Текст книги "От голубого к черному"

Автор книги: Джоэл Лейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Когда мы возвращались через кладбище к пустым улицам, небо над нами потихоньку мерцало, начинался рассвет. Мы прошли заброшенный двор, парковку и нашли улицу, где жил Нейл. Но, не слыша пульсирующих звуков его стереосистемы, мы не смогли отличить его дом от остальных. Они все выглядели одинаково. Я споткнулся, Карл положил руку мне на грудь, чтобы поддержать.

– Все в порядке, – прошептал он. – Все хорошо. Там никого не было. Некого спасать.

Глава 7 Без лица

Я искал свободы,

Но нашел лишь решетки,

Рассвет никогда не придет.

«Голубое Нигде»

Две недели спустя мы отправились на пароме в Ирландию. У Карла были друзья среди дублинских музыкантов, и ему удалось договориться о концерте, чтобы вытащить «Треугольник» из сухой, кислой атмосферы бирмингемского августа.

– В Ирландии сейчас дожди, – пообещал он нам. Паром был пропитан спиртным, настоящий кораблик в бутылке. Если как следует выпить, то начинает казаться, что он вовсе не двигается. Рейчел поехала с нами, но «Свободный жребий» отправились на фестиваль в Вулверхэмптоне. Мы вчетвером сидели на скамейке с банками крепкого пива, глядя, как вода разбивает утренний свет и топит его в темнеющих кровоподтеках теней. Карл царапал что–то в своем блокноте, закусив губу, отбивая ритм на серой ножке столика. Двигатель судна вел свою мрачную, пустую басовую партию где–то на грани между звуком и физическим ощущением.

Рецензия Майка Уэста на концерт в Хэнли появилась в «NME» несколько дней назад:

«Треугольник» – трио из Бирмингема обитает на темной стороне звуковой дорожки. Их альбом скоро выйдет на «Фэрнис рекордз», они замораживают публику своей жесткой музыкой и горькими, призрачными песнями. Громкие номера сменяются спокойными, безукоризненный ритм оттеняет ирландский акцент вокалиста Карла. Он поет о жестоких городах, незнакомцах, жертвах, крови и сперме. Их недавний сингл «Дорога в огонь» – жесткая, отчаянная вещь. Они не пытаются создавать имитации фолк–музыки, как это делают The Waterboys, вместо этого «Треугольник» берет мрачные темы фольклора и превращает их в причудливый урбанистический блюз. Скоро они окажутся в вашем городе, ваших снах, прямо перед вашим лицом. Берегитесь».

Гэри Аллен из «Мелоди Мейкер», видевший нас в Бристоле, был не столь впечатлен:

«Треугольник» – пустоватая и переполненная негативом команда. Она несет на себе отпечаток Velvets, Вunnymen», Smiths, будто тяжелое пальто. Сегодняшнее выступление было замешано на страхе и акустическом сухом льде, но, к нашему прискорбию, не слишком–то порадовало. Возможно, это даже символично, мы видим, каким пустым и бессмысленным стал инди–рок. В то время как танцевальная музыка объединяет, традиционные рок–группы, подобные «Треугольнику», заставляют слушателя почувствовать себя одиноким. Если вас утомила экзистенциальная тоска, дешевый сидр и студенческие займы, вам лучше остаться с Manics, или даже с Samaritans».

Нам понравилось про «сухой акустический лед». На пароме нам не слишком хотелось вступать в разговоры и рассуждать о футболе с накачавшимися пивом фанатами «Манчестер Юнайтед», сидевшими на соседней скамейке, нас полностью устраивало наше общество. Даже Карл был в хорошем настроении, рассказывал о группах, которые он видел в Дублине и Белфасте во время прошлых гастролей.

– Даже дети, которые играют на скрипке и аккордеоне в пабах, дают жару, как Stiff Little Fingers [54]. Это ошеломляет. Там действительно изголодались по музыке.

Впервые оказавшись вместе в дороге, тем более на воде, Йен и Рейчел прилипли друг к другу, как подростки на первом свидании, они дышали воздухом, пропитанным поцелуями. Их глаза подбирали клочки света, танцующие на волнах. Мы с Карлом остерегались целоваться на публике, но прижались друг к другу, используя опьянение как предлог для контакта. Такие трюки можно заметить в любом пабе.

Приятные вибрации были слегка подпорчены на таможне, где группу задержали и досматривали целый час. Они перерыли все сумки и чехлы с инструментами, точно отыскивая пятна пыли на армейском парадном мундире. Затем нас развели по разным комнатам и обыскали с ног до головы. От выпивки я впал в жуткую стеснительность и потому чувствовал себя, как в одном из тех снов, где ты оказываешься голым перед толпой или не можешь найти туалет в переполненном поезде. Не знаю, искали они наркотики или что–то другое. В поезде по дороге до Дублина никто из нас не произнес ни слова.

Мы оставили свой автобус в Бирмингеме и взяли с собой только гитары, Йену пообещали одолжить ударную установку у местной группы. Мокрые улицы блестели, как полоски магнезии. Наш отель находился рядом с мостом О’Коннел, с видом на реку. По обоим концам моста сидели нищие, один из них держал кружку так, точно в ней был яд, который он уже приготовился выпить.

Отель был старомодный, небольшой; огромные масляные полотна создавали атмосферу музея. Йен и Рейчел поселились на третьем этаже, а мы с Карлом – на четвертом. В двухместном номере. Мы настроили гитары и порепетировали пару новых песен, затем пили кофе и целовались. Дождь стучал в окно. Карл провалился в сон, а я смотрел на его лицо, ставшее таким детским и мирным в объятьях сумрака. Когда он проснулся, мы занялись любовью, приняли вместе душ и отправились на прогулку. То, что произошло в Стоуке беспокоило нас обоих, но мы не могли говорить об этом.

Пока мы были в отеле, прошел сильный дождь, с навесов магазинов до сих пор капало, и призраки реки мелькали в ее темных водах. Мы прошли мимо Бург–Куэй, который мне напомнил песню Филипа Шеврона [55] «Под часами Клери»: «Бург–Куэй в ночи/ В темноте и зловонии/ Говорит, что мне не стоит бороться/ С парнем без лица. Мост превратил воду в темную плиту».

– Так где же часы? – спросил я.

Карл улыбнулся:

– Вообще–то не здесь.

Мы замедлили шаги перед щитом, заклеенным афишами концертов. Один маленький голубой постер сообщал, что «Тайные раны», «Треугольник» и «Черный камень» играют сегодня в «Скрипаче». По дороге обратно на О’Коннел–стрит Карл показал на универмаг с неоклассической резьбой на рамах. Часы висели над белыми колоннами входа. В нескольких ярдах от входа стоял автобус с надписью «En Lar». Позади нас возвышалась каменная скульптура Ирландского героя, его руки были простерты в сторону забитой машинами дороги. Карл двинулся было прочитать надпись под статуей, но остановился. Под ногами статуи был сухой клочок темной мостовой: очертания человеческой фигуры, скрюченной на сторону, точно отклонившаяся тень. Изображение, оставленное дождем.

Позже я сообразил, что кто–то, должно быть, пережидал там дождь, а затем ушел, а может, его увели. Мы с Карлом выпили в «О’Нейлс», переполненном пабе, где можно было укрыться от всего на свете. Ирландские порции выпивки были настолько велики, что не было нужды покупать двойные. Затем еще один паб, где подростковая фолк–группа – скрипка, бас, флейта и ударные – играла медленные инструментальные баллады. Карл слушал внимательно, но затем повернулся ко мне и сказал:

– Не люблю фолк, слишком уж незатейливо. Слишком приглажено.

Когда мы возвращались в отель, улицы были заполнены машинами и пешеходами. Повсюду нищие, некоторые из них пытались заговаривать с прохожими. Все бурлило вокруг нас, мне показалось, что я слышу звук прибоя, точно мы оказались прямо в реке. Нам обоим было необходимо слегка протрезветь перед выступлением.

Мы встретились с Рейчел и Йеном в баре отеля в шесть часов и отправились в ближайший ресторан подзаправиться рыбой с картошкой. Они о чем–то поспорили и теперь пытались помириться, обмениваясь тихими нежностями и осторожными прикосновениями. Мы перебрались в маленький паб со стенами, обшитыми темным деревом, – та разновидность декора, что кажется фальшивой, когда ты в Англии. Мы распланировали наше получасовое выступление, включив в него новую песню, которую до этого играли только на репетициях. Мы так толком и не протрезвели, хотя Карл беспрерывно курил, пытаясь ограничить себя в выпивке и сохранить под контролем свой страх сцены. Я видел, как он выходил на сцену и куда более пьяным, чем сейчас, но это сбивало его с ритма.

Поспешно вернувшись в отель за гитарами и барабанными палочками Йена – особая пара, которую он купил в Гластонбери и использовал только на концертах, – мы отправились до «Скрипача» и добрались как раз ко времени саунд–чека. Он прошел не слишком хорошо, гитары звучали довольно грязно, звук куда–то проваливался. Точно церковные колокола под водой. Звукоинженер сперва обругал нашу игру, а затем заявил, что на живом выступлении это не имеет значения. Карл сознательно сделал звук своей гитары более резким и рваным, чтобы замаскировать нехватку чистоты. Мы начали сожалеть о том, что приехали без своего сопровождения, без Мартина–то можно было легко обойтись, но Алекс или Джим нам бы сейчас пригодились. За сценой я попытался приободрить ребят:

– Просто играйте, твердо и жестко. Когда в зал набьется публика, звучание станет лучше. Они поглотят эхо.

– Для этого–то они и нужны, – сказал Карл, – без них музыка не может стать настоящей.

Мы взяли по банке пива в баре, где собралось около сотни человек: ребятишки в майках с Nirvana и Husker Du, с торчащими волосами и обведенными черным карандашом глазами. Когда появился «Черный камень», из ниоткуда вдруг появилось гораздо больше народа. Это явно была местная команда – панковский квинтет с двумя вокалистами, парнем и девушкой. Под их музыку публика прыгала и дергалась как безумная. Звук был сырой, ударные звучали слишком громко, но вокал было слышно неплохо. Мне понравилась идея использования двух голосов, один ведет мелодию, а второй крадется за ней со зловещим, повторяющимся бормотанием. Темы песен были почерпнуты из фольклора и разных страшилок: вороны, утопленницы, похороны. По крайней мере, подумал я, это можно слушать.

Когда их выступление закончилось, мы поспешили за сцену и влили в себя еще пива, пока настраивались. «Скрытые раны», четыре тихих парня из Корка, прошли мимо нас и поздоровались. Их менеджер Пол был другом Карла, он–то и устроил нам это выступление. Карл открыл для него банку пива, и мы уселись за низким столом, слушая новый альбом The Cure, грохотавший из динамиков. Первая песня, «Открыто», была самой мощной песней из всех, что они написали. Она следовала вниз по спирали, точно пьяный на вечеринке, переходя от маниакального возбуждения к глухому отчаянию.

Наше выступление прошло на удивление хорошо, учитывая то, что мы были здесь совершенно неизвестны. На «Третьем пролете» парочка панков принялась прыгать поверх толпы, хотя во время второй паузы/ударной секвенции в конце они исчезли из виду. Звук по–прежнему был мутный, лидер–гитара и бас едва отличимы, но барабаны Йена прорывались с холодной четкостью. Следующей мы сыграли «Загадку незнакомца», стоя в темноте, повернувшись спиной к публике. Когда Йен рассмеялся в микрофон, мы с Карлом развернулись и сыграли резкий, рваный металлический финал. Затем, не останавливаясь, мы начали упрощенную версию «Ответа». Публика в первых рядах бешено дергалась, сзади безмолвствовала и не шевелилась. Меня трясло от прилива адреналина, я жалел, что столько выпил.

Следующей мы сыграли новую песню «Из глины». Мы ее так и не записали, хотя из нее вышел бы хороший би–сайд. Она была короткая и быстрая, с тяжелым басовым риффом и легкой воздушной соло–гитарой. Карл пел текст как заклинание. Он пел об убийстве ребенка на строительной площадке. Это было до дела Булджера, и я не думаю, что он имел в виду какого–то конкретного ребенка. Финал был горьким и обескураживающим: «Растерзай и выкинь/ Ты, кукла из глины/ Ты, любовник из глины/ Разбитый и распластанный/ Эти люди – из глины/ Наши дети – из глины». Последние слова произносились под стук барабанов. Мы продолжили «Его рот», потом «Текучая и стоячая вода», с новым финалом, тем, что Карл придумал в Хэнли. Теперь кое–кто из публики перед сценой раскачивался, вытирая с лица кровь после диких танцев, ряды бледных лиц колыхались взад–вперед, когда звук нарастал. Карл казался удивительно спокойным, точно ярость аудитории нейтрализовала его собственную злость.

Обратившись в первый раз к публике, он сказал: «Мы – «Треугольник“. Мы рады играть здесь. Еще увидимся. Раз. Два. Три. Четыре». Мы закончили изломанной версией «Города комендантского часа», его спокойствие осадило публику, как лампа–вспышка. Мы с Карлом отключили гитары и отнесли их за сцену, пока Йен играл короткий, нервный дуэт с драм–машиной, которую мы позаимствовали на «Фэрнис Рекордз». Затем он присоединился к нам в раздевалке, где его уже ждала открытая банка пива. Пол приготовил для нас чек, он не покрыл наши расходы, но мы не жаловались. Когда снова зазвучал альбом The Cure, на сей раз это была песня «Доверие», Рейчел присоединилась к нам. Она агрессивно поцеловала Йена в угол рта. Мы с Карлом плюхнулись на пол в обнимку, ища друг в друге силу, которой в нас не было. Как обычно.

Ввалились «Черный камень», все с косяками в зубах и галдящие, перебивая друг друга. Как единственный не–ирландский участник «Треугольника» – у Йена мать была ирландкой, хотя акцент у него чисто бирмингемский – я почувствовал себя слегка не в своей тарелке. Их басист допрашивал меня о бирмингемской музыкальной сцене.

– Знаете, вы дали миру хэви–метал. А мир взял его и превратил в скверную шутку. Но это не ваша вина.

Он сказал мне, что скоро они будут играть в Бирмингеме, мы должны встретиться и нажраться как следует. Я сделал затяжку предложенным им косяком, он отхлебнул у меня пива.

– Скажи мне, – спросил он, – вы с Карлом трахаетесь, да?

Я кивнул.

– Ну, это ничего. По крайней мере вы делаете настоящую музыку. Вы вовсе не в дерьме. Ну, может, буквально и да, но не в плане музыки.

Карл тем временем погрузился в дискуссию с девушкой–вокалисткой.

– Я читала тут статью в «NME», – сказала она. – Про то, как вы используете темы фольклорной музыки, но превращаете их в нечто более тяжелое. Звук города. Мы тоже этим занимаемся. Это проделала и Шинед на своем первом альбоме, но никто не врубился.

Кто–то открыл дверь и звуки «Финала» The Cure заглушили ответ Карла. Я посмотрел на его лицо, подсвеченное сзади, склонившееся к уху девушки. У нее были коротко остриженные волосы и острые зубки. Во вкусе Карла, подумал я, впадая в приступ паранойи.

Мы все проскользнули за бар, чтобы посмотреть на «Скрытые раны». Публика была пьяной и нервной, парни придерживали своих подружек, защищая их со спины. Группа выдала невыразительное, сдержанное вступление, взяв свои инструменты и сыграв пару нот, прежде чем, запнувшись, войти в ритм. Голос вокалиста, пронзительный и гневный, придавал их звучанию остроту панк–рока, хаотические всплески ярости сменялись торжественной басовой партией. «Возьми деньги/ Возьми деньги/ Я помогу тебе взлететь, прежде чем ты убежишь/ Продай свое тело/ Продай свое тело/ Ты сможешь купить другое». Они были хороши, но однообразны, в итоге ты переставал понимать, где заканчивается одна песня и начинается другая. Йен и Рейчел стояли рядом со мной, кивая головами в унисон. Я посмотрел по сторонам, ища Карла. Он и вокалистка из «Черного камня» исчезли.

Сперва я проверил мужской туалет. Никого. Затем я вернулся в раздевалку. Дверь была открыта, но свет выключен. Они сидели в углу, их головы медленно двигались. Казалось, что они поют друг другу в рот. Поцелуй заставил их тени раскачиваться взад–вперед. В полумраке казалось, что это какое–то кошмарное насекомое сбрасывает свой панцирь. Карл открыл глаза и увидел меня. Он опустил голову ей на плечо. Я взял кофр с гитарой и вышел. Неосвещенный коридор привел меня к выходу.

Снаружи дождь сверкал, точно лед в лунном свете. Группки сонных юнцов плыли по светящейся мостовой. Нищие кучковались под навесами магазинов. На мощеных улицах не было видно машин. Я заметил двух хорошо одетых девиц с высокими прическами, которых тащил в самодельной коляске, точно доморощенный рикша, парень в белой рубашке, облепившей его тело, точно полиэтилен. То ли проклятая дублинская безработица, то ли странная постколониальная шутка. Когда моя карманная карта окончательно промокла, я наконец дошел до знакомого моста. Пока я шел по нему, ветер пронизывал меня до костей. Отпечатки дождя застили свет фонарей. Серолицый мужчина в темном плаще шел навстречу мне, пошатываясь из стороны в сторону. Как раз перед тем как мы должны были столкнуться, его лицо растаяло в дымке дождя. Единственный след его присутствия – дым от сигареты, обжегший мои глаза.

Когда я вошел в нашу комнату в отеле, Карл уже был там. Должно быть, он поймал такси. Я высушил волосы и надел чистую рубашку, он все это время сидел на своей узкой кровати и настраивал гитару. Наконец я остановился и посмотрел на него.

– Прости, – сказал он. – Мы увлеклись. Мы не собирались трахаться, ты же знаешь.

– Мне… – Неинтересно или непонятно? Одно или другое. Моя злость уже перешла в депрессию. – Да вы уже практически трахались. Это подло.

– И что же мы будем теперь делать? – Карл отложил гитару и посмотрел на меня. Уголки его глаз покраснели.

Я пожал плечами.

– Долгий разговор? Развод и девичья фамилия? Сольные проекты? Твоя запоздалая трагически–преждевременная смерть?

– Я имею в виду сейчас. Мы ведь не заснем. Пойдем пройдемся.

Я посмотрел на часы, время близилось к полуночи.

– Здесь есть бары, работающие допоздна, со свободным входом. Это тебе не бирмингемские пуритане–трезвенники.

– У меня есть идея получше. Почему бы мне не разбить твою гитару напополам и не засунуть тебе в задницу гриф?

Карл улыбнулся.

– Обычно ты не столь изобретателен. Он встал и взял меня за руки.

– Прости, я правда сожалею, ты же знаешь. Если бы я так не нажрался…

– Да ты все время нажираешься.

Мы держались на расстоянии друг от друга в лифте и в молчании вышли из отеля. Я пытался успокоить себя: сохраняй спокойствие, точно меня только что отшил самодовольный педик в «Соловье» и нужно спасти свое лицо, игнорируя его. Это не помогало.

Мы пересекли Лиффи и прошли через Темпл–роу: длинную мощеную улицу с гниющими остовами кораблей, отбрасывающими тень на кафе и бары. Музыка сочилась из дверей; на углу под дождем бродячие музыканты играли модерн–джаз. Здесь не было ни луж блевотины, ни парочек, приготовившихся выяснять отношения на кулаках, ни любовных игр под кирпичными стенами. Карл привел меня в бар под названием «Туманный рассвет», который показался мне невероятно переполненным, когда мы вошли, но когда мы добрались до главного бара, оказалось, что здесь не хуже, чем в ночном клубе. Запасшись терпением, можно было пробиться в любом направлении. Карл взял нам обоим по большой порции виски в дальнем баре, пока я в изумлении глазел по сторонам.

«Туманный рассвет» состоял из лабиринта обшитых деревом залов и ниш с картинами в рамах. Над ступеньками я заметил де Валера, хмурившегося на свое собственное отражение. Повсюду, на каждом квадратном сантиметре этого огромного паба, кто–то был. Напитки наливались, оплачивались и выпивались залпом с лихорадочной скоростью. Но никто не терял над собой контроля. Охранники, одетые в черные куртки, спокойно стояли возле бара. Музыка была менее громкой, чем в любом бирмингемском баре после захода солнца. Толпа по большей части состояла из молодежи, но не только. Одежда самая обычная, ничего дорогого или вульгарного. Лишь одна деталь меня обеспокоила. Здесь не было ни одного черного или азиатского лица.

– Невероятно, – сказал я Карлу. – В Бирмингеме никто не позволит вот так набиться в паб. Там обязательно начнется драка… Совсем не похоже на бирмингемские ирландские пабы.

Карл улыбнулся, слегка печально.

– Тут люди умеют пить. Питейная культура здесь глубже реки. Здесь, если тебя вышибли из паба, с твоей общественной жизнью покончено. Так что все долбоебы, тупицы и крикуны валят в Англию. Там они больше к месту.

Он глотнул «Джеймисона», поморщившись от резкого вкуса. Глаза у него были совсем красные.

– Люди тут выглядят потрясающе, – сказал я, бессознательно предлагая ему перемирие. – Такие расслабленные, и все они такие симпатичные. Но разве в Дублине нет черных?

– Немного, главным образом потому, что здесь нет работы. Но с другой стороны, они все время твердят, что Ирландия – единственная страна, где никогда не преследовали евреев. Их сюда просто не пускали. Может, сейчас так. Едва ли я могу назвать это место своим родным домом.

– А где же тогда твой родной дом?

Он ничего не сказал и посмотрел так печально, что я взял его за руку.

– Эй, успокойся.

Было уже заполночь, толпа немного поредела. Я купил еще два больших виски, мы обсудили концерт. Нам обоим понравились упрощенные версии «Его рта» и «Города комендантского часа», но Карл считал, что «Из глины» нужно сделать более инструментально насыщенной. Я сказал, что не думаю, что текст удалось бы так растянуть.

– И, кстати, о чем она?

Карл смущенно посмотрел.

– Я не люблю объяснять слова, – сказал он. – Они значат лишь то, что ты в них услышал.

Не помню, о чем мы еще говорили. На сей раз Карл покупал выпивку, потом, кажется, снова я. Не знаю, как мы добрались до отеля, но помню, что Карл сознательно лег в мою узкую односпальную кровать и обнял меня сзади. Вообще–то я не люблю спать в обнимку, но в ту ночь этого нельзя было избежать.

Когда я проснулся через несколько часов, было все еще темно. Рука Карла лежала на моей талии, его дыхание звучало в унисон с моим. Я медленно высвободился, прошел в смежную ванную, налил стакан воды и выпил его. Затем услышал хриплый голос из комнаты:

– Дэвид? Ты не принесешь мне воды? Пожалуйста.

Он звучал сухо, как бумага. Я наполнил стакан наполовину, подошел к кровати и выплеснул воду ему в лицо.

– Ублюдок!

Он притянул меня к себе и яростно поцеловал. Я впился ногтями в его тощие ребра, ударил его по шее так, что, я знал, останется синяк.

– Продолжай, – спокойно сказал он.

Я перевернул его на спину, согнул колени и трахнул его – без лубриканта, без презерватива. Это должно было быть адски больно, но он кончил в мою руку меньше чем через минуту. Я не почувствовал своего оргазма, но я знал, что он был.

Затем я вышел из него и спросил:

– Ты в порядке?

Он что–то пробормотал. Я лег на другую кровать и заснул.

Во сне я искал тело Карла. Это было где–то на станции Нью–стрит. Я все время находил тела, спрятанные, как бомбы, скрюченные за автоматом с шоколадками, в кабинке туалета, в вагоне пустого поезда, в громкоговорителе над вестибюлем вокзала, где пассажиры спрашивали о своих рейсах, не обращая внимания на то, что происходит. Все тела, что я находил, со спины походили на Карла, но их белые, обескровленные лица были чужими. Когда я проснулся во второй раз, дневной свет подсветил занавеску, точно киноэкран. Лицо у меня было мокрым. Я подумал, что это должно быть от воды, пролившейся на подушку. Затем я вспомнил, что спал на другой кровати, похоже, я плакал. Смущенный, я посмотрел на кровать Карла. Она была пуста.

Я допивал третью чашку кофе в зале для завтраков, когда туда вошел Карл вместе с Йеном и Рейчел. Они вышли проветриться и прогулялись по О’Коннел–стрит.

– Мог бы записку оставить, – сказал я.

В очередной раз я понял, что Карлу проще ладить с самим собой, чем мне ладить с ним. Нам нужно было убить полдня до отъезда домой: Йен и Рейчел хотели поехать на побережье. После оживленной перепалки было решено, что никто не хочет оставаться вдвоем со своим партнером. Так что мы отправились на поезде всей группой.

Дождливым утром променад в Брее выглядел блеклым, но странным образом умиротворяющим. Мелкие брызги хлестали по ступеням причала. Волны накатывались и разбивались, точно отголоски гитарного соло. Чайки выкрикивали обрывки мелодии. Мы шли все вместе, разговаривая о вещах, далеких от музыки: наших семьях, любимых местах, убеждениях. Я помню, как Карл уставился на завесу брызг и сказал:

– Никто ничему не принадлежит. Не думаю, что мы попадем по назначению после смерти. Это больше похоже на… на радиоволны, послания, что витают в воздухе. Вот что останется от нас, послания. Шифр.

Большую часть времени Карл молчал, мне показалось, что он в порядке, но с ним толком никогда не поймешь, он может вдруг заговорить, и ты поймешь, насколько ему плохо. Я никогда не знал, как реагировать. И смех, и участие казались одинаково неуместными.

Позже мы пообедали в старомодном пабе. Когда Карл поднял стакан, я заметил, что у него трясется рука. Губы у него пересохли. Рейчел сфотографировала нас троих, затем заставила меня снять их с Йеном. Думаю, она пыталась подчеркнуть, что она здесь с ним, а не с «группой». Через дорогу от паба был вход в крытый рынок – огромный, слабо освещенный амбар с ларьками, торгующими старыми книгами, пластинками и тому подобным. У одного торговца нашлось несколько подержанных гитар, акустических и электрических. Карл купил «Фендер Стратокастер» за двести фунтов, у него не хватило ирландских денег и пришлось использовать кредитную карточку, но торговец не возражал.

– По–настоящему эту гитару ты можешь купить только за доллары.

Эта ремарка стала поводом для дискуссии в поезде по дороге обратно в Дублин. Рейчел пыталась нас убедить, что ты не можешь по–настоящему играть на «Страте» до тех пор, пока ты не отработаешь смену на автомобильном заводе в Детройте, уделав масляными пятнами свою клетчатую рубашку. Йен предложил написать на обложке нашего следующего альбома: «На гитаре играли Карл Остин и дух Джима Моррисона». Я сказал, что мы можем назвать альбом «Центральные графства снова восстанут». Йен спросил:

– Ты о чем это?

Карл заявил, что лучше бы он и не прикасался к этой штуковине. Я хмыкнул, что ему придется это сделать, когда он потащит ее домой, вместе со всем своим прочим добром. Рейчел сказала, что по–настоящему ее нести он сможет, только если самолет упадет и все погибнут.

– Нет, – настаивал Карл, – по–честному будет везти на поезде.

В ту ночь, в своей квартире, Карл наиграл мне мелодию новой песни: «Порванные струны». Без усилителя «Стратокастер» звучал как призрак: ржавеющий остов автомобиля без колес. Песня была очень странной, Карл пел почти шепотом. «Куда они идут, кому принадлежит их время?/ Плывут по подземной реке/ Мимо гниющих тел и фотографий/ Пока не останется лишь звук». К настоящему времени мы более или менее ее подлатали. Я знал, что он использует алкоголь в качестве оправдания своему эгоистическому поведению, не упуская ни единого шанса и прячась от последствий, но что тревожило меня гораздо больше, так это, что алкоголь, похоже, начал брать верх. Я мог бы жить, смирившись с его играми, мне приходилось переживать и не такое. В глубине души я надеялся, что, приняв это как должное, я избавлю себя от худшего. Если он не сможет удержать нож своих желаний, кого он им поранит?

Несколько недель спустя «Черный камень» играли в Дигбетском ирландском центре. Мы вчетвером пошли на них посмотреть. Хорошее получилось выступление, хотя публика была малочисленная и не особо отзывчивая. Резкие всплески трэшовой гитары и быстрый, яростный ритм ударных создавали ощущение атаки, но в публике не хватало панков, и это, по–видимому, сдерживало группу. После шоу мы зашли за кулисы поздороваться. Они поделились с нами своим «Гиннесом», готовые проявить гостеприимство даже на чужой почве. Карл и вокалистка Берни обменялись телефонами. По дороге домой в автобусе я заметил, что панк похож на блюз, изначально и то и другое было скорее состоянием сознания, но теперь превратилось в набор технических приемов. Карл уныло посмотрел на меня: – Я устал от этих твоих разговоров.

В день когда «Жесткие тени» вышли в свет, мы играли в Амстердаме. Алан Уинтер устроил этот концерт, на самом деле это скорее был предлог для него и прочих сотрудников «Фэрнис Рекордз» провести уикенд в Диснейленде взрослых удовольствий. Из–за того, что номера в гостинице заказывались в последнюю минуту, наша группа растянулась на три отеля в районе Рокин. Никто из группы раньше не бывал в Амстердаме. Я ездил в Париж, когда жил с Адрианом, и Амстердам сперва показался удивительно знакомым, вплоть до колеса обозрения, которое виднелось из отеля. Как и Париж, Амстердам поднимался снизу вверх. Мы с Карлом жили в отеле настолько узком, что там не было ни лифта, ни центральной лестницы, только лестничные пролеты, соединявшиеся площадками в самых неожиданных местах.

В Париже мы с Адрианом заказали двухместный номер в маленьком отеле в центре. Мы прибыли, распаковали вещи и немного отдохнули, прежде чем отправиться на прогулку. Менеджер остановила нас в холле и сказала, что ей пожаловались на шум, доносившийся из нашего номера. Адриан сказал, что это ошибка, мы вовсе не шумели. Он пришел в замешательство. Мне пришлось объяснить ему, что это упреждающий удар со стороны менеджера против гомосексуального секса, возможно, это обычная практика. Я не думал, что столкнусь с подобными проблемами в Амстердаме. (И я не ошибся).

Мы все договорились встретиться на площадке, в одном из центральных ночных клубов, около восьми вечера. «Лента» – наша разогревающая группа, с Мэттом Пирсом на клавишах, слегка тяготели к психоделике и намеревались усугубить эту тягу сегодня вечером. У Йена, Карла и меня были менее амбициозные планы. Мы купили унцию марокканского гашиша в ближайшем кофешопе, выкурили небольшой косячок, а остальное заначили на потом. Затем мы набрели на бар и засели там, потягивая неразбавленный еневер, чувствуя, как сквозь нас проходит мягкая вибрация. Еневер – мягкая версия джина, которую порекомендовал нам Мэтт. Мы сидели, скрючившись в углу, обдумывая наше выступление, бессознательно имитируя обложку «Жестких теней». Закольцованные басовые партии и ломкие аккорды «Дрянной жизни» New Order разносились по бару.

Выступление было не слишком впечатляющим – камерным, если проявить великодушие, «никудышным» – если нет. Публика в узком прокуренном зале, состоявшая из обдолбанных обитателей сумерек, едва ли могла нам чем–то помочь. «Лента» рассыпалась на нитки: если им удавалось всем вместе начать играть одну и ту же песню, это можно было считать редкой удачей. Джон, гитарист, пялился на лампочки над головой до тех пор, пока Алекс не заставил притушить их до яркости свечей. Мэтт явно аккомпанировал голосам, звучащим в его голове. Похоже, у него там распевал церковный хор под аккомпанемент Napalm Death.

Мы довольно вяло прошлись по всем песням альбома, кроме «Фуги», плюс «Из глины» и «Порванные струны». Странно, насколько устаревшим казался материал «Жестких теней» теперь, когда у нас был записанный, упакованный в коробочки артефакт. Карл произвел несколько невнятных аккордов и сбил нас с Йеном с толку, вернувшись к студийной версии «Стоячей и текущей воды». Мы планировали сыграть анкор «На расстоянии», но вместо этого воткнули его в конец нашего выступления. После последнего куплета раздался глубокий вой фидбека и огни погасли. Это вышло не преднамеренно, но получился достойный финал.