Коннор,Шон О'Фаолейн,Джеймс Планкетт
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

Люси была ошеломлена.

– Ты предлагаешь побег?

– Побег? – Сэм тоже давненько не слыхал этого слова, но, видя, как вспыхнули глаза у Люси, подтвердил: – Вот именно, побег.

– А кто расскажет моим? – спросила она, все еще в нерешительности, несмотря на возрастающее чувство азарта.

– Мы сами – когда все уже будет позади, – ответил Сэм. – В городе сейчас только Луиза и Бэй, верно? Мы пойдем прогуляться и предстанем перед их очами, явимся к дракону прямо в логово!

– Рука об руку! – смущенно рассмеялась Люси.

– Вот именно, – подтвердил Сэм. – Им волей – неволей придется с этим примириться. О тех, которые в Америке, и думать нечего, какое им до нас дело. Да и о тех, что в Дублине, тоже. Хотя им‑то можно сообщить таким же манером, как и здешним. Мы прогуляемся и навестим их в тот же вечер, как приедем, если будет не очень поздно.

– Дублин? Так мы поедем в Дублин? – Она как-то не думала о медовом месяце. В прежние времена медовый месяц проводили обычно в Килки или в Траморе. – Так мы поедем в Дублин? – повторила она.

Сэм тоже еще не задумывался на эту тему. Такая оплошность отрезвила его.

– Боюсь, что я и так запустил служебные дела, – сказал он, – то одно, то другое, сперва Мона болела, потом похороны. Мне не очень удобно снова просить об отпуске через такое короткое время. Постой‑ка! – Поистине он был неистощим. – Мы забываем, что для тебя все будет внове – то есть дом. Все‑таки перемена обстановки. Домик славный, уютный, сухой.

Можно было подумать, что речь идет о гнезде. Люси улыбнулась.

– Вот и молодчина! – одобрительно произнес он. – Я знал, что ты отнесешься к этому правильно. И скажу тебе еще одну вещь. Медовый месяц переоценивают. Уж поверь мне! Даю тебе в том мое честное благородное слово. Более того, я еще не встречал женатой пары, которая бы не думала точно так же. Без этой части программы они как раз обошлись бы, доведись им проделать все еще раз. Да, уж положись на мой опыт – сильно переоценивают. Я с полной ответственностью прошу тебя поверить мне на слово, Люси! С полной ответственностью.

– Значит, я его не увижу до… увижу только после… я имею в виду дом? – спросила она робко, изо всех сил стараясь не выдать своих сомнений.

– Да, так будет лучше, ты согласна? – Тон у него был бодрый. – Дом в полном порядке, на этот счет можешь не беспокоиться. От тебя потребуется только войти в него. Он оборудован и обставлен полностью, а поскольку я буду отсутствовать лишь одну ночь, воздух там не успеет застояться. – Вспомнив, что Люси неведомо, от чего она будет избавлена, он с преувеличенно страдальческим видом поднял глаза кверху, в знак пережитых испытаний. Потом нежно посмотрел на нее. – Могу только сказать, Люси, что мы все‑таки заслужили это нашим долгим ожиданием. Нашим долгим, долгим ожиданием, – повторил он и вздохнул. – Люси, ведь ты не станешь еще продлевать его?

– Ох, Сэм! – Она почувствовала себя такой медлительной в сравнении с ним, что озабоченно взглянула на календарь, висевший на стене у него за спиной. – Великий пост начинается в следующем месяце, – сказала она. – Во всяком случае, придется подождать, когда он кончится.

Но Сэм уже сорвал календарь с гвоздя и изучал его.

– Если только не поторопиться и не провернуть это дело до поста, – сказал он. – Не вижу, что может помешать нам, а?

И таким‑то образом в одно февральское утро Люси приколола букетик подснежников на грудь и сделалась новобрачной.

– Дай я, Люси. А то переутомишься, – предостерег ее Сэм, беря несессер и кладя его наверх на багажную сетку, к остальным чемоданам. При этом он ласково на нее посмотрел. – Совсем не такая уж страшная церемония, правда? – Наклонившись, он похлопал ее по колену. – У тебя ошарашенный вид. – Он засмеялся. – Приободрись, любимая, все позади.

Она и в самом деле была ошарашена. И не только брачным обрядом. Как, например, расценивать абсолютно непонятное поведение родных? Догадались они о назревавших событиях, что ли? Они так хладнокровно приняли новость. Куда девался их страх перед скандалом? А главное, что сталось с их заботами о самих себе? Теперь они думали исключительно о ней.

– Что ж, твое дело, Люси, – сказала Луиза, едва успев открыть им дверь, когда они с Сэмом рука об руку, как было задумано, заглянули к ней после венчания. Луиза им даже рта не дала раскрыть. Только взглянула – и сразу все поняла. Конечно, их появление в такое время дня делало объяснение совершенно излишним. И потом, ее букетик подснежников. Ах, ну да, ну да, у Сэма в петлице тоже был букетик подснежников.

Бэй также не выразила ни малейшего удивления.

– Я этого, в общем‑то, ждала, – сказала она, когда младший отпрыск Луизы сбегал за ней и привел ее к ним. – Ну что же, надеюсь, вы будете счастливы.

– Ну, естественно, мы все на это надеемся, – сказала Луиза.

Позднее, когда Люси и Сэм уже вошли в вагон, а родные стояли за окном на платформе, прощальные слова Бэй были не самого ободряющего свойства.

– Постарайтесь не испортить себе жизнь! – крикнула она, когда поезд начал набирать скорость.

– Все! – воскликнул Сэм и заставил ее высунуться и помахать провожающим, но едва она успела поднять руку, как тех скрыл железнодорожный мост. После этого ей оставалось лишь сесть на место. Сэм не стал садиться. Он закрыл окно и сразу же занялся багажом.

– Я сложу пальто и уберу их наверх, на чемоданы, чтобы не мешали.

Он стоял спиной к ней. Но она и не слушала его. В ее ушах все еще звучали слова сестры: «Тебе лучше знать, что ты делаешь». Но знает ли она, что делает? Что уже сделала? Стараясь утаить свои намерения от других, не утаила ли она их и от себя самой? Она взглянула в окно: мелькавшие плоские поля были ей пока знакомы, но одно за другим они уносились назад, словно исчезая в небытие.

– Ох, Сэм, правильно ли мы поступили? – прошептала она.

Сэм, однако, был целиком поглощен пальто. Ошибкой было выворачивать их подкладкой наружу. Из‑за скользких шелковых подкладок они то и дело сползали с сетки. Пришлось снять пальто и вывернуть их на правую сторону и уже потом положить наверх.

– Вот так, – с удовлетворением произнес он, еще раз осмотрел пальто и только тогда сел. Но, оказывается, он прекрасно расслышал ее слова.

– Занятно, что ты это сказала, – ответил он наконец. – Мона задала мне тот же вопрос. И при тех же обстоятельствах. Но у нее была на то причина. Бедная Мона! Ее счастье всегда омрачала тучка. – Он вздохнул.

– Какая еще тучка? – обескураженно спросила Люси.

– У нее было очень чувствительное сердце, – ответил Сэм. Он сдержанно перекрестился. Люси, сидевшая напротив, вынуждена была сделать то же самое. – Она неспособна была наслаждаться счастьем, если при этом не был вполне счастлив другой.

За последние несколько недель имя Моны упоминалось часто, но Люси как‑то не думала о ней. Если на то пошло, она не думала о ней вот уже много лет. Сэм с Моной поженились почти сразу после ловкой проделки с обручальным кольцом, и Люси постаралась, чтобы это произошло в ее отсутствие: она уехала на несколько недель в Лиздунварну, хотя это было не лучшее время года для поездки на курорт. А когда вернулась, окружающие тактично не упоминали при ней о новобрачных. Через какое‑то время из‑за того, верно, что у них не было детей, ей стало казаться, будто их и вовсе нет на свете. Но когда в поезде Сэм заговорил о Моне, Люси вдруг представила себе Мону, какой та была в утро ее брачного путешествия. Они, может быть, ехали этим самым поездом. Может быть, даже в этом самом вагоне! И Мона, возможно, сидела на этом самом месте! Люси внезапно нагнулась вперед.

– Сэм, не поменяешься ли ты со мной местами? – спросила она.

– А что?

– Говорят, сидеть спиной к паровозу плохо, – ответила она. – Может укачать.

Вид у Сэма был довольный, он как раз собрался заложить ногу за ногу.

– Со мной этого не бывает, – сказал он. – Конечно, если хочешь, могу поменяться.

– Пожалуйста, Сэм, – еле слышно сказала она.

Поменявшись с ней местами, он обеспокоенно посмотрел на нее.

– Теперь лучше? Представь, Мона тоже любила сидеть по ходу поезда, хотя, по – моему, уж лучше пусть укачает, чем в глаза залетит уголек.

– Так, значит, она сидела на этой стороне?

– Да, всегда на этой, – добродушно ответил Сэм, – если только вагон не был переполнен. В этом случае…

Но тут поезд загрохотал по туннелю, и конца фразы она не расслышала. А в общем, какая разница, спросила она себя pi приготовилась думать о чем – нибудь другом, как вдруг они опять выскочили на свет. Навстречу ей сбегались зеленые поля, но те же зеленые поля сбегались когда‑то и к Моне. Легко говорить, что в былые годы Мона не выдерживала с ней никакого сравнения, ну а сейчас, – как бы она сама выглядела сейчас рядом с той молоденькой цветущей девушкой? В сердце ее зашевелились новые опасения – она забыла, что для Сэма тот давнишний образ Моны давно заслонен другим, менее привлекательным. Потом, по странному ходу мыслей, она стала думать о Сэме тоже как о молодом и цветущем. «Наверное, я выгляжу ужасно», – подумала она, нервно прикладывая руку к волосам, ко лбу, к щекам. Она неважно спала этой ночью и не привыкла вставать рано. И видец же у нее, должно быть. Она не смела взглянуть в зеркало.

В этот момент Сэм, словно зеркало, вернул ей ее отражение.

– У тебя немного усталый вид, – сказал он и вздохнул. – Мона очень сдала в последние годы. Под конец она выглядела прескверно.

Люси пристально на него посмотрела. Беседовать о Моне вряд ли было сейчас лучшим средством успокоиться, но, может быть, это все‑таки лучше, чем думать о ней.

– Я так ее больше и не видела, – сказала она, – после того как…

Ей не понадобилось заканчивать фразу. Он понимающе кивнул, – А она, знаешь, оказалась вполне крепкой, – сказал он просто, как ни в чем не бывало. – Я раньше думал иначе, но ошибался. Мона способна была проворачивать уйму тяжелой работы. Уж это проверено. На первых порах с деньгами у нас было не густо, и она старалась сэкономить каждую копейку. Часто я ложился спать, а она оставалась еще возиться внизу. И знаешь, что она делала? Вощила мне воротнички или чистила башмаки. Ей удержу не было, когда она принималась за работу. Но под конец, – он тяжело вздохнул, – под конец ее изнурили беременности.

Люси вздрогнула.

– Ты не знала? – спросил Сэм, заметив ее изумление. – У нее было четыре или пять выкидышей. Да, они ее замучили. И, можно сказать, разбили ей сердце. Поистине ее тяжкий крест. Она была бы хорошей матерью, как была хорошей женой, но, видно, не судьба. – Он покачал головой. – Много раз, придя со службы домой, я заставал ее в темноте – она сидела и раздумывала над этим. Я старался, бывало, как мог утешить ее, но напрасно старался. Я ей говорил, что она и так мать. Сотни раз твердил ей одно и то же. «Ты и так мать, Мона, – повторял я. – Что же такого, что дети рождались до срока!» Но она была безутешна. Понимаешь, Люси, она не о себе думала, а обо мне. – Голос у него задрожал. – Великодушнейшая из женщин. Знаешь ли, что она однажды сказала? Мол, знай она, что не сможет иметь детей, ни за что бы не вышла за меня замуж. Можешь ты себе представить что‑нибудь благороднее? Пожелать, чтобы ее заменила другая женщина, – какая для этого нужна самоотверженность!

Отвлекшись на минуту от своих мыслей, Люси прислушалась.

– Не может быть, Сэм, чтобы она действительно так думала, – запротестовала она.

Сэм покачал головой.

– Нет, именно что так, ты и представить себе не можешь, какой это был цельный характер. Больше того, Люси, она имела в виду не кого‑нибудь, а тебя.

Это было слишком.

– Нет, нет! – воскликнула она, закрывая лицо руками. Одно дело ей самой знать, что она продолжает жить в его сердце. Совсем другое, чтобы Мона об этом знала. – Она не называла моего имени, Сэм!

– Ну, может, не в тот, последний раз, – с благоговением произнес Сэм. – Она была так деликатна. Но имей в виду, что твое имя не было в нашем доме под запретом. Она часто о тебе говорила, особенно в начале нашей супружеской жизни, потому что… – он наклонился вперед, – видишь ли, она знала, что занимает второе место. Да, Люси, да, твое имя стало ходячим словечком в раннюю пору нашего брака. Чем‑то вроде шутки. Ну, не сердись. Такая веселая безобидная шутка. Да, у Моны было редкое свойство – она умела трагическое превратить в смешное. На ее месте другая женщина ожесточилась бы против тебя, особенно если вспомнить, какой ты была тогда, а ведь она – вот еще повод для ожесточения! – она прекрасно сознавала, насколько ты красивее ее. Мона частенько говорила, что таких красавиц, как ты, теперь не встретишь. – Он покачал головой и тяжело вздохнул. Люси подумала было, что он вздыхает по ее ушедшей красоте, но нет. – Щедрая, великодушная! Вот какая была Мона! – И, к великому ее ужасу, он достал платок. Но оказалось, что Сэм всего – навсего собирается высморкаться. – Ее благородство, как никогда, проявилось перед концом, – продолжал он. – Когда она почувствовала, что смерть близка, мысли ее были не о себе, а обо мне. Ей невыносимо было думать, что обо мне некому будет заботиться. Знаешь, Люси, как‑то я пришел в больницу, а на жилете у меня не хватало пуговицы, и, когда она заметила это, по лицу у нее потекли слезы. «Сам знаешь, ты всегда у меня был ухоженный, – сказала она. – Мне больно думать, что теперь все пойдет по – другому». В тот день она заставила меня пообещать, что мысль о ней не помешает мне еще раз жениться, если я найду нужным. По я уже, кажется, говорил это? – вдруг с беспокойством спросил он.

Что‑то в этом роде он, бесспорно, говорил, но до нее как‑то не дошло тогда, что она избрана самой Моной как ее достойная преемница. Одно дело туманно представлять себе, как благословения Моны ниспосылаются ею с небес, но совсем другое – думать о том, как она дарует их со своего смертного одра. Молчаливое потустороннее согласие казалось уместным и вполне гармонировало с загробным состоянием, но согласие, данное на больничной койке, казалось ядовитым упреком.

– Неужели она так прямо назвала меня? – воскликнула она.

Она посмотрела на Сэма. Так это и есть постоянство, за которое она ухватилась? Подобно луне, оно имело два лика, один был обращен к ней, другой к Моне. Но который лик к кому? Моне пришлось жить, выслушивая истории о ней, о Люси, а каково будет ей самой, когда через несколько часов ее затолкают в дом Моны? Ей вдруг стало дурно. Сейчас ей придется выйти в коридор глотнуть свежего воздуха. Но она не хочет, чтобы Сэм шел с ней. Она встала.

– Сними, пожалуйста, мой несессер, Сэм, – сказала она, – я схожу умоюсь. – Теперь он вряд ли последует за ней.

Но он и не думал идти за нею. Достав несессер, он опять уселся на место.

– Напомни мне рассказать тебе кое‑что, когда вернешься, – настойчиво сказал он. – Мне пришла в голову недурная мыслишка.

Еле сдерживаясь, она остановилась в дверях.

– Скажи сейчас!

Он достал часы, посмотрел на них, потом взглянул в окно.

– Все будет зависеть от того, в какое время мы приедем в Дублин, – сказал он, – засветло или нет.

И вдруг она поняла, что у него на уме.

– Где она похоронена? – спросила она, и собственный голос показался ей тяжелым, как свинец.

Но его лицо просияло, она увидела, что он дивится ее чутью и тому, что принимает за родство их душ.

– Ты тоже об этом подумала?! Для нее это было бы вдвое дороже. – Из открытой двери потянуло сквозняком. – Мы обсудим это, когда ты вернешься, – умиленно сказал Сэм, – я тебе расскажу один случай, – он произошел лет шесть – семь назад. Уверен, тебя он очень растрогает.

«Ну нет! Не расскажешь!» – подумала она с такой страстью, как будто произнесла эти слова вслух. Она вышла в коридор и не пошла, а побежала, так ей хотелось поскорее уйти от него подальше. Поезд шел быстро. Колеса стучали оглушающе, несколько раз ее швырнуло из стороны в сторону, но она удержалась на ногах, хватаясь за дребезжащие деревянные части – то за оконную раму, то за дверь. Поезд был битком набит, хотя они с Сэмом ехали по – царски в своем вагоне первого класса. Наконец она добралась до купе, где в уголке ютилась молодая пара. Не заметив, что пол устлан конфетти, Люси уже собиралась там укрыться, как вдруг мужчина вскочил и возмущенно спустил дверную штору прямо перед ее носом.

Слезы навернулись ей на глаза. Но в конце концов, какая разница, где ей быть? Сэм рано или поздно хватится ее и пойдет искать. Если бы поезд остановился, она могла бы сойти. Она взглянула в окно: смеркалось, поля между темневшими изгородями казались белесыми пятнами от редкого тумана, который словно сочился из земли. Если бы поезд остановился хотя бы на минуту, она могла бы спрыгнуть вниз, кое‑как перебраться через пути и затеряться в этом светлом, но непроницаемом тумане. Она воображала, как, запыхавшись, останавливается и смотрит на освещенный поезд, а он трогается, уже без нее, и вагоны мелькают один за другим, и где‑то внутри сидит и напрасно ждет ее Сэм. Но поезд не остановится, пока не дойдет до назначенной станции. Если она хочет бежать, ей придется спрыгнуть на ходу. Она невольно взглянула на дверную ручку. На ее основании сохранилась ядовитозеленая краска, но рукоятка блестела, отполрфованная бесчисленными руками. Стоило только нажать на нее… Она быстро сунула руки в карманы, словно желая удержать их от движения, которое зависело теперь от них одних. Не до такой же степени она неуравновешенна! Но все же ее начала бить дрожь, и одна мысль, что надо дотянуть поездку до конца, была невыносима. А дом! Войти в дом, набитый предметами, принадлежащими другой женщине! «Я все оставил, как было, Люси, – сказал Сэм. – Ты лучше меня сумеешь распорядиться ее вещицами».

Ее вещицы! Что это значит? Стенные шкафы, ломящиеся от платьев? Комоды, до отказа заполненные всяким вздором? Короба, чемоданы, заветные уголки, забитые бог ведает каким хламом? Она достаточно хорошо знала Мону и догадывалась, что та обожала наряды и безделушки.

Безделушки! Безумная мысль пришла ей в голову. А венчальное кольцо?! Где он его взял? Во время церемонии он надел ей кольцо на палец так быстро, будто наручники защелкнул, она успела лишь заметить, что кольцо массивное, массивнее, чем носят теперь; сейчас, вглядевшись, она увидела, что оно истертое. Неужели оно старое? Она содрогнулась. А кольцо, которое он надел ей при помолвке? Она и тогда знала, что оно не новое, она еще удивилась, с каким проворством он извлек его в ту же минуту, как поборол ее колебания. Он вытащил его из кармана, где оно, как камушек, болталось и гремело вместе с ключами и мелочью. Она тогда решила, что потому в оправе и застрял сор. Она не стала чистить кольцо, так как оправа показалась ей ветхой и ненадежной. Но теперь, присмотревшись, поняла, что лапки забиты не мусором, а глубоко въевшейся многолетней грязью. Ее начало мутить, она принялась стягивать кольца. Но они сидели плотно, впивались в палец. Палец распух еще больше оттого, что она продолжала тянуть кольца, а она все дергала их, пока не содрала кожу. Вид крови немного отрезвил ее. Если даже она сдерет мясо с кости – что изменится? И что толку, если ей и удастся сорвать кольца? Даже если выбросить их в окно, все равно ничего не изменишь. Уж больше смысла самой выброситься из поезда!

Повторившись, эта коварная мысль уже не показалась ей такой дикой. От незнакомого возбуждения сердце билось где‑то в горле, ей почудилось, будто поезд бешено набирает скорость, словно вот – вот сойдет с рельсов. Вагоны с лязганьем мчались друг за дружкой, их то и дело слегка заносило вбок, как будто сцепле ния сию минуту разлетятся и их разбросает в разные стороны. Она представляла себе совершенно реально, что последует, если она сейчас нажмет на рукоятку. Дверь мгновенно вырвется из ее руки и с неистовым грохотом откинется на петлях или вовсе сорвется с петель. Подхваченная мощным потоком воздуха, несущегося со скоростью самого поезда, дверь упадет на землю, но не сразу, а, возможно, лишь когда поезд промчится, вихрь уляжется и настанет тишина. А что будет с ней самой? Сбитую с ног, лишенную воли, ее тоже подхватит, всосет безумный поток. Ее унесет, как клочок бумаги. Люси подошла поближе к двери. Ей никогда не удавалось представить себе рай, но, наверное, было бы райским блаженством ощутить, как стремительные струи воздуха, точно крылья, вырываются у нее из‑за спины, поддерживают ее и несут.

Одно движение – и она исправит ошибку и докажет раз и навсегда, что осталась той, кем и была, – романтической натурой.

И все‑таки в глубине души она сознавала, что уже поздно. Она обречена стать наконец вполне земной. Сэм обрек ее. Путь назад предстоит долгий, но она должна вернуться. Ей придется добираться по коридорам вдоль всего поезда до того вагона, где сидит Сэм. Ей придется открыть дверь, войти и сесть с ним рядом.

Она начала медленный путь назад. Дойдя до купе молодоженов, она увидела, что дверная штора поднята; должно быть, свернулась сама, и они не заметили этого. Устав целоваться, равнодушные к любопытным взглядам, они сидели, взявшись за руки, уставясь прямо перед собой. И хотя теперь им было все равно, она отвернулась и поспешила дальше, глядя в окна, за которыми, должно быть, мелькали поля. Но к стеклам теперь прижималась темнота. Словно амальгама, она превратила окна в зеркала. И в одном из таких зеркал Люси увидела терпеливо дожидавшегося ее Сэма – он спал. Он задремал, и не удивительно: Сэм устал и Сэм немолод.

Бедный Сэм, подумала она, и сердце ее смягчилось. Пусть его лепечет про Мону! Он заслужил это право. Он узнал любовь такую, на какую она даже не была способна.

– Сэм! – сказала она, входя в купе.

Он вздрогнул и поднял голову. Только что он спал крепким сном, а тут сразу заговорил, как в бреду. Она сперва не уловила, что он бормочет. «Знает ли он, к кому обращается – к Моне или ко мне?» – подумала она. И постаралась не огорчаться. Но Сэм повторил свои слова. «Бедняги! – разобрала она. – Бедняги!»

И она с изумлением поняла, что он думает о ней, и не просто о ней и об их прошлом, но и о тех поклонниках, которые когда‑то толпились вокруг нее и над которыми он наконец одержал верх. Думал ли он когда-нибудь, что ему это удастся, ведь он ничем не мог похвастаться – разве что золотым сердцем!