Текст книги "Чужое сердце"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Мэгги

Меня, в общем-то, не удивило то, что Шэй Борн сказал священнику.

Нет, удивило меня то, как слепо он ему поверил. Каждому слову.

– Теперь речь идет не о защите его прав, – сказал Майкл. – И не о том, чтобы позволить ему умереть на своих условиях. Речь идет об убийстве невинного человека.

Мы перебрались в гостиную. Кристиан сидел на диване и притворялся, будто решает кроссворд судоку в газете, но на самом деле ловил каждое слово. Это он вышел на крыльцо и пригласил меня в мой собственный дом. Я твердо решила развеять иллюзии отца Майкла и как можно скорее вернуться к тому, на чем мы остановились перед его приходом. А остановились мы вот на чем: я лежала на спине, а Кристиан трогал меня за бок, показывая, где делают разрез для удаления желчного пузыря. На самом деле это гораздо приятнее, чем кажется со слов.

– Он – убийца, суд признал его виновным, – сказала я. – А врать убийцы учатся раньше, чем ходить.

– Может, суд ошибся…

– Но ты сам был одним из присяжных!

Кристиан вскинул голову.

– Правда?

– Добро пожаловать в мою жизнь, – сказала я. – Майкл, ты целыми днями слушал показания свидетелей. Ты собственными глазами видел улики.

– Я знаю. Но это было раньше, когда я еще не знал, что он застал Курта Нилона за растлением собственной приемной дочери. Когда я не знал, что пистолет выстрелил случайно, когда он пытался его выхватить.

Кристиан подался вперед.

– Что ж, он теперь, получается, герой, да?

– Если он убил девочку, которую пытался спасти, героем у него быть не получится. Боже ты мой, почему он не облагодетельствовал своего адвоката этой информацией?

– Он говорит, что пытался, но адвокат решил, что этот номер не пройдет.

– Ну, это о чем-то да говорит.

– Мэгги, ты ведь знаешь Шэя. Он не самый симпатичный парень в Соединенных Штатах и тогда им тоже не был. К тому же его нашли с дымящимся стволом возле трупов полицейского и маленькой девочки. Даже если бы он сказал правду, кто бы стал его слушать? Кого скорее примут за педофила – героя-копа и примерного семьянина или полоумного бродягу-разнорабочего? Шэй был обречен еще до того, как вошел в зал суда.

– Но зачем ему брать на себя чужую вину? – возразила я. – Почему нельзя было хоть кому-то сказать – за одиннадцать-то лет?!

Он лишь покачал головой.

– Я не знаю. Но мне бы не хотелось, чтобы он умер, прежде чем мы сможем ответить на этот вопрос. Ты же сама говоришь, что правовая система для всех работает по-разному. Это был несчастный случай. Непредумышленное убийство.

– Может, я ошибаюсь, – вмешался Кристиан, – но за непредумышленное убийство высшую меру не дают, ведь так?

Я вздохнула.

– А новые улики у нас есть?

Отец Майкл на минуту задумался.

– Он сам сказал…

– Новые улики, – повторила я.

Лицо его вдруг просияло.

– В камере наверняка работала видеокамера, – сказал Майкл. – Где-то же эта запись сохранилась, верно?

– Это все равно лишь запись его рассказа, – пояснила я. – Одно дело – слова, другое – например, сперма Курта Нилона…

– Ты же юрист при АОЗГС. Сделай хоть что-то!

– С юридической точки зрения я ничего не могу сделать. Нельзя заново открыть дело, если у нас нет каких-нибудь фантастических доказательств от криминалистов.

– Может, позвонить губернатору? – предложил Кристиан.

Мы одновременно обернулись на голос.

– Но так ведь обычно поступают в сериалах. И в романах Джона Гришэма.

– Откуда у тебя такие глубокие познания в американской юриспруденции? – спросила я.

Он пожал плечами.

– Я когда-то был влюблен в девчонку из «Полиции Лос-Анджелеса».

Тяжело вздохнув, я подошла к столу, на котором распласталась амебой моя сумка. Выудив мобильный телефон, я набрала заветный номер.

– Надеюсь, это что-то действительно важное, – прорычал мои босс на другом конце провода.

– Прости, Руфус. Уже, конечно, поздновато…

– Давай сразу к делу.

– Мне нужно позвонить Флинну от имени Шэя Борна.

– Флинну? Губернатору Марку Флинну? Зачем тратить последнюю апелляцию, когда вердикт в Гааге еще не вынесен?

– Духовный наставник Шэя Борна считает, что его обвинили ложно.

Я подняла глаза и увидела, что Майкл и Кристиан как на иголках следят за развитием событий.

– Появились новые улики?

Я закрыла глаза.

– Ну… нет. Но это очень важно, Руфус.

Через минуту я уже закончила разговор и протянула Майклу салфетку с небрежно нацарапанными цифрами.

– Это мобильный губернатора. Позвони ему.

– Почему я?

– Потому, – объяснила я, – что он католик.

– Мне нужно идти, – сказала я Кристиану. – Губернатор хочет, чтобы мы немедленно явились к нему в кабинет.

– Если бы мне давали по фунту каждый раз, когда девушка так от меня отделывается, я был бы уже миллионером, – улыбнулся он. Затем, как будто в этом не было ничего сверхъестественного, он меня поцеловал.

Пускай это был быстрый поцелуй. Пускай таким поцелуем можно заканчивать фильмы для семейного просмотра. И произошел он на глазах у священника. И тем не менее этот поцелуй был естественен, как будто мы всегда ставили точку в предложениях губами, пока весь мир переживал о правилах пунктуации.

Тут-то все и испортилось.

– Ну, – сказала я, – тогда до завтра?

– У меня двое суток дежурства, – сказал он. – Может, в понедельник?

Но в понедельник я должна была снова идти в суд.

– Я тебе позвоню, – сказал Кристиан.

Встретиться с Майклом мы договорились уже у ратуши: я хотела, чтобы он съездил домой и нацепил как можно больше священнической атрибутики. В таком виде – в джинсах и расстегнутой рубашке – никто ему одолжений делать не станет. И вот, ожидая его на парковке, я мысленно проигрывала каждый слог нашей беседы с Кристианом… и меня обуяла паника. Всем известно, что фраза «я тебе позвоню» означает обратное. Может, все началось с того поцелуя. Вдруг у меня изо рта пахло чесноком? Вдруг ему хватило проведенного со мной времени, чтобы понять, что я ему не подхожу?

Когда отец Майкл наконец приехал, я уже принят твердое решение: если Шэй Борн будет стоить мне первого романа со времен Моисея, я сама его казню.

Руфус, как ни странно, хотел, чтобы я шла на встречу с губернатором сама. Тем более странно, что отец Майкл, по его мнению, должен был вести дипломатические переговоры. Но Флинн не был уроженцем Новой Англии – коренной южанин, он предпочитал неформальную обстановку всякой помпе. «Он ждет, что после суда ты придешь просить об отсрочке, – рассуждал Руфус. – Так что лучше всего будет застать его врасплох». Он сам предложил, чтобы на встречу явилась не юрист, а священник. Через две минуты разговора отец Майкл выяснил, что губернатор Флинн слышал его проповедь в прошлом году в церкви Святой Катрины.

Внутрь нас провел охранник. Он же пропустил нас через металлодетекторы и сопроводил непосредственно в губернаторский кабинет. В нерабочее время это было довольно жуткое место, шаги по ступеням разносились, как выстрелы. Уже на нужной площадке я обернулась к Майклу.

– Только не провоцируй его, – прошептала я. – У нас остался последний шанс.

Губернатор сидел за столом.

– Входите, – сказал он, вставая. – Очень рад вас видеть снова, отец Майкл.

– Спасибо, – ответил священник. – Лестно, что вы меня запомнили.

– Ну, знаете ли… Вы прочли проповедь, которая меня не усыпила, а это удавалось немногим. Вы ведь и молодежной секцией заведуете, не так ли? Сын моего друга, с которым мы студентами жили вместе в общежитии, год назад попал в неприятности. А потом он начал работать с вами. Джо Каччатоне.

– А, Джоуи. Отличный парень.

Губернатор взглянул на меня.

– А вы, должно быть…

– Мэгги Блум, – сказала я, протягивая руку. – Адвокат Шэя Борна.

Я раньше никогда не видела губернатора так близко и автоматически подумала, что по телевизору он кажется выше.

– Ах да. Печально известный Шэй Борн.

– Как же так получается, – сказал ему Майкл, – что вы, практикующий католик, одобряете смертную казнь?

Я изумленно моргнула. Я ведь только что просила не провоцировать губернатора!

– Я просто выполняю свои обязанности, – пояснил Флинн. – Существует множество вещей, которые я осуждаю как личность, но вынужден делать как профессионал.

– Даже если человек, которого должны убить, невиновен?

Взгляд Флинна сразу стал жестче.

– Суд решил иначе, отче.

– Поговорите с ним, – попросил Майкл. – Отсюда до тюрьмы ехать минут пять. Выслушайте его – а потом уже решайте, заслуживает ли он смерти.

– Мистер Флинн, – вмешалась я, преодолев наконец неловкость, – во время… исповеди Шэй указал на некоторые обстоятельства, не принятые во внимание при первоначальном рассмотрении дела. По его словам, жертвы погибли случайно, когда мистер Борн пытался защитить Элизабет Нилон от сексуальных посягательств ее отца. Нам кажется, что мы сможем собрать необходимые доказательства, если исполнение приговора будет отложено.

Губернатор побледнел.

– А я думал, тайна исповеди свята.

– Мы обязаны ее нарушить, если в противном случае будет совершено преступление или чья-либо жизнь окажется в опасности. В данном случае действуют оба правила.

Губернатор сложил руки на груди и словно отрешился от всего происходящего.

– Я высоко ценю вашу озабоченность – как религиозную, так и политическую. Я приму вашу просьбу к рассмотрению.

Уж я-то понимала, когда меня отшивают. Покорно кивнув, я встала, и отец Майкл последовал моему примеру. Мы снова пожали губернатору руку и поплелись прочь. Заговорили мы уже на улице, под усеянным звездами небом.

– Значит, – сказал Майкл, – ответ отрицательный.

– Значит, нужно подождать. И только потом получить отрицательный ответ. – Я спрятала руки в карманы куртки. – Ну, поскольку вечер насмарку, я, пожалуй, вынуждена попрощаться…

– Ты же не веришь, что он невиновен.

– Не верю, – вздохнула я.

– Тогда почему ты готова за него бороться?

– Когда я была маленькой, я просыпалась двадцать пятого декабря и это был самый обычный день. В пасхальное воскресенье я одна ходила в кино. Я борюсь за Шэя, потому что знаю, каково это, когда из-за своих убеждений ты вынужден жить на обочине.

– Я… Я не знал…

– Да откуда тебе знать? – с грустной улыбкой сказала я. – Люди, сидящие на троне, обычно не видят, что написано внизу. До понедельника, отче.

Идя к машине, я спиной чувствовала его взгляд. Меня словно одели в плащ из солнечного света; на лопатках моих будто выросли ангельские крылья – крылья тех ангелов, в которых я не верила.

Вид у моего клиента был такой, будто его переехал грузовик. Закрутившись в попытках спасти Шэю жизнь, отец Майкл не довел до моего ведома, что тот начал курс саморазрушения. Лицо его потемнело от струпьев и синяков, на руках – теперь, после фиаско в суде, прикованных к поясной цепи – виднелись глубокие царапины.

– Хреново выглядишь, – пробормотала я.

– Когда меня повесят, буду выглядеть еще хреновей, – прошептал он в ответ.

– Мне нужно с тобой поговорить. О том, что ты сказал отцу Майклу…

Но прежде чем я успела задать хоть один вопрос, судья вызвал Гордона Гринлифа для заключительной речи.

Гордон, грузно покачнувшись, встал.

– Ваша честь, это дело уже потребовало огромных – и напрасных – трат времени и средств. Шэй Борн признан виновным в совершении двух убийств. Он совершил самое чудовищное преступление в истории штата Нью-Хэмпшир.

Я исподлобья покосилась на Шэя. Если он говорил правду, если он действительно пытался уберечь Элизабет, то «два убийства» превращаются в одно неумышленное и самозащиту. Когда ему вынесли обвинение, тесты ДНК еще не вошли в моду. Быть может, где-то сохранился клочок ковра или диванной обивки, способный подтвердить слова Шэя?

– Он использовал все доступные юридические увертки, – продолжал Гордон. – Штат, суд первой инстанции, Верховный суд – все. Теперь он предпринял последнюю, отчаянную попытку продлить себе жизнь, подав фальшивый иск на основании фальшивой веры. Он просит, чтобы налогоплательщики штата Нью-Хэмпшир возвели лично для него специальную виселицу – тогда он якобы сможет отдать собственное сердце семье своих жертв. Раньше за ним, надо признать, не наблюдалось сочувствия к этой группе лиц… По крайней мере, в тот день, когда он убил Курта и Элизабет Нилон.

Конечно, вероятность обнаружения новых улик ничтожно мала. Даже белье, которое нашли у него в кармане, уже, наверное, истлело; возможно, его вернули Джун. В конце концов, следователи считали это дело закрытым еще одиннадцать лет назад. А все свидетели погибли на месте преступления – все, кроме самого Шэя.

– Да, существует закон, гарантирующий свободу вероисповедания заключенным, – сказал Гринлиф. – Существует он для того, чтобы арестанты-иудеи могли носить в тюрьме ермолки, а мусульмане – поститься во время Рамадана. Председатель комиссии по исполнению наказаний неизменно следит за тем, чтобы духовная жизнь в местах лишения свободы не противоречила федеральному законодательству. Но говорить, будто этот человек, устраивавший истерики в зале суда, потерявший контроль над своими эмоциями, не способный даже назвать свою религию, заслуживает особого обращения, неуместно и абсурдно. Система правосудия в нашей стране ставила совсем другие цели.

Едва Гринлиф договорил, пристав передал мне записку. Заглянув на нее, я затаила дыхание.

– Мисс Блум? – поторопил меня судья.

– Сто двадцать долларов, – сказала я. – Знаете, на что можно истратить эту сумму? Можно купить на распродаже пару туфель от Стюарта Вайцмана. Можно сходить с другом на хоккей. Можно накормить голодающую семью в Африке. Можно заключить контракт с оператором мобильной связи. Или же – можно помочь человеку искупить его грехи и спасти умирающего ребенка. – Я встала. – Шэй Борн не просит об освобождении. Не просит об изменении меры пресечения. Он просит об одном: умереть так, как велит его вера. И если Америка что-то еще готова отстоять, так это право на свободу вероисповедания – право, которого нельзя лишиться даже в застенках. – Я не спеша направилась вглубь зала. – Люди со всего мира по-прежнему стремятся попасть в эту страну ради ее религиозной беспристрастности. Они знают, что в Америке никто не станет навязывать им свои представления о Боге. Никто не скажет, что истинная вера – одна, а все прочие – это вранье. Они хотят свободно рассуждать о религии, хотят иметь возможность задавать вопросы. На этих правах Америка была основана четыреста лет назад, и фундамент этот по сей день остается незыблемым. Именно поэтому в нашей стране Мадонна может петь на кресте, а «Код Да Винчи» становится бестселлером. Именно поэтому религиозная свобода процветает в Америке даже после одиннадцатого сентября. – Снова взглянув в глаза судье, я решилась пойти ва-банк. – Ваша честь, мы не просим вас разрушить стену, отделяющую церковь от государства. Мы хотим лишь соблюдения законов – точнее, одного закона, обещавшего, что Шэй Борн сможет практиковать свою религию даже в тюрьме штата, при условии, что правительство не будет заинтересовано в прекращении этих практик. Единственный правительственный интерес, о котором нам сообщили в ходе слушаний, – это сто двадцать долларов и несколько месяцев на подготовку. – Я вернулась на свое место. – Положите на одну чашу жизни и души людей, а на другую – сто двадцать баксов и пару месяцев. И подумайте, какая из них перевесит.

Как только судья удалился к себе в кабинет, за Шэем пришли двое приставов.

– Мэгги, – сказал он, вставая, – спасибо тебе.

– Ребята, – обратилась я к судебным приставам, – вы могли бы оставить нас наедине буквально на одну минуту?

– Только быстро, – сказал пристав, и я кивнула.

– Что скажешь? – спросил отец Майкл, не поднимаясь с кресла. – Шансы есть?

Я достала из кармана записку, переданную приставом, и протянула ее Майклу.

– Будем надеяться, – сказала я. – Потому что губернатор отказал ему в отсрочке.

Он лежал на металлических нарах, закрыв глаза рукой.

– Шэй, – позвала я, остановившись у решетки. – Отец Майкл рассказал мне, что случилось в ту ночь.

– Это неважно.

– Это важно, – возразила я. – Губернатор отказался отсрочить твою казнь, а значит, мы в тупике. Сейчас для пересмотра приговоров очень часто используют анализ ДНК. На суде говорили о сексуальном насилии, не так ли? Если нам удастся найти образец семенной жидкости, его можно исследовать, проверить на сочетаемость с Куртом… Мне просто нужно выяснить кое-какие детали, чтобы запустить этот механизм.

Шэй встал и, приблизившись ко мне, взялся за прутья решетки.

– Я не могу.

– Но почему? Ты что, соврал отцу Майклу?

– Нет.

Глаза его горели лихорадочным блеском.

Я не могу объяснить, почему я ему поверила. Возможно, я, не имея достаточного опыта, была слишком наивна. Возможно, я понимала, что обреченному на смерть человеку терять нечего. Но когда наши взгляды пересеклись, я уже знала, что он говорит правду. И что казнить невиновного – это еще хуже, чем казнить преступника, если такое в принципе возможно. В голове у меня роилось множество вариантов.

– Ты говорил отцу Майклу, что первый адвокат не хотел тебя слушать. Я же готова выслушать. Поговори со мною, Шэй. Скажи мне хоть что-то, что поможет мне убедить судью в твоей невиновности. Тогда я смогу составить запрос на анализ ДНК, тебе нужно будет лишь поставить подпись…

– Нет.

– Но я не справлюсь сама! – взорвалась я. – Шэй, ты вообще понимаешь, что речь идет об отмене приговора? О возможности уйти отсюда, возможности обрести свободу!

– Я понимаю, Мэгги.

– И чем пытаться восстановить справедливость, ты лучше умрешь за преступление, которого не совершал? Так ты хочешь поступить?

Он смерил меня долгим взглядом, после чего кивнул.

– Я же сразу сказал тебе: я не хочу, чтобы ты спасала меня. Я хочу, чтобы ты спасла мое сердце.

– Почему? – Я была ошарашена. Слова давались ему с большим трудом.

– Все равно я виноват. Я пытался спасти ее – и не смог. Я опоздал. Курт Нилон мне никогда не нравился, я избегал его, чтобы не ловить на себе его взгляд. – Но Джун… Джун была очень хорошая. От нее пахло яблоками, и она готовила мне тунца на обед, разрешала сидеть с ними за столом, как будто я член семьи. А после того как Элизабет… после всего… Джун и так потеряла их обоих. Я не хотел, чтобы она потеряла еще и прошлое. Семья – это не люди, это место, – тихо сказал Шэй. – Место, где хранятся воспоминания.

Значит, он взял на себя преступление Курта Нилона, чтобы безутешная вдова могла вспоминать о нем с гордостью, а не со стыдом. Насколько тяжелее было бы ее горе, если бы анализ ДНК показал, что насиловал Элизабет не Шэй, а Курт?

– Если ты опять примешься искать улики, ей придется заново пережить тот кошмар. А так – это конец. Это все.

В горле у меня встал ком сдавленного плача.

– А если однажды Джун все же узнает? И поймет, что тебя казнили ни за что?

– Тогда, – сказал Шэй, и губы его расплылись в счастливой улыбке, – она вспомнит обо мне.

Взявшись за это дело, я уже отдавала себе отчет в том, что мы с Шэем преследуем разные цели. Я пыталась убедить его, что изменение приговора – это повод для радости, даже если донорство пришлось бы отложить на неопределенный срок. Но Шэй был готов умереть, Шэй хотел умереть. Он дарил будущее не только Клэр Нилон, но и ее матери. Он, в отличие от меня, не собирался спасать весь мир. Только одну жизнь – и именно поэтому борьба была такой ожесточенной.

Он коснулся моей руки, сжимавшей решетку.

– Ничего страшного, Мэгги. Я в жизни не сделал ничего значительного. Я не нашел лекарство от рака, не справился с глобальным потеплением и не получил Нобелевской премии. Всю жизнь я занимался лишь тем, что причинял боль любимым людям. Но смерть… Смертью я распоряжусь иначе.

– Как?

– Я покажу, что жизнь стоит того, чтобы жить.

Я понимала, что не забуду Шэя Борна еще очень долго, – независимо от того, казнят его или помилуют.

– Человек с такими убеждениями, – сказала я, – не заслуживает смерти. Шэй, я умоляю: помоги мне помочь тебе. Ты не обязан играть в героя.

– Мэгги, – ответил он, – ты тоже.

Джун

– Экстренная ситуация, – сказала медсестра.

Палату Клэр заполнили врачи и медсестры. Одна начала закрытый массаж сердца.

– Пульс не прощупывается.

– Вводим дыхательную трубку.

– Начинайте закрытый массаж сердца.

– Можно подключить капельницу?…

– Какой ритм?

– Нужен электрошок… Накладывайте пластырь.

– Разряд в двести джоулей.

– Готово… Разряд!

– Остановка массажа…

– Пульса нет.

– Эпи. Лидокаин. Бикарбонат.

– Проверьте пульс…

Доктор By влетел в палату.

– Уведите мать! – скомандовал он, и медсестра схватила меня за плечи.

– Пройдемте со мной, – сказала она, и я кивнула, но ноги отказывались повиноваться. Кто-то опять поднес дефибриллятор к груди Клэр. Последним, что я увидела, прежде чем меня вытащили в коридор, было ее крохотное тело, подброшенное над кроватью электрическим разрядом.

Я видела, как линия на мониторе стала прямой. Я побежала к дежурной медсестре. И я сидела рядом с ней, когда состояние нормализовалось и сердце Клэр – истрепанное, искалеченное – забилось вновь. Глядя на множество экранов, изучая холмистую местность ее сердечного ритма, я боялась даже моргнуть, нарушив наш хрупкий мир.

Клэр тихонько заплакала и заметалась на подушке. В свете мониторов ее кожа казалось зеленой, как у инопланетянки.

– Детка, – прошептала я, придвинувшись ближе. – Не пытайся говорить. Трубку еще не вытащили.

Она несмело приоткрыла глаза – в них читалась немая мольба. Слабым жестом она попросила ручку.

Я протянула ей белую дощечку, выданную доктором By. Трубку снимут только на следующее утро, а до тех пор общаться мы могли посредством этой доски. Почерк у нее был неровный, с острыми концами букв.

«ЧТО СЛУЧИЛОСЬ?»

– Сердце, – вымолвила я, сморгнув слезы, – немного сбилось.

«МАМА, ПОМОГИ МНЕ».

– Все, что угодно, солнышко.

«ОТПУСТИ МЕНЯ».

Я опустила глаза. Я к ней даже не притрагивалась.

Клэр обвела надпись в крут – и я поняла ее.

Я вдруг вспомнила, как однажды Курт сказал мне: спасти можно лишь тех, кто сам хочет спастись. Иначе вы погибнете оба. Я посмотрела на Клэр, но она уже заснула, не выпустив маркер из пальцев.

Две слезинки сбежали по щекам и упали на больничное одеяло.

– Клэр… Прости меня, – прошептала я.

Прости меня за то, что я сделала.

Прости за то, что я обязана сделать.