Текст книги "Друзья и возлюбленные"
Автор книги: Джоанна Троллоп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
ГЛАВА 6
Почти каждый день наступал момент, когда кухня «Би-Хауса» превращалась в святилище. Становилось тепло и тихо, все рабочие столы сверкали чистотой, обед заканчивался, а ужин еще был не скоро, и в комнате воцарялся дух удовлетворения и предвкушения, который никто не осмеливался потревожить – хотя бы полчасика. В ясные дни сквозь западные окна кухню освещало солнце, мирно укладываясь на столы, доски, половники и ножи, словно подтверждая их наличие в неком божественном списке. Лишь в такие минуты Лоренс вспоминал, зачем посвятил жизнь гостинице, а не архитектуре или странствиям по Южному полушарию, о которых может отзываться с презрением лишь человек, никогда не знавший приключений.
В углу кухни у него был свой стол: самый обычный, прежде на нем держали умывальные принадлежности. Лоренс украсил его горшочком с лимонной вербеной, чтобы вдыхать ее аромат во время составления меню и заполнения ненавистных счетов. Сидя за этим столом и размышляя о чем-нибудь, он рассеянно рисовал человечков, у которых из головы выплывали пузыри мыслей, или теребил четки из синего стекла с черными глазками, купленные в отпуске. Еще на столе были серое мраморное яйцо, деревянный желудь (внутри его помещался желудь поменьше, из другой древесины) и красный глиняный дракон, которого Гас слепил в первом классе. Дальше лежали в ряд блокноты, захватанные и помятые от ежедневного использования. Эти блокноты Лоренс начал вести в тот день, когда сообщил беременной жене, что хочет научиться готовить.
– Где ты будешь учиться? – спросила Хилари, протирая очки полой свободной красной рубашки.
– Здесь. Я сам научусь.
Он закупил множество книг, авторами которых были пищевые аналитики, пищевые психологи и повара. Он составлял бесконечные списки разнообразных вкусов. Его первый блокнот начинался так: «Запах. Семь разновидностей: цветочный, мятный, гнилостный, горелый, пряный, хвойный и цитрусовый. Британская энциклопедия, издание 1924 года». Лоренс купил себе набор ножей и тренировался до тех пор, пока не научился резать чеснок и травы со скоростью пять-шесть ударов в секунду. Он приобрел всевозможную утварь из чугуна, нержавеющей стали, меди, бамбука, фарфора, стекла и принялся объяснять Хилари разницу между вымачиванием и маринованием, солением и засолом. Порой он неожиданно возникал перед женой с ложкой бульона, тушеной оленины или лимонного чатни, желая немедленно узнать ее мнение. Лоренс читал книги по кулинарии Элизы Актон, Мэри Френсис Кеннеди Фишер, Элизабет Дэвид и Джейн Григсон, покрывая поля пламенными восклицательными знаками. Когда родился Адам, он приехал в больницу не с цветами, шампанским или гранатовыми бусами (которыми Хилари весьма недвусмысленно восхищалась), а большим, похожим на хлеб кексом собственного изобретения с мараскиновыми вишнями и именем Адама, выложенным сверху из засахаренной апельсиновой цедры.
То были чудесные годы. Он чувствовал себя алхимиком или даже волшебником, а кухня представлялась ему храмом, лабораторией и машинным отделением одновременно. Хилари могла делать с гостиницей что угодно, как, впрочем, и с мальчиками, которые с малых лет уяснили, что на кухне папу беспокоить нельзя. Однако с увеличением отеля неизбежно пришли перемены. Вместо семи номеров стало двенадцать, и на кухне появилась первая партия стивов и кевинов – только-только из технических колледжей, со свеженькими дипломами, они должны были помогать Лоренсу, но почему-то их работа его не устраивала. Они шутили, курили, играли в футбол пустыми банками от колы и, сами того не сознавая, нарушали уединение и магию кухни. Через полгода эти юноши покидали Уиттингборн, искренне веря (подобно Джорджу), что настоящая жизнь ждет их в Бирмингеме или Лондоне. А Лоренсу приходилось заново натаскивать двух стивов и кевинов, которых в колледже учили не готовить, а обслуживать гостей и для густоты сыпать в соусы муку. Поварами они становились потому, что эта профессия всегда востребована. Как бы плохо ни жилось людям, есть им надо.
Лоренс – не без доли самобичевания – считал, что лишь несколько его помощников работали с интересом и увлеченностью. Особенно ему запомнился парень из семьи, в которой из всей кухонной утвари была одна сковородка, – по вечерам он ходил на курсы французского. Большинство же поварят только резали, помешивали и бланшировали, не в силах прочувствовать разницу между приготовлением пищи и простой стряпней.
Сидя за кухонным столом во время дневного затишья, Лоренс все чаще думал, что и он теперь скорее стряпает, нежели готовит. С ним произошло то же, что часто бывает с талантливыми учителями, которых назначают на высокие должности: учительство как таковое уступает место счетоводству и ведению дел. «Би-Хаус», увеличившись, стал не просто больше: он изменился до неузнаваемости.
Вместе с тем Лоренс и Хилари остались прежними. Да, поменялись их жизни, но не характеры и мнения. Хилари всегда была твердо убеждена, что их гостиница – не только семейное дело, но и дом. Она так и не наняла управляющего. «Управляющие сделают отель безликим и привнесут в него дух, чуждый Вудам, а ведь именно дух семьи лежит в основе „Би-Хауса“», – говорила Хилари. Теперь у нее было столько дел, что часть их неизбежно проникала на территорию Лоренса. Хилари завидовала целостности и неприкосновенности его творческого мира. Лоренс чувствовал, что в любую минуту она может добавить: «А обо мне ты подумал?»
Порой он задавался вопросом: вспоминает ли она о мечтах своей юности? Жалеет ли, что не стала врачом? Несколько лет назад он запросто спросил бы об этом жену, однако сейчас не горел желанием услышать ответ. В глубине души боялся, что Хилари втихомолку составляет список того, чем потом его попрекнет: «Би-Хаус», Уиттингборн, его должность шеф-повара. И еще Джина, которая всю жизнь была другом семьи, а теперь он почему-то стал за нее в ответе.
– Она твоя подруга, – по-детски заявила Хилари.
– Наша.
– Не я ее выбирала, а ты! Я только ради тебя с ней подружилась.
«Я тоже ее не выбирал, – подумал Лоренс, разминая в руках лист вербены. – Она просто появилась в моей жизни, а я появился в ее. Это было совпадение: такое же, как знакомство с Хилари. Я никогда не был влюблен в Джину, но сразу полюбил ее – она была такая милая и аккуратная, словно спелое яблоко: блестящие волосы, чистая кожа, ровные зубы. Я любил ее за одухотворенность, любопытство и богатое воображение. Джина мечтала изучать языки и путешествовать, и я часто представлял, как она будет восхищаться океанами и континентами, как ей будет интересно и хорошо. Однажды она сказала, что образование открывает перед нами множество дверей и мы должны пытаться войти в каждую. А потом Джина встретила Фергуса. Наверное, она увидела в нем очередную открытую дверь. В каком-то смысле так оно и было, однако стоило ей войти, как он захлопнулся и сбил ее с ног. А пока она силилась встать, Фергус прекрасно держался на ногах; он мог жить спокойно, лишь нарушая ее равновесие. Бедная Джина, бедная глупышка, она карабкалась в гору, а на самой вершине ее сбрасывали обратно в пропасть. Что хуже всего, Фергус вовсе не хотел причинять ей боль; он делал это из необходимости».
Наверху, в фойе, потолок которого по задумке сумасшедшего архитектора был на шесть футов выше кухонного, надрывался телефон. Потом кто-то схватил трубку – наверняка Хилари или Дон. Мимо в сторону гостиничной стоянки проехала машина. Стоянка была такая крошечная, что жильцам приходилось биться за свободное место: даже в солнечные дни многие возвращались пораньше, лишь бы поставить машину.
Открылась дверь, и на кухню вошел Кевин в красной бейсбольной кепке, надетой задом наперед. В руке он держал свернутую газету «Вечерний голос Уиттингборна».
– Привет, – безрадостно сказал Лоренс.
– Здрасьте! – ответил Кевин и захлопнул дверь с такой силой, что дрогнули стены. – Скоро построят обводную дорогу. И огромный супермаркет товаров для дома. Так в газете написали. Клево, да?
* * *
– Можно мне тут покурить?
– Нет! – отрезала Софи.
Она сидела за столом у себя в спальне, возле окошка, которое выходило на разбитый Фергусом средневековый сад, и ожесточенно писала что-то в тетради, сгорбившись и закрыв волосами листок.
– Да ладно тебе! – не унимался Гас.
Он лежал на ее кровати, прижав к груди зеленого плюшевого бегемота. Ви подарила внучке эту игрушку на седьмой день рождения. У бегемота был чудесный войлочный нос и задумчивые полуприкрытые глаза.
– Нет! Это моя спальня, и курить я здесь не разрешаю.
Гас опять подарил Софи цветы: три розы в белом облачке перекати-поля, украшенные листьями эвкалипта. Он очень вдумчиво выбирал этот букет и, кажется, угодил Софи. Она поставила его в черную вазу на столе.
– Соф…
– Мм?
– Ты чем занимаешься?
– Пишу.
Гас прижался носом к носу бегемота.
– Что пишешь?
Софи обернулась.
– Записываю свои чувства.
– Ух ты! Клево! – Он положил игрушку на живот и приподнялся на локтях. – У Адама есть таблетки. Экстази. Купил у Кевина.
– Адам – придурок, – строго ответила Софи.
– Не хочешь попробовать?
– Нет.
Гас сел.
– Ты что, обиделась?
– Нет. Точнее, не на тебя.
Он улыбнулся и несколько раз подбросил бегемота в воздух. Ему нравилось лежать на ее кровати, в которой она спала каждую ночь. Вместо ночных рубашек Софи носила большие мужские футболки. Одна такая висела на двери: темно-зеленая с какой-то надписью. Гас хотел было сказать, что после ухода Фергуса атмосфера в Хай-Плейс стала поприятнее, но вовремя понял, что Софи это не оценит. Он только спросил:
– Как мама?
Софи вернулась к своей писанине.
– Вроде ничего. Записалась к психологу. Твой папа ей посоветовал.
Гас обвел глазами бело-голубую комнату. Вещей здесь было много, но все равно складывалось впечатление порядка: как будто можно в любую минуту найти что угодно. Вместе с тем это была одинокая комната – книжки, картинки и подушки предназначались для одного человека.
– С Мэгги виделась?
– Нет, – ответила Софи, не прекращая писать.
– А с Паулой?
– Нет. Я с ними вижусь только в школе.
Гас сбросил ноги с кровати и вдруг заявил:
– Соф, тебе нужны подруги!
Она промолчала и еще больше сгорбилась над тетрадью.
– Соф…
– Я сейчас не могу думать об этом, – сухо проговорила она.
Он встал, последний раз улыбнулся бегемоту и бросил его на кровать. Тот упал вниз головой, показав плюшевое пузо.
– Я пошел.
– Ладно. Спасибо за цветы.
– Джордж скоро вернется домой.
– Да?
– Ага. Бросил учебу.
Софи подняла голову и глянула в окно.
– И почему все так делают? Если что-то не нравится, сразу бросают… – Она осеклась. Гас ждал, пока она договорит, и щупал ее ночную рубашку. Но Софи снова начала писать.
– Ну, пока, – сказал он и вышел.
Спускаясь по лестнице, он старался не топать. В доме, несмотря на оживленное движение снаружи, стояла неестественная тишина. На ступеньках толстый чистый ковер, вроде бы новый, все двери в комнаты закрыты. Гас боялся встретить Джину: обычное «здравствуйте» сейчас неуместно, а любой другой разговор выше его сил. С Софи все обстояло иначе. Даже когда она сердилась, Гас хотел, чтобы она: а) была с ним и б) была относительно счастлива. Именно в таком порядке. А Джина – это мама. Как можно осчастливить чью-то маму?! Ему и своей хватало, а уж о чужой и речи не шло.
Он замер на последней ступеньке. Джина разговаривала по телефону в гостиной, сидя на ковре. В джинсах. Хилари почти никогда их не носила – говорила, что хватит с нее и трех сыновей, которые из джинсов не вылезают.
– Просто хотела тебя поблагодарить. Я была у нее три раза, и она начинает мне нравиться… Вроде бы знает свое дело и по-настоящему мне сочувствует. Я возвращаюсь к жизни…
Гас сглотнул. Вот такого разговора он и избегал. Три недели подряд Джина вела подобные беседы у них на кухне, если не спала и не плакала. Гас прокрался, точно воришка, вдоль стены, пробежал через кухню к двери и был таков.
Когда Хилари заехала на парковку возле мелкооптового магазина, на улице шел дождь: теплый летний дождь, от которого асфальт становился скользким. Совершив удачный маневр, она лишила водителя фургона последнего свободного места у выхода и на пару секунд прибавила громкость радио, чтобы не слышать его криков. На его месте она бы тоже разозлилась, но только если бы была мужчиной. Мужчины вообще иррациональны во всем, что касается вождения: автомобили превращают их в пещерных людей – сплошной рык, дубинки и грубая сила. Она выбралась из машины, заперла ее и улыбнулась водителю фургона.
Она любила закупаться в мелкооптовых магазинах. С одной стороны, никакой романтики, а с другой – удобно и быстро. К тому же покупки давали ей возможность выбраться из «Би-Хауса» по делам, что приятно успокаивало ее чувство долга. Однажды вместе с Хилари была ее сестра Ванесса, которая искренне изумилась миру опта. Этот мир состоял из огромных банок с бобами, гигантских рулонов бумажных полотенец, асфальтных плит стирального порошка и кусков бекона размером со свинью. Ванесса никак не могла взять в толк: неужели Хилари мечтала о такой жизни? Лоренс, конечно, душка, но уж точно не делец – так считала вся семья. А как же редкостный ум Хилари? Ее образование? В глазах родителей работа не по специальности была невообразимо страшным грехом.
Хилари засунула пластиковую членскую карточку в автомат при входе и прошла через турникет. Внутри играла мягкая, безликая музыка, которой полагалось убеждать покупателей, что покупки – не рутинная обязанность, а приятное и умиротворяющее занятие, не лишенное своей прелести. Впереди горели неоном огромные стеллажи высотой с кафедральный собор, охраняемые гигантскими автопогрузчиками, которые бережно и грациозно, точно жирафы, снимали тюки и коробки с верхних полок.
У Хилари не было списка покупок. Двадцать лет управления гостиницей сделали свое дело: перечень нужных вещей хранился у нее в голове, точно карточка в картотеке. Ванесса поразилась памяти сестры и сказала, что хотела бы так же легко запоминать истории болезней. Наступило неловкое молчание – обе подумали о том, как непохожи их жизни: у Ванессы медицинская практика и строго определенные часы работы, а Хилари без конца занята чем-то, что ее сестра считает не профессией, а хобби.
Вчера вечером Хилари ей позвонила – не по делу, а просто так, что вообще-то было на нее не похоже.
Ванесса вышла замуж за адвоката. У них были две прилежные дочки: одна уже работала стоматологом, другая училась на бухгалтера. Стоматолог вышла замуж и жила отдельно, а трубку в тот вечер взяла будущая бухгалтер.
– О, тетя Хилари! Как поживаете? Я хорошо, только экзамены достали. Застрелюсь, если не сдам, честное слово!.. Нет, она здесь, разгадывает кроссворд. Сейчас позову.
– Хилари, – сказала Ванесса, подойдя к телефону, – вообще-то я не кроссворды разгадываю, а пишу чудовищно заумное письмо в «Телеграф» о мошенничестве в сфере медицинского страхования. Что ты хотела?
– Даже не знаю, – ответила Хилари и представила, как сестра сидит в уютной лондонской гостиной с набивными обоями и просторными креслами. – Может, просто поплакаться?
– Понятно. На что-то конкретное?
Хилари вдруг подумалось, что затея со звонком Ванессе была идиотская, учитывая ее практичный взгляд на вещи. И все-таки она сестра, да и звонить-то больше некому.
– Сидишь удобно?
– Нет, погоди минутку… Ага. Выкладывай.
– Отель забит под завязку уже пять недель подряд. Беда с персоналом. Джордж сказал, что мы были правы, когда отговаривали его поступать на факультет гостиничного дела, и теперь он бросает учебу. Адам даже не пытается найти летнюю работу, чем сводит меня с ума. И мне не нравится его компания. Гасу четырнадцать, и он во всем подражает Адаму. Лоренс только готовит, от него никакой помощи. Фергус бросил Джину. Она прожила у нас три недели, пока я не взбеленилась и не попросила ее взять себя в руки.
– Ничего себе! – воскликнула Ванесса. – А почему он ее бросил? У них же все было замечательно!
– Фергус ужасно себя повел. Сказал, что Джина изменилась, и теперь он не хочет с ней жить. Она горюет, и мне искренне, по-настоящему ее жаль, но в то же время я больше видеть ее не могу.
– Понятно. А других подруг у тебя нет?
– Нет. Близких нет. Уж не знаю почему. Времени мало, да и все знакомые исключительно по бизнесу. Джина с Фергусом тоже не обзавелись друзьями. Хоть они и любили ругаться на людях, приглашать курящих и пьющих гостей им было накладно: уж больно дом дорогой. Наверное, я просто устала.
– Да, – согласилась Ванесса. – Гол ос у тебя утомленный. А что Лоренс?
– Я же говорю: целыми днями на кухне. Меня это жутко бесит.
Наступило молчание. Хилари ждала, когда старшая сестра припомнит ей, какой вспыльчивой и нетерпеливой она была в детстве, как скверно вела себя на семейных ужинах и праздниках.
Однако Ванесса неожиданно сказала:
– Такая неприязнь часто возникает между людьми, но она не может разрушить настоящую любовь.
– Что?!
– Просто у вас сейчас черная полоса. Ты переживаешь по-своему, Лоренс иначе. Вот и все. Может, он тоже на тебя злится.
– Господи! Ты и со своими футболистами так разговариваешь?
– Нет, – ответила Ванесса. – Обычно мы обсуждаем их коленные чашечки. Чашечки для них – центр мироздания. А у тебя другой центр. Бедный Джордж…
– Да…
– У Адама все так серьезно? Наркотиками увлекся?
– Может быть.
– Это нужно сразу пресечь. Вовремя.
Хилари покрепче сжала трубку.
– Наверное, со всеми бывает. Всем тяжело.
– Такова жизнь, Хил. Позвони, если понадобится моя помощь с Адамом. Я немного разбираюсь в этих делах. Самое главное – не позволить ему зайти слишком далеко.
Хилари вспомнила о двух таблетках, завернутых в фольгу, которые она нашла в его грязных джинсах. Адам потом сказал, что это ерунда, таблетки для вечеринок, ничего тяжелого он не принимает.
«Сколько ты за них заплатил?»
«Не очень много», – ответил он, глядя ей в глаза, но Хилари заметила, с каким сожалением он смывал их в унитаз.
«Ты дурак, – сказала она. – Глупый и дрянной мальчишка. Правда, у меня есть подозрение, что ты нарочно забыл их в джинсах, чтобы я их нашла и помогла тебе завязать. Считай, с наркотиками покончено».
– Спасибо, – поблагодарила она Ванессу. – Я позвоню в случае чего. И спасибо за сочувствие.
Они недолго помолчали. Хилари ждала, когда же Ванесса заявит, что всех этих бед и сложностей можно было избежать, если бы она правильно расставила приоритеты.
Обязательно звони. Обычно к шести я дома, хотя по четвергам задерживаюсь.
Бросая в тележку упаковку из двенадцати бутылок моющего средства для ванн, Хилари подумала, что Ванесса еще никогда не была такой отзывчивой. В детстве она не любила меняться одеждой или экспериментировать с краской для волос. Ванесса во всем была педантична и щепетильна: запоминала дни рождения, перед экзаменами посылала открытки с пожеланиями удачи, благодарностей не ждала и не хотела. Однажды Лоренс с Хилари вволю посмеялись над ее сексуальной жизнью с Максом, который выращивал фуксии и обожал географические карты. Интересно, они вообще сексом занимаются? И если да, то как избегают лишних прикосновений? Делают это на стуле? Или на стремянке? Может, на трапеции? Некоторые догадки были откровенно мерзкие, и Хилари с Лоренсом хохотали до упаду. Теперь ей было грустно об этом вспоминать. Она положила в тележку фольгу, большую коробку мыла и покатила дальше, к полотенцам и туалетной бумаге.
Надо было взять с собой Адама, чтобы помог донести покупки до машины, но она поручила ему стричь газон, а Гасу – подравнивать края. За это она заплатит Гасу два фунта в час, а Адаму – два с половиной. Может, лучше не давать ему деньги? Но тогда он начнет добывать их любой ценой… Хилари вздохнула. Белой бумаги не было, только пастельных цветов. Пожалуй, самый терпимый – зеленый. Она взяла сорок восемь рулонов двумя упаковками.
Еще надо подумать о Софи, которой она обещала летнюю работу. Фергус подкинул им громадную свинью, и у Хилари все вылетело из головы. Бедная девочка бродит по пустому дому, пока ее мать хандрит или болтает с психологом. Наверное, Софи согласится стелить постели и мыть посуду. Бедняжка! Хилари вдруг стало радостно за Адама. Пусть он не во всем знает меру, это лучше, чем быть как Софи. Она очень милая и добрая девочка, но такая угрюмая… Хилари потянулась за коробкой чистящих салфеток. Вот уж кто точно не знает сильных переживаний.
ГЛАВА 7
– Милая, все хорошо, – сказал Дэн. – Я чуток притомился.
Ви поставила ярко-голубую вазу с оранжевыми гладиолусами на первый попавшийся столик в гостиной.
– Да ты ничегошеньки не делал с утра!
Дэн сидел в своем кресле с обивкой под гобелен, аккуратно сложив газету на коленях.
– Наверное, это от жары. Она меня убивает.
– У тебя нигде не болит? – встревоженно спросила Ви. – Ничего не утаиваешь?
Он покачал головой и улыбнулся:
– Все прекрасно.
– Хочешь, принесу тебе обед? Кусочек пирога и салат…
Дэн вновь покачал головой:
– Нет, спасибо. Жара меня доконала. Мечтаю только о лимонаде. Как Софи?
Ви уселась напротив. На ней было платье в изумрудных и желтых цветах. Она принялась разглаживать юбку на коленях.
– Молчит как рыба.
– Бедняжка.
– Я, конечно, не хочу, чтобы она много думала об отце, но нам не мешало бы и поговорить. Хорошо это или плохо, он ее папа, и он не умер, в конце концов!
– Звонил? – поинтересовался Дэн, разложив и сложив газету.
– Звонит иногда. Софи отказывается с ним разговаривать. Мол, письмо ему пишет. – Ви фыркнула. – Вот еще выдумала! По мне, от этих писем сплошные беды. Что написано пером, не вырубишь топором.
– Когда я служил в торговом флоте, – припомнил Дэн, – я мечтал о весточках от Памелы. Но и боялся их, потому что она была довольно скупа на слова и после ее писем подчас становилось еще хуже. Казалось, она что-то скрывает, недоговаривает.
– Я бы так ни за что не делала. Всю правду бы тебе выкладывала.
– Знаю, знаю. Ты у меня совсем другая, слава Богу.
– Ты озяб, – вдруг заметила Ви, уронив его руку.
– Нет…
– Давай-ка выйдем на солнце. Сядешь на стульчик, а я шитье принесу…
– Ви, не надо. Мне здесь лучше, честное слово. Свет на улице слишком яркий. И мне не холодно. Мне никогда не холодно, если ты рядом.
Она озабоченно на него посмотрела. Дэн был так мил в светло-зеленой рубашке, галстуке с узором пейсли и желтом шерстяном жилете…
– Если с тобой что-то случится…
– Ничего не случится. Мы, моряки, – парни крепкие. Просолены насквозь. Вот скажи, ты меня когда-нибудь видела больным?
– Все бывает в первый раз, – ответила Ви. – Как тебе спалось?
– Великолепно! – чересчур живо отозвался Дэн. – И вообще ты уже спрашивала утром, когда чай принесла.
Ви хихикнула.
– Понравилась моя новая ночнушка?
Он улыбнулся:
– Ярко вата…
Ночная рубашка была цвета фуксии, с белым кружевом на груди. Убийственное зрелище в сочетании с алым плащом.
– Тебе одно бежевое подавай. На другие цвета ты только в солнечных очках и смотришь…
– Я тебя люблю, – вдруг сказал Дэн.
В и умолкла.
Он наклонился поближе.
– Люблю тебя больше всех на свете. Даже не знал, что способен на такое.
Она чуть не расплакалась и стала искать в рукаве платок.
– О Дэн…
– Ты изменила мою жизнь, – продолжал он. – Вместе с тобой в ней появилось солнце. Правда.
Ви громко высморкалась.
– А ты что скажешь? – спросил Дэн.
– То же самое, – хрипло прошептала она. – То же самое.
– Вот те на! – Он улыбнулся. – Дед с бабкой влюбились!
– Какая разница, сколько нам лет…
– Правильно. Ну и где мой лимонад?
Ви встала, покряхтывая.
– И рукоделие захвачу.
– Какое?
Дэн смотрел на нее с любовью. Он знал все ее вышивки и картины наперечет.
– Экран для камина. Помнишь его? С совой и котенком.
Он удовлетворенно улыбнулся:
– A-а, так это же мы с тобой, милая. Мы с тобой.
Человек из агентства недвижимости пообещал не задерживать Джину, но ему все-таки нужно было замерить комнаты. Он помахал перед ней картонной папкой.
– Видите ли, мне дали указания…
– Кто дал? Мистер Бедфорд?
– Да.
– С его стороны было бы очень любезно передать вам указания через меня, – проговорила Джина, понимая, что она несправедлива.
Агент промолчал, похоже, смутившись. Бедняга. В синем костюме и галстуке с крошечными пингвинчиками. Не его вина, что Фергус лишь раз намекнул ей о продаже дома, а все остальные важные решения принял самостоятельно.
– Простите, – смягчилась Джина. – Вы тут ни при чем.
– Да уж…
– Налить вам кофе?
– Если не затруднит.
Джина провела его на кухню, которую он осмотрел с заметным восхищением.
– Шкафы из вяза. Стол березовый, изготовлен учеником самого Эрнеста Джимсопа.
Агент записывал: «Духовой шкаф и варочная поверхность раздельные, светорегуляторы, труба для посудомоечной машины подведена».
– Полы из батского камня. Муж нашел эту плитку в старом доме, идущем на слом.
«С западной стороны, – писал агент, – шкафы с полками. Дверь в сад».
– Вы хоть что-нибудь скажете о том, как прекрасно здесь все отреставрировано? – не выдержала Джина. Она потянулась к кофеварке, потом передумала и достала банку растворимого кофе.
– Разумеется, мы подчеркнем, что здание старинное и в хорошем состоянии.
Джина злорадствовала: Фергус многие годы посвятил Хай-Плейс, и вот как его теперь опишут в каталоге! Значит, он не прав, нельзя было столько любви отдавать вещам, а не близким людям. Джина утешилась, и от этого ей стало неловко. Интересно, о новом жилище Фергус тоже будет заботиться? Чтобы купить его, он взял большую ссуду на развитие бизнеса. После продажи Хай-Плейс они с мужем поделят выручку ровно пополам, как и вещи.
– Не ходи к адвокату, – попросил ее Фергус по телефону. – Не подавай на развод. Волокита влетит нам в крупную сумму. Смысла все равно нет.
– Как это нет смысла? – Джина сорвалась на крик: – Нет смысла?! А развод ты получить не хочешь?
– Зачем? Ты ведь пока не выходишь замуж.
– А ты?! – вскричала она.
– О нет, я больше не женюсь, – уверенно заявил Фергус. – В любом случае развод только расстроит Софи.
Джина с силой бросила трубку, но промахнулась, и та слетела на пол. Было слышно, как Фергус без особого волнения зовет ее. Невыносимо! Он загнал ее в ловушку, поймал в паутину. Нет ни единого способа ему отомстить.
– Возьмите. – Джина протянула агенту кофе. – Я покажу вам дом.
Они поднялись на второй этаж, и Джина остановилась возле спальни Софи.
– Комната моей дочери.
Агент кивнул, сворачивая мерную ленту. Джина тихо постучала в дверь.
– Соф?
– Да.
– Можно нам войти?
Дверь открылась. Софи была в наушниках.
– Зачем?
– Это мистер…
– Эллис, – нашелся агент. – Мистер Эллис из агентства недвижимости «Бартон и Нукс».
Софи молча уставилась в окно, на высокое серое небо.
Мистер Эллис сдавленно пробормотал:
– Чудесная комната.
– Да, – согласилась Джина.
Софи пожала плечами, взяла журнал и прикрыла им исписанный листок, который лежал на столе.
– Два окна. Замечательно.
– Софи…
– Да?
– Когда мы продадим этот дом, то купим другой, и в твоем распоряжении будет целый этаж.
– Извините… – Мистер Эллис просунул ленту под стол, до самой стены. – Ага, спасибо. Двенадцать футов десять дюймов.
Не оборачиваясь, Софи проговорила:
– Знаешь, мне сейчас не до нового дома.
Джина вспомнила слова Дианы Тейлор: «Попытайтесь не подливать масла в огонь. Это бессмысленно. Направьте лишнюю энергию в полезное русло».
Легко сказать. Джина выпалила:
– А я тут при чем?!
Софи резко обернулась и смерила мать злобным взглядом. Потом сорвала наушники, бросила их на кровать и выбежала из комнаты, хлопнув дверью. Наступила тишина. Мистер Эллис медленно свернул ленту.
– Простите…
Джина посмотрела на агента: жалкий, маленький, костлявый. Плохая кожа, дурная стрижка. Вокруг бушует семейный скандал, а он, бедный, пытается замерить комнату.
– И вы меня простите. Мне очень жаль, правда.
Когда мистер Эллис ушел («Я еще посоветуюсь с коллегами, но примерная цена вашему дому – двести двадцать пять тысяч фунтов»), Джина села за фортепиано. В последние недели она совсем забросила музыку. Летом учеников почти не было, а тем, кто звонил, она отвечала, что скоро уезжает в отпуск.
Джина сыграла два такта из «Фантазии» Моцарта, которую любили играть на экзамене ученики шестой ступени. Получилось бездушно. Она не чувствовала ни малейшего интереса ни к музыке, ни к детям, в которых воспитала любовь к фортепиано и которыми прежде гордилась, ведь в тринадцать лет они уже сами хотели заниматься. «Надеюсь, к десяти годам ты достигнешь шестой ступени, а к двадцати одному сможешь играть сонаты Бетховена целиком», – говорила ока новеньким.
Джина вздохнула и убрала руки с клавиш. Ее вдруг охватила ностальгия. Она вспомнила дни своего чудесного прошлого, когда Фергус уезжал по делам в город, Софи уходила в школу, она давала уроки, а в холодильнике ждали продукты для ужина…
«Будьте осторожны с воспоминаниями, – предупредила ее Диана Тейлор. – Не надо идеализировать прошлое, иначе вы изведете себя сожалениями. И ностальгией. Ностальгия – жестокий убийца».
– Можно войти? – спросил Лоренс.
Джина обернулась. В хлопковых брюках и голубой рубашке с закатанными рукавами он стоял в дверях гостиной и держал блюдо.
– Захотелось тебя угостить.
– Лоренс!
Она бросилась к нему с объятиями и расцеловала.
– Это китайские блинчики. Начинка овощная, так что Софи тоже может поесть. Как дела?
Джина взяла блюдо и приподняла фольгу: под ней в блестящем коричневом соусе лежали шесть полукруглых блинчиков.
– Как мило!
– Я подумал, это лучше, чем цветы… ты говорила – их приносят на похороны.
Она улыбнулась:
– Правда? Как здорово, что я так сказала! Выглядит невероятно аппетитно.
– Да и ты неплохо выглядишь.
– Кажется, мне уже лучше.
– Здорово! Я за этим и пришел.
Джина прошла на кухню и поставила блюдо в холодильник.
– Пойдем в сад. Надоело дома сидеть! Только что приходил агент замерять дом. Мне теперь очень неудобно. Софи устроила сцену и убежала.
– Знаю. Она у нас.
Джина резко обернулась.
– Да?
– Ага. Хилари даст ей работу. Она уже давно хотела, просто замоталась. Так что Софи успеет хотя бы месяц поработать.
Джина поднялась на ромашковую поляну.
– Она мне ничего не говорила.
– Правда? А ты против?
– Не знаю… Мы постоянно молчим. Она считает, что это моя вина, понимаешь? Если бы я в то утро не раскричалась, Фергус бы не ушел. Мой скандал был для него последней каплей.
Лоренс сел на готическую скамью. Фергус не забрал ее, однако дал понять, что приносит большую жертву. «Ее сделали специально для нашего сада, пусть здесь и останется. При продаже дом от этого только выиграет».
– Я даже поговорить с ней не могу. На вопросы про ужин она отвечает, а все остальное время молчит.
Если честно, я ревную. Ужасно боюсь, что она будет ездить к нему в гости и что у них появится другая жизнь, о которой я ничего не буду знать. – Джина села рядом с Лоренсом и вдруг с жаром добавила: – Как же я рада тебя видеть!
