Текст книги "Друзья и возлюбленные"

Автор книги: Джоанна Троллоп

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

– Как делишки, Джордж?

– Фигово, – ответил тот, забыв о клиентах.

Дон им подмигнул.

– Твоя мама в ярости. В седьмом номере лопнул новый бак. Бракованный попался, вот незадача! Ну а ты что? В Бирмингеме небось весело?

– Еще чего. Босс у меня живодер.

– Эх, нет в жизни счастья! – вздохнул Дон. – Тебе сегодня придется поработать. Столовая до отказа забита, а Мишель заболела. У нее мигрень. Итак, – обратился он к клиентам, – леди и джентльмены, что я могу вам предложить?

Джордж вышел из бара в узкий коридор, который вел к кабинету Хилари, уборной для персонала и лестнице наверх, где располагались личные комнаты семьи. Коридор был темный и обшарпанный: много лет мальчики бегали по нему туда-сюда с портфелями, протирая обои на стенах. Джордж вспомнил, как Софи, запирая дверь Хай-Плейс, сказала: «И это я должна называть своим домом?! Не дом, а здание!» Он пригласил ее к себе, но она не захотела.

– Смешно, да? Я ведь летом должна была работать у вас – Хилари мне предложила. Потом, конечно, все отменилось, нельзя было бросать маму. А сейчас меня уже тошнит от безделья. И я не знаю, как попросить Хилари.

Джордж поднялся на верхний этаж. Ему хотелось повидать Гаса или Адама, подурачиться немного, но музыка ни у кого не играла; на кухне и в комнатах, хоть и привычно заваленных вещами, было пусто. Он остановился возле гостиной и заглянул внутрь. Там царила неуверенная, виноватая чистота, как всегда бывает в комнатах, которыми редко пользуются, а на диване лежала Джина. Она обеими руками сжимала подушку. На полу возле дивана стояли ее туфли (очень маленькие туфли), чашка и блюдце с яблочным огрызком. Джина не услышала Джорджа. Он постоял немного в коридоре и на цыпочках пошел к себе. С облегчением закрыв дверь, сбросил сумки на пол, скинул ботинки и залез под одеяло. Хватит, подумал он в приятной и знакомой темноте. Хватит, хватит.

– Джина прекрасно знает, что это неправда! – возмутилась Хилари. – Никакая она не истеричка, и у нее есть цель в жизни! Она знает, что Фергус просто искал повод. Конечно, ей сейчас нужна наша поддержка, но я уже слышать не могу это нытье в духе «Горе мне, потому что Фергус прав». Я скоро с ума сойду!

Лоренс, запихивая базилик под куриную кожу, сказал, что Хилари несправедлива.

– Несправедлива?! То есть как? Я их обоих знаю больше двадцати лет; вот уже три недели я каждый день выслушиваю Джину, и мне нельзя иметь собственное мнение?

– Конечно, можно! – не глядя, ответил Лоренс. – Просто твое мнение несправедливо. Джина чувствует себя ничтожеством из-за Фергуса. Вот в чем беда. Именно он убедил ее в том, что она – бестолковая истеричка. Знаешь, это как все время повторять человеку, что он сумасшедший. Его слова преследуют Джину.

Хилари посмотрела на бледные куриные грудки с листьями базилика под кожей, похожими на синяки.

– Знаю, знаю. Я ей все время твержу: только ужасный человек мог такое наговорить. А она отвечает: Фергус – не ужасный человек. Как это понимать?!

Лоренс обернулся. За его спиной девятнадцатилетний Стив и восемнадцатилетний Кевин резали овощи.

– Если она признает, что Фергус – плохой, – разумно заметил Лоренс, – ей придется смириться и с тем, что она зря потратила двадцать лет жизни.

– Господи! – воскликнула Хилари, хлопнув блокнотом по столу. – Это просто кошмар какой-то! Почему Джина решила, будто с ней произошло нечто небывалое? Да такое со всеми случается! Мы все порой думаем, что напрасно прожили жизнь.

Лоренс воткнул нож в доску, на которой лежали грудки, и надавил. Досчитал до пяти. Потом еще до пяти. Наконец, спокойным тоном, словно и не слышал последних слов Хилари, произнес:

– Я поговорю с Джиной.

– О чем?

– О ее состоянии. Пусть обратится за помощью к специалисту.

– Ладно. – Хилари хотелось поблагодарить мужа, но почему-то она не смогла и только погладила его по руке.

Он сказал:

– Мне кажется, мы с тобой никогда не испытывали настоящего горя.

– Разве?

– Мы знали только разочарование.

– Да… – Хилари чуть было не заметила, что за последние годы стала знатоком в разного рода разочарованиях, но вовремя осеклась. Лоренс ждал от нее извинений. Она неуклюже пошутила: – Вот и бак опять протек.

– Хил, я занят.

– Да-да. Просто нам и словечком перекинуться некогда, столько дел, да еще Джина…

– Я же сказал, что поговорю с ней…

– Хорошо. – Хилари поправила очки в красной оправе, которые странным образом делали ее похожей на благородную и свирепую птицу. – Скажи мне только одно.

– Что…

– Где, по-твоему, заканчиваются обязательства лучшего друга?

Лоренс внимательно на нее посмотрел.

– Не знаю. Никогда не задумывался.

Джина проснулась от шума на кухне. Мальчики хлопали дверцей холодильника и смеялись, пахло тостами. Последнее время Джина не любила ни спать, ни бодрствовать: сны либо ее обманывали, либо засасывали в болото кошмаров, из которого она выбиралась с трудом, чувствуя себя больной и подавленной. В «Би-Хаусе», полном людей и повседневных забот, просыпаться было легче. Джина мечтала о повседневности. С беспомощной завистью смотрела она на постояльцев отеля, выехавших на скромный отдых в специально купленной удобной одежде, с картами и плащами в руках, – так обычно завидуют королевским особам да кинозвездам.

Джина перевернулась на спину и посмотрела на скошенный потолок. Ей было невыразимо грустно, печаль пропитала ее насквозь. Однако она знала, что скоро печаль сменит чувство вины или, наоборот, неистовый гнев и жажда мести. Джина попыталась описать это Хилари: ее будто привязали к колесу противоречивых чувств, которое вертится и внезапно швыряет на землю, в оцепенение, где она лежит разбитая и опустошенная. Хилари ответила:

– По-моему, это нормально.

– Нормально?! Нормально чувствовать себя опустошенной?

– В твоем положении – да. Наверное, это такой защитный механизм от боли. Поэтому многие люди держатся молодцом на похоронах, а после разваливаются на части.

«Но я-то уже разваливаюсь, – подумала Джина. – Даже Софи не могу поддержать». Она подняла в воздух подушку, которую прижимала к себе, и рассмотрела. Подушка была из индийского хлопка, с узором из строгих тюльпанов – красных, розовых, зеленых и кремовых. Интересно, кто ее сшил, как она здесь очутилась, почему Хилари – или не Хилари? – выбрала именно такую, а не с розами или гвоздиками? Слезы покатились по щекам Джины. «Как он мог? – прошептала она в подушку. – Как он мог? Как посмел обвинить во всем меня?»

Она вскочила и запустила подушкой в телевизор. Ее внезапно охватила ярость. За что же Фергус так ее унизил?! Одному Богу известно, сколько ночей она провела, прокручивая в голове годы их брака и пытаясь найти в случившемся свою вину.

Но разве станет лучше, если она эту вину найдет? Если окажется, что не она – жертва Фергуса, а он – ее? Получается, она упустила прекрасного человека, который все время был рядом, а она не замечала. Это невыносимо. А что же тогда выносимо? Ненависть к Фергусу? Какую мысль она могла бы вытерпеть этим августовским утром, чтобы не заорать во всю глотку?

– Привет.

Джина подняла глаза. В дверях стоял Адам. На нем были рубашка в клетку и серый жилет с надписью: «Цинциннати – город без компромиссов».

– Хотите кофе? – спросил он.

– Нет, большое спасибо, – с трудом выговорила Джина.

– Пойдемте, там Джордж приехал.

Она встала – не очень-то уверенно, как показалось Адаму. Впрочем, она даже нравилась ему такой. Джина всю жизнь была уверенной в себе и хорошо одетой красоткой, а сейчас выглядела так, словно перебрала на вечеринке – со всеми бывает. Из учительницы музыки она превратилась в растерянную и усталую женщину, с которой проще найти общий язык.

Адам шагнул к Джине и выставил руку.

– Мадам, извольте опереться.

– Ох, какой ужас, я превратилась в развалину…

– Ш-ш. Все нормально. Я вам в кофе бренди налью, хотите?

– Нет, мне уже хватит. Но все равно спасибо. А я и забыла про Джорджа. Где Софи?

– У бабушки.

Он повел ее на кухню. Джордж сидел за заваленным столом, разглядывая свою чашку, а Гас намазывал масло на тост.

Джордж поднялся:

– Привет!

Она улыбнулась:

– Рада тебя видеть.

Адам усадил Джину на стул.

– Я только что встретил Софи, – сказал Джордж. Мне очень жаль…

У него было лицо Лоренса – такое же широкое, улыбчивое, красивое. И у Адама тоже. Один только Гас больше походил на мать. Он был еще красивее, с чудесными глазами. Внезапно, на короткий миг, Джина ощутила умиротворение и радость оттого, что сидит в этой захламленной и уютной кухне с тремя мальчишками, которых знает с самого рождения и которые нисколько не изменились из-за ухода Фергуса. Они ей сочувствуют и совсем не сердятся. В отличие от Софи.

Джина улыбнулась Адаму:

– Я с удовольствием выпью кофе. Если предложение еще в силе.

ГЛАВА 5

«Не будь слез, душа не увидела бы и радуги. Неизвестный автор», – прочитала Джина надпись на стене.

Рядом с ней была другая, на голубом фоне, расписанная цветами миндаля: «Птица поет песню не потому, что знает ответ, а потому, что знает песню. Китайская пословица».

Кабинет психолога располагался в задней части высокого георгианского дома за уиттингборнской больницей. Твидовые шторы в голубую полоску висели на окнах, выходящих на самый большой супермаркет города, отдаленно похожий на средневековый замок (видимо, у архитектора имелись только диснейлендовские представления о средневековых замках).

Окна были очень чистые, как и сам вестибюль, который больше напоминал приемную у врача, если бы не цитаты на стенах и не огромная фотография морского заката.

На журнальном столике, облицованном пластиком под дерево, стоял горшок с отцветшей хризантемой, которую Фергус презрительно назвал бы «практичной», и веером лежали журналы с заголовками: «Как пережить горе», «Потери и перемены. Помоги себе сам».

– Тебе это сейчас необходимо, – сказал Лоренс очень мягко, но с легким нетерпением и настойчивостью занятого человека. – Мы больше не можем тебе помогать. Да мы и не помогаем вовсе. С нами ты не Избавишься от своего горя. Тебе нужна помощь специалиста, который покажет тебе, как жить дальше.

– Мне не нужна помощь, – громко возразила Джина, отставив бокал вина, – мне нужна любовь.

Лоренс перевел взгляд с потолка на дверцу холодильника, где Хилари оставила записку, пришпиленную магнитным бегемотом: «Несоленое масло ТОЛЬКО по требованию посетителей»; затем он посмотрел на кружки в сушилке и, наконец, произнес:

– Тебя сейчас трудно любить. Жалеть – да, но не любить…

Джина была поражена до глубины души.

– Ах ты скотина… Что ты вообще понимаешь?

– Многое, – устало ответил Лоренс. – Теперь я многое понимаю.

– Неужели?!

– Тебе все это нравится. – Он встал и допил вино. – Тебе нравится быть несчастной жертвой. В этом есть особый шик.

Джина никогда в жизни ничем не кидалась, даже во время самых страшных ссор с Фергусом: они оба знали, как дороги их тарелки. Теперь же она попыталась схватить бокал, но промахнулась и сшибла его, залив вином телефонную книгу.

Лоренс рассмеялся:

– Джина!..

Она бросила в лужу полотенце. Лоренс взял ее за руку.

– Ну же, прекрати.

– Я не притворяюсь! – закричала Джина, вырвав руку. – Разве ты не видишь? Я ничего не выдумываю! Мое горе – настоящее!

– Знаю, знаю. Наши жизни тоже настоящие. Эта гостиница, Хилари, я, бедный Джордж, который неправильно выбрал колледж, завтрашний банкет на девятнадцать человек, проверка санитарных условий в следующую пятницу… Мы этим живем. Джина, мы можем тебя поддержать, но не нести на руках.

Она склонила голову и стала тщательно протирать обложку телефонной книги.

– Ладно.

– Вот и хорошо. Умница.

«Только не спрашивай, – мысленно взмолился он, – только не спрашивай, можно ли тебя любить, когда ты послушна. Не спрашивай». Джина подняла упавший бокал и поставила его в раковину.

– Прости, – натянуто проговорила она, – что причинила вам столько неудобств.

– Ты не…

– Я обязательно запишусь на прием к психологу. Вот увидишь. На следующей неделе.

Затем она вышла из кухни, высоко подняв голову – так она делана еще в школе, когда над ней смеялись из-за того, что у нее нет отца.

– Знаешь, – сказал Лоренс позже, шлепнувшись на кровать рядом с женой, – Фергус ведь поступил с ней так же, как отец: бросил ее.

Хилари не слушала. Она битый час разговаривала с Джорджем, который раз за разом повторял, что не только не хочет работать в гостинице, но и вообще не знает, чем заняться. Хилари очень расстроила бездеятельность сына. К тому же она вымоталась за день.

– Да. Нет.

Лоренс прижался лицом к ее спине и вздохнул.

– По крайней мере она сказала, что пойдет к врачу.

– Ага.

– На следующей неделе.

– Ага.

– Представляешь, даже пыталась швырнуть в меня бокал вина.

Хилари отодвинулась от мужа. Пока они с Джорджем разговаривали, он пролил черный кофе на их бежевый ковер и чуть не заплакал от досады. «Я ничтожество!» – воскликнул он. И это в девятнадцать лет…

– Давай спать, – сказала Хилари. – Я очень устала.

– А я думал, ты будешь рада…

Лоренс замолчал. С какой стати ей радоваться? Что такого особенного он сделал? Всего лишь поговорил со своей давней подругой, как делают нормальные взрослые люди.

– От меня благодарностей не жди, – сказала Хилари, взбивая подушку. – Она твоя подруга.

– Наша.

Молчание.

– Наша, – громче повторил Лоренс.

Хилари разозлилась:

– Не я ее выбирала, а ты! Я только ради тебя с ней подружилась, не забывай. – Она помолчала, потом добавила: – Уж пожалуйста! – И закрыла глаза.

В понедельник утром Джина встала пораньше, надела леггинсы и джинсовую рубашку и объявила, что возвращается домой. Хилари, разбиравшая грязное белье из большой корзины, прекратила отмечать галочкой простыни и сухо ответила: «Как пожелаешь».

Джина изумленно на нее уставилась. И это Хилари! Хилари, которая долгие годы была ее верным союзником, помогала возиться с Софи и утешала после ссор с Фергусом, теперь думает лишь о наволочках и полотенцах; да и сочувствия в ней не больше, чем в колючей проволоке… Джина вспомнила спектакль, на который они с Фергусом ходили в Лондоне, комедию в «Национальном театре». Начиналась она так: муж лежит в кровати и стонет от болей в спине. Рядом стоит жена. «О, почему тебе нисколько меня не жалко?» – восклицает он. А она отвечает: «Потому что я родилась с маленьким запасом жалости, и ты его весь исчерпал». Видимо, Хилари такая же.

– Вы были очень добры ко мне, спасибо.

– Не за что. На то и друзья.

– Надеюсь, я не злоупотребила вашей добротой, – Джина пыталась повторить нарочито вежливый тон подруги.

Та на секунду замерла, потом стала вытаскивать из корзины простыни.

– От меня, наверное, толку было мало, – сказала она.

– Ничего подобного, – ответила Джина.

Положение накалялось.

– Но ведь ты записалась к психологу, так? – Голос Хилари звучал сдавленно от того, что она работала наклонясь.

– Лоренс тебе сказал?..

– Да.

Джина смотрела на Хилари, склонившуюся над корзиной с белыми простынями и зелеными полотенцами. Ей вдруг захотелось ее толкнуть, прижать лицом к грязному белью и обругать. Она убрала руки за спину.

– Я вам очень благодарна. Правда. Не знаю, что бы я без вас делала. И куда бы пошла.

Хилари встала. Фраза «Мы всегда рады тебе помочь» чуть было не сорвалась с ее губ. Вместо этого она наклонилась к Джине, коснулась ее щеки и с облегчением сказала:

– Вот и слава Богу.

Джина вернулась в Хай-Плейс. Видимо, Софи недавно тут побывала, потому что в раковине стояла герань, которая в прошлый раз точно была на столе. Из плохо заверченного крана в горшок с докучливой монотонностью капала вода. Джина захотела позвонить Софи. «Я вернулась, – скажет она. – Насовсем». Она подошла к телефону, набрала номер Ви, потом положила трубку. Нет, покарано. Сначала надо записаться к психологу и доказать Софи и призраку Фергуса, что она сделала первый шажок от края жизни к ее центру.

Джина посмотрела на кухонные стулья, перевязанные бантами на шведский манер. Ей захотелось сесть, положить руки на лакированный стол и уронить голову. Нет, нельзя. Нельзя так думать. Джина механически, словно заводная игрушка, развернулась и взяла с полки «Желтые страницы». Фергус специально повесил здесь эту полочку из старых вязовых досок, которые нашел на свалке. Господи, ей было бы куда проще пережить развод, если бы муж хранил дома пластинки да старые запчасти! А здесь… по всему видно, что Фергус куда бережнее относился к дому, чем к ней, живой и хрупкой женщине, которую он обещал любить вечно…

Довольно, сказала себе Джина. Хватит. Она положила справочник на стол и принялась решительно листать страницы.

– Спасибо, что согласились так скоро меня принять, – вежливо поблагодарила Джина.

Психолога звали Диана Тейлор. Она была примерно Джининого возраста, с узким лицом в обрамлении кудрявых рыжих волос. Одета неприметно: юбка, рубашка, кардиган, бусы, обручальное кольцо. Она сидела рядом со столом, а не за ним, поэтому их с Джиной ничто не разделяло. На столе лежал большой, совершенно чистый блокнот – даже имени клиента не было.

– Один посетитель отменил встречу, – улыбнувшись, ответила Диана Тейлор. – Да и вам, наверное, неприятно ждать.

Джина смотрела мимо нее.

– Я не хотела приходить.

– Понимаю.

– То есть я не хочу быть человеком, которому нужна помощь психолога.

– Никто не хочет.

– Вы так и будете со мной разговаривать? Соглашаться с любыми моими словами? Утверждать, что мои поступки и чувства и вообще вся эта чудовищная ситуация абсолютно нормальны?

Диана Тейлор снова улыбнулась:

– Да.

– Черт! – Джина обхватила голову руками. – Тогда я буду злиться на вас не меньше, чем на Фергуса.

– Фергус? Кто это?

– Вы замужем?

– Да.

– Впервые?

– Нет, – ответила психолог. – Уже второй раз. За хозяином рыбной фермы. Он разводит радужную форель.

– Ваш первый муж вас бросил?

– В каком-то смысле. Он умер. И моя мама, полагая, что соболезнует, сказала: «Господи, у меня сердце кровью обливается, как подумаю, что ты больше никогда не будешь счастлива». И я спросила себя: «Неужели она права? Неужели я больше не хочу жить?» Но это было не так. И сейчас не так.

Джина наконец посмотрела ей в глаза.

– Почему в вестибюле столько цитат на стенах? Как в баптистской церкви.

– Нам их дарят клиенты. Эти слова помогли им справиться с горем.

– Помогли, говорите? Помогли!!! – воскликнула Джина. – Все только и говорят о помощи. «Обратись за помощью, Джина, запишись на прием к психологу. Я больше не могу тебе помогать, да и ты совсем не помогаешь Софи, верно?» От моей матери тоже помощи не дождешься, и спиртное не помогает, только хуже делается…

Диана Тейлор стала медленно катать ручку по столу.

– Под помощью мы понимаем лишь предоставление человеку возможности что-то сделать. В нашем случае это возможность исцелиться самостоятельно. Вот и все. – Она немного подумала и добавила: – Исцелиться от горя и печали.

Джина фыркнула.

– Хотите еще цитату? Моя любимая, – сказала Диана. – Шекспир, разумеется: «Пусть боль себя в стенаньях изливает: немая скорбь нам сердце разрывает» [1]1
  Перевод Ю. Корнеева.


[Закрыть].

Джина промолчала. Она посмотрела на свои руки, на ноги в белых мокасинах, которые, по словам Фергуса, годились только для скучного гольфа где-нибудь на юге Испании.

– Если вы расскажете мне о Софи и Фергусе, мы сможем поговорить о вашем горе, – сказала Диана, катая ручку. – Например, сколько лет Софи?

– Шестнадцать. Мне сорок шесть, моей маме восемьдесят, а Фергусу – пятьдесят три. И он меня бросил.

– Бросил?

– Да! – почти закричала Джина. – Да, бросил! А зачем я, по-вашему, сюда пришла?

Психолог не ответила. Она взяла ручку и поставила ее в глиняную кружку с другими ручками. Помолчала. Джина смотрела на ее простые, крепкие, слегка неуклюжие руки и представляла, как мистер Тейлор с рыбной фермы надевает на ее палец золотое кольцо, обещая любить, хранить верность и утешать. Затем Джина посмотрела на свою левую руку. На ее безымянном пальце до сих пор было два кольца: свадебное – викторианское, с выгравированными лилиями, и обручальное – эдвардианское, с пятью жемчужинами и маленькими бриллиантами. Пять жемчужин означали пять слов: «Ты выйдешь за меня замуж?»

Джина сказала:

– Я так часто делаю глупости.

– Например?

– Фергус забрал половину вещей. Ровно половину. Посудомоечную машину, например, взял, а стиральную нет. Диван, но не кресла. Буфет из столовой, но не стол. А я как будто и не вижу, что этих вещей больше нет. Это одна из причин, почему я не могу находиться в доме. Понимаете, я обхожу мебель, которой нет! И ничего не могу поделать. – Она замолчала и посмотрела на Диану Тейлор. – Я уже три недели живу у друзей. Им, кажется, это надоело. Не знаю, то ли жена велела Лоренсу меня прогнать, то ли Лоренс сам так решил, но он уже попросил меня уехать. Я, конечно, их не виню… И в то же время виню.

– А Софи тоже живет у них?

– Нет.

– Тогда где?

– У бабушки. Сама захотела. Разве это не ужасно, разве не подло – быть не в силах помочь собственной дочери?

– Нет. В вашем положении – нет.

Джина встала.

– Почему вы не говорите, что я ужасная мать? Почему просто сидите, излучая терпение и понимание? Почему не скажете, что такое поведение непростительно для женщины сорока шести лет?

Диана Тейлор тоже встала.

– Потому что вы потрясены.

– Неужели?

– Поймите, в жизни любого человека неизбежны потери. Потеря молодости – пожалуй, первая и очень болезненная. Она вас меняет, но не убивает. Потери, подобные вашей, чаще всего вызывают потрясение.

– Чаще всего? То есть мой случай ничем не отличается от других? Меня легко и непринужденно бросил муж, потому что не может и минуты прожить рядом… хотите сказать, это случается со всеми?

Диана Тейлор наклонилась ближе. У нее были ясные карие глаза без всякой косметики.

– Вы уникальны. И ваш случай тоже. Но вы испытываете те же чувства, что и другие люди: сильные, непокорные чувства. Это горе.

– Горе, значит?..

– Да. Софи тоже его испытывает. Она горюет.

– Думаю, на сегодня хватит, – сказала Джина.

– Хорошо.

– Я еще приду…

Диана Тейлор пошла ее провожать. Она не ждала благодарности, просто кивнула. Джина кивнула в ответ. Невежливое получилось прощание. В приемной Джина увидела молодого человека в джинсах и кроссовках, с бритой головой и осунувшимся лицом. Он злобно разглядывал открытку на каминной полке. Надпись на ней гласила: «Когда судьба преподносит вам лимон, постарайтесь сделать из него лимонад». Юноша мельком глянул на Джину и буркнул: «Черт-те что!»

Ви шила шторы: красные, с подсолнухами и скорее ромбовидные, чем прямоугольные, – так показалось Софи, которая час или два наблюдала за бабушкой. Но она промолчала. Ви работала как вол, чтобы к закату повесить новые шторы вместо старых, клетчатых, и полюбоваться лучами солнца, пробивающимися сквозь желтые цветы. Она так увлеклась шитьем, что почти не разговаривала – впрочем, рот у нее все равно был забит французскими булавками, а грохот от швейной машинки стоял оглушительный. Поэтому Софи вскоре перестала делать вид, что ей интересно, и пошла проведать Дэна, который занимался своей коллекцией марок («играл в почтальона», как говорила Ви). Софи немного смыслила в филателии, и Дэн порой разрешал ей брать щипцами хрупкие и столь любимые им кусочки бумаги.

– В них есть какая-то тайна, – говорила Софи бабушке. – Не то что в подставках для пива.

– Тоже мне тайна! – возражала Ви. – Делай он их своими руками – вот тогда была бы тайна.

Когда Софи ушла, Ви подумала, не подрубить ли шторы вручную. Так они будут лучше висеть, но это займет в десять раз больше времени, чем если их прострочить. Она встряхнула одну штору. Ткань немного морщится…

– Вот это да! – удивилась вошедшая Джина. – Куда ты их повесишь?

– На кухню, – коротко ответила Ви и посмотрела на дочь. Та по-прежнему выглядела плохо. – Ну-ка поцелуй меня.

Джина послушалась. Щека у Ви была теплая и напудренная, как свежая лепешка.

– Мам, ты Софи не видела?

– Ушла только что к Дэну – разглядывать старые марки. А я уж думаю: когда ты за ней явишься?

– Прости за беспокойство…

– Софи при всем желании не может доставить мне беспокойство, – сказала Ви, бросив шитье и отправившись на кухню, чтобы поставить чайник. – Дело в тебе. В вас. Мать и дочь должны жить вместе.

– Поэтому я и пришла. Я была у психолога и…

– У психолога?!

– Да.

– Ты ненормальная, – с упреком сказала Ви.

– Мам, я…

Ви громко пустила воду в чайник, потом с силой бухнула им об стол.

– Все вы такие. Все. Только и думаете что о себе – всюду я, я, я, я! То ли дело мы. Мое поколение обходилось без этих умников в белых халатах. Мы просто жили. Я просто жила. Беременная села на поезд и начала новую жизнь. За душой – семнадцать фунтов да ребенок. А ты? У тебя прекрасный дом, куча вещей, которые и девать-то некуда, денег навалом, высшее образование и почти взрослая дочь. И что же ты сделала? Побежала плакаться Лоренсу и Хилари, у которых своих проблем хватает, а потом к психологу!.. Я тебе покажу психолога, Джина Ситчелл! Что он сказал, твой психолог? Про ответственность небось ни слова? Ты ни в чем не виновата, да? Ну конечно! Виноваты Фергус, я, плохая погода и политики…

Джина заткнула уши и прислонилась к косяку.

– Прекрати!

– Все, молчу.

Джина оперлась на стол.

– С чего ты так взбесилась? Мне что, уже и за помощью обратиться нельзя?

Ви промолчала. Ей вдруг захотелось расплакаться, и она стала сосредоточенно вынимать из буфета чашки и большую форму для выпечки с изображением Виндзорского замка.

– Мам?!

Ви бросила в чашки по пакетику чая, тяжело уселась и сложила руки на столе. На Джину она и не посмотрела.

– У тебя был муж.

– Да.

– И дом. И дочь, у которой был отец.

Джина села напротив матери. Та теребила кольца на пальцах.

– Теперь ты все это потеряла. Скандалила с мужем, не обращала внимания на дочь, и они оба ушли. Джина Ситчелл, у тебя была прекрасная семья, за которую тебе не пришлось бороться, не пришлось страдать, день за днем и год за годом принимая трудные решения…

– Погоди, – перебила ее Джина. – Я не бросала Фергуса. Это он меня бросил.

– А ты, конечно, тут ни при чем! – злобно ответила Ви и встала, чтобы снять с плиты шипящий чайник.

– Ты просто не можешь простить меня за потерю всего, чего у тебя никогда не было.

Молчание. Ви дрожащей рукой разлила воду по чашкам.

– Дело в твоем отношении, – наконец сказала она. – Ты строишь из себя беспомощную жертву, которая ни на что не способна.

– Разве тебе никогда не было плохо?

Ви передала ей чай.

– А почему, думаешь, я все время чем-нибудь занята? Подожди, пусть заварится.

– Мам, неужели лучше подавлять горе, а потом срываться на мне, чем признать его и попросить о помощи?

– Я на тебе не срываюсь. Не выдумывай оправданий. Я просто переживаю за тебя и за внучку. Что будет с Софи?

– Софи…

Ви выудила пакетик из чашки.

– Да, Софи. Она твоя дочь, и ты за нее в ответе.

– Я… я немного ее боюсь.

– В смысле?! – Ви изумленно уставилась на Джину.

– Софи обожает отца. Чуть ли не как мужчину. Вот и злится на меня, а я из-за этого ее побаиваюсь. Не знаю, что ей сказать. Вдобавок мне больно, одиноко и страшно! Разве не понятно, зачем я пошла к психологу?

Ви встала, открыла форму и протянула ее Джине. Внутри лежала половина торта, залитого глазурью и усыпанного засахаренными вишнями, похожими на драгоценные камни в бутафорской короне.

– Нет, спасибо.

Ви закрыла форму крышкой.

– Я тоже не хочу. – Она так и стояла с тортом в руках. – Мы все в конце концов остаемся одни. Согласна? Мы всю жизнь вынуждены мириться с самими собой. Себя не изменишь.

Джина молчала.

– Когда твой отец меня бросил, я подумала: ну все, с меня хватит, никому я больше не поверю. Все буду делать сама!

– Ты сразу так подумала? Или потом?

– Сразу. Вечером, сидя у себя в комнате на Чиксенд-стрит, я сказала себе: «Ви Ситчелл, тебе больше никогда не будет так плохо».

– Зато мне сейчас так же плохо! – воскликнула Джина. – И мой психолог – не умник в белом халате, а женщина в обычной одежде. Ее зовут Диана Тейлор, и она примерно моего возраста. У нее умер муж, а потом она вышла за другого. Она сказала, что я сейчас потрясена, что мои чувства совершенно нормальны. Она была добра ко мне, а я ей нагрубила.

– Как всегда. Вечно ты грубишь тем, кто хорошо к тебе относится. Особенно женщинам. – Она посмотрела из окна на крошечный садик, где сушилось на веревке ее белье. – Пора тебе вернуть Софи, вот что. Соберись с силами.

– Да.

– Ей нужна твоя забота.

– Да.

Ви снова повернулась к дочери.

– Я твоя мама, а ты – ее. Навсегда. Не забывай.