Текст книги "Чужое сердце"

Автор книги: Джоди Линн Пиколт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 29 страниц)

Мэгги

Америка зиждется на свободе вероисповедания и отделении церкви от государства, однако я первая скажу вам прямо: мы недалеко ушли от пуритан в Англии образца тысяча семьсот семидесятых годов. Религия и политика постоянно вступают в интимную связь: первым делом в зале суда мы должны присягнуть на Библии, уроки в школах начинаются с клятвы на верность флагу, в тексте которой провозглашается «единая нация божья», и даже на нашей валюте пропечатан девиз: «В Господа мы веруем». Вы, наверное, думаете, что я как юрист АОЗГС должна принципиально этому противиться, но это не так. Тридцать минут в душевой и еще двадцать в машине ушло у меня на раздумья, как половчее разыграть религиозную карту на суде.

И сделать это я намеревалась так, чтобы не задеть религиозных чувств судьи.

Припарковавшись, я позвонила в спа-салон и сразу же попала на маму.

– Что это за фамилия – Хейг?

– Вообще?

– Ага.

– Ну, похожа на немецкую, – задумчиво протянула она. – Не знаю даже. А что?

– Я, скорее, имела в виду вероисповедание.

– Ты думаешь, я так делаю? – вспыхнула мама. – Думаешь, я сужу о людях по фамилиям?

– А ты думаешь, что каждое мое слово – это упрек? Мне просто нужно выяснить это, прежде чем начнется слушание. От этого зависит, что я буду говорить служителям Фемиды.

– Мне всегда казалось, что главное в работе судьи – беспристрастность.

– Ага. А главное в конкурсе «Мисс Америка» – пропагандировать мир во всем мире.

– Я не помню, еврей ли Александр Хейг… Твоему отцу он нравился, потому что поддерживал действия Израиля…

– Hу, даже если он еврей, судья евреем может и не оказаться, Насколько было бы проще, если бы фамилия у него были О'Молли или Хершковиц…

– Между прочим, твой отец когда-то встречался с девушкой по имени Барбара О'Молли, – сказала мама.

– Надеюсь, до того как женился на тебе…

– Очень смешно. Я просто хочу сказать, что твоя теория не безупречна.

– Ну, все-таки нечасто встречаешь евреев по фамилии О'Молли…

– По-моему, – неуверенно стала вспоминать мама, – ее бабушка с дедушкой поменяли фамилию Мейер.

Я закатила глаза.

– Мне пора. Что бы ни исповедовал этот судья, адвокат, который опаздывает, ему вряд ли понравится.

Когда я говорила с начальником тюрьмы об особой защите Шэя, мне позвонила секретарша и сообщила, что судья Хейг изъявил желание встретиться со мной в федеральном суде. С момента подачи жалобы прошло всего четыре дня. Я еще раньше должна была понять, что события будут развиваться молниеносно. Дата казни Шэя была уже назначена, поэтому суд в срочном порядке поставил нас в расписание заседаний.

Завернув за угол, я увидела Гордона Гринлифа – прокурора из апелляционного отделения. Он уже ждал меня. Едва кивнув ему, я почувствовала вибрацию мобильного: пришло сообщение.

«Поискала в интернете. Хейг – рим. – катол. церк. Целую, мама»

Я закрыла телефон, и нас провели в кабинет судьи Хейга.

У судьи оказались редеющие седые волосы и тело бегуна на длинные дистанции. Я присмотрелась к воротнику его рубашки, но в этот день он надел галстук – а значит, под рубашкой могло быть и распятие, и звезда Давида, и даже связка чеснока для отпугивания вампиров.

– Ну что ж, ребята, – сказал он, – кто скажет мне, по какому поводу мы сегодня собрались?

– Ваша честь, – ответила я, – я подала иск на члена комиссии по исполнению наказаний штата Нью-Хэмпшир от лица моего клиента Шэя Борна.

– Да, мисс Блум, спасибо за ответ, но я уже, затаив дыхание, прочел вашу жалобу от корки до корки. Я имел в виду, что грядущая казнь мистера Борна уже превратилась в зоопарк. Зачем АОЗГС делает из зоопарка цирк?

Гордон Грин лиф смущенно прокашлялся. Пучками рыжих волос и вечно красным от аллергии носом он всегда напоминал мне клоуна.

– Он осужден на смерть, но все еще пытается отсрочить неизбежное, Ваша честь.

– Ничего он не пытается отсрочить, – возмутилась я. – Он хочет одного: искупить свои грехи. По его мнению, чтобы заслужить прощения, он должен умереть именно так. Он сам вам скажет, что согласен на казнь хоть завтра – лишь бы его повесили.

– На дворе две тысячи восьмой год, мисс Блум. Людей казнят смертельной инъекцией. Мы не намерены возвращаться к архаичным формам, – сказал судья Хейг.

Я кивнула.

– Но, при всем уважении, если управление исправительные учреждений сочтет инъекцию нецелесообразной, приговор возможно осуществить через повешение.

– Управление исправительных учреждений не возражает против инъекции! – воскликнул Гринлиф.

– Когда права, гарантированные мистеру Борну Первой поправкой, нарушаются, управление должно возражать. Он имеет право отправлять религиозные ритуалы даже в исправительном учреждении – вплоть до начала казни включительно.

– Что вы городите?! – не сдержался Гринлиф. – Ни одна религия мира не настаивает на донорстве органов. А если какой-то псих сочинил себе свод правил для жизни и смерти, то считать их верой… ну, было бы просто глупо.

– Ну-ну, Гордон. Или Бог уже умер и назначил преемником вас?

– Так, адвокаты, брейк. – Судья Хейг задумчиво закусил губу. – Нам предстоит пролить свет еще на многие факты, но прежде всего позвольте задать вопрос вам, мистер Гринлиф. Согласен ли штат повесить мистера Борна, вместо того чтобы вводить ему смертельную инъекцию?

– Ни в коем случае, Ваша честь. Уже полным ходом идут приготовления к казни, указанной в обвинительном приговоре.

Судья кивнул.

– Тогда отложим это до суда. Учитывая авральные темпы, в которых нам приходится работать, слушание будет срочным. Мы представим, что никакого федерального истребования, равно как и ходатайств о суммарном судопроизводстве, не существует. В противном случае нам элементарно не хватит времени. Списки свидетелей должны быть у меня на столе не позже чем через неделю, а вы будьте готовы к заседанию через две недели.

Мы с Гордоном собрались и вместе вышли из кабинета.

– Ты хоть знаешь, сколько денег потратили налогоплательщики Нью-Хэмпшира на эту камеру?

– Гордон, обсудишь это с губернатором, – сказала я. – Если богатые города Нью-Хэмпшира должны платить за среднее образование, бедные, наверно, смогут наскрести на приговоренных к смерти.

Он подозрительно сложил руки на груди.

– Какую игру затеяло АОЗГС, Мэгги? Не получилось признать смертный приговор антиконституционным – так вы взялись за религию, ваш страховочный вариант?

– Если это поможет признать смертный приговор антиконституционным, – улыбнулась я, – то да, возьмемся и за религию. Увидимся через две недели, Гордон, – сказала я и зашагала прочь, спиной ощущая его взгляд.

Я трижды брала телефон и набирала номер. И трижды вешала трубку, как только нас соединяли.

Я не могла.

Но я должна… На сбор информации мне дано всего две недели. И если я хочу отстоять право Шэя на донорство, то должна досконально понять его механизм, чтобы потом суметь объясниться в суде.

Когда меня соединили с больничным коммутатором, я попросила позвать доктора Галлахера. Звонок переключили на его кабинет, и секретарша записала мое имя и номер. Я была уверена, что перезвонит он еще не скоро, а я к тому времени, возможно, наберусь храбрости для разговора. Каково же было мое удивление, когда телефон зазвонил буквально через минуту.

– Мисс Блум, – сказал он, – чем я могу быть вам полезен?

– Не обязательно было перезванивать так быстро, – брякнула я.

– Ну, простите. Я постараюсь быть не таким пунктуальным со своими пациентами.

– Я не ваша пациентка.

– Ах да. Вы только притворялись. – Он сделал паузу. – Но вы ведь звонили мне?

– Да. Да, звонила. Я только хотела узнать, согласны ли вы встретиться со мной… Для профессионального разговора, конечно.

– Конечно.

– …разговора о повешении и донорстве органов.

– Если бы мне давали десять центов за каждую такую просьбу, я был бы уже миллионером, – сказал доктор Галлахер. – Я с радостью с вами встречусь. Для профессионального разговора, конечно.

– Конечно. – Из меня будто выпустили весь воздух. – Вот только встретиться с вами мне нужно довольно срочно… Суд начинается через две недели.

– Тогда я заеду за вами в семь.

– Ой… Ну, это не обязательно. Я могу сама заехать к вам в больницу.

– Да, но я не люблю ужинать в больничной столовой на выходных.

– У вас сегодня выходной? – «Он позвонил мне в выходной?…» – Ну, тогда в другой раз…

– Вы же сами только что сказали, что дело не терпит отлагательства.

– Нуда…

– Значит, в семь.

– Отлично, – голосом заправского адвоката произнесла я. – Буду ждать с нетерпением.

– Мисс Блум…

– Да?

Я затаила дыхание, устрашившись параметров встречи, которые он сейчас перечислит. Мэгги, не раскатывай губу, это обыкновенная деловая встреча. Не забывай, что ты могла обратиться за консультацией к любому другому врачу – даже из тех, у которых глаза не похожи на безлунную ночь, а акцент не хватает за жабры, как рыболовный крючок. Не обманывай себя, это не свидание.

– Я не знаю вашего адреса.

У человека, придумавшего, будто черное стройнит, в шкафу, судя по всему, висели совсем другие вещи. Сперва я примерила свои любимые черные брюки, которые тут же перестали быть моими любимыми: застегивались они, только если я переставала дышать и не собиралась принимать сидячее положение до самого конца ужина. В черной водолазке, с которой я еще даже не успела снять ярлыки, у меня вырос двойной подбородок, а вязаный черный жакет, в каталоге казавшийся очень симпатичным, охотно продемонстрировал все складки жира у меня на груди. «Красный, – подумала я. – Я надену красный; я буду смелой, раскованной женщиной». Но в алом шелковом костюме я походила на смелую, раскованную женщину в одном нижнем белье. Я мучительно перебирала груды нарядов: палантины и кардиганы, жакеты и блейзеры, трапециевидные и плиссированные юбки и платья для коктейля, – все это летело на пол, а точнее, на голову бедному Оливеру, который бестолково скакал туда-сюда в тщетной надежде уберечься от одежной лавины. Перепробовав все имеющиеся в моем распоряжении брюки, я поняла, что в самом скором времени мою жопу должны признать спутником Сатурна. Тогда я пошла в ванную и стала перед зеркалом. «Я тебе вот что скажу, – обратилась я к самой себе. – Вовсе не обязательно выглядеть, как Дженнифер Энистон, чтобы обсуждать оптимальный способ казни».

Хотя, мне кажется, это бы не помешало.

Наконец я согласилась на свои любимые джинсы и светло-зеленую струящуюся тунику, которую купила за пять долларов в одном азиатском бутике, а потому носила с удовольствием (даже если смотрелась она диковато). В волосы, заколотые на затылке, я воткнула деревянную палочку, рассчитывая сойти за богемную гречанку, а не старомодную неряху.

Ровно в семь в дверь позвонили. На всякий случай еще раз взглянув в зеркало – непринужденный стиль, ничего лишнего, – я открыла и обнаружила на пороге доктора Галлахера в костюме и при галстуке.

– Я могу переодеться, – тут же выпалила я. – Я не знала, что мы пойдем в элегантное место… Не подумайте, будто я решила, что вы не можете пригласить меня в элегантное место… Или что вы вообще приглашаете меня куда-то… Я сама себя пригласила. А вы – себя. Мы просто поедем в одной машине.

– Вы отлично выглядите, – сказал он. – А я всегда так одеваюсь.

– На выходных?

– Ну, я же все-таки англичанин, объяснил он, но в тот же миг одним движением с ори ал галстук и повесил его на дверную ручку.

– Когда я училась в колледже, это означало… – я осеклась вспомнив, что это на самом деле означало: вход воспрещен, твоей соседке сегодня повезло. – …это означало, что ты занят… Учишься. Готовишься к контрольной.

– Да? Странно, – ответил доктор Галлахер. – А в Оксфорде это означало, что в комнате кто-то занимается сексом.

– Нам, пожалуй, пора, – затараторила я в надежде, что он не заметит, как я зарделась. И что я живу одна, с кроликом. И что с моими бедрами очень тяжело будет втиснуться на сиденье его спортивной машины.

Он галантно открыл мне дверцу и не заводил мотор, пока я не пристегнула ремень безопасности. Когда машина тронулась, он в смущении откашлялся.

– Пока мы не начали, я хотел бы внести ясность. Я христианин.[26]26
  Игра слов: слово Christian в английском языке означает и имя Кристиан, и христианское вероисповедание.


[Закрыть]

Я непонимающе на него уставилась. Может, он из тех фундаменталистов, которые не могут даже беседовать с иноверцами? А может, заподозрил, что я хочу сбежать с ним на край света и тайно обвенчаться, а потому счел нужным разъяснить обстановку? (Ну хорошо, обвенчаться с ним я и впрямь не возражала бы). Ну да ладно. В последнее время я питалась религией, ею дышала и с нею же спала. В вопросах религиозной терпимости я стала еще более щепетильной, чем прежде. И если религия для Галлахера настолько важна, что он начал беседу с нее, что ж – я лицом в грязь не ударю.

– Я атеистка, – сказала я. – Но вам, наверное, следует также знать, что мой отец – раввин. И если вас это не устраивает, я могу подыскать другого врача. И я была бы очень признательна, если бы вы держали шутки о еврейских врачах при себе.

Утомленная пылкой тирадой, я наконец выдохнула.

– Знаете, – сказал он, глядя на меня, – а давайте вы будете называть меня просто Крис?

По-моему, об этом не написано ни в одной книжке об этикете, но я сама догадалась, что о способах убийства лучше говорить, когда подадут основные блюда.

Ресторан находился в старом колониальном здании в Орфорде. Доски паркета перекатывались у меня под ногами, как морские волны; сбоку доносился кухонный гомон. Хозяйка зала сладким, с хрипотцой голосом приветствовала нас, обратившись к доктору по имени.

Кристиан.

В зале было всего шесть столиков, и ни на одном из них скатерть, тарелки и бокалы не сочетались. Свечки горели в винных бутылках. По стенам были развешаны зеркала всевозможных форм и размеров (так в моем представлении декорирован девятый круг ада), но я их, считай, не заметила. Я спокойно попивала разбавленное водой вино и притворялась, что не хочу портить аппетит свежеиспеченным хлебом с маслом или разговорами о казни Шэя Борна.

Кристиан улыбнулся мне.

– Я всегда подозревал, что судьба сведет меня с человеком, который теряет сердце, но никогда не думал, что в настолько буквальном смысле.

Официант принес тарелки. Меню распирало от кулинарных шедевров: вьетнамские буйабес, тортеллини с улитками, пельмени с чоризо. Слюнки текли от одних описаний: «Произведение ручной работы! Итальянская паста с петрушкой с сердцевинами свежих артишоков, жареным баклажаном, разнообразными сырами и сладким перцем, политая соусом из сушеных помидоров. Ломтики нежного куриного филе с тонко нарезанной копченой ветчиной и свежим шпинатом, сыром «Асиаго» и сладким луком, подается со свежей лапшой феттучини и разбавленным вином сорта «Марсала». Жареная утиная грудинка, подается с соусом из сушеных вишен и блинчиком из дикого риса».

В шальной надежде обмануть Кристиана насчет своих габаритов я сглотнула слюну и заказала закуску. Я истово надеялась, что он закажет ягнячью ножку или стейк и я вымолю у него хоть кусочек. Но когда я призналась, что не голодна (колоссальная ложь), он сказал, что тоже обойдется одной закуской.

– Насколько я понимаю, – сказал Кристиан, – вашего клиента должны повесить так, чтобы второй и третий позвонки переломились, лишив его способности к спонтанной респирации.

Понять его, признаться, было нелегко.

– То есть ему сломают шею и он перестанет дышать?

– Да.

– И мозг, значит, отомрет?

Парочка за соседним столом покосилась на меня, давая понять что я слишком громко говорю. А также то, что не все любят обсуждать смерть за столом.

– Ну, не совсем. Гипоксические изменения происходят не сразу, именно они приводят к потере рефлексов… Которыми, собственно, и проверяют функции стволовой части мозга. Проблема В том, что человека нельзя оставлять висеть надолго: сердце остановится и он уже не сможет стать донором.

– Что же должно произойти?

– Штат должен согласиться, что факта остановки дыхания достаточно для того, чтобы извлечь тело из петли по вескому подозрению смерти. Затем, дабы защитить сердце, ему нужно будет сделать интубацию и только потом проверить, мертв ли его мозг.

– А интубация – это не то же самое, что реанимация?

– Кет. Это эквивалент подключения к аппарату искусственно «го дыхания, которому подвергают людей с умершим мозгом. Органы останутся в целости и сохранности, но мозг прекратит работать, как только произойдет разрыв спинного мозга и начнется кислородное голодание. Сколько ему кислорода ни вкачивай.

Я кивнула.

– Тогда как же диагностируется смерть мозга?

– По-разному. Сначала можно провести физическое обследование: убедиться, что зрачок не реагирует на свет, самостоятельное дыхание невозможно, а глотательный рефлекс отсутствует. Повторить через двенадцать часов. Но поскольку дорога будет каждая минута, я бы посоветовал транскраниальный тест Доплера, который при помощи ультразвука измеряет кровяное давление в сонной артерии у основания мозга. Если давление не возобновится в течение десяти минут, врач может официально констатировать смерть мозга.

Я представила, как Шэя Борна не способного выстроить связное предложение и грызущего ногти до мяса – ведут на виселицу. Представила, как на шее у него затягивается петля, – и волосы у меня встали дыбом.

– Какая жестокость, – тихо сказала и, отложив вилку.

Кристиан немного помолчал.

– Еще в ординатуре в Филадельфии я впервые должен был сказать матери, что ее ребенок мертв. Его задели в бандитской перестрелке. Ему было восемь. Просто пошел в магазин за молоком и оказался в неправильном месте в неправильное время. Я никогда не забуду ее взгляда, когда я сказал, что мы не сумели его спасти. Мне кажется, когда убивают ребенка, на самом деле умирают два человека. Вот только матери приходится еще долго терпеть сердцебиение. – Он взглянул на меня. – Да, это будет жестоко по отношению к мистеру Борну. Но сначала это было жестоко по отношению к Джун Нилон.

Я откинулась на спинку стула. Вот, значит, как. Знакомишься в кои-то веки с образованным, безумно красивым, очаровательным выпускником Оксфорда, а он оказывается настолько правых взглядов, что как он еще не окосел, ума не приложу.

– Значит, вы сторонник смертной казни? – спросила я, изо всех сил стараясь не выказать своего возмущения.

– По-моему, легко придерживаться высоких моральных принципов, пока это не коснулось лично тебя. Могу ли я как врач оправдать убийство? Нет. С другой стороны, у меня еще нет детей. И я совсем не уверен, что вопрос прояснится, когда я их заведу.

У меня тоже еще не было детей. И учитывая мои темпы, возможно, никогда и не будет. С Джун Нилон я встречалась лишь однажды – на той реституционной встрече, и смотреть на нее я не могла: настолько очевиден был клокочущий в ней праведный гнев. Я не знала, каково это, когда ты девять месяцев носишь ребенка под сердцем, а потом твое тело деформируется, выпуская его в мир. Я не знала, каково это, когда ты баюкаешь младенца и слышишь мелодию в его дыхании. Но я знала, каково это – быть дочерью.

Ведь мы с мамой ругались не всегда. Я до сих пор помнила, как мне хотелось быть такой же стильной, как она. Как я обувала ее туфли на высоких каблуках, как натягивала ее атласные комбинации, будто платья, и погружалась в волшебный мир ее косметички. Когда-то я хотела быть ею.

В этом мире так трудно отыскать любовь, найти человека, который придаст смысл твоему существованию. И ребенок, пожалуй, был чистейшим образцом такой любви. Ребенок – это любовь, которую не нужно искать, которой ничего не нужно доказывать, которую не нужно стремиться удержать.

Потому-то, когда ты ее теряешь, тебе становится так больно.

Мне вдруг захотелось позвонить маме. Мне захотелось позвонить Джун Нилон. Я пришла на первое со времен Юрского периода свидание, свидание, которое на самом деде было делов встречей, и больше всего мне хотелось заплакать.

– Мэгги? – Кристиан подался вперед. – Вы в порядке? – И о коснулся моей руки.

Как там он говорил? «Лишить способности к спонтанной респирации»?

К столику подошел официант.

– Надеюсь, вы оставили место для десерта.

Уж чего-чего, а свободного места во мне хватало. Закуской оказался крабовый пирог размером с ноготь большого пальца. Но я ощущала тепло его кожи, и оно походило на жар свечи – и я, само собой, растаяла.

– Ах нет, – сказала я. – Я сыта.

– Хорошо, – сказал Кристиан, убирая руку. – Тогда счет, пожалуйста.

Черты его лица едва заметно изменились, и голос, казалось, слегка задрожал.

– В чем дело? – спросила я. Он лишь покачал головой, но я поняла, что дело в смертной казни. – Вам кажется, что я по ту сторону баррикад?

– Мне вообще не кажется, что есть какие-то баррикады. Но дело не в этом.

– В чем же тогда?

Официант тактично подложил кожаную папку со счетом, и Кристиан открыл ее.

– Моя последняя девушка была примой в Бостонской балетной труппе.

– Вот как, – пробормотала я. – Она, наверное, была… Красивой. Изящной. Худой.

Полной моей противоположностью.

– И всякий раз, когда мы ходили куда-то обедать, я чувствовал себя… обжорой. Я-то хотел есть, как всякий человек, а она вообще ни черта не ела. Я думал… даже, скорее, надеялся, что у вас все же есть аппетит.

– Но я обожаю шоколад! – не подумав, ляпнула я. – И яблочные оладьи, и тыквенный пирог, и мусс, и пирожные. Я бы, наверное, сожрала все, что есть в этом меню, если бы не боялась показаться вам свиньей. Я просто хотела, чтобы вы… – Я нерешительно умолкла.

– …принял вас за того, кого я якобы ищу?

Я сосредоточила внимание на салфетке, развернутой на коленях. Если вам когда-нибудь нужно будет испортить свидание, которое даже, по большому счету, и не свидание, обращайтесь ко мне.

– А если, – спросил Кристиан, – я ищу вас?

Я медленно подняла голову, пока Кристиан подзывал официанта.

– Расскажите, что у вас на десерт.

– Крем-брюле, пирог со свежей голубикой, теплые пирожные с персиками, домашним мороженым и карамелью. Лично я порекомендовал бы шоколадный французский тост с тонкой ореховой корочкой, мятным мороженым и нашим эксклюзивным малиновым соусом.

– Ну что скажете? – спросил Кристиан.

– А давайте вернемся сперва к основным блюдам, – с улыбкой обратилась я к официанту.