Текст книги "От голубого к черному"

Автор книги: Джоэл Лейн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Джоэл Лейн

От голубого к черному

Глава 1 Обратная связь

Часы ползут,

А ты ждешь света

И кричишь

Имя мое в холодной ночи.

Gallon Drunk

Лето близилось к концу. Кровавая луна висела над высокими домами на Сэйлсбери–роуд, превращая деревья в бледные тени. На другой стороне улицы фонари плыли в пустынном воздухе. Я подошел к Мозели с Бристоль–роуд. Где–то заработал двигатель машины, залаяла собака. Возле бара на Алчестер–роуд полицейские заталкивали в свой фургон двух пьянчуг. У одного из них левая сторона лица была сплошь залита кровью, издалека могло показаться, что это огромное родимое пятно. Фонари возле «Кувшина эля» делали его контур едва различимым.

Народу внутри было много, но не битком. Латунные светильники и лакированные дубовые стойки плохо сочетались с висящими над баром телевизорами, показывающими одно и то же. Музыкальный автомат играл «Smells Like Teen Spirit». В то лето она звучала повсюду. Одна стена была полностью завешена маленькими афишами, сообщающими о прошедших и грядущих выступлениях в верхнем зале. Был там и постер сегодняшней группы – «Треугольник»: три контура лиц в черном треугольнике, похожем на малопонятный предупредительный дорожный знак. В баре продавали сидр «Копперхэд», хорошие новости. Я взял пинту с собой наверх, где постеры были древнее, а свет – ярче. Я заплатил за вход, и мне поставили на руку красный штамп.

Выступала разогревающая команда под названием «Молчаливое большинство». Четыре мертвенно–бледных юнца в безрукавках – таких можно встретить тусующимися в центре любого города. Челка у вокалиста была такая, что одной ее хватило бы, чтобы заключить контракт с «Creation Records». Мелодическое обрамление каждой песни – ритмические клавишные, мрачные гитарные риффы и ударные. Голос терялся где–то в них или слишком удалялся, точно певец ждал, когда его яйца опустошатся. Он первым ушел со сцены, за ним последовал гитарист, оставив клавишника и ударника доигрывать мрачноватую, невнятно–тревожную коду. Они не вернулись смотреть, как играет «Треугольник». Может, решили ширнуться в туалете, прежде чем оседлать свои мотоциклы и отправиться на поиски приключений на свои задницы.

В перерыве я выпил еще красного сидра и погрузился в мрачные мысли о затхлости провинциальной музыкальной сцены. Как и эти сетевые пабы, что подделываются под ирландский, американский или сомерсетский стиль без отклонения от заданной схемы, новые команды оцениваются исключительно по тому, насколько сильно они напоминают кого–то еще. Во всех смыслах караоке заменило живую музыку. Австралийские кавер–группы собирают гораздо больше публики, чем настоящие команды. Что мне нравилось в этих мелких местных чудилах – это ощущение реальности: музыки созданной, а не просто сыгранной. Ты миришься с их огрехами ради тех неожиданных моментов, когда все это сливается в единое целое. Имитация создавала дистанцию: экран, код. Она оставляла тебя вовне. Почему люди в этом нуждаются?

К тому времени, когда «Треугольник» начал играть, я уже слегка напился. Как и следовало ожидать, их было трое. Вокалист – худой, темноволосый парень с легким ирландским акцентом. Его неумелая игра на гитаре контрастировала с холодной силой его голоса. Басист был безлик, как все басисты. Каждую песню заканчивал ударник, продираясь через глухую стену фидбека. Голос певца нервно взмывал и опускался в хаосе. В нескольких вещах использовалось искусственное эхо, похожее на отзвуки борьбы или аплодисменты. Прозвучала песня под названием «Третий пролет», о драке в высотном доме, затем другая, какая–то жутковатая фуга: «Зеркальное окно/ Значит, я не могу тебя видеть/ Стекло, сквозь которое ты смотришь на меня/ Стекло, которым ты отгораживаешься от меня/ Застывший взгляд». Толпа недружно захлопала. Это было для них слишком странно.

Композиции становились более длинными и завершенными. Вокалист запел что–то вроде любовной баллады, уставившись куда–то в темноту: «Маска молчания на твоем лице/ Она заставляет меня ждать там/ Где трехэтажные дома/ Между стоячей и текучей водой/ Трава никогда не засохнет». Бас–гитара постепенно перекрывала жесткие аккорды соло–гитары, в итоге полностью поглотив ее. Эффект, позаимствованный из «Мертвых душ» Joy Division, но здесь в этом было что–то почти сексуальное. Ощущение, что тебя берут, почти насильно.

Выступление закончилось «Ответом», их единственным выпущенным на «Релент лейбл» синглом. Я купил его несколько недель назад. Медленная, задумчивая композиция, которая вряд ли бы привлекла внимание на лонг–плее. Вживую ее последние строчки полыхали как пламя, сгорая в неровной инструментальной коде, скорее атональной, нежели громкой. Карл играл точно во сне, теперь он выглядел спокойнее, менее напряженным. Подобный финал всегда значит больше для группы, чем для публики. Она закончилась внезапно, «Треугольники» ушли со сцены, забрав гитары и палочки, точно намеревались продолжить играть в соседней комнате. Аплодисменты были негромкие, но продолжительные.

В баре все еще продолжали наливать, хотя по меркам паба на Алчестер–роуд было уже поздновато. Задняя часть зала была затянута дымом. Это напомнило мне о комнате моего друга, в которой я потерял девственность под звуки «Астральных недель» [1]. Среди публики было полно людей, которых я знал зрительно, в основном музыкантов. Низенькая девушка с нимбом торчащих черных волос и жирной подводкой вокруг глаз, похожей на очки; она и ее парень, сутулый артист пантомимы с волосами, как дождевая завеса, играли в трэшовой группе, которую я видел с год назад. Я не ждал, что «Треугольники» появятся в баре; они казались слишком претенциозными, слишком небирмингемскими для этого. Я пошел прочь от бара с полной пинтой в руке и чуть не врезался в Карла Остина.

Он был на пару дюймов выше меня, с шапкой кудрявых темных волос, которые, казалось, стремились перерасти в хаос. Стоя рядом с ним, я видел впадины на его щеках, угольную тень под скулами. Ему было где–то под тридцать, красавец в угловатом, кельтском духе. В паре футов позади него остальные «Треугольники» поспешно глотали «Даймонд Уайт» из блестящих бутылок. Карл поднес ко рту стакан с каким–то светлым алкоголем и сделал большой глоток. Я закусил губу.

– Привет. Неплохо сыграли.

Карл улыбнулся. Зубы у него были хорошие, но улыбался он как–то криво, точно стеснялся их.

– Спасип. Дэвид Пелсолл, верно? Рад, что ты смог выбраться.

– Мартин сказал, что ты хотел поговорить со мной.

Мартин был местным музыкальным журналистом, кинокритиком и всеобщим другом. Он позвонил мне в эти выходные.

Темные глаза Карла смотрели сквозь меня. Затем он большим пальцем показал на бас–гитариста.

– Стив сваливает в Бристоль. Нашел новую работу. Мартин сказал, что ты сейчас без дела. Вот я и подумал…

Должно быть, он видел меня с «Голубым нигде» на одном из наших лучших выступлений, сообразил я, в один из тех редких моментов, когда выпивка подогрела нас, но не спалила.

– Возможно, – сказал я. – Да.

«Треугольник» казался мне несколько слабоватым. Но в самом Карле что–то было, настоящий голос и какая–то мистика, нечто призрачное. С более жестким саундом они могли бы стать по–настоящему волнующими. Так или иначе я сделал то, что всегда делал, когда меня хвалили, – уступил. Потому что эго у меня, как изголодавшаяся лисица, и приходилось бороться, чтобы она не пожрала меня изнутри.

Карл пожал плечами. Затем порылся в кармане своей черной джинсовой куртки и вытащил кассету.

– Послушай. Посмотрим, что скажешь. Если заинтересуешься, позвони. Номер внутри на карточке. Понравится, не тяни время.

– До скорого, – ответил я. – Рад был вас послушать.

Его пальцы коснулись моего рукава; я содрогнулся от краткого прилива предвкушения. Когда я опустошил свой стакан (всего лишь третий, но сидр крепкая штука), углы «Треугольника» собрались вместе и ушли во внешний мир. Готическая пара из «Свободного жребия» ушла вместе с ними. Я вышел из паба, один, на улице заметно похолодало. Невидимый дождь размывал свет фонарей и стучал по крышам автомобилей как щетка ударника. Отраженный свет сгустился, заплутав между облаками и городом, оставляя место для звезд.

Ночью Бристоль–роуд между университетом и Кэннон–хилл совершенно пустынна. С одной стороны студенческое гетто: кучка букинистических лавок, маленьких музыкальных магазинчиков и ресторанчиков. Дома по большей части поделены на двухместные комнатушки. На другой стороне временный район красных фонарей, окруженный полицией и местным «комитетом бдительности». А по середине миля тишины; деревья обрамляли дорогу, как огромные клочья перьев, трясущиеся на ветру. Масштаб и бесконечное повторение всегда заставляли чувствовать меня потерянным.

Было уже почти десять вечера. Дождь процарапывал круги света вокруг фонарей. Опавшие листья казались черными. Ходить здесь в наушниках означало напрашиваться на неприятности. Но сейчас вокруг не было ни души. Я поставил демо–запись «Треугольника» в свой плеер. Это походило на эхо, окутавшее меня: глухие, настойчивые ударные; пара конфликтующих гитар, одна резкая, другая текучая. Я пытался следить за линией баса, понять его роль в структуре каждого трека. Но голос Карла отвлекал меня. Его вокал казался слишком странным для этой музыки. Я попытался пересмотреть саунд группы, сделать его более резким и мощным, не таким текстурным. Но что он об этом подумает?

Его голос, звучащий в моей голове, вызвал иные мысли: его мощная экспрессия, то, как его пальцы обхватывают гитару или стакан. Смесь страха и возбуждения увидел я в его глазах, а затем и почувствовал, когда он коснулся меня. Точно с прикосновением мне от него что–то передалось.

Прямо перед светофором на краю Кэннон–хилл я заметил размытую дождем фигуру, медленно направляющуюся ко мне. Он пьян или ветер настолько силен, что его швыряет из стороны в сторону? Когда он подошел ближе, лицо его не стало яснее. Я подумал, что он врежется прямо в меня, но никак не мог сфокусировать на нем взгляд. Затем его темные глаза встретились с моими. Я почему–то подумал, что это Карл, хотя фигура была другой. Я замер, нащупывая кнопку «Выкл» на плеере. Затем он каким–то образом обогнул меня, так и не подойдя ближе. Случалось вам видеть, как порыв ветра подхватывает поток дождя, так что он превращается в зримую фигуру и даже отбрасывает тень? Это было что–то в этом роде. Но у дождя нет лица. Я пошел дальше, «Ответ» погружался в хаос, голос таял в фидбеке и атональном ритме.

Запись закончилась с шипением, клик. Деревья разламывали свет фонарей на полосы. Я подумал о группе на сцене: тишина между песнями. Здесь, вдалеке от зданий, было холодно. Я посмотрел вперед, развернулся и пошел назад. Дорога была пустой в обоих направлениях.

Мы договорились встретиться возле Бриндли–плейс, новом ответвлении канала на Брод–стрит. Ранним вечером, не подсвеченный электрическим светом, он казался смутным фрагментом пейзажа. Одна сторона канала изогнулась в дугу ресторанов, кафе и винных баров, все как один тематические: «Чикаго Экспресс», «Виа Вита» «Шогун Теппан Яки», «Кафе Руж». Мосты через канал тоже были разнообразны: дешевые металлические стилизации под итальянский, французский и китайский стили, которые мне доводилось видеть в иллюстрированных альбомах. Со стен свисали старомодные лампы. Поверхность канала была темной, волнистой и чистой. Порывы ветра рассеивали свет фонарей. Подняв глаза, можно было увидеть «Хайятт–отель» с кривым синевато–серым отражением Броуд–стрит на нем, точно здание было каналом.

Я пересек мост, пустынную парковку перед рестораном и подошел к пабу с входами на двух этажах. Наверху был зал с огромными окнами с видеоиграми и музыкальными автоматами. Внизу было темно и накурено. Это был паб «Бочонок», поэтому обслуга в нем носила майки с надписью «Я – СТЮАРД ИЗ БОЧОНКА» и другими шутками, слишком смешными, чтобы читать их с полным мочевым пузырем. Короткая винтовая лестница вела в нижний бар, где по пятницам играли живые группы. Кирпичная кладка бара была увешана афишами концертов и вырезками из журналов шестидесятых: «Энималз», «Роллинг Стоунз», «Грейтфул Дэд».

Карл уже был там. Он заказал мне водки. В полумраке он походил на угольный набросок, темнота его волос и глаз резко выделялись на бледной коже.

– Как дела? – спросил он.

– Нормально. Малость устал. Проблемы на работе.

Мой менеджер ушел в отпуск; менеджер производственного отдела, задира с болезненным мужским самолюбием, воспользовался возможностью протащить нас по углям своих дурацких придумок. Ситуация казалась почти нереальной.

– А ты?

– Отлично.

Он казался раздраженным и неискренним.

– Знаешь, я видел тебя с «Голубым нигде» в прошлом году. Ты был единственным стоящим из них. Никогда прежде не видел, чтобы басист держал все под контролем, а не был просто дополнением. Так ты не зарабатываешь музыкой?

– Ну, я пытался.

Бар постепенно заполнялся, скоро должна была начать выступать первая команда. Альбом Ника Кейва эхом звучал в прокуренном воздухе, от чего зал казался больше, чем он был на самом деле.

– Спасибо за демо–запись. Впечатляет. Немного пугающе, когда инструменты сливаются. Точно это идет откуда–то извне.

Я не знал, как еще описать то, что произошло, ту фигуру в дожде.

– Да, верно, я думаю. Послушай, я хочу записать альбом. Эти песни и еще несколько новых. Я думаю, у нас появился шанс…

Он прижал ко рту костяшки пальцев.

– Записать пластинку – это кое–что значит. Мы немного повыступаем, просто, чтобы привлечь внимание. Когда Стив сказал, что уезжает, я подумал о тебе. Нам нужно более тяжелое звучание. Согласен?

– Да. Но один басист не сможет это обеспечить. Я хочу сказать, что буду рад поучаствовать, но, может быть, тебе нужен другой лидер–гитарист, который возьмет контроль над музыкой, пока ты поешь. В принципе ты хорошо играешь, но…

– Технически я дерьмо. Мартин сказал, что ты всегда был честен. Бестактный ублюдок, как он выразился. Послушай, мне нужна практика, да. Но я знаю, какой звук мне нужен. Здешние гитаристы–виртуозы, все как один, хотят быть долбаными Джимми Пейджами. А мне нужны музыканты, а не герои.

Он посмотрел на меня с такой болью, что стало ясно, что и он не желает быть героем. Не было смысла пытаться разглядеть что–то в нем. Он не был прозрачным.

Мы продолжили пить во время выступления разогревающей электронной команды. Они были полным дерьмом, но мы молчали, пока они не закончили. Люди, болтающие на концертах, ничуть не лучше тех, кто треплется в кино. Их нужно выволакивать в темный коридор и душить, молча. Карл пил чистый «Бушмилс», а я – «Владивар», поскольку ничего лучшего не было. В переполненном баре было тепло, лед таял в стакане быстрее, чем ты успевал допить.

Во время перерыва мы говорили о репетициях и записи. У меня остались смутные воспоминания о студийной работе, поспешной и суетливой из–за минимального бюджета; полученных денег мне хватило на то, чтобы заплатить за пару месяцев за квартиру, но серьезного контракта получить так и не удалось. Карл не производил на меня впечатления коммерчески успешного типа, несмотря на его талант. Тяжело – работать и не получать за это ни гроша. Я отбросил свои сомнения и позволил атмосфере концерта поглотить меня.

«Свободный жребий», похоже, играли ту же программу, что и год назад, сложно сказать. Вокалистка шептала и визжала клаустрофобическим сдавленным голосом, в то время как группа выдавала плотный, ударный шторм. «Строки мертвы, экраны пусты/ Ты лишь себя благодари». Она была бледная, с крашенными черными волосами и темно–синими глазами. Я не мог понять, сколько ей лет. Ударник, ее бойфренд, полностью соответствовал той разновидности готик–панка, что она пыталась создать, но пара гитаристов похоронила все под тупым покровом металла. В конце она замерла на месте с закрытыми глазами, позволив остальным кружить вокруг ее молчания. Никакого продолжения на бис не последовало.

Было всего лишь десять тридцать. Часть публики осталась выпивать, и через несколько минут «Свободный жребий» присоединились к нам. Пока ударник покупал напитки в баре, Дайан подошла к нам с Карлом.

– Привет, дорогой. – Она коротко поцеловала Карла в губы. Вне сцены в ее голосе слышался явный бирмингемский акцент. – Кто этот милый юноша?

– Это мой новый басист, – ответил Карл, слегка подчеркнув слово «мой». – Он играл в «Голубом Нигде». Но они… эээ…

Дайан улыбнулась мне. У нее были отличные, хотя довольно крупные зубы.

– Что, блюзовый музыкант, Карл? Твой новый альбом станет «Джазовой Одиссеей» [2]?

– А твой превратится в «Понюхать перчатку» [3]?

Нам всем это показалось ужасно забавным. От алкоголя иногда такое случается. Дайан пожелала Карлу удачи и направилась в бар, где ее ждал длинноволосый юнец с двумя пинтами устрашающе темного пива. Карл осушил двойную порцию виски одним медленным глотком, вздрогнул и сказал: «Пошли».

Снаружи здания выглядели куда древнее, чем прежде. Луна светила так ярко, что облака, казалось, проплывали позади нее. Мы шли вдоль канала под бледным светом фонарей по отреставрированной дорожке. Вода, казалось, ничего не отражала. Над нами пьяные юнцы в белых рубашках смеялись и спорили с какой–то бессильной жестокостью, точно медные трубы.

– Я когда–то встречался с Дайан, – сказал Карл. – Мы все еще близки. Она слишком хороша для этой группы. Но она хочет делать нойз. Звук конфликта, борьбы. Диссонанс. Мы все этого хотим. Ты согласен?

– Ну, может быть. Но все равно они дерьмово играют.

Мы шли под главным мостом, такси неслись по Брод–стрит над нашими головами. Здесь же, внизу, было тихо и спокойно. Я посмотрел на пристань, заполненную неповоротливыми баржами и моторным лодками, высокое фабричное здание с рекламой ночного клуба Бобби Брауна, нарисованной на стене.

– А с кем ты теперь?

Он повернулся, уставившись на меня своими холодными глазами.

– Не знаю. Ни с кем всерьез, но… – Он покачал головой. – А, неважно. А как насчет тебя, Дэвид?

Если он говорил с Мартином, то наверняка все обо мне знает. Мартин, он такой. Но я рассказал ему об Адриане, дизайнере–графике, с которым я жил до начала лета, он бросил меня ради наглого американца, игрока в бридж. Но мне все еще было больно из–за того, что я долгие месяцы старался верить его обещаниям. Нечестность, фальшивая демонстрация искренности, отчаяние, пустые бутылки… на самом деле скучная история.

– Я мог бы понять с самого начала. О душе человека можно узнать по его коллекции записей. Адриан – это «Дженезис». И Майк Олдфилд.

– Черти что, – Карл и в самом деле был шокирован. – Ну, по крайней мере, тебе не придется вспоминать о нем всякий раз, когда ты идешь в паб. Он приехал из маленького городка?

Я с удивлением кивнул.

– Должно быть, что–то вроде Стоурбриджа, где я вырос. Люди помешаны на своем детстве, должно быть, это какая–то чисто английская причуда. – Он положил руку мне на плечо. Мы стояли под мостом, канал под нами был затенен заводскими зданиями, воды не было видно. – Ты замерз?

Я понял, что дрожу. Он осторожно обнял меня. Я чувствовал запах виски в его дыхании и табака от прокуренной в клубе рубашки.

– Карл. – Я почувствовал влажный камень у себя за спиной. – Не делай этого из желания быть добрым со мной.

Его руки гладили меня по спине и плечам. Легкий запах гниения доносился от стены, похожий на запах деревянной беседки или леса после дождя.

– Нет, – сказал он. – Я делаю это потому, что хочу. Я не буду, если ты не хочешь.

Я ничего не ответил. Через несколько секунд он обнял меня за шею и поцеловал. Наши рты слились. Его язык исследовал мой рот, задавая вопросы.

Брод–стрит была заполнена народом: переменчивая, бесцельная масса юнцов в поисках такси, ночных клубов или хорошей драки. Мы с Карлом осторожно двигались к центру города, обходя лужи свежей блевотины. Черные такси сгрудились на дороге, между ними толпа рассекалась надвое и натрое. Мы решились попытаться добраться до станции Нью–Стрит. В метро мы украдкой поцеловались, как тинейджеры, хотя никто из нас и не испытывал ностальгии. Но романтика имела в виду твой вкус. Навигейшн–стрит была завалена дешевыми бумажными обертками и недоеденными кебабами, нищие рылись в мусорных баках. Девочки–подростки сидели на стене над железнодорожными путями, желтый свет отражался от их бледных животиков и трусиков. На Джентс кучка фанатов «Бирмингем–Сити» фальшиво распевала свою кричалку. Туалет уже закрыли на ночь, но никто из них не обратил на это внимания. На стоянке такси собралась длинная очередь.

Рассветные лучи просочились сквозь красные шторы моей студии. Спящее лицо Карла казалось темным, точно припорошенным пеплом. Он открыл глаза и потянулся ко мне. Я все еще ощущал вкус виски на его губах. Мои руки нащупали его худощавое тело, пытаясь убедиться в его реальности. Мы оба были слишком пьяны, чтобы заниматься любовью прошлой ночью, но вместе с трезвостью пришло почти болезненное возбуждение. Карл шептал в мое ухо. Я развернул его и потянулся за упаковкой презервативов. Когда я вошел в него, он раскинул руки, точно приготовившись к полету. Я вцепился в его запястья и прижался губами к его шее. Наши ноги сплетались и толкались под голубым одеялом с узором из роз. Внезапно Карл застыл.

– Ты в порядке?

Он дышал медленно, с трудом. Все его тело было напряжено. Я вышел из него. Он прижал руки к груди и свернулся в позе зародыша.

– Карл, что не так?

Он повернулся ко мне, его лицо было бледно.

– Ничего, – сказал он. – Это неважно.

Он притянул меня к себе и поднял колени, его спина выгнулась, когда мы обнялись.

– Продолжай. – Он посмотрел мне прямо в глаза, паника, прикрытая желанием. – Теперь все в порядке.

Я больше никогда не пытался трахать его сзади.

Несколько часов спустя мы с трудом доползли до душа и кое–как напялили на себя одежду, и лишь после этого впустили дневной свет в комнату. Я приготовил тосты и омлет, пока Карл рылся в моей коллекции пластинок и кассет, издавая одобрительное или неодобрительное бурчание по поводу каждой находки.

– Дэвид. Поставь вот это.

Это был «Величие страха» Felt [4]. Напряженная гитара Мориса Дибэнка засияла, как капля ртути в пыльной квартире. Мы говорили о музыке, «Треугольнике», наших дневных работах. Карл был неутомим.

– Пойдем прогуляемся. Слишком хороший день, чтобы сидеть взаперти.

Я подумал, не пытается ли он проложить дистанцию между нами и тем, что случилось ночью. Но, казалось, он чувствовал себя совершенно спокойно в моем обществе, точно секс со мной был частью репетиций группы.

Снаружи бледно–золотое солнце пробивалось сквозь дымку облаков, точно отражение в стоячей воде. Мы прошли через парк Кэннон–Хилл и по Сейлисбери–роуд, где деревья были охвачены тихим осенним пламенем. Секс и ночь без сна мистическим образом обострили мои чувства: я замечал каждую нить и каждое движение слабого света, вдыхал запах бензина и опавшей листвы, слышал гомон голубей, похожий на стенания жертв автокатастрофы. Мир раскрывался передо мной. На Алчестер–роуд Карл схватил меня за руку.

– Дэвид, мне пора идти.

Автобус сворачивал за угол в сотне ярдов от нас, обрамленный рыжими деревьями.

– Мне нужно домой, переодеться, – сказал он. – Я собираюсь повидаться с дочерью.

Глава 2 Аксессуары

Мы так старались,

Мы были так хороши,

Мы прожили свою жизнь во мраке.

The Jesus and Mary Chain

Что получится, если скрестить барабанщика с музыкантом? Бас–гитарист. Музыкальный мир переполнен унылыми, лишенными слуха вокалистами и зацикленными на себе гитаристами. Но еще есть ритм–секция, которую вечно клянут за все. Мы мертвый груз, попутчики, аксессуары. Мы попали в группу только потому, что наш папочка разрешил репетировать в своем гараже. Мы скучны на сцене и безнадежны в постели. Мы объедаем группу во время тура и путаем собственную перхоть с кокаином. Низкие ноты, низкие ремни, низкая жизнь.

Партия бас–гитары редко доминирует в треке, но зачастую является его основой. Послушайте ранние песни New Order [5]: как мощные, низкие аккорды Питера Хука создают ощущение напряжения и безумия, подталкивая все остальные инструменты. Или как Саймон Гэллап удерживает хрупкую структуру песен The Cure [6], а без него все обращается в пыль. Бас–гитара поддерживает композицию, так же как секс поддерживает любовные отношения: без этого прочие составляющие не работают. Я не против того, чтобы оставаться безликим. Вовсе нет.

В ту осень Карл хотел, чтобы мы сосредоточились на написании и отработке нового материала. Мы выступим несколько раз в новом году, чтобы протестировать новые вещи в полевых условиях, прежде чем начнем записывать альбом. Контракт «Треугольника» с «Релент Рекордз» не давал прожиточного минимума. У Карла была идея, что музыка должна выразить, чем живет группа, что мы думаем о своей жизни. Его отношения со мной были частью этого, познание друг друга теснее связывало нас с «Треугольником». Оглядываясь назад, я понимаю, что это было манипуляцией. Но разве не к этому в конце концов сводится большая часть отношений? Не думаю, что Карл ожидал, что группа или отношения зайдут так далеко, иначе он бы постарался их разделить.

Мы начали репетировать в месте под названием «Канал Студиоз», возле большого кладбища в Ярдли. Вокруг были фабрики и магазины дешевой мебели. Мы с Карлом частенько возвращались через кладбище, заставленное кельтскими крестами, ангелами и святыми. Одна поваленная скульптура лежала, упав лицом в грязь, как солдат в окопе. Узкая речушка пересекала канал, гигантская рифленая сточная труба тянулась под мостом, в нескольких футах над застывшей водой. Местные юнцы каким–то образом ухитрились забраться на нее и написать краской из баллончика: «ДЭЗ И ДЖЕЙН». Возле моста стоял одинокий платан с почерневшими, больными листьями, похожими на капли дегтя или сигаретный пепел. Карл почему–то всегда останавливался под ним, чтобы выкурить сигарету, прежде чем отправиться в мою квартиру в Мозли или в его – в Эрдингтоне. За каналом открывался вид на задворки заброшенных фабрик: разбитые окна, проржавевшие провода, призрачные силуэты механизмов.

Я продолжал работать в Медицинском центре, проверяя запасы замороженной крови и сыворотки. Все образцы хранились в трех холодильных камерах: гигантских запертых рефрижераторах с яркими лампами и серыми металлическими стеллажами. В них стояли тысячи крошечных бутылочек с замороженным высушенным материалом, упакованных в полиэтиленовые пакеты и уложенных в красные пластиковые ящики. Несколько раз в день я надевал термокостюм и входил туда с пустым ящиком и списком образцов. К концу каждого сеанса холод растекался болью по рукам и ногам. Мне приходилось воображать, как я нахожу пакет со свежезамороженными человеческими пальцами или как меня преследует в полутемных комнатах хранилища безумный хирург с огромными ножницами.

Карл работал помощником заведующего в магазине аудио–и видеотехники в Эрдингтоне. Странная работа для такого полуночника, как он, но ему нравилось, что вечера у него оставались свободными, и потому он все время не высыпался. К тому же он ловко управлялся со всяческими механизмами. Изредка я приходил к магазину встретить его, если он работал допоздна, но большая часть моих впечатлений от Эрдингтона – поздние ночи и похмельные утра в его компании. Это обособленный район, старый пригород, изолированный от Северного Бирмингема индустриальной пустыней. Квартира Карла находилась в викторианском доме на тихой улице возле Спагетти–Джанкшн. Нам приходилось идти из центра района, через мост и мимо готического силуэта психиатрической больницы Хайкрофт с ее высокой, шипастой оградой. Иногда здесь можно было услышать лай лисиц на пустырях между домами. Улица, на которой жил Карл, представляла собой два ряда узких домов, прижатых друг к другу, в конце она упиралась в кирпичную фабричную стену.

Его квартира находилась на втором этаже. Скудно меблированная, заваленная книгами и дисками. Окно спальни выходило на заросший сад, разбитое стекло ловило фрагменты света. Квартира была холодной и немного сырой. Карл сказал мне, что он переехал сюда в спешке, когда распался его брак, во время войны в Заливе. Они не были разведены. Он никогда особо не распространялся, почему они разошлись, но мне казалось, что это из–за того, что он хотел быть один. Такие слова, как гей, были неприменимы к Карлу. Он был просто Карл. Его дружба была такой глубокой, что включала секс, но всякий раз, когда мы были вместе, я думал о нем как об одиночке. Его одиночество было чем–то постоянным, неизменным, но любовники любого пола помогали ему смириться с этим. Поначалу мне это казалось обнадеживающим: я уже наигрался в счастливые семьи.

В «Королевской Пустоши» был зал над пабом, где я несколько раз играл с «Голубым Нигде». Стены покрыты черно–белыми, глянцево поблескивающими изображениями: певцы и группы последних трех десятилетий. Лица вытянутые, скулы подчеркнуты тенями, брови затеняли глаза. Их рты кривились в сардонических усмешках. Художник запечатлел их в момент перехода, когда уже они перестали играть, но еще не смогли стряхнуть с себя напряжение от пребывания на сцене. Вот так выглядел и Карл.

В то время у «Треугольника» не было менеджера. Киран, парень из «Релент Рекордз», что спродюсировал «Ответ», помогал с записью. Наш друг–журналист, Мартин, иногда оказывал помощь с организацией выступлений и интервью. Но в основном мы делали все сами. Мы трое встречались дважды в неделю, чтобы порепетировать, пописать или просто выпить и обсудить наши планы. Йен Прист, ударник, работал с Карлом уже пару лет. Он был коренастым, довольно симпатичным, коротко стриженным парнем в круглых очках; всегда в черном, даже в жару. Он работал неполный день в «Треугольнике» – маленьком артхаусном кинотеатре при Университете Астона. Там они с Карлом и познакомились. Йен жил в «Королевской пустоши» со своей язвительной подружкой–северянкой Рейчел и огромной коллекцией видео. Он был одержим НЛО и оккультизмом; после нескольких пинт он неизменно начинал рассуждать о том, что перкуссия несет послание из мира духов или как шаманы используют ритм для того, чтобы вызвать прорицательский транс.

На первых порах я сосредоточился на том, чтобы занести мою бас–гитару в демо–запись Карла. Техника Йена была резкой, но оппортунистской, ей недоставало четкости. Он был ярым фанатом одного драматического момента: жесткое громыхание или бряцанье тарелок, чтобы впрыснуть ярость в композицию в нужном месте. Это удачно сочеталось с наиболее экстремальными аспектами игры на гитаре Карла. Я был только рад позволить им диктовать финалы, в то время как я сосредоточился на началах. Игра в блюзовой группе приучила меня всегда думать о структуре. Как сказал Кит Ричардс, ты не можешь играть рок без ролла. Но ритм должен быть жестким. Ему необходима сила тяжести. Как в ебле: вы должны упорно работать, действовать слаженно, чтобы действо обрело смысл. MTV – порнография от рока. Сплошные риффы и рефрены, никакой структуры. И никакого смысла.