Текст книги "Чужое сердце"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Джун

Однажды я услышала такую фразу: «Когда ты рожаешь дочь, у тебя появляется человек, который будет держать тебя за руку на смертном одре». В первые дни жизни Элизабет я следила за движениями ее крохотных пальчиков с похожими на ракушки ноготками и удивительно крепкой хваткой – и думала, буду ли я сама, много лет спустя, так же крепко держаться за ее руку.

Переживать своих детей – это неестественно. Как бабочка-альбинос, как кроваво-красное озеро, как падение небоскреба. Я уже когда-то прошла через этот кошмар, я не хотела пережить его вновь.

Мы с Клэр играли в черви, и не думайте, что я не заметила заложенной в этой масти иронии. На картах были изображены мультипликационные герои, и, вместо того чтобы стремиться к выигрышу, я просто коллекционировала картинки с Чарли Брауном.

– Мама, – не выдержала наконец Клэр, – играй всерьез!

– Что ты имеешь в виду? – с притворным удивлением спросила я.

– Ты жульничаешь. Но не в свою пользу. – Она перемешала остаток колоды и перевернула верхнюю карту. – Как ты думаешь, почему эту масть назвали «крести»?

– Не знаю.

– Какие это кресты имеются в виду?

За спиной у Клэр кардиомонитор отображал ровное биение ее сердца. В такие моменты сложно было поверить, что она настолько тяжело больна. Но мне было достаточно увидеть, с каким трудом она становится на ноги, чтобы сходить в туалет, – и я тут же вспоминала, как обманчива внешность.

– Помнишь, как ты придумала тайное общество? – спросила я. – Его члены собирались у живой изгороди.

Клэр покачала головой.

– Ничего такого я не делала.

– Конечно, делала! Но ты тогда была еще совсем маленькой, потому-то все и забыла. И попасть в этот клуб мог далеко не каждый. У тебя была печатка со словом «Атказ» и штемпельная подушечка. Ты мне поставила такую печать на руку, и всякий раз, когда я хотела позвать тебя к обеду, я должна была назвать пароль. В сумочке зазвонил телефон, и я кинулась к нему как ошпаренная: в здании больницы мобильная связь находилась под строжайшим запретом, и если бы я попалась, мне было бы несдобровать.

– Алло?

– Джун, это Мэгги Блум.

Я перестала дышать. В прошлом году в школе Клэр узнала, что целые сегменты головного мозга отданы под бессознательные акты вроде пищеварения и поглощения кислорода, что, с точки зрения эволюции, было очень разумно. Однако работу этих систем могли нарушить элементарные сбои: любовь с первого взгляда, проявление насилия, слова, которых ты не хочешь слышать.

– Официальных новостей у меня пока нет, – сказала Мэгги, – но я подумала, что вам будет небезынтересно узнать: завтра утром начинаются финальные прения. После чего – смотря сколько времени понадобится судье на раздумья – мы узнаем, получит ли Клэр новое сердце. – Повисла долгая пауза. – В любом случае казнь состоится через пятнадцать дней.

– Спасибо, – только и сказала я и положила трубку. Через двадцать четыре часа я узнаю, выживет ли Клэр.

– Кто это звонил? – спросила она.

Я спрятала телефон в карман куртки.

– Из химчистки, – ответила я. – Наши зимние пальто уже готовы. Можно забирать.

Клэр недоверчиво покосилась на меня. Она знала, что я вру. Не дожидаясь конца игры, она собрала карты.

– Не хочу больше играть, – сказала она.

– Ну хорошо.

Она перевернулась на бок, спиной ко мне.

– Не было у меня никакой печати и подушечки, – пробормотала Клэр. – Ты перепутала меня с Элизабет.

– Я не перепутала… – автоматически возразила я, но тут же осеклась. Я точно помнила, как мы с Куртом стояли у раковины и, улыбаясь, смывали наши временные татуировки. И спрашивали друг у друга, захочет ли дочь говорить с нами без этих символов верности. Клэр не могла принять отца в свое тайное общество – она не была с ним знакома.

– Я же говорила, – сказала Клэр.

Люсиус

На ярусе Шэй появлялся нечасто, а когда это происходило, его вели в один из конференц-залов или в госпиталь. По возвращении он рассказывал мне, каким психологическим тестам его подвергали и как прощупывали ему локти, проверяя вены. Я думал, что они просто хотят подстелить соломки, чтобы потом не опозориться на весь мир.

На самом деле по обследованиям Шэя таскали лишь затем, чтобы он не наблюдал репетиции собственной казни. Они уже устраивали пробные прогоны в августе. Из спортзала я видел, как начальник охраны завел в строящуюся камеру нескольких офицеров. «Нам нужно выяснить вот что, – обратился к ним Койн. – Сколько времени понадобится свидетелям со стороны жертвы, чтобы дойти от моего кабинета до камеры? Нельзя допустить, чтобы они пересеклись со свидетелями заключенного».

Теперь же, когда камеру достроили, нужно было проверить и перепроверить еще больше деталей. Работает ли телефонная связь с кабинетом губернатора? Безопасен ли подъем? Пока Шэя держали в госпитале, группа офицеров – специальный отряд добровольцев – уже дважды приходила на ярус I. Я их раньше никогда не видел. Думаю, это все же проявление человечности, что убивает тебя не тот же человек, который одиннадцать лет приносил тебе завтрак. И аналогично: нажать на поршень шприца все же проще, если ты не обсуждал с заключенным, кто победит в Суперкубке.

На этот раз Шэй отказался отправляться в госпиталь. Он закатил скандал, заявив, что устал и крови у него в жилах больше не осталось. Выбора, впрочем, у него не было: надзиратели все равно утащили бы его, как бы он ни брыкался. В конце концов Шэй таки согласился, чтобы его заковали и увели, и через пятнадцать минут явился спецотряд. В камеру Шэя они посадили офицера изображавшего арестанта, другой офицер включил секундомер.

Я, если честно, не знаю, как произошла ошибка. В этом-то, наверное, и заключается весь смысл тестового прогона – в допущении, что сработает человеческий фактор. Но каким-то образом когда спецотряд в рамках тренировки вел поддельного Шэя прочь на ярус завели настоящего Шэя. На миг оба остановились у порога, глядя друг на друга.

Шэй не сводил глаз со своей копии, пока офицер Уитакер не потянул его вперед. И даже тогда, вывернув шею, он пытался увидеть, куда устремлено его будущее.

Среди ночи за Шэем пришли. Он бился головой о стену и бредил. Обычно я слышал подобное первым, но на этот раз почему-то продолжал спать. И проснулся лишь тогда, когда нагрянули офицеры в масках и со щитами. Они окружили его подобно полчищу черных тараканов.

– Куда вы его ведете? – крикнул я, но голос взрезал горло, точно нож. Вспомнив о репетициях, я испугался, как бы не настало время для премьеры.

На мой крик обернулся один из охранников – симпатичный парень, чьего имени я не помнил, хотя в течение шести лет видел еженедельно.

– Все в порядке, Люсиус, – сказал он. – Мы просто отведем его в камеру под наблюдением. Чтобы он не причинил себе вреда.

Когда они ушли, я вытянулся на нарах и прижал ладонь ко лбу. Лихорадка: по венам моим проплывала целая стая рыб.

Когда-то Адам мне изменил. Относя его рубашки в химчистку, я нашел в кармане клочок бумаги с именем «Гэри» и номером телефона. Когда я спросил, кто это, Адам ответил, что провел с ним всего одну ночь – после открытия выставки в галерее, где он работал. Гэри был художником: создавал из парижского гипса миниатюрные городки. На выставке был представлен маленький Нью-Йорк. Он рассказал мне об элементах арт-деко на верхушке Крайслер-билдинг и крохотных листочках, вручную приклеенных к деревцам на Парк-авеню. И я представил, как Адам стоит рядом с Гэри, упершись ногами в Центральный парк и обняв его за плечи. Оба выглядели гигантскими монстрами вроде Годзиллы.

«Это была ошибка, – сказал Адам. – Просто меня возбудила сама мысль, что мною интересуется кто-то другой, а не ты».

Сложно было представить человека, которого бы не заинтересовал Адам, с его-то светло-зелеными глазами и кофейной кожей. Когда мы шли по улицам, на него глазели все мужчины – что натуралы, что педерасты.

«Все было не так, – сказал он. – Потому что это был не ты».

Мне хватило наивности поверить, что можно взять страшный яд и спрятать его так, чтобы он больше тебя не обжег. Казалось бы, после всего, что случилось с Адамом, я должен был усвоить урок. Но ревность, ярость, измена – такие вещи не исчезают просто так Они выжидают, как кобры, когда можно будет вновь нанести неожиданный удар.

Я взглянул на свои руки и увидел темные кляксы саркомы, которые уже начали сливаться воедино. Кожа моя цветом все больше напоминала кожу Адама, как будто мне было назначено такое наказание – повторить его образ в себе.

– Пожалуйста, не надо, – прошептал я. Но я молил о прекращении того, что уже началось. Я молился, хотя уже не помнил, кому я молюсь.

Мэгги

Когда суд распустили до понедельника, я отправилась в уборную и, сидя в кабинке, вдруг увидела, как под металлическую перегородку просунули микрофон.

– Меня зовут Элла Уиндхэммер, я из «Фокс-ньюз», – представилась незнакомка. – Вы не могли бы прокомментировать тот факт, что Белый Дом сделал официальное заявление касательно суда над Борном и отделения Церкви от государства?

Я даже не знала ни о каких официальных заявлениях со стороны Белого Дома. Какая-то часть меня даже затрепетала от восторга: ничего себе, сколько нам уделяют внимания! Затем я примерно представила смысл этого заявления и поняла, что нам оно вовсе не на руку. И только потом я вспомнила, что нахожусь в туалете.

– Ага. Прокомментирую, – ответила я и нажала на кнопку сливного бачка.

Поскольку мне абсолютно не хотелось попасть в осаду Эллы Уиндхэммер или еще кого-то из сотен журналистов, лишайником разросшихся на лестнице у здания суда, я укрылась в глубокой норе – ну хорошо, не совсем в норе, – в конференц-зале для переговоров с клиентами. Заперев дверь, я достала блокнот и принялась сочинять финальную речь в надежде, что репортеры найдут себе новую добычу, когда я ее допишу.

Уже затемно я наконец спрятала все заметки и взгромоздилась на высокие каблуки. Все лампы в здания суда погасли, где-то в отдалении сторож натирал паркет. Пройдя через лобби, мимо дремлющих металлодетекторов, я набрала в грудь побольше воздуха и отважно распахнула дверь.

Почти все журналисты уже разбежались, хотя я заметила вдали одного упрямца с микрофоном наперевес. Он окликнул меня по имени.

Я шагнула вперед, игнорируя его призывы.

– Без комментариев, – только и пробормотала я. И лишь тогда поняла, что это не репортер, а в руке у него не микрофон.

– Ну наконец-то, – сказал Кристиан и протянул мне розу.

Майкл

– Ты его духовный наставник, – сказал Койн, позвонивший мне в три часа ночи. – Так наставляй его.

Я попытался объяснить начальнику тюрьмы, что мы с Шэем, в общем-то, не разговариваем, но он повесил трубку, не дав мне договорить. Соответственно, мне пришлось выбраться из постели и поехать в тюрьму. Вот только дежурный надзиратель повел меня не на ярус I, а в другое место.

– Его перевели, – пояснил он.

– Почему? На него опять напали?

– Нет, он сам управился, – сказал он, и, когда мы дошли до камеры Шэя, я понял, что имелось в виду.

Большую часть его лица покрывали синяки. Костяшки на пальцах были ободраны до мяса. По левому виску сбегала тонкая струйка крови. Несмотря на то что Шэй находился в камере, его запястья, лодыжки и талию овивали цепи.

– Почему вы не вызвали врача? – возмутился я.

– Да врач уже трижды приходил, – ответил надзиратель. – Но наш мальчик срывает бинты. Поэтому пришлось его заковать.

– Если я пообещаю, что он прекратит это делать…

– Прекратит биться головой о стенку?

– Да. Вы сможете снять с него наручники под мою ответственность? – Я взглянул на Шэя, но тот упрямо отводил глаза. – Шэй? Как тебе моя идея?

Он никак не отреагировал на мои слова, а я понятия не имел, как его убедить остановить самоистязание. Тем не менее надсмотрщик жестом подозвал его к двери и снял оковы с рук и щиколоток. Цепь вокруг живота осталась на месте.

– На всякий случай, – объяснил он и ушел.

– Шэй, – сказал я, – зачем ты это делаешь?

– Пошел в жопу!

– Я понимаю, что ты напуган. Понимаю твой гнев. Я ни в чем тебя не виню…

– Видать, что-то изменилось. Потому что однажды ты меня таки обвинил. Ты – и еще одиннадцать человек. – Шэй шагнул вперед. – Каково оно было, в той комнате? Вы просто сидели и болтали о том, каким же надо быть чудовищем, чтобы совершить это кошмарное преступление? Вам не приходило в голову, что вы, возможно, не все знаете?

– Тогда почему ты ничего не сказал?! – взорвался я. – Ничегошеньки! Мы располагали версией прокурора, мы слышали показания Джун. Но ты – ты даже не оторвал задницу от стула и не попросил о снисхождении!

– Кто бы поверил мне – против слов мертвого копа? – риторически поинтересовался он. – Мой собственный адвокат мне не верил. Только и твердил, что нужно давить на трудное детство, а не на мое изложение событий. Говорил, что я не вызову доверия у присяжных. На меня ему было наплевать – он хотел одного: попасть в вечерний выпуск новостей. Он выработал стратегию. И знаешь какую? Сперва он говорит присяжным, что я не виновен. Потом, когда доходит до приговора, он меняет линию: «Ладно-ладно, виновен. Но убивать его все-таки не надо». С таким же успехом можно просто признаться во вранье.

Огорошенный, я не сводил с него взгляда. В ходе того суда я и не думал, что подобные мысли могли кружить у Шэя в голове. Не думал, что он не стал молить о пощаде лишь потому, что для этого пришлось бы сознаться в преступлении. Сейчас, вспоминая случившееся, я понимал, что защита действительно запела по-новому, когда фаза обвинения сменилась вынесением приговора. И нам действительно стало труднее им верить.

А что же Шэй? Он сидел прямо там, с немытой головой и пустыми глазами. Его молчание, которое я считал проявлением гордыни или стыда, на самом деле могло означать совсем другое – понимание, что для таких людей, как он, мир никогда не играет по правилам. И я – вместе с одиннадцатью другими присяжными – осудил его задолго до оглашения вердикта. В конце концов, какого человека могут судить за двойное убийство? Какой прокурор будет требовать высшей меры без достаточных на то оснований?

С тех пор как я стал его духовным наставником, он часто повторял, что прошлое не имеет значения. Я понимал это так, будто он отказывается признавать свою вину. Но на самом деле он просто понимал, что, будь он хоть трижды невиновен, его все равно казнят.

Я присутствовал на суде, я выслушал все показания. Сама мысль, что Шэй не заслуживал смерти, казалась нелепой, недопустимой.

С другой стороны, столь же нелепыми и недопустимыми казались чудеса.

– Но Шэй, – тихо вымолвил я, – я же выслушал всех свидетелей. Я видел, что ты сделал.

– Я ничего не делал. – Он опустил голову. – Это все из-за инструментов. Я забыл их в доме. И когда я постучал в дверь, вернувшись за ними, то мне никто не открыл. Поэтому я просто вошел внутрь… и тогда я увидел ее.

– Элизабет. – Живот мой скрутила острая боль.

– Мы с ней часто играли в гляделки. Кто первый улыбнется – тот проиграл. Я всегда выигрывал, но однажды она замахнулась моей отверткой – я и не знал, что она ее утащила, – и стала рассекать ею воздух, как маньяк с ножом. Я расхохотался. «Я победила! – кричала она. – Я победила!» И она таки победила. Вчистую. – Лицо его перекосило. – Я бы никогда ее не обидел. Когда я в тот день пришел к ним, она была с ним. Штаны у него были спущены. А она… Она только плакала. Он же должен был быть ей отцом. – Он прикрыл лицо рукой, как будто это могло заслонить его от страшных картин памяти. – Она посмотрела на меня, как будто мы опять играли в гляделки, и улыбнулась. Но в этот раз она не проиграла – в этот раз она знала, что победит. Потому что рядом был я. Потому что я мог ее спасти. Всю жизнь люди смотрели на меня, как на отбросы. Никто не верил, что я могу сделать что-то хорошее, – а она поверила. И я хотел… О боже, как же я хотел, чтобы она в меня верила! – Шэй перевел дыхание. – Я схватил ее. и потащил наверх, в ту комнату, которую должен был вот-вот достроить. Я запер дверь и сказал ей, что здесь мы в безопасности. Но тут раздался выстрел, и дверь исчезла, и он вошел в комнату, целясь прямо в меня.

Я представил, каково это было такому человеку, как Шэй. Вечно растерянный, не способный к нормальному общению, он вдруг увидел перед лицом дуло пистолета. Меня бы тоже охватила паника.

– Завыли сирены, – продолжал Шэй. – Это он их вызвал.

Сказал, что они едут за мной и что ни один коп не поверит такому уроду, как я. А она только кричала: «Не стреляй, не стреляй!» Он велел ей отойти в сторону, а я схватился за пистолет, чтобы он не причинил ей вреда. Мы начали драться, по очереди хватаясь за пистолет, а он все стрелял и стрелял. – Шэй тяжело сглотнул. – Я подхватил ее. Кровь была повсюду: на мне, на ней. Он все выкрикивал ее имя, но она на него даже не смотрела. Она смотрела на меня, как будто мы опять играли в гляделки, только теперь это уже была не игра… А потом, хотя глаза ее были по-прежнему открыты, она перестала смотреть. И игра закончилась, пускай я и не улыбнулся. – Он с трудом подавил плач, прижав ладонь к губам. – Я не улыбнулся.

– Шэй… – еле слышно прошептал я.

Он поднял взгляд.

– Оно и к лучшему, что она умерла.

Во рту у меня пересохло. Я вспомнил, как Шэй говорил это Джун Нилон на сеансе реституционного правосудия. Вспомнил, как она выбежала из комнаты в слезах. Но, возможно, мы вырвали слова Шэя из контекста? Возможно, он искренне верил, что смерть Элизабет была избавлением от кошмара, пережитого по вине ее отчима?

В мозгу моем будто бы засела заноза.

– Трусики, – сказал я. – Ее трусики нашли у тебя в кармане.

Шэй удивленно уставился на меня, явно приняв за идиота.

– Ну, это потому, что у нее еще не было возможности надеть их. До того как все началось…

Шэй, которого я узнал за это время, мог излечить открытую рану одним касанием, но он же мог пережить нервный срыв, если картофельное пюре на тарелке оказывалось слишком желтым. Этого Шэя нисколько не испугало бы, если бы полиция нашла при нем трусики маленькой девочки. Хватая Элизабет, он автоматически схватил ее нижнее белье, чтобы она смогла одеться. Вполне логично.

– Ты хочешь сказать, что выстрелы были непреднамеренными?

– Я никогда не признавал себя виновным, – ответил он.

Умники, отрицавшие чудеса Шэя, нередко настаивали, что Господь не выбрал бы тело убийцы для второго пришествия на Землю. А что, если это так? Что, если ситуацию истолковали превратно и Шэй лишь пытался защитить Элизабет от отчима, а не убивал их умышленно?

Это означало, что Шэй должен был умереть за чужие грехи.

Снова.

– Ты совсем не вовремя, – с порога сказала Мэгги.

– У меня срочное дело.

– Тогда позвони в полицию. Или свяжись с Богом напрямую. Я перезвоню тебе завтра утром.

Она попыталась было закрыть дверь, но я успел сунуть в проем ногу.

– Все в порядке?

За спиной у Мэгги неожиданно вырос мужчина с британским акцентом. Сама она покраснела, как помидор.

– Отец Майкл, – сказала она, – познакомьтесь с Кристианом Галлахером.

Он протянул руку для приветствия.

– Очень приятно, отче. Я много о вас слышал.

Я надеялся, что он лукавит. Если у Мэгги свидание, уж можно было бы подобрать более уместные темы для разговора.

– Так что же, – добродушно спросил Кристиан, – что у вас за пожарный случай?

Я почувствовал, как затылок наливается жаром. В руке мужчина держал недопитый бокал вина, из глубины дома доносилась музыка. Никакого пожарного случая. Огонь уже разгорелся, и я только что собственноручно засыпал его ведром песка.

– Простите. Я не хотел… – Я попятился. – Приятного вам вечера.

Дверь затворилась, но вместо того чтобы идти к своему мотоциклу, я уселся на крыльцо. Когда мы только познакомились с Шэем, я уверял его, что невозможно быть одиноким – Господь всегда с тобой, – но я врал. «Он паршиво играет в шашки», – говорил мне Шэй. И в пятницу вечером Его в кино не сводишь. Я знал, что занимаю место, обычно отведенное под Бога, и мне хватало этого с головой. Но это не означало, что я не чувствовал зияющей пустоты вокруг себя.

Дверь приоткрылась, и в отрезке желтого света возникла Мэгги – босая, с мужским пиджаком на плечах.

– Прости, – сказал я. – Я не хотел портить тебе вечер.

– Ничего страшного. Сама должна была понимать, что так повезти мне не могло. – Она присела рядом. – Так что же стряслось?

Во тьме, с освещенным луною профилем, она могла сравниваться красотой с любой Мадонной эпохи Возрождения. Тогда я подумал, что Бог ведь поручил выносить своего сына женщине, во многом похожей на Мэгги. Мария точно так же готова была принять тяжесть мира на свои плечи, даже если ей хватало собственной ноши.

– По-моему, – сказал я, – Шэй невиновен.