Текст книги "Друзья и возлюбленные"
Автор книги: Джоанна Троллоп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
ГЛАВА 12
– У меня голова стольким забита! – сказала Ви Дэну. Наверняка он ее не слышит: в последние дни только и делает, что спит; но попытка не пытка. – Больше всего думаю о Софи и Джине. Неудивительно, скажешь ты. А еще мистер Паже хочет посадить во дворике вечнозеленые растения. Чтобы поддерживать внешний вид. Я говорю: «Как это поддерживать?» А он: «Не полоть же вечно эти клумбы!» Тогда я сказала: «Мистер Паже, да я лучше буду полоть их день и ночь, чем на кладбище пялиться!»
Она помолчала, ковыряясь в вязанье.
– Софи к тебе приходила?
Откуда-то из глубины дремоты Дэн попытался ответить: «Нет, давно не приходила». Впрочем, он ее не винит, он нисколько не жалуется, понятно же, что девочка работает. Зато Джина через день ходит. Когда она его целует, он не в силах открыть глаза, но узнает ее по запаху духов. Джина читает ему стихи. Он почти ничего не понимает, но ему нравится ее слушать: голос журчит, будто вода по камням. Ви говорила, что в школе ее дочь была неплохой актрисой, жаль, потом бросила это дело. Впрочем, что тут удивляться? Театр в Уиттингборне никудышный. Из года в год ставят только «Визит инспектора», «Как важно быть серьезным» да рождественскую пантомиму, полную местечковых шуток.
– Недавно Софи была у меня дома, – сказала Ви. – Меня не было, она сама вошла и вроде поспала на диване. Оставила мне смешную записку. Ей, видите ли, хотелось побыть одной! По мне так, она слишком часто бывает одна, бедняжка. Столько взрослых вокруг, а ровесников и нет почти. В ее возрасте я дружила со всеми ребятами с улицы. Может, туалетов в домах у нас и не было, зато были друзья. – Ви замолчала и расправила вязанье. – Бедная Софи! Туалетов полным-полно, а подруги ни одной. Тебе нравится узор?
Дэн хотел ответить: «Очень». Среди плавно движущегося тумана его памяти замаячил детский стих про паука Сэмми: «Чудесный паучок! Жаль, не любил он прясть, а сразу брался за крючок». Надо рассказать его Ви. Ей страх как нравятся такие шутки, глупые и милые. Дэн напряг губы и поводил глазами, чтобы привлечь ее внимание. «Ви, – произнес он. – Ви, я вспомнил одно стихотворение». Но она не слушала.
Или не слышала. Она по-прежнему вязала, словно он ничего и не сказал.
В гостиной «Би-Хауса» полным ходом шла вечеринка по случаю дня рождения одной девушки. Родители попросили Хилари украсить стол розовыми и белыми гвоздиками, а по стенам развешать розовые и белые шарики с лентами и серебряной надписью: «Тебе уже восемнадцать!» Еда тоже должна быть розовой: лосось и креветки в розмариновом соусе, малиновые пирожные и игристое вино («румяного цвета», как говорилось на этикетке). Лоренс все это приготовил. Утром он, не сказав ни слова, взял у Хилари меню. При этом он был совершенно спокоен. Хилари велела малышкам соорудить импровизированную сцену для маленького ансамбля: Стив играл на ударных, а два его друга на гитаре и клавишах. Мишель, Лотте и две девушки из кадрового агентства разносили еду и напитки, а Хилари держалась подальше от гостиной. Отец девочки, директор уиттингборнского филиала крупного строительного общества, так и пышущий дружелюбием, хотел, чтобы Вуды присутствовали на вечеринке как члены семьи.
В столовой было забронировано десять столиков, все на ранний вечер. К девяти Лоренс уже освободится, доверив кофе и пудинги Кевину и Софи, и запросто сможет уйти к Джине. Хилари хотела попросить его остаться, но гордость не позволила. В конце концов ему теперь нечего скрывать. Хилари только выдавила, что они должны поговорить с мальчиками, если Лоренс уверен в своих чувствах.
– Конечно, – ответил он, свесив ноги с кровати. Ночью они оба вздрагивали, если случайно прикасались друг к другу. – Главное, говорить будем вместе.
– Рада, что тебе хватило порядочности это предложить.
Он молча встал и прошел мимо нее к ванной – в одних пижамных брюках, такой родной и совершенно чужой.
В дверях он обернулся и сказал:
– Я не просто предлагаю, я настаиваю на этом.
– В смысле?!
– Ты меня поняла.
Хилари не поверила своим ушам.
– Ты что, думаешь, я мстить буду?!
– Не знаю. В любом случае мальчики должны услышать правду. Не только из твоих уст.
Она отвернулась.
– Даже не верится, каким ты стал мерзавцем.
Беседа эта состоялась вчера, и больше они не разговаривали. Хилари легла спать до того, как Лоренс вернулся из Хай-Плейс, и притворилась спящей, когда он скользнул под одеяло, источая аромат мыла и словно разграничивая этим свою новую захватывающую жизнь и старую – наскучившую. Уснул он быстро, повернувшись к Хилари спиной. Его ровное дыхание, тепло и запах были такими же, как все двадцать лет их семейной жизни. До самого рассвета Хилари думала, что же теперь делать с этой болью, сможет ли она когда-нибудь ее терпеть и как быть, если не сможет. Просто отдаться гневу на мужа и ненависти к Джине недостаточно – останется чувство беспомощности и безысходности. Шли часы, а Хилари все смотрела на полоску странного абрикосового света от уличного фонаря, который пробивался сквозь шторы и падал на потолок. Ее ум метался по кругу, точно зверь в клетке, не в силах остановиться или вырваться наружу.
Утром, едва очнувшись от запоздалого, тяжелого и мучительного сна, она решила, что дальше так жить нельзя. Пора разрубить этот страшный узел. Она сползла с постели, надела старенький халат и, скрестив руки на груди, посмотрела на Лоренса. Он сидел на краю кровати, отвернувшись. Хилари хотела сохранить остатки достоинства и попыталась говорить спокойно и равнодушно – увы, ничего не вышло.
Сдавленным и презрительным голосом она произнесла:
– Если ты не отказался от своей безумной затеи – а ты, видимо, не отказался, – надо объяснить все мальчикам.
Он немного помолчал и тихо ответил:
– Конечно. – Затем уже тверже добавил: – Но вдвоем.
Разумеется, Лоренс был прав, и она злилась от этого еще больше, разыскивая блокнот с еженедельным списком неисправностей и поломок – перегоревших лампочек, капающих кранов и сломанных дверных ручек. Нет, он не может быть прав! Права Хилари, потому что ничего, кроме правоты, ей не осталось. Пусть это подло с ее стороны, но мальчики должны увидеть ситуацию ее глазами. Увидеть это нагромождение предательства, злоупотребления дружбой и жестокого обмана. Тогда они разозлятся на отца и встанут на ее защиту… Но если такое действительно случится, она до конца жизни будет сокрушаться о том, что проявила слабость.
Без малейшего интереса Хилари заглянула в блокнот. «№ 3 – не закрывается дверца шкафа. Порвалась цепочка на затычке для ванны. № 10 – треснула рама левой части правого окна». Ни один пункт списка не вычеркнут, ни одна проблема не решена. Она посмотрела на потолок своего кабинета и увидела паука. Он сидел на длинной паутине, протянутой из угла к люстре, и что-то аккуратно оплетал, двигаясь мерно и уверенно, чуть покачиваясь на сквозняке. Из гостиной доносилось буханье рок-группы – слабый голос с американским акцентом пел Элвиса Пресли. Надо же, звучала песня «Одиноко ли тебе сегодня?».
Чуть позже Хилари пошла наверх. Стол уже убрали, и оставшиеся гости с бокалами в руках уютно устроились в креслах. Несколько лет назад Хилари бы подошла к ним, рассказала о «Би-Хаусе», спросила бы заботливо, понравился ли ужин. А сегодня она хочет, чтобы они убрались прочь, разъехались по своим йоркширам, сурреям и уэльсам. Бедные люди, приятные, безобидные люди! Они думают, будто отыскали чудесный городок в глубинке Англии, чудесную гостиницу с чудесными дружными хозяевами. А хозяева-то вовсе не чудесные – особенно Лоренс. И семья у них больше не дружная. Скоро от нее ничего не останется. Через стеклянную дверь Хилари вопросительно посмотрела на Дона – тот широко улыбнулся и поднял большой палец. Она внезапно ощутила к нему огромную нежность. Единственный надежный человек в этом бушующем мире…
Хилари медленно поднималась по ступенькам. Еще не было и одиннадцати, а зал арендован до половины двенадцатого. После ухода гостей она – или Лоренс, если соизволит вернуться от Джины, – закроет гостиницу на ночь. Наверное, лучше сделать себе кофе, чтобы не клонило в сон. Она пошла на кухню и включила чайник.
– Я бы и сам мог, – сказал Джордж.
Она обернулась. Тот стоял в дверях, босиком, в джинсах и отцовской полосатой рубашке без воротника, купленной давным-давно в Ирландии.
– Мы тебя ждали, – добавил он. – И кофе хотели тебе сделать. Адам принес вина…
– Зачем?
– Как это зачем?
– Зачем вы меня ждали?
Джордж прошлепал мимо нее к столу, взял с сушилки перевернутую чашку и насыпал в нее растворимый кофе.
– Хотели поговорить.
Хилари вытащила из холодильника молоко.
– Понятно. – Ее сердце вдруг испуганно забилось.
– Остальные в гостиной, – сказал Джордж. Заботливой рукой он подтолкнул маму к двери, как будто опасаясь, что она сбежит в сад. – Идем.
Хилари пошла за ним. Адам и Гас, валявшиеся на полу перед телевизором, тут же вскочили, словно испугались ее. Гас выключил телевизор. Хилари заметила какое-то странное выражение в его глазах и точно такое же – в глазах Адама. Нет, они вскочили не от страха, а от тревоги.
– Садись, – сказал Джордж и пододвинул ей стул.
– Присаживайся, мам, – добавил Гас и слегка надавил ей на плечо.
– Господи! – не выдержала Хилари. Она опустила голову, и очки повисли на кончике ее носа. Чья-то рука их сняла и убрала. Кто-то другой придвинул столик с кофе и белым вином. – Если вы не прекратите, я расплачусь!
Адам сел на пол и заглянул ей в глаза.
– Плачь, если хочется, только объясни – почему?
Хилари покачала головой.
– Да, – настаивал Джордж. – Да!
– Нет. Не могу.
– Почему?
– Без Лоренса не могу. Я пообещала…
– Плохо, – сказал Джордж и сел по другую сторону от нее. – Мы больше не можем ждать. Вы все время порознь. Мама… что происходит?
Она подняла голову. Гас стоял напротив нее, широко раскрыв глаза. Сейчас он выглядел лет на десять, никак не на четырнадцать. Его волосы, которые он аккуратно приглаживал, чтобы быть похожим на Адама, торчали во все стороны, словно выражали его беспокойство.
Глядя прямо ему в глаза, Хилари промолвила:
– Ваш папа влюбился в Джину.
Она смотрела на их потрясенные лица. Затем Адам упал на диван и зарылся головой в подушки, Гас залился слезами, а Джордж побагровел. Его лицо исказилось от гнева.
– О Господи…
– Он думает, что с самого начала ее любил, еще со школы. Меня он ни в чем не винит. Когда Джина продаст дом, они, возможно, уедут во Францию.
Слезы катились по лицу Гаса, как водопад. Он бросился к Хилари, смахнув кофе и вино на пол, и обнял ее, яростно прижимая к себе. Она тоже его обняла.
– Не надо, Гас. Не плачь, милый, это еще не конец света…
– Конец! Самый настоящий конец!
Адам поднялся. Лицо у него тоже побагровело, как у Джорджа.
– Вот гад!..
Джордж вскинул подбородок.
– Нет, стерва!
– Прекратите! – остановила их Хилари. – Немедленно перестаньте! Это не поможет и… – Она замолкла на секунду, а потом с трудом договорила: – И это неправда.
– Ну-ну! – Адам принялся бить кулаком по полу, словно забивал гвоздь.
Джордж выдавил:
– Софи знает?
– Нет. Только вы.
– А я и не хочу знать! – вскричал Гас.
– Я тоже, сынок…
– Убить его мало…
– Их обоих…
– Вы еще не слышали папу. – Хилари подвинулась в кресле, чтобы вместился Гас. – Я не должна была вам говорить. Я ему пообещала.
Джордж очень медленно, будто еще не проснулся, встал с пола и уставился на картину, которую Хилари подарила Лоренсу: репродукцию с изображением трех ирландских рыбаков, тянущих по заросшему берегу ялик.
– Он давно тебе сказал?
– Неделю назад, – ответила Хилари. – Нет, восемь дней.
– Вот черт! Фергус ушел, и Джина решила возместить ущерб, а папа, конечно, – легкая добыча…
– Меня сейчас стошнит, – выдавил Адам. Он перестал бить пол, прислонился головой к креслу и начал браниться: слово за словом, точно зачитывал список ругательств.
Хилари погладила его по голове.
– Не надо…
Он не замолчал. Джордж, все еще глядя на рыбаков, произнес:
– А про нас он что-нибудь говорил?
Хилари вздрогнула.
– Лучше вы сами у него все спросите.
– Я не верю, – медленно качая головой, прошептал Джордж. – Я в это не верю, черт подери!
Гас, уткнувшись в плечо матери, пробормотал:
– Хуже просто быть не могло…
Хилари молчала. Ей очень хотелось разрыдаться, чтобы сыновья ее обняли… может, даже заплакали вместе с ней. «Нет, так нельзя, – строго велела она себе. – Так нельзя. Они не обязаны меня утешать».
– Тебе хочется плакать? – спросил Гас, поднимая на нее глаза.
– Да. И крушить все подряд.
Адам перестал ругаться.
– Начни с этой гадины! – Он подскочил и уставился в глаза матери. – Пойди к ней и скажи, что нельзя вот так кидаться на нашего отца!
Хилари осторожно ответила:
– Я не хочу унижаться. Если я ему не нужна, то и он мне не нужен.
– А может, он просто не устоял перед ее уговорами? Мам, сходи к ней!
Она вздохнула. Часы на уиттингборнской церкви пробили три четверти первого.
– Я подумаю. Сейчас надо закрыть отель.
– Сиди…
– Мы сами!
Хилари улыбнулась, выбираясь из-под Гаса.
– Спасибо, милые, но я лучше сама. Проверю сигнализацию и все такое. Я ненадолго.
Она поднялась, а Гас остался в кресле, точно марионетка, которой оборвали нити.
– Где же мои очки? A-а, вот! Чудесно. – Она привычным движением водрузила их на нос. Ее голос звучал скованно и чисто, а вовсе не так, как хотелось бы. – Мне так вас жаль, милые мои, хорошие! – Она на секунду обняла Адамас Гасом, тронула руку Джорджа и вышла из комнаты.
Никто не шевельнулся. В гостиной стояла тишина, только изредка всхлипывал Гас да ездили мимо дома машины. Наконец Джордж поднял бокал, чашку и маленький столик и пошел на кухню за тряпкой и мыльной водой. Остальные молча наблюдали, как он оттирает ковер. Гас свернулся клубочком в кресле, Адам по-прежнему сидел на полу. У него на руке была новая татуировка: крошечная ласточка, какую носили бывшие заключенные – символ «отсидки».
Вычистив ковер, Джордж сходил в свою комнату и вернулся с пачкой сигарет. Раздал по одной братьям.
– Что, прямо здесь? – удивился Гас.
– Сегодня, черт подери, мы можем делать все, что захотим!
Гас потянулся к зажигалке. Тощий и неуклюжий, выглядел он жалко, будто мокрый птенец. Дрожащим голосом он произнес:
– Я думал, она друг семьи…
Братья промолчали. Он затянулся и рывками выдохнул дым.
– А вы? Вы разве так не думали? Она всегда была такой милой и доброй. А теперь сломала нам жизнь.
* * *
– Я им все рассказала.
Хилари сидела на кровати, делая вид, что читает.
Лоренс стоял у комода и, как обычно, вытаскивал из карманов мелочь и ключи.
– Что?!
– Я все рассказала мальчикам. Про тебя с Джиной. Я не хотела, но они стали расспрашивать.
– Надо же, как удобно!
– Нисколько. Но избежать разговора было нельзя.
– Ясно.
– Если бы ты не ушел…
– Ясно.
– Ты сам принял это решение! – вспылила Хилари. Ей вдруг стало нестерпимо больно. – Теперь будь добр терпеть последствия. Я ничего не решала.
Он не ответил. Медленно расстегнув рубашку, он вытащил ее из брюк, затем снял часы и положил их на горку монет.
– Где они?
– Мальчики? У себя в комнатах.
– Ну, Хилари… – с упреком проговорил Лоренс.
– Это их выбор. А мой – не спать с тобой в одной кровати. Софи сегодня не работает, так что иди в ее комнату. Я не потерплю, чтобы ты из Джининой постели перебирался в мою.
– Сегодня мы просто разговаривали. На кухне. Софи была дома.
– А она, кстати, что думает?
– Не знаю, – тихо ответил Лоренс, сняв с крючка банный халат. – Она почти ничего не говорила. Сидела у себя в комнате.
Он открыл дверь, оглянулся и сказал:
– Спокойной ночи.
Хилари сердито уткнулась в книгу, хотя ничего не видела и не понимала.
– Спокойной, – отозвалась она.
Шел мелкий дождик, летевший впереди ветра прозрачными волнами. Хилари, проклиная себя за то, что вышла без зонта, бежала по тротуару и постоянно снимала и надевала очки. Непонятно, что лучше: забрызганные стекла или ее собственная близорукость?
Перед этим она долго выбирала, что надеть, с каждой минутой презирая себя все больше: вот дура, в таком состоянии еще думает о тряпках! Она даже чуть не расхохоталась над собой, вспомнив старую карикатуру из «Нью-йоркера» – продавец в магазине одежды спрашивает покупателя: «А вы истец или ответчик?» Лучше одеться посексуальнее – эдакая оскорбленная жена в гневе, или, наоборот, нарочито старомодно (таких вещей у Хилари навалом)… А может, нарядиться ведьмой и захватить метлу? В конце концов она остановила выбор на красном цвете. Черные брюки и красная рубашка дадут понять, что никакие беды ее не сломят. Женщина в красном непобедима.
Пока она добежала до Хай-Плейс, рубашка вымокла на плечах, а волосы свернулись в локоны. Джина случайно увидела Хилари из окна спальни – зловещий черно-красный силуэт – и схватилась за раму. Она не была готова к ее визиту. Конечно, рано или поздно они бы встретились или даже созвонились (при мысли об этом разговоре Джина вся съеживалась от страха), но она не ожидала, что Хилари сама сделает первый шаг. Крепко держась за раму и глядя на бывшую подругу, она ощутила резкий парализующий приступ паники.
Джина вышла в коридор и посмотрела на комнату Софи: дверь, как всегда, закрыта. Громко играла заунывная мелодия из какого-то нового фильма. Последнее время дочь стала вести себя иначе: прежняя угрюмость исчезла, и ей на смену пришли печаль и холод. Софи решительно и методично упаковывала вещи, смирившись с продажей дома. Возле ее двери стояли коробки с книгами, безделушками и аудиокассетами. Из одной торчала застенчивая мордочка ее любимого бегемота. Джина понадеялась, что Софи не выйдет из комнаты в ближайшие полчаса и не узнает то, о чем ей уже давно следовало бы знать. «Я все расскажу дочке, когда ты расскажешь сыновьям, – сказала она Лоренсу. – Мы одновременно им расскажем. Иначе будет нечестно».
Хилари стояла в саду возле кухонной двери. Она увидела, как на кухню вошла Джина, но не открыла дверь, а дождалась, пока ее впустят.
– Привет.
– Привет.
– Что ж… – Хилари взъерошила волосы и сняла очки. Без них ее глаза казались большими и юными. – Раньше мне такого говорить не приходилось, так что порядка я не знаю. Но ты понимаешь, зачем я пришла. И мои чувства понимаешь.
Джина закрыла дверь и встала напротив Хилари, по другую сторону стола.
– Я не нарочно это сделала. Мы оба даже не думали…
– Разве?
– Да, – уверенно сказала Джина.
– Ясно.
– Поверь, никакого замысла не было.
– Зато была логика. Раздавленная уходом мужа, ты прыгнула в постель к лучшему другу. Что, никакой логики?
Джина оперлась на стол. Ее серебряные браслеты скользнули по руке и тихо звякнули.
– Я не искала в Лоренсе утешения.
Хилари тоже оперлась на стол и в упор посмотрела на Джи ну.
– А вот это неправда.
– Правда! Я…
– Слушай меня, подруга. Слушай внимательно. Ты всю жизнь считала Лоренса своей собственностью и постоянно намекала – будь то словами или поступками, – что знаешь его лучше и дольше, чем я. Пока у тебя был Фергус, ты меня терпела, но потом он ушел, и ты решила вернуть себе Лоренса. Вздумала, что он твой чуть ли не по праву!
Джина склонила голову, и волосы блестящими перьями упали ей на лоб. Она отвела их за уши.
– Я не звала его, Хилари. Он пришел ко мне по своей воле.
– Не мог он прийти без твоего согласия! Только не Лоренс. Ты подала ему знак.
– Нет! Он сам меня нашел!
– А отшить его ты не додумалась? Сказать, что вы с ним только друзья и что ты не можешь предать его жену и детей?!
Джина не выдержала и закричала:
– Я тоже влюбилась!
Хилари расправила плечи.
– Ах да! И каково тебе теперь, когда ты разрушила жизни моих мальчиков, Софи и мою? Будешь спать спокойно? Без зазрения совести уедешь с Лоренсом во Францию и там построишь свое счастье?
Зазвонил телефон.
– Не бери трубку.
– Я не могу, это…
– Да ты у нас трусиха, оказывается! Не просто подруга, какой врагу не пожелаешь, а малодушная дрянь!
Джина схватила трубку.
– Да? Что?! О Господи, мама… Да. Когда? Конечно. Конечно, я приду. Скоро буду. Да-да, мам, я понимаю. Через десять минут я приду.
Она положила трубку и несколько секунд стояла с опущенной головой.
– Что такое? – Хилари смягчилась.
– Я сейчас не могу с тобой разговаривать. Звонила мама. Дэн умер. – Джина подняла голову и впервые посмотрела Хилари прямо в глаза. – Это случилось двадцать минут назад.
ГЛАВА 13
– Да что ты так уставилась? – воскликнула Ви. – Как будто ждешь, что я вот-вот разревусь!
– Мам, я…
– Ну и взгляд у тебя! С таким взглядом впору…
– Мне просто очень тебя жалко.
Ви фыркнула и скривилась, чтобы вновь не разрыдаться. В руках она держала носовой платок – не бумажный (одноразовые платки она презирала), а матерчатый, с шершавой кружевной тесьмой и вышитыми цветами. Она то и дело скручивала его в мокрую веревку.
– Одна медсестра… Помнишь ирландку, которую я терпеть не могла? Вечно об Иисусе что-то говорила. Она-то по крайней мере уважала Дэна, называла его «мистер Брэдшоу», а не «Дэн» или «дорогой»… В общем, когда он умер, она мне говорит: «Вы должны возлюбить Кэт Барнетт во Христе». А я ей: «С ума сошли, возлюбить Кэт Барнетт! Пожалуй, только во Христе ее и можно возлюбить, а иначе никак».
Джина налила маме еще чаю. В гостиной было жарко, но Ви постоянно дрожала, кутаясь в шерстяную кофту и шаль, которую Джина нашла в комнате для сушки белья.
– Кэт не виновата, мам…
Ви обмотала платок вокруг пальца.
– Надо же мне хоть кого-то винить!
– Понимаю.
– Это слишком жестоко… Он умер без всякой причины…
– Причина была, мам. Больное сердце.
– Да, да, знаю. Я знаю! – Ви закрыла глаза.
Джина посмотрела на Софи, которая сидела, скрючившись, на неудобном стуле с прямой спинкой. Она ежи мала скомканный платок; глаза у нее были красные.
– Соф?
Та прошептала:
– Я с ним даже не простилась, почти не навещала его…
– Тебе сейчас трудно, – сказала Ви. – Очень трудно. – Она взяла чашку с чаем, посмотрела на ее содержимое и поставила обратно. – Горе – это всегда тяжело, потому что с ним ничего не поделаешь. Можно только смотреть ему в лицо и терпеть.
Она встала и подошла, к тумбочке, на которой, точно святыня в обрамлении роз, стояла фотография Дэна.
– Я часто думаю, что без Дэна я не выживу. Но это неправда. Каким-то чудом я справлюсь. Уберу его дом, отвезу одежду в благотворительную организацию «Оксфэм», соберу морские сувениры и отправлю его племяннику из портового городка Кингс-Линна, а старому Паже разрешу засадить двор этими ужасными кустами. Кто-то другой поселится в квартире Дэна, и это будет уже не его квартира. – Дрожащей рукой она погладила лицо на фотографии. – Я не сдамся. Ему бы это не понравилось. Да и мне тоже.
Софи снова заплакала. Джина крепко ее обняла.
– Если нет горя, – продолжила Ви, повернувшись к ним, – значит, и любви-то не было. Любовь остается в нас, когда близкие умирают, и мы должны жить, чтобы сохранить ее.
Она вернулась на свое место, пошатываясь и хватаясь за мебель.
– Мам, ты – чудо, – сказала Джина.
Ви покачала головой. Золотая сережка выпала из уха на пол. Она неуклюже потянулась за ней, но почти сразу опустилась обратно на стул, словно ноги ее совсем не держали.
– Нет, мне просто повезло. Повезло встретить Дэна, когда я уж и не рассчитывала на удачу. – Она на секунду затихла, а потом хрипло добавила: – Да и на любовь.
Наступило молчание, только Софи шмыгала носом. Джина посмотрела на парчовых лебедей, мирно плавающих в зеленом шелковом пруду, и в отражении стекла увидела маму, погруженную в свои драгоценные воспоминания об удаче и любви. Шаль наполовину сползла с ее плеч.
– Господь подарил людям память, – вдруг сказала Ви, – чтобы и в декабре у нас были розы.
– Ох, бабушка! – рассмеялась сквозь слезы Софи. – Бабушка, да где же ты видела розы в декабре?
Хилари выехала из Уиттингборна и двинулась на север, в сторону древних холмов из оолитового известняка, как нельзя лучше подходящих для пастбищ и малопригодных для хлебов. Казалось, что нелюди построили деревушки на холмах, а они сами вылезли из-под земли. Почти круглый год на полях было пусто и ветрено, и Лоренс с Хилари часто возили сюда мальчиков – запускать воздушных змеев. Домой они возвращались счастливые и запыхавшиеся от бесконечных битв с ветром. У Адама был чудесный китайский змей обманчиво простой конструкции, из желтого и красного хлопка. Он летал, точно птица, вертясь и ныряя от малейшего движения пальцев. В конце концов его растерзал пес, принявший красную штуку в кустах за смертельную опасность. Хозяин собаки был потрясен и даже купил Адаму нового змея – сверкающее нейлоновое чудовище, которое, по словам Лоренса, летало как пудинг. Адам не шибко расстроился: он уже мечтал о скейтборде.
Хилари остановилась возле калитки, ведущей на поле, и вышла из машины. Стоял тихий ясный день, и поле украшали аккуратные светлые полосы жнивья, уходящие вдаль и вниз по холму. Они упирались в длинную рощицу, зеленеющую вдоль ручья. За посадками вновь начинался холм с пастбищем, на котором овцы жевали практически бесцветную траву с отдельными темными пятнами чертополоха.
Вид самый обыкновенный, подумалось Хилари, – такой скучноватый сельский вид можно найти в любом уголке Англии. И все же его непритязательность успокаивала. Этот мир не требовал от тебя ничего сверхъестественного, он просто разворачивался перед тобой и существовал. Хилари оперлась на калитку, ощутила ладонями теплое дерево и спокойный воздух на щеках, и закрыла глаза.
Ванесса приглашала ее в Лондон. «Приезжай, Хил. Выговоришься, отдохнешь от гостиницы. Хотя бы на пару дней».
Вообще-то она не собиралась звонить сестре, так же как не хотела объясняться с сыновьями. Желание поплакаться Ванессе возникло случайно, после неудавшегося разговора с Джиной, прерванного известием о смерти Дэна. Хилари так ничего и не добилась, только распалила страсти и вражду – и то, и другое она презирала. Дойдя до дома, она сразу позвонила Ванессе – та была на работе, и Хилари битый час дожидалась ее возле телефона, не в состоянии что-либо делать.
Ванессу глубоко потрясло случившееся – это Хилари поняла по воцарившейся в трубке тишине. В ней, точно колокол, звенело слово «развод», напоминая о разводе их старшего брата. Родители и близкие отнеслись к этому событию со сдержанным негодованием. Они ошибочно думали, будто разводы происходят только с другими людьми – слабыми и безнравственными, разумеется. Однако Ванесса быстро смягчилась.
– Бедная моя Хил! – воскликнула она. – Как же так?!
– У меня все нормально…
– А мальчики? Бедные мальчики!
– Да…
– Я в ужасе…
– Да.
– Это так ужасно…
– Ты права. Особенно ужасно, что он ушел к Джине. Кому же теперь доверять? У кого просить поддержки? Двойное предательство… знаешь, я себя чувствую как тот человек на картине Мунка, только моих воплей никто не слышит.
– Я слышу.
– Знаю. Но не Лоренс.
– Приезжай, Хил, – сказала тогда Ванесса. – Выговоришься, отдохнешь.
Сидя в неприбранной гостиной и крепко прижимая трубку к уху, Хилари с детской тоской подумала о сытой безопасности ее спальни с пухлыми подушками и стегаными одеялами, продуманным освещением, тщательно отобранными книжками на прикроватной тумбочке… Ванесса с большим вниманием и щепетильностью относилась к домашнему уюту.
Однако, представив все это, Хилари поняла, что боль не уйдет: рано или поздно она скользнет под дорогой египетский пододеяльник и примется за работу.
– Не могу. Я бы с удовольствием, но нельзя бросать мальчиков и гостиницу…
– Ох, мальчики… – Ванесса вздохнула. – Можешь взять их с собой. Кто-нибудь приглядит за «Би-Хаусом»?
– Вряд ли. Мы так никого и не наняли. В отпуск уезжали только зимой, когда не было постояльцев.
– Вы продадите отель?
– Не знаю. Мы еще это не обсуждали. Мы вообще почти не разговариваем. Я не могу с ним говорить и в то же время хочу быть только с ним. Я в такой растерянности…
– Хил, – перебила ее Ванесса.
– Что?
– Ты его любишь? Ты все еще любишь Лоренса?
– Да, – ответила Хилари. – Люблю. В том-то и вся беда. Может, я бы и задушила его собственными руками, но любить Лоренса я не перестала. А вот себя разлюбила. Жить со мной было невыносимо, и…
– Что и?
– Ванесса, его так легко любить! Ты, конечно, думаешь, что он растяпа, потому что не любит галстуки и обожает толстые блокноты, но ты его просто не знаешь. Он такой милый, такой хороший. Нежный и нисколько не слабый. Он умеет испытывать очень глубокие чувства. Ты их не видишь просто потому, что чувствуешь иначе. И нам хорошо вместе. Мы часто смеемся. То есть смеялись…
– Помню, я вам даже завидовала, – призналась Ванесса.
Потом она сказала, что могла бы сама приехать в Уиттингборн.
– Поговорю с мальчиками, с тобой побуду. И с Лоренсом поговорю, и даже с Джиной, если захочешь.
Хилари на секунду представила себе Ванессу в плиссированной юбке и накрахмаленной рубашке, дающую краткие разумные советы посреди грязной мальчишеской берлоги, и чуть не рассмеялась.
– Нет, спасибо тебе огромное, но не стоит. Мы должны сами во всем разобраться. Лоренс даже с детьми не разговаривал…
Вот почему она приехала сюда, на поле. Чтобы дать Лоренсу время объясниться с мальчиками.
– Я обязательно с ними поговорю, но тебе лучше остаться дома, – предложил он.
– Нет. Тебя не было, когда я им все рассказана. И меня пусть не будет.
Она отворила калитку и прошла на поле. Вокруг обработанной земли фермеры оставили широкую полосу для проезда комбайнов, заросшую сорняками. Хилари решила пойти по ней вниз по склону, к ручью, а затем вернуться к машине. Во время этой обыкновенной получасовой прогулки вокруг сжатого поля она утвердится в одной мысли: какие бы несчастья и беды ни ждали ее впереди, она вынесет их с храбростью и стойкостью. С достоинством.
Письмо лежало на кухонном столе. Джина положила его возле деревянных мельничек для соли и перца. Софи еще ни разу в жизни не получала письмо от Фергуса, за все шестнадцать лет. Впрочем, и писать-то было незачем – они виделись каждый день за исключением тех редких случаев, когда отец уезжал на аукционы, откуда постоянно звонил. Джина несколько минут с ним болтала, а потом с неизменными словами «Папа хочет с тобой поговорить» отдавала трубку дочери.
Рано утром Джина ушла к Ви – не хотела, чтобы та в одиночку разбирала вещи Дэна и весь день питалась крепким чаем с печеньями. Софи даже удивилась: долгие годы мама говорила о бабушке раздраженным тоном, словно о неприятной обязанности, которую она была готова выполнять, но без особого рвения. А Фергус и вовсе побаивался Ви. Он был с ней очень любезен, однако держался на расстоянии, как от дикого и непредсказуемого зверя. Когда Софи думала о папе и бабушке, то представляла их созданиями с разных планет. Джина и Ви тоже были очень разные… С какой стати мама так охотно побежала в Орчард-Клоуз? Впрочем, последнее время она сильно изменилась – вышла из прочной скорлупы ярости и гнева, начала улыбаться. Неужели ей так помог психолог?
