Текст книги "От голубого к черному"

Автор книги: Джоэл Лейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

В тот день «Треугольник» записывали в студии «Третий пролет». Карл был в отличной форме, наполняя пение и игру жесткой энергией, мы с Йеном изо всех сил старались ему соответствовать. Между дублями он набрасывал текст и аккорды для новой композиции. Музыка полностью завладела им. Тем вечером, несмотря на то что он побрился и надел красную шелковую рубашку, в которой он походил на итальянца, он оставался в тени. Люди улыбались ему, но отсутствие реакции с его стороны расхолаживало их. В его взгляде была какая–то отстраненность – не подкупающий потерянный взгляд невинности, но смущение воителя, чей противник внезапно исчез. Я провел его на кухню, где он сразу же ухватил полбутылки водки и стакан.

Доминик привел свою подругу Салли, рыжеволосую девушку лет двадцати, которая безостановочно пила и говорила.

– Что мы здесь делаем? – сказала она девушке в плоском берете. – На хрена нужны эти празднования? Это же просто потребительское дерьмо… – она нетрезво помахала рукой в сторону кухни… – вся эта чушь, стиль жизни, поддержание буржуазии, в то время как давление нарастает. Что знают эти педики о женщинах? Они прославляют эту дерьмовую культуру: мужчины – герои, женщины – аксессуары… Я не могу работать, я не могу выходить по ночам, я даже не могу просто пройти по улице, не услышав оскорблений. А этим ублюдкам наплевать. – Ей никак не удавалось прикурить сигарету, пальцы слишком дрожали.

В гостиной Доминик разговаривал с недавно получившим диплом психотерапевтом по имени Гэри – возможно, единственным из присутствующих здесь, кому Доминик еще не рассказывал о своей личной жизни. Гэри спросил меня, как дела у группы, я рассказал ему об альбоме и о том, как после ощущения подавленности поначалу процесс записи стал пугающе возбуждающим. Доминик перестал грызть крендельки и высказался:

– Ты как–то сказал, что Карлу не нравится гей–тусовка. Это потому, что она не соответствует его имиджу рок–музыканта?

Этот удар был нацелен на Гэри, который дернулся и сказал:

– Не думаю, что эта роль имеет значение. Каждому парню хочется играть в рок–группе.

– Ну, мне не хочется, – игриво заявил Доминик. – Я бы хотел быть по–настоящему великим, великим композитором, как Стивен Сондхайм [42]…

– Или Эндрю Ллойд Уэббер [43]? – сказал Гэри.

– Ну, наверно, он тоже ничего. Иначе бы Элейн Пейдж [44] не стала записывать его песни.

В кухне Салли и ее обереченная приятельница над пачкой «Мальборо» продолжали жаловаться друг другу на жизнь, перечисляя друг другу нанесенные им обиды. Их гнев достиг такой стадии, что лучше было к ним не подходить. Я подумал о выборах. Что феминистки, что социалисты жили в пространстве, сузившемся после поражения. Большинство из них пытались жить дальше и дожидаться своего шанса. Но другие предпочитали задохнуться, лишь бы не дышать испорченным воздухом. Так что они боролись против всего вокруг, принимая боль как свидетельство борьбы. Кризис заморозил их жизнь. Я понимал это умом, но не мог прочувствовать.

Карл куда–то подевался. Я нашел его в спальне, где тусовались несколько человек. Кровать была завалена пальто. Карл и один из бывших дружков Доминика прикончили бутылку водки и принялись за пиво. Здесь уже создалась своя структура, и я не был в нее включен. Бывший Доминика выглядел лет на сорок, но он был высокого роста и хорошо сложен. Не во вкусе Карла, понадеялся я. У вина был слегка химический букет. Шато де Хрень с добавлением антифриза. Разбивает лед на куски. Я направился в туалет, под дверью которого нетерпеливо ждали с полдюжины человек.

– Марк там с телепродюсером из Ноттингема, – объяснил Стив. – Уже двадцать минут. Похоже, они там уже монтируют фильм.

Время шло. Я обнаружил еще одну комнату, где люди танцевали, альбом Erasure [45], доносившийся из колонок, сотрясал голый пол. Красная лампочка тускло светила сквозь китайский бумажный абажур, точно кровавая луна. Карл стоял у стены, присосавшись к бутылке «Будвайзера». Я вытащил его из угла, и мы принялись неуклюже танцевать вместе в окружении движущихся теней. Я чувствовал запах водки в его дыхании. Его темный рот прижался к моему, затем он поцеловал меня в шею, глубоко, его зубы впились в кожу. Он отступил и улыбнулся мне. Я знал, о чем он думает. Ему очень не нравилась эта вечеринка, но где еще мы могли бы вот так танцевать вместе. Его депрессия усиливалась.

Мы раздобыли еще алкоголя и устроились в углу спальни.

– Эти типы совершенно ебнутые, – прошептал он мне. – Маленькие принцы с альбомами Бетт Мидлер [46], ванными, полными косметики и маленькими, ничтожными карьерками. В них столько дерьма, что начни кого–нибудь из них трахать, он тут же изменит форму. Кроме этого Уильяма, того высокого парня. В нем даже дерьма нет, он просто пустой.

Я уже собирался спросить его, о чем это он, но тут я услышал звон разбитого стекла и вопли из соседней комнаты. Что–то с глухим стуком ударилось об стену. Затем донесся голос Салли: «Доминик! Помоги мне!» Груда пальто на кровати поднялась, точно болотное чудище, из–под нее выполз растрепанный Доминик и еще какой–то парень. Я прочел по губам слово «блядь» на бледном лице Доминика.

В кухне осколки разбитых стаканов рассыпались, точно драгоценности, по бледно–голубому линолеуму. Двое парней держали Салли за руки, а она вырывалась, пытаясь дотянуться до какого–то парня, вжавшегося в стену, это был Гэри.

– Ебаная женоненавистническая свинья, – орала она на него. – Так боишься женщин, что тебе приходится трахаться с мальчиками.

Гэри тряс головой, онемев от злости. В комнату влетел Стив, стекло хрустело у него под ногами.

– Пошли, – сказал он ей, – тебе пора уходить.

Салли вырвалась из рук, удерживавших ее, и Стив схватил ее за левую руку обеими руками. Ее черная шаль болталась, точно порванная паутина. Я в растерянности вышел вслед за ними в коридор.

Стив был страшно разъярен. Он распахнул входную дверь и вытолкал перепуганную Салли на винтовую лестницу, вопя: «Проваливай! Убирайся!» Она пыталась устоять на ногах, а он грубо толкал ее в грудь, так что ей пришлось податься назад. Наконец он дотолкал ее до входной двери. Задохнувшаяся от плача Салли выбежала из дома. Я последовал за ней, со смутным намерением помочь ей поймать такси, проверить, в порядке ли она. Но тут откуда–то сзади тихо вышел Карл, он схватил Стива, прежде чем тот успел захлопнуть дверь.

Карл развернул Стива, оторвав при этом верхние пуговицы на его рубашке и прижал его к стене.

– Не знал, что ты бьешь женщин, – сказал он. Голос у него был медленный и холодный. Карл не был особо силен, но он был выше Стива. Я никогда прежде не видел его таким разозленным и не хотел бы увидеть еще раз.

Стив пьяно посмотрел на него.

– Она чокнутая, – сказал он, – ебаная лунатичка.

– И ты решил ей помочь, сломав ей шею? Ты же видел, что она надралась. Ты козел. И трус.

– Ты тоже можешь уебывать, Мик. Какой мудак тебя сюда притащил?

Стив кинулся на Карла, ударив его по ребрам. Карл не шелохнулся. Я слышал плач Салли где–то за распахнутой дверью. Стив бросился на Карла, нанеся еще один удар. Он пришелся по лицу. Внезапно Карл взорвался. Он сильно ударил Стива в живот, а затем впечатал кулак в его рот. Еще три–четыре спокойных удара, и Стив тяжело рухнул в дверном проеме. Его лицо было залито кровью. Карл вышел на улицу, я последовал за ним, закрыв за собой дверь. Салли стояла на дороге с открытым ртом, лицо у нее было мертвенно–бледное. На улице цвета были неразличимы, только тусклый свет фонарей и плотная масса теней.

Я подошел к ней.

– Ты в порядке?

Она кивнула, уставившись на меня.

– Что случилось? – спросил я.

– Что случилось? На меня напали. Ты видел. Эта свинья спустила меня с лестницы. Я звоню в полицию, сейчас же.

Она посмотрела по сторонам, но телефонных будок поблизости не обнаружилось.

– Я так просто не уйду.

Шторы в окнах квартиры Натана и Стива были плотно задернуты.

До меня доносилась музыка, громыхавшая на третьем этаже, высокие ноты, оседлавшие басовые волны. Красное вино поднялось у меня в горле, мне пришлось закрыть глаза. Когда я их открыл, Карл стоял между нами. Он положил руки нам на плечи.

– Давайте уберемся отсюда, – сказал он. – Прежде чем он кинется за нами. Или они найдут его.

Мы быстро пошли по дороге в сторону Сноу–Хилла. Было немного за полночь, народ все еще толпился в очередях возле клубов, на дороге преобладали черные машины такси. Каждого из нас по одиночке можно сбить с ног, но вместе мы могли идти вперед. Карл, казалось, больше не испытывал тяги к насилию. Похоже, он с трудом понимал, где находится. Я сосредоточился на ритме ходьбы.

– Меня это так бесит, – возмутилась Салли, когда мы подошли к стоянке такси возле стеклянного здания почтамта. – Эти педики притворяются, что обожают женщин, хотя на самом деле они могут выносить только тупых сучек, которые ими восхищаются. Мудачье они все. – Она невесело рассмеялась. – Я не гомофоб, честное слово. Просто не понимаю мужчин, которые ненавидят женщин.

– Так что же там случилось? – спросил я.

Салли тупо посмотрела на меня, затем покачала головой.

– Просто тот парень оказался мудаком. Не помню, что я сказала. Он завелся по поводу… хрен знает чего. Я не знаю.

Я понял, что теперь уже невозможно разобраться, кто что кому сказал и что все это значило. Но было поздно. Завтра станет легче. Мне не нравятся мужчины, способные поднять руку на женщину И мне не нравится моя полная неспособность справиться с кризисной ситуацией, сегодня я в очередной раз в этом убедился. Такси Салли уехало, она скрючилась на заднем сидении, превратившись в невидимку. Карл стоял неподвижно.

– Поехали домой, – сказал он. – Нам завтра записываться.

В такси по дороге к дому Карла мы не касались друг друга.

Примерно через неделю после этого одна из сессий была сорвана. Мы записывали одну из тех композиций, что мы так никогда и не использовали, маленькая, холодная вещица о человеке, страдающем бессонницей, он выходит на прогулку посреди ночи и обнаруживает, что улицы заполнили зомби. Мы с Йеном старались придать ей драйва, а Карл упорно пытался разрушить структуру – привнести панику и смятение. Такой подход удачнее сработал в песнях, записанных для второго альбома, но здесь, даже после того как мы записали «Фугу», это казалось тупиком.

После долгих часов бесплодных попыток, я предложил Карлу использовать вокодер, чтобы достичь эффекта дезориентации, о котором он говорил. Карл посмотрел на меня так, будто я пытался впарить ему двойное остекление.

– Ты можешь хоть на одну долбаную минуту перестать думать, как машина? Вся техника на тебе, верно?

– Так и должно быть, – отрезал я.

Карл разъяренно уставился на меня, я уставился на него в ответ. Немногие на это были способны. Затем он рассмеялся, снял гитару и бережно поставил ее на пол.

– В паб, – сказал он и вышел за дверь, прежде чем Пит успел его остановить. Йен пробормотал что–то по поводу Рейчел, вечеринки с карри и отправился домой.

Солнце садилось, черные тени вытянулись, будто прутья клетки. Я нашел Карла в «Таверне Кузнеца», он пил виски, пялясь на стену, увешанную фотографиями индустриальных пейзажей.

– Замечал ли ты, как странно выглядит огонь на черно–белых фотографиях? Такой чистый, точно дым – это просто тень. Ни жара, ни пота. – Он осушил свой стакан, разгрыз ледышку. – Возьмешь мне еще выпить?

Мы сели и поговорили. Это был трудный разговор. Он извинился за этот спор, за сорванную запись, за Дженис и даже за Элейн; но я так и не смог заставить его сказать, что же его гложет.

– Песни не такие, – сказал он. – Они неправильно звучат. А может, с ними все в порядке, и ошибка только во мне. Ты как думаешь?

Я даже не стал пытаться ответить. Мы поговорили о том, как сделать так, чтобы слова соответствовали музыке, Карл все еще сомневался в своих способностях гитариста, но у меня не было настроения утешать его эго. Никто из нас не мог себе позволить постоянно покупать виски в барах, но сейчас у нас были наличные.

Я не знаю, что заставило его уйти из паба, не предупредив меня. Может, и ничего. Я вернулся из туалета, а он исчез. Спустя несколько минут, сбитый с толку и разозленный, я пошел искать его. Я почему–то был уверен, что он не поехал домой на автобусе.

Наступала ночь. Уличные фонари в Дигбете стоят не слишком часто, но небо было залито отраженным светом. Я шел наугад, высматривая одинокую фигуру. Впереди пересек дорогу высокий мужчина, но затем он склонил свою белую голову над кучей барахла, которую он охранял. Собака злобно металась за закрытыми воротами, ее лай разносился гулким эхом. Затем я увидел его на другой стороне пустынной парковки, он шел прочь. Я узнал его сгорбленную фигуру, неуверенную походку, волосы, закрывающие лицо.

Я последовал за ним на расстоянии примерно в сотню ярдов, пару раз свернув за угол, подбираясь поближе, но не окликая его, на случай, если он решит бежать. Знал ли он, что я преследую его? Хотел ли он этого? Наконец он подошел к железнодорожному мосту и остановился. Когда я подошел к нему сзади, у нас над головами прогремел поезд, на вагонах мерцали маленькие красные огоньки. Карл повернулся и вдруг оказалось, что это не он. Молодой парень, коренастый, светловолосый. Он пристально посмотрел на меня. Запаниковав, я спросил:

– Прикурить не найдется?

– Да. – Он сунул руку в карман и вытащил маленькую пластиковую зажигалку.

Я притворился, что обшариваю карманы куртки и штанов.

– Черт. Оставил сигареты в машине. Извините, что побеспокоил…

Он улыбнулся.

– Тебе не нужна зажигалка, верно? Я знаю, что тебе нужно. Вот это. – Отступив в тень моста, он начал расстегивать джинсы.

Павлов ошибался. Я покачал головой и бросился бежать, безо всякой цели сворачивая в переулки, инстинктивно сумев выбраться на задворки Фейзли–стрит, рядом со студией. Там был еще один железнодорожный мост, с окаменевшими червячками извести, сползающими из–под навеса. Отсюда было примерно с милю вниз под гору до центральной улицы Дигбета и остановки 50–го автобуса. Вместо этого я поднялся на холм. Огни сигнализации вспыхивали над кучами досок и автомобильных остовов, больше там ничего не было. Я добрался до узкого здания, которое «Фэрнис Рекордз» снимало под студию. Света в нем не было. Еле различимый ритм, возможно, отбивали станки на соседней фабрике.

Я решил войти и в темноте взобрался по лестнице. Музыка стала громче. Это была «Загадка незнакомца», без вокальной партии. Руки и уши помогли мне добраться до студии. Она была открыта. Я потянулся к выключателю, но не нажал на него. Музыка грохотала и расходилась волнами вокруг нас, ограда без стен. Я различил красную точку на пульте. Песня подошла к концу и с содроганием закончилась, без медленного постепенного затухания, которое мы добавили позже. Я услышал дыхание Карла. Он стоял возле стены рядом со мной.

– Карл, – сказал я. – Это я.

Он протянул руку и притянул меня к себе. Наши рты соединились с сухим хлопком, точно пустые ладони.

Глава 6 Помехи

Твои мечты рассыпаны по дороге,

Бензин с дождем смешался,

Лишь стоит спичку поднести.

«Треугольник»

Алану Уинтеру очень понравился альбом. Он пригласил нас троих вместе с Рейчел на обед в китайский ресторан на Сент–Пол–сквер, неподалеку от здания «Фэрнис Рекордз». Хокли – район, целиком состоящий из закоулков. В своем поношенном темно–сером костюме, вечно небритый, Алан настолько удачно вписывался в слегка криминальную обстановку района, что мог бы здесь скрываться. А может, и скрывался. Мы ели за вращающимся столом, уставленным маленькими тарелочками.

– Эта запись пугает, – сказал он. – Она такая романтичная и такая жестокая. Прямо ебля кулаком в гондоле.

Карл тронул меня за колено под столом, наклонился и шепнул: «Позже». Было выпито немало красного вина и наговорено немало чуши о городском блюзе и городских призраках. Один из таких вечеров.

За кофе Алан начал набрасывать планы нового контракта, гастролей, записей. Он знал, что мы пока ничего не подписывали. Но его техника соблазнения была безукоризненна: продать нам идею, пока мы пьяны, протрезвев, мы обнаружили, что отказаться уже не так–то просто. Если все пойдет так замечательно, как он обещает, то мы надолго останемся с «Фэрнис Рекордз».

Но я знал, Карлу нравилась идея поддержать становление маленького лейбла. План на ближайшее время был таков: отправиться в короткое турне, прорекламировать альбом и опробовать новые песни, а затем уже, в октябре, когда выйдет альбом, – в настоящий большой тур по всей стране. Алан сказал, что мы можем выпустить сингл, он пристроит его в вечерний эфир на какой–нибудь радиостанции. Но какую песню?

Тут мы, разумеется, никак не могли достичь согласия. Карл предложил «Третий пролет», потому что ее всегда хорошо принимали на концертах. Я считал, что «Загадка незнакомца» более характерна и ее скорее заметят. Рейчел ратовала за «Его рот», потому что «она красивая и странная, точно татуировка на гениталиях». Йен, сонно моргая, пробормотал: «Фуга»… если услышишь ее, то уже не сможешь выбросить из головы», – затем вернулся к своим снам о космических барабанах. Алан сказал: «Дорога в огонь», и привел нам три довода, почему эта вещь сработает в качестве сингла. Не помню, какие именно, но звучали они убедительно. По крайней мере нам нравилось играть ее на концертах.

Около полуночи мы, пошатываясь, вывалились под теплый летний дождь. Сент–Пол–сквер походил на подземную пещеру, размытый свет и влажные камни. Рейчел подняла руки к небу:

– Звезды тают.

Карл обнял меня.

– Пошли домой, – сказал уверенно. – Это совсем не далеко… Черт, а где мы?

– Сент–Пол–сквер.

– По нашим стандартам, возможно. Но по их – сейчас очень суровые времена.

Окутанные влажной простыней ночи мы впятером, пошатываясь, забрались на Хокли–Хилл. Йен и Рейчел поймали такси, затем уехал Алан, помахав нам рукой сквозь темное окно. Мы с Карлом пошли по эстакаде: устремляющаяся ввысь каменная арка, точно застывшее изображение чего–то летящего. Дождь стучал по бледному, растрескавшемуся бетону.

Мы вернулись в студию днем, чтобы записать «Взорванную тишину», инструментальную композицию, которая должна была выйти на второй стороне сингла «Дорога в огонь». Алан вознаградил нас гастрольным автобусом: блестящей, компактной машиной, почти новой, цвета жженого сахара с затемненными окнами, похожими на солнцезащитные очки инопланетянина. Внутри, позади водительской кабинки, было три длинных сидения – хватит места для девяти тощих задниц или трех спальных мешков. Он закрывался герметично, точно египетская гробница. Скромный, неприметный, но это был, несомненно, гастрольный автобус рок–группы. Предыдущие владельцы оставили черные сигаретные ожоги на серой обшивке сидений, похожие на глаза мертвого насекомого, но нас это не слишком огорчило.

Карл уволился из своего магазина, я продолжал перебиваться случайными подработками. У Йена и Рейчел были кое–какие сбережения, к тому же она всегда зарабатывала больше него, так что обретение группой статуса «профессиональной» не вызвало у них затруднений. Не знаю, завидовал ли я стабильности их отношений. Может, и нет, для меня была невыносима мысль о том, что снова придется так много терять.

«Дорога в огонь» пошла лучше, чем «Ответ». Марк Рэдклифф ставил ее несколько раз в своем ночном шоу и прокомментировал: «Если бы вы когда–нибудь попытались пройти через Спагетти–Джанкшн ночью, когда Ангелы Ада устраивают свое ежегодное сборище… то вы скорее всего были бы уже покойником, а не слушали нас». «Мелоди Мейкер» назвал сингл «странным полуночным рассказом о путешествии, саундтреком к какому–то постиндустриальному дорожному фильму». «NME» отвесил двусмысленный комплимент: «Новый сингл «Треугольника» – это четырехминутная переделка «Одиссеи», звучит она очень чудно, как если бы Моррисси стал вокалистом The Jesus and Mary Chain. И если вы считаете, что такова формула успеха, стало быть, вы – маленький несчастный инди–задрот, и «Треугольник» станет новой любовью всей вашей не–жизни». Это нас порадовало, поскольку большинство читателей «NME» относились к журналу, как клиенты к строгой госпоже, – им требовалось унижение.

Местная станция под названием «Скрипучее радио», возглавляемая парочкой престарелых хиппи из Эрдингтона, ставила «Дорогу в огонь» в течение целого месяца. Мы с Карлом ходили в их довольно обшарпанную студию на ночное интервью. Мы рассказали им и всем слушателям о «Жестких тенях» и наших гастрольных планах. Позже, за бутылкой «Джек Дэниелс», мы неплохо поладили с Питом и Марком. Они давно жили вместе, их мачистское хвастовство было всего лишь типично бирмингемской иронией, которую прекрасно понимали постоянные слушатели. К тому же они были фанатами блюза – скорее электричество, чем акустика, скорее сталь, чем хлопок. Марк знал Саймона Макки из «Голубого нигде», сейчас тот жил в Бристоле, записывался в студии с разными людьми и курил слишком много гаша, тщетно пытаясь завязать с выпивкой.

Саймон был вокалистом, лидер–гитаристом и автором песен «Голубого Нигде». Высокий парень с большими руками и волнистыми черными волосами, способный добавить скорости и яда в самую вялую композицию, или же, напротив, замедлить все до полного затишья. Он не был великим певцом, но гитара была его истинным голосом – воющая и стонущая, точно тенор–саксофон с разбитой бутылкой внутри. Я преклонялся перед ним, но не старался сблизиться, нас объединяли только музыка и выпивка. Кроме одной ночи, когда он остался у меня и я дважды отсосал ему. Он даже ответил взаимностью, он был достаточно чувствителен и не изображал из себя крутого мужика. В то время у него не было подружки, такое бывало нечасто. Я почти не рассказывал о нем Карлу. Мне нравилась саймонова легкость в отношениях: «Это ушло в прошлое/ Еще до того, как случилось».

Карл очень нервничал из–за тура. Его не вдохновляла перспектива переезжать с места на место, жить от концерта до концерта, «точно весь мир – всего лишь закулисье. И негде спрятаться, если все пойдет наперекосяк». То была широкоформатная версия страха сцены, она изрядно омрачала его общение с группой. Я начал понимать, почему он так долго выжидал, прежде чем войти в мир музыкального бизнеса. Он боялся, что им завладеет кто–то или что–то – звукозаписывающая компания, публика, сама музыка. Йен, казалось, совершенно спокойно воспринимал эти гастроли, несмотря на заявления Рейчел, что у него начнется джетлаг, если он уедет дальше Хейлсоуэна. Я же сосредоточился на своей игре и прочих практических вещах, стараясь не задумываться о тонких материях.

Эта фаза подготовки к туру получилась удивительно статичной. Дни стояли жаркие и влажные – предчувствие шторма, который так и не начался. Ночи были слишком душными для сна или секса, так что оставалась одна альтернатива – хорошо охлажденный алкоголь. Вечера же, ну, по крайней мере, в кинотеатрах было прохладно. Йен достал нам с Карлом несколько билетов в «Треугольник», в том числе на «Сталкера» и «Жестокую игру» [47], которые мы посчитали одними из лучших фильмов, что мы когда–либо видели. Стресс обостряет способность получать удовольствие от разных вещей – от фильмов и музыки в особенности. Ты слушаешь и смотришь более внимательно, не понимая до конца, что здесь реальность, а что – твое воображение. Этот момент перехода – самое близкое приближение к правде, которого ты можешь достичь. Что бы ни случилось после.

За два дня до начала гастролей я позвонил Карлу в три утра. Он моментально ответил:

– Алло?

– Карл, это я. Твой ненормальный.

Шорох простыней.

– В чем дело, Дэвид?

– Не мог заснуть. Слишком жарко. Так что я встал и посмотрел на карту. Подумал о туре, семь дат. Бристоль. Рединг. Кембридж. Ноттингем. Шеффилд. Престон. Стоук.

– Ты знаешь, который час?

– Я задумался, почему Престон? Там же ничего нет, кроме закрытых фабрик и жалких пабов. Затем я увидел его. Семь площадок. Это ведь треугольник, с Бирмингемом в центре.

– Или Стоурбриджем. Да. Это идея Йена, не моя.

– Почему ты мне не сказал?

– Мы подумали, вдруг у тебя какие–нибудь суеверия на этот счет.

– Что за фигня. Меня это совсем не колышет. – Похмелье накрыло меня неожиданно рано. – Да мне наплевать, даже если мы будем двигаться по треугольнику против часовой стрелки. Это просто глупость, Карл. Полная…

Кто это? Я услышал чей–то голос, кто–то был рядом с телефонной трубкой. Женский голос. Снова шорох простыней.

– Послушай, Дэвид. Я сейчас не могу говорить. Уже поздно, а мне еще нужно со многим разобраться. Поговорим завтра, хорошо?

Щелчок трубки, и я слышу только помехи на линии.

«Свободный жребий» поехали с нами в качестве разогревающей группы. У них была своя машина, выкрашенный в черный цвет фургон с неулыбающимся «смайликом» на задней дверце. Лицо раскрывалось, открывая покрытое пятнами металлическое нутро с подушками, инструментами и бутылками, разбросанными в уютном беспорядке. Энди, ударник, провел дополнительный динамик аудиосистемы в заднюю часть фургона, при закрытых дверях, когда «Где бы я ни скитался» [48] сотрясала тускло освещенные стены, возникало ощущение, что ты оказался в голове непонятого тинейджера.

Наша дорожная группа была невелика: два молодых парня из «Фэрнис Рекордз» по имени Джим и Алекс. Плюс Мартин, всего одиннадцать человек. Джим, с красными волосами и лицом счастливой белки, был гениальным гитарным настройщиком. Алекс, здоровый парень с длинными черными волосами, взял на себя заботу о свете и звуке. Эти двое, плюс Карл и Энди, создали настоящий совет для обсуждения технических вопросов. А в кризисных ситуациях – и для решения возникающих проблем. Я никогда не разделял интереса Карла к теории звукопередачи и воспроизведения, а во время этого тура он, казалось, выходил за пределы анального отверстия в тонкий кишечник. Это была составляющая его борьбы со страхом сцены.

Оглядываясь назад, я понимаю, что именно в то время Карл и Мартин начали ссориться. По дороге на первое выступление, в бристольском клубе «Руно и бочонок» Мартин сказал нам, что добыл для всех нас отдельные номера в отеле.

– Я нынче щедрый.

Мы с Карлом переглянулись.

– Ты должен был нас предупредить, – сказал Карл.

– Почему?

– Потому что мы не хотим отдельные номера. Мы хотим быть вместе, ты, тупая пизда.

– Ну, так вышло. В другой раз, может быть, вы с Дэвидом сможете получить двойной номер. Можете сдвинуть кровати вместе.

Оказалось, что у Карла в номере двуспальная кровать, так что мы с легкостью могли спать на ней вместе. Мы трахнулись утром и спустились вниз слишком поздно, опоздав на завтрак и испытывая смутную неловкость. Хотя гастроли вынуждали нас быть вместе практически все время, но только ночь и раннее утро были единственным временем, когда мы могли побыть действительно вместе. Мы использовали это время, чтобы выяснить, что мы чувствуем, создавая свой кусочек дома в мире закулисья. Это помогало Карлу избавиться от маниакального состояния, сопровождавшего выступления, и унылой опустошенности, что подчас следовала за ним. Я был рад помочь, не из–за всей этой чуши типа хозяин/раб, но потому что я понимал, насколько он в этом нуждается.

Во время переездов он предпочитал свернуться калачиком на заднем сидении с блокнотом или каким–нибудь детективом. Он притащил с дюжину романов Корнелла Вулрича [49], сплошь издания семидесятых годов в черных бумажных обложках. Как–то ночью, будучи пьяным, он зачитал мне несколько страниц из истории об убийце, который бежит от полиции. Его попытки скрыть свое преступление приводят лишь к тому, что его объявляют в розыск, и он начинает воображать, что все, кто видит его, это свидетели и должны замолчать навеки. После того, как он совершил четыре бессмысленных убийства, его застрелил полицейский. Он знает, что умирает. Истекая кровью под пиджаком, но не желая обращаться за помощью, он ловит такси и просит водителя повозить его вокруг парка. Водитель едет и включает радио. Музыка, как всегда, немного облегчила боль.

После выступлений Карл напивался как сумасшедший. Казалось, он стремится погрузиться в тишину, пытаясь заглушить музыку в своей голове, даже если это означает заглушить все остальное. Но насколько бы он ни был пьян, он всегда мог ходить, всегда мог функционировать на механическом уровне. Ритм сохранялся, но вокальный трек проебан. В одну особенно бестолковую ночь – кажется, в Рединге – я потерял его в переполненном ночном клубе. Через двадцать минут я нашел его возле входа. Он стоял, прислонившись к стене, подергиваясь отчасти точно в танце, отчасти от неприкрытого беспокойства.

– Привет, – брякнул он. – Гуляешь?

– Вообще–то, Карл, я искал тебя. Ты в порядке?

– Дэвид, гуляешь? – он показал рукой на бар. – Все в порядке, щас принесу. – Глаза у него были покрасневшие, но трезвые. – Чистая водка и побольше льда?

В некоторые из этих затянувшихся ночей, когда Карл погружался в замкнутый мир в своей голове, я беседовал с Дайан. Она была спокойным, сдержанным человеком, в пении больше полагалась на сконцентрированную силу, чем на спонтанную ярость. Ее суховатая ирония была для меня своего рода отдушиной после глубокой печали Карла и мистической ерунды Йена.

– Я себя не слишком уютно чувствую со всей этой божественно вдохновленной ерундой, – сказала она мне. – Если ты думаешь, что то, что происходит в твоей голове пришло от ангелов, демонов, духов Земли или чего там еще, значит, ты просто пытаешься спрятаться от понимания того, что ты сам сотворил это. Ты работаешь, даже когда спишь. Написание песен это тоже работа, а вовсе не магия.

Карл ее беспокоил: «Он как будто не может стоять на ногах, все время падает. Он опирается на людей, чтобы обрести равновесие, а затем, пошатываясь, уходит от них прочь, рассчитывая, что они по–прежнему будут стоять сзади, чтобы поддержать его в случае падения. У него нет ощущения себя. Ему нужны люди, но он в них не нуждается. Как поется в старой песне: Она хочет, но она не хочет меня. Не понимаю, что это значит. Вот из–за чего мы на самом деле расстались. А еще то, что он заразил меня сифилисом. Но я уверена, он рассказал тебе об этом».

На сцене «Свободный жребий» стали держаться лучше, чем прежде. Чувство пространства Дайан преодолевало грубые хэви–металлические ритмы двух гитаристов. Мэтт, лидер–гитарист, охотно давал ей вести песню, его риффы оттеняли ее голос, точно крики боли от ударов. Перед каждым сетом и между песнями Дайан оставалась спокойной и тихой. Слова вырывались из ее горла, а она пристально всматривалась в темноту, точно сама удивляясь своему голосу. «Ты смотришь на своих детей/ Ты говоришь/ Они видят твои глаза/ У тебя на затылке». Я мог понять, почему она так привлекала Карла. В ней была глубина без противоречий: она была постоянной и неизменной.