Текст книги "Друзья и возлюбленные"
Автор книги: Джоанна Троллоп
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц)
ГЛАВА 3
Дэн Брэдшоу лежал в кровати и наблюдал, как летнее утро расцвечивает тонкие занавески на окнах спальни. Сегодня Ви не придет, потому что время уже семь двадцать, а она всегда приходит в семь: заваривает чай, распахивает занавески, садится к нему на кровать и целует, обдавая его «Красными розами». Дэн как мог сражался с острым приступом разочарования. Ему очень хотелось, чтобы она пришла. Ему это было необходимо.
Ночью случилось странное. Он уже толком не помнил, что именно, но это определенно было наяву. Кажется, он встал и, пока искал выключатель, сшиб светильник, потом не смог найти тапочки и заметил, какой холодный пол в ванной. Ви часто советовала ему постелить ковролин: практично и уютно. Затем что-то произошло, и Дэн очнулся на полу со спущенными штанами. По всему телу расходилось онемение, как будто в него бросали кубиками льда. Кружилась голова, было очень холодно, а язык словно распух и заткнул горло. Потом все быстро прошло, он уснул и проснулся без пяти семь, еще до будильника. Дэн ждал прихода Ви, думая рассказать о случившемся. Только о спущенных штанах решил умолчать.
В двадцать пять минут восьмого он осторожно сел и прислушался к своим ощущениям. Кажется, все нормально, только какая-то усталость навалилась. Впрочем, ее можно объяснить чем угодно – хотя бы тем, что ему уже далеко за семьдесят.
Он спустил ноги с кровати и подошел к окну. Ви раздернула шторы в своей гостиной; на розовой герани и голубых лобелиях, которые она посадила в оконную клумбу, поблескивали капельки воды. Ну да, конечно, сегодня же пятница, базарный день. Ви часто говорила, что после восьми утра на рынок можно не ходить: кроме кексов, все уже сметут. Обычно она покупала там свежие и маринованные овощи, которые любила класть в сырные сандвичи. Дэну очень не хватало домашних овощей. Всю жизнь они с женой выращивали их в саду за домом рядовой застройки, где прожили тридцать два года – в десяти минутах ходьбы от Уиттингборнского муниципалитета и его работы в должности налогового чиновника. Ви ругала Дэна за эту профессию: мол, налоговики дерут с горожан три шкуры, а новый муниципальный налог вообще ни в какие ворота не лезет. Спорить с ней было бессмысленно: логические доводы нагоняли на Ви тоску. В конце концов Дэн сдался. Ему, если честно, вообще не хотелось спорить с Ви.
Он пошел в крохотную, безукоризненно чистую кухню и поставил чайник. Он всегда сам убирал в доме – способом, освоенным шестьдесят лет назад в торговом флоте. Ви говорила, что при желании Дэн и уголь до блеска отполирует. До встречи с ней он не знал людей, которые предпочитали оставлять вещи под рукой, а не прятать в шкафы. Впрочем, до встречи с Ви он вообще мало что знал.
А теперь вдруг столько всего произошло. Софи на пару дней поселилась у Ви – она очень скромно (по своему обыкновению) дала понять, что не в силах видеть переезд отца. Ви предложила ей вместе с мамой пожить в «Би-Хаусе», но Софи не захотела.
– Джина очень расстроится, – сказала Ви. Софи молча посмотрела на зимний пейзаж на стене с черными вышитыми заборчиками и полями из светло-серой и молочной парчи. – Так где же ты будешь жить?
– Хотелось бы у тебя.
Она почти не плакала, по крайней мере не при Дэне. Он хотел было в качестве развлечения отвезти ее к старому другу Дэнни Педжету, который спасал лебедей на реке Бурн, но потом решил, что это будет некстати. Она уже взрослая, к тому же лебеди – не самое веселое зрелище, даром что красивое. Манеры у них прескверные, и бактерий туча. Вместо этого Дэн стал учить Софи маджонгу, и девочка вежливо, без особого интереса училась. Заодно помогала ему решать кроссворды. Дэн старался не показывать при ней свои чувства к Ви, бедняжке было сейчас не до этого. Оно и понятно. «Я ухожу, – объявил ее отец, – хотя это и разбивает мне сердце. Мы с твоей мамой должны расстаться, иначе мы просто убьем друг друга».
– В переносном смысле, конечно, – рассказывала потом Софи бабушке. – Не знаю, что он имел в виду, просто так уж выразился. Они с мамой изменились, и ему «душно» рядом с ней. Он задыхается. Мол, Джина хочет жить его жизнью, а не своей собственной.
Фергус решил продать Хай-Плейс и переехать в Лондон. Дом и частное дело были записаны на его имя, так что он мог сделать это и без разрешения Джины, а потом отдать ей половину денег. Дэн ожидал, что Ви рассвирепеет, будет рвать и метать, клясть Фергуса на чем свет стоит, однако она спокойно отнеслась к разводу дочери и даже отметила, что Фергус был хорошим мужем, а вот Джина – точно не подарок. Ви гневалась лишь тогда, когда речь заходила о Софи.
– Своими руками бы их придушила, – проворчала она, бухнув сковородку на плиту, – за такое обращение с бедным ребенком. Да у нее и без того самомнение с булавочную головку!
Дэн заварил чай в чайнике и отнес его в гостиную, чтобы посмотреть утреннее телешоу, которое нравилось ему своей нелепой жизнерадостностью. Ви посмеивалась над этим шоу, а заодно и над теми, кто до сих пор заваривает чай, когда можно обойтись пакетиком. Дэн сел на диванчик и налил себе чаю, отметив, как дрожат руки. Еще он отметил, что обивку дивана – имитацию гобелена, которую Пэм выбрала пятнадцать лет назад в каталоге узоров на рынке, – пора бы отдать в химчистку. Дэн осмотрел мебель в гостиной – вся из темного дуба, вся от гарнитура, подаренного им на свадьбу в 1938-м: диванчик, сервант, письменный и обеденный столы, стулья. Он вдруг подумал, что ни за что не расстанется с этой мебелью. Любопытно, Фергус Бедфорд так же относится к своим сокровищам? Ко всем этим картинам, панно и столикам, из-за которых Хай-Плейс скорее напоминает музей или антикварный магазин… Он решил забрать в Лондон половину всех вещей. Ровно половину. Даже провел инвентаризацию. При мысли об этом Дэн невольно содрогнулся и отставил чашку. Чудовищная затея!
После чая Дэн медленно и тщательно оделся, завязав галстук поверх рубашки и прикрепив его золотой булавкой со своими инициалами. Он всегда носил либо форму, либо галстук. Современные футболки казались ему нижним бельем – никакого достоинства. А спортивная обувь, которую даже чистить не надо? Свои туфли и туфли Ви (когда она позволяла) он чистил каждое утро, перед утренними новостями по радио и до завтрака, состоящего из хлопьев, трех ягод пареного чернослива и двух кусочков поджаренного хлеба.
Ви иногда в шутку обзывала его «старухой». Он был не против – только улыбался и отвечал:
– Ну да, по деревьям лазать уже староват. Даже ради тебя.
После завтрака он пошел в гости к Ви. В окно гостиной было видно Софи: в бабушкином ярко-синем кимоно она смотрела телевизор. Выглядела девочка покинутой и вроде бы ела шоколадное печенье прямо из пачки. Сердце Дэна зашлось в приступе нежности, но чувство такта не позволило ему постучать в окно. Да и что он ей скажет, сентиментальный дурак? И почему она должна быть с ним милой, когда ей и так тяжело? Лучше подождать. Скоро Ви ворвется на кухню, бросит бобы и молодую морковь на стол и одним своим присутствием вселит в него уверенность.
Дэн вышел за ворота на Орчард-стрит, где встретил смотрительницу квартала – та шла из магазина с коробкой молока и газетой.
– Доброе утро, мистер Брэдшоу. Чудесный день сегодня!
– Доброе утро, миссис Барнетт. Да, надеюсь, погодка не испортится.
Миссис Барнетт выглядела чрезвычайно озабоченной.
– Нам с Дугом очень жаль, что у миссис Ситчелл такая беда в семье…
– Да.
– Миссис Бедфорд – прекрасная женщина. А Софи, бедняжка!.. Я так понимаю, мириться они не хотят?
– Не знаю, – грустно ответил Дэн, пятясь. – Я правда не знаю…
– Передайте миссис Ситчелл, – сказала Кэт Барнетт, – передайте, чтобы она не сидела дома одна и не волновалась попусту. Мы с Дугом всегда ей рады. Пусть приходит просто так, без дела. Не нужно ей сейчас думать о плохом…
Дэн сбежал, едва успев попрощаться. Небо над головой было светло-голубое, в пушистых белых облаках, и воздух на Орчард-стрит пах почти как много-много лет назад, когда за старыми домами действительно были сады, и свинарники, и грядки с капустой, и уличные туалеты, и медные котлы для стирки. В их старом престонском доме был такой котел, и маленькому Дэну он всегда казался тираном, завладевшим понедельниками. «Да проживи я хоть девятьсот лет, – подумал Дэн, – понедельники для меня всегда будут днем стирки».
Но сегодня была пятница. По пятницам в библиотеке появлялся любимый журнал Дэна. Он шел в библиотеку, по пути покупая газету и иногда перуанские лилии для Ви – они долго стояли, и она любила их рисовать. Дэн купил бы что-нибудь и для Софи, но не знал, что она любит, и ему не хотелось принуждать бедное дитя к пустым благодарностям. Нет уж, сегодня он возьмет только цветы и газету, потом заглянет в библиотеку и прочтет статью о заливных лугах – ее анонсировали в прошлом номере, затем прогуляется возле аббатства и лишь потом пойдет домой. Глядишь, к тому времени и Ви вернется.
* * *
Уиттингборнское аббатство не пережило ужасов Реформации. Свинец с крыши ободрали, после чего она сгнила и обвалилась, а местные жители, заметив это, не преминули использовать каменную кладку для личных нужд. По всему Уиттингборну в стенах и заборах появились странные резные камни. Такова же была и судьба камня с листком аканта, которым подпирал и дверь Хай-Плейс. Аббатство тихо и незаметно погрузилось в траву; лишь одинокая изящная арка осталась нетронутой среди случайных фрагментов стены и лестницы. Викторианцев очаровала эта живописная картина: они быстренько починили уцелевшую кладку и разбили вокруг руин сад с кустарником, дорожками и чопорными клумбами. В кустах проделали ниши для чугунных скамеек, а каждую скамью привинтили к бетонной плите и обставили с двух сторон вычурными урнами. Сиденья эти предназначались для определенных социальных групп: одна скамья для престарелых ветеранов войны, другая для обычных престарелых, третья для молодых мам с колясками, четвертая для школьников, вечно выставляющих напоказ свою личную жизнь, пятая для жутких немытых типов, а еще две, с прекрасным видом на арку, для чиновников и секретарей из адвокатских контор, которые приходили сюда с низкокалорийными обедами.
Утро в парке выдалось тихое, не считая парочки нерадивых школьников, споривших из-за сигареты, да нескольких целеустремленных и грозных на вид дам с маленькими собачками. Дэн шел по парку с газетой и цветами, а в голове у него было множество бесполезных, но интересных мыслей о том, как мы обязаны голландцам, которые триста лет назад поведали англичанам о заливных лугах. Дэн хотел посидеть на любимой скамейке под солнышком и прочитать первую страницу газеты – передовицу и письма. Ему нравилось вот так упорядочивать свою жизнь, как нравилось сажать по прямой цветы и идеально ровно вешать картины. По дорожке, посыпанной гравием, он быстро дошел до места, откуда было полностью видно заросшую травой арку – это зрелище не уставало его радовать. Там он остановился. На его скамейке, спиной к нему, сидели двое: Лоренс Вуд и Джина Бедфорд. Они сидели не слишком близко, ко чуть повернувшись друг к другу. Лоренс опирался локтями на колени: Дэн тоже так делал, когда некуда было деть руки. Подойти к ним? Или не стоит? Со знакомыми вообще-то принято здороваться… Но что в этой ситуации покажется трусостью, а что – тактом?
В следующую секунду Джина уронила голову на руки, а Лоренс сочувственно погладил ее по плечу.
Дэн попятился.
– Господи благослови, – прошептал он и отправился домой. – Господи благослови.
– Он сказал, что больше не желает меня терпеть, – произнесла Джина, закрыв лицо ладонями.
Она почувствовала на плече руку Лоренса.
– А еще, что умелый хирург режет глубоко и один раз, ион поступит также. Возьмет и уйдет, потому что больше не в силах со мной жить.
Она замолчала. Лоренс оторвал взгляд от ее лица и уставился на свои руки. Джина выглядела ужасно, просто ужасно: словно кто-то страшным ударом размазал черты ее лица. На ней были джинсы, хлопковый свитер и красные балетки, никакой косметики и украшений. Лоренс подумал, что давным-давно не видел Джину без косметики, еще со школы, когда все девчонки прятали в раздевалке тушь для ресниц и помаду «Риммель», чтобы быстренько накраситься перед уходом домой – мало ли кого встретишь на улице.
– Заявил, что у меня пропали все интересы, а новые я не ищу, только бегаю вокруг него и Софи, цепляясь за их жизни. Я становлюсь истеричкой и, видимо, только и жду повода для скандала. Я играю на нервах и трачу все силы на то, чтобы манипулировать людьми…
– Хватит, – мягко остановил ее Лоренс. – У него есть любовница?
– Вроде бы нет. А что?
– Все, что он тебе наговорил, похоже на бред. Ты не такая. Может, он нарочно выдумал повод?
Джина сняла обручальное кольцо и стала примерять его на другие пальцы.
– Последнее время я много плачу и требую от них с Софи внимания, потому что они меня в упор не видят. Да, неправильно, просто я совсем отчаялась. Лоренс…
– Да?
– Я… я не смогу без него. Просто не смогу.
– Джина… – с легкой досадой в голосе произнес Лоренс.
– Правда! Он мне необходим. Он меня дополняет, подталкивает. И мы были по-настоящему счастливы, понимаешь? Счастливы! Ссоры – это все пустяки.
– Вряд ли…
– Нет, не пустяки, конечно, но наши ссоры были несерьезные! Просто два сильных человека защищали собственную территорию.
Лоренс поднял глаза и посмотрел на арку.
– Как думаешь, Фергус вернется?
– Нет.
– Даже ради Софи?
– Он сказал, что только из-за нее терпел меня так долго. Он впервые захотел уйти, когда ей было двенадцать.
Лоренс встал и сунул руки в карманы. Джина уже два дня жила у них, чтобы не видеть большой грузовик у входа в Хай-Плейс. Хилари была очень терпелива, несмотря на массу забот и присущую ей вспыльчивость. Только сегодня утром, проверяя обеденное меню, она не выдержала и попросила: «Пожалуйста, отведи ее куда-нибудь на часок, пусть выговорится. Ей это очень нужно, а мне и сказать-то нечего. Я считаю Фергуса бессердечным эгоистом, но она не даст мне его оскорблять». «Хорошо, – виновато ответил Лоренс, – хорошо, я с ней поговорю».
– Джина, – произнес он теперь, позвякивая мелочью в карманах. – Как по-твоему, он изменился?
Она надела кольцо обратно на безымянный палец.
– Конечно.
– Тогда… – медленно проговорил Лоренс, чувствуя внезапный прилив жалости и любви к Джине, – тогда притворись, что он умер. Что погиб дорогой тебе человек, и теперь ты о нем скорбишь. Но это только в том случае, если он действительно изменился, если ты выходила замуж за другого Фергуса.
Фергус часто пользовался услугами этой грузовой компании. За последние двадцать лет они перевезли множество аккуратных коробок и свертков из аукционных залов в его дом, а затем в аэропорт, откуда те отправлялись в Америку или на Дальний Восток. Сразу после Рождества эта же компания занялась перевозкой вещей в новый лондонский дом мистера Бедфорда. Мистер Бедфорд сказал бригадиру грузчиков, что он расширяет бизнес, однако вывоз из Хай-Плейс половины мебели, целого гардероба и пары отменных удочек не очень-то смахивал на расширение бизнеса. Скорее, походило на развод. И потом, миссис Бедфорд всегда угощала их сандвичами, а сегодня ее нигде не видно.
Фергус стоял в коридоре с блокнотом. Мимо него проносили столы, буфеты, картины, стулья и ширмы, которые он помечал галочкой, словно детей в школе. Выглядел он абсолютно невозмутимым, чувствовал он себя совершенно подавленным. Он уже больше года планировал переезд, а потом подчинился внезапному, неумолимому порыву и сам все испортил отвратительной ссорой. Фергус хотел резать быстро, чисто и глубоко… «Я ухожу, – скажет он Джине, – потому что жизнь с тобой невыносима». И сразу уйдет.
Он просчитался: переоценил ее понимание ситуации, не подготовил почву. Не поделился даже с Лоренсом и Хилари, которых очень любил и которые могли-бы поддержать Софи в трудную минуту. Он допустил грубую, жестокую ошибку по отношению к дочери – решил (видимо, так ему было удобнее), что Софи не по годам самостоятельна и прекрасно разбирается в хитросплетениях взрослой жизни.
Софи пришла в ужас, когда ом все ей рассказал. В ужас. И кажется, совсем не понимала, о чем он толкует.
– То есть как это вы «убьете друг друга»?! – закричала она в тот вечер, когда Фергус решил поговорить с ней как со взрослой. Он сразу почувствовал себя убийцей – да еще и рассерженным убийцей, потому что все время, пока он говорил, Софи, словно маленькая девочка, держала во рту дешевые голубые бусы. Она посасывала их и молча смотрела на него. Фергусу хотелось завыть от горя и одновременно от родительского гнева.
Не зная, как подступиться к дочери, он даже предложил ей поехать с ним.
Софи посмотрела на него пустыми глазами, похожими на голубые бусины.
– Я не могу. У меня школа.
– Ты могла бы сдать экзамены в Лондоне.
Ее глаза наполнились слезами. Фергус вдруг осознал, что это для нее слишком – узнать, что жизнь внезапно меняется без ее ведома и участия. Софи начала задыхаться.
– Я… я не могу бросить маму! У нее больше никого нет!
Фергус покраснел и опустил глаза.
– Ты права…
Потом Софи сказала, что пойдет к себе в комнату, однако остановилась на пороге и резко, взрослым тоном спросила:
– Значит, ты завел любовницу?
Фергус встал.
– Нет. Нет, Софи.
Дочь посмотрела на него из-за плеча.
– Нет ничего унизительнее, чем когда тебя бросают просто так. Выходит, все лучше, чем быть с нами? Если ты не можешь остаться даже ради… – ее голос дрогнул, и она почти зашептала: —…даже ради меня, то уходи.
С того дня Софи с ним не разговаривала. Фергус не знал, говорила ли она с Джиной – та была вне себя от злобного ликования, что дочь выбрала ее, а потому молчала. Он собирал вещи в одиночестве. Так плохо ему еще никогда не было, однако желание уехать прочь отсюда затмевало другие чувства. Бродя по дому, который он так бережно восстанавливал – Фергус с большим вниманием относился к старине, тут ему надо отдать должное, – он гневался, что все его достижения, вся его жизнь списана со счетов по своевольной прихоти человеческой природы, которую олицетворяла собой Джина. А потом он наткнулся на фотографии Софи: вот ей два годика, она сидит на санках, вот семь – она в соломенной шляпе, вот тринадцать – они с мамой в гондоле. Фергус совершенно рассвирепел. Упаковывать ее подарки было мучительной пыткой. Он спросил себя (мимолетно и лишь однажды, потому что эта мысль причинила ему невероятную боль), вытерпит ли он, сможет ли не видеть Софи каждый день, не будить ее каждое утро, не знать всех мелочей дочкиной жизни, включая ее обеденное меню и темы школьных сочинений. Она превратится для него в приз, награду за примерное поведение, а он вместо «папы» станет «отцом». Вокруг их с Джиной развода возникнет множество мифов, которые скрасят обидные факты. Истина покорится психологическим нуждам окружающих и в конце концов исчезнет совсем, растворится, точно стакан воды в реке. Но какова эта истина для Софи? Настоящее положение дел в семье, вынудившее его на развод и разлуку с обожаемой дочерью, понятно лишь ему и Джине.
– Будьте добры, носите вещи по одной и обеими руками! – рявкнул Фергус на грузчика, который шел мимо с двумя китайскими вазами. Они десять лет простояли на окне, выходящем в сад. Когда их привезли, Софи было шесть, и она дала им имена.
– Необязательно кричать, дружище! – весело ответил грузчик и поставил одну на пол. – Я ж не глухой.
– Да-да, конечно, – опомнился Фергус. – Извините.
Софи сказала, что вазы похожи на двух толстых людей, маму и папу, а круглые крышечки – это их шляпки.
– Купишь им деток? – спросила она. На ней было красное платье с пуговками в виде божьих коровок. – Тогда у них будет семья.
ГЛАВА 4
Джордж Вуд сошел с поезда на маленьком пустом вокзале Уиттингборна. У него в руках были спортивная сумка со сломанной молнией и пакет грязных вещей для стирки. Он приехал домой только на выходные, потому что по будням проходил практику в бирмингемском отеле. Кухни там были огромные и шумные; Джордж всю неделю работал под руководством шеф-повара, который из всех слов знал, по-видимому, только бранные. По вечерам Джордж с другими новичками ходил в бар, где они болтали о сексе и футболе, курили и ругали начальство. Глотнув уиттингборнского воздуха, Джордж подумал, что впервые за несколько недель выбрался из четырех стен.
Девять месяцев назад он с радостью покидал родной город: окончив школу, решил, что уж теперь-то вырвется из провинциальной монотонности и духоты Уиттингборна в большой и просторный мир. В техническом колледже вместе с ним будут учиться люди с современными взглядами, а специальное образование покажет, как безнадежно устарел подход его родителей к гостиничному делу. Однако ничего подобного ему не открылось. Наоборот, теперь он восхищался их терпением и трудолюбием. Джордж почувствовал, что сам он больше не протянет, и пока не знал, как объяснить это папе с мамой.
Он посмотрел на пакет со стиркой – не надо было привозить грязное белье домой. В конце концов, ему уже девятнадцать, и закрытая после нападения хулиганов студенческая прачечная – вовсе не оправдание. Нельзя же заявить маме: «Знаешь, я хочу бросить колледж, и у меня скопилась гора нестираной одежды, поможешь?» Лучше заскочить в прачечную на Тауэр-стрит, а пока белье будет стираться, еще раз отрепетировать, что сказать родителям, которые перед поступлением сто раз его спросили: «Прожив всю жизнь в отеле, ты точно уверен, что хочешь заниматься именно этим?»
Он вошел в прачечную. Там было почти пусто – только в дальнем углу сидела девушка, с которой он вроде бы учился в одной школе. Рядом стояла коляска с крупным лысым младенцем, сосущим большую розовую соску. Джордж постоял немного в нерешительности, потом решил, что из-за новой стрижки его наверняка не узнают, и выбрал самую дальнюю от знакомой девушки машину, потому что сказать ему было решительно нечего. Разве что с ужасом вопросить: «Он твой?!»
На машинах висел и наклейки с запретами: «Не перегружайте бак, не засыпайте слишком много порошка, не стирайте чересчур крупные вещи (например, постельные покрывала), не забывайте белье в баке, не грубите другим клиентам». Джордж сложил свои вещи и взятую у товарища поварскую форму в бак. «Выберите программу, – гласила надпись неровным почерком, – а потом насыпайте порошок. Автомат принимает только монеты». Джордж порылся в кармане и выудил несколько медных монет, фунт, мятую пятерку, жетон для игрового автомата и пустую пачку из-под сигарет, на которой он записал чей-то телефонный номер.
– У вас есть мелочь? – спросил он у девушки.
Та оторвалась от журнала.
– Привет, Джордж.
Он улыбнулся:
– Твой ребенок?
– Ага. Помнишь Колина? Колина Вивера? Мы живем с его мамой. Он хочет открыть пивоварню. А это, – без особого интереса добавила девушка, – Эмма.
– Ничего себе!
– Мы ее вообще-то не планировали. Ты учишься?
– Да. Вот решил не тащить стирку домой, – ответил Джордж.
– Часто вижу твоего брата, Адама. Он с моей сестрой в одном классе.
Ему не хотелось говорить об Адаме. Младший братишка злорадно рассмеется, когда узнает, что Джордж ненавидит гостиничное дело. «Ты ненормальный, – заявил он перед отъездом Джорджа в Бирмингем. – Просто псих. Отели!.. Тебя еще не тошнит от отелей?!»
– Пятерку не разменяешь?
Девушка покачала головой:
– У меня ни гроша. Жду здесь Колина. Я без него домой не хожу – терпеть не могу эту старую корову.
– Вы женаты?
Она снова раскрыла журнал и ухмыльнулась:
– Шутишь?
Джордж вышел на улицу разменять деньги в газетном киоске, где Адам покупал музыкальные журналы, а он – сигареты, которые тайком и со злостью курил в окошко спальни. Не то чтобы родители запрещали ему курить, просто Хилари, учуяв табачный дым, одаривала сына таким презрительным взглядом, что ему становилось не по себе.
Возле газетного киоска Джордж столкнулся с Софи Бедфорд. Она была бледная, почти прозрачная, и, увидев его, задрожала, как будто вот-вот расплачется или упадет в обморок.
– Джордж…
Он ее обнял. По идее Софи должна была дружить с Адамом – ровесники все-таки, но Джордж ее заботливо опекал, а Гас беззаветно любил. «Гас, – однажды сказала Хилари, – всю свою жизнь любит Софи».
– Рад тебя видеть.
Она кивнула. На ней были потертые джинсы и огромная футболка с растянутым воротником; волосы заплетены в какую-то сложную косу.
– Не знала, что ты приедешь.
– Я только на выходные. Решил сначала постираться. – Он ухмыльнулся. – Это такой дипломатический ход. Я к Скиннеру, пятерку разменять.
– У меня есть мелочь, – сказала Софи. – Я тебе одолжу. – Она стала копошиться в соломенной сумке с кожаной ручкой, которая висела у нее на плече. – Я с тобой пойду.
– Необязательно, – мягко ответил Джордж.
– Обязательно…
Он уставился на нее.
– Соф! Ты чего?
Она протянула ему матерчатый кошелек бордового цвета:
– Вот держи.
Джордж взял ее за руку:
– Что такое?
– Надо поговорить. – Рука у нее была тонкая, как прутик. – Я все тебе расскажу. Пока белье стирается.
Девушка с коляской уже ушла. На пластиковом оранжевом стуле остался журнал – «Невыдуманные истории любви». Джордж усадил Софи, засыпал порошок и запустил машину. Барабан завертелся.
– Хочешь, выпьем кофе?
– Лучше тут посидим. Здесь… никого нет.
Джордж наклонился поближе к ней:
– Ну, что случилось?
Софи стала теребить кончик косы.
– Когда ты придешь домой, там будет моя мать…
– Ну… и что?
– Она не в гости пришла. Она у вас живет. Иногда дома, а иногда у вас. Когда она приходит домой, я тоже прихожу. А так живу у бабушки.
– Софи…
– Папа от нас ушел, – сказала она, выкручивая косичку. – Ушел. Три недели назад. Забрал ровно половину вещей и переехал в Лондон.
– Господи… – Джордж обхватил голову руками.
– Бабушка говорит, последняя ссора его добила. А папа сказал, что мать изменилась и что рано или поздно они друг друга убьют. Любовницы у него нет. Просто он больше не может с нами жить. Даже ради меня.
Софи выглядела так, словно уже выплакала все слезы. Как исписанный листок или выцветшая тряпка.
– Ужасно жаль…
– Гас все дарит мне цветы, как будто папа умер. А я даже не знаю, куда их ставить. Где мой дом?..
Стиральная машина громко завыла, начав отжимать.
– Мы с мамой на прошлой неделе созванивались, но она ничего не сказала.
– Наверное, ей Джина запретила. Я слышала, как они ругаются. Она не хотела, чтобы Хилари или вообще кто-то звонил папе. До сих пор не верит в случившееся и делает вид, будто ничего не произошло. Говорит, что скоро этот кошмарный сон закончится… Твоя семья так добра… даже Адам. – Софи едва заметно улыбнулась. – Если бы она выпила все бренди, что он ей приносит, точно окосела бы.
Джордж сел на корточки перед Софи и взял ее дрожащие руки в свои.
– Мне так жаль… Я даже не знаю, что сказать, я просто в ужасе. Бедная, бедная Софи…
– Выходит, я пополнила статистику. Еще один развод, еще одна разбитая семья… Никогда бы не подумала, что такое может случиться. Они всю жизнь кричали и ссорились… – Она высвободила руки и снова взялась за косу. Джордж заметил, как сильно она обгрызла ногти. – Я бы все отдала, чтобы снова услышать их крики… Все!
Машина лязгнула напоследок, барабан еще немного покрутился и замер. Джордж открыл крышку.
– Пойдешь со мной? – вдруг спросила Софи.
– Конечно. Куда?
– Ко мне. Покажу тебе дом. Не хочу идти туда одна…
Джордж стал запихивать мокрое белье в пакет. Софи всякий раз просила кого-нибудь пойти с ней в темную комнату, в туалет или в школьный поход. «Одной страшно», – говорила она. «Ну что вы встали? – злилась Хилари, если никто не вызывался. – Бессердечные! Бедняжка и так всегда одна, имейте совесть!»
Джордж повернулся к Софи. Она умоляюще смотрела на него.
– Конечно, пойдем.
В Хай-Плейс было тихо, как в церкви. Софи открыла стеклянную дверь, ведущую на кухню, и они вошли внутрь. На кухне было непривычно чисто, словно напоказ. Только вместо посудомоечной машины дыра. И зачем Фергус ее забрал? Можно забрать столы, стулья, картины, любимые вещи, но машину?! Это все равно что запасные лампочки взять. Или туалетную бумагу. Холодный, нарочито расчетливый поступок.
– Ты когда тут последний раз ела? – спросил Джордж.
Софи взяла горшок с геранью и понесла к раковине.
– Сто лет назад. Мы с мамой покупаем еду в кафе, но она все равно почти не ест.
– А где твой попугайчик?
Софи пустила воду в горшок.
– У бабушки. Ему там нравится – Ви с ним целый день болтает. Посмотри другие комнаты. Увидишь, что я имела в виду.
Джордж вышел из кухни в темный коридор, заглянул в гостиную. Софи шла следом: ей хотелось, чтобы он непременно проникся ее чувствами.
– Смотри.
Гостиная выглядела неуклюже. Мебели было мало, и она стояла под странными углами; шторы сняты; на стене большое светлое пятно, лампы прямо на полу.
– Он забрал диван, – сказала Софи. – Несколько столиков, шкафов и картину Руанского собора. Мать не разрешила заполнить пустые места. Хочет, чтобы все так и оставалось.
– Почему ты называешь Джину матерью?
– Она моя мать.
– Раньше ты называла ее мамой.
– Сейчас не хочется, – осторожно ответила Софи.
Джордж шагнул ко входу в гостиную. Комната словно была полна боли и гнева.
– Такое ощущение, – сказала Софи, – что дом разрушила бомба.
Он прислонился к косяку.
– Ты с отцом виделась?
– Нет.
– Почему?
– Не могу пока. Из-за мамы. Она совсем беспомощная.
Джордж представил себе «Би-Хаус»: летом он полон посетителей, отец постоянно на кухне, мама очень занята и то и дело горячится, а посреди этой суеты сидит оцепеневшая Джина.
– Еще он забрал вазы, – сказала Софи. – Китайские вазы. Когда я была маленькая, думала, что это семья.
Джордж оторвался от косяка и обнял ее за плечи.
– Мрачно тут, да? – спросила она.
– Пока да…
– Все изменилось. Все. Один человек сделал то, что давно хотел, а все остальные теперь мучаются.
– Может, когда ты с ним поговоришь…
– Я не хочу, – ответила Софи и вся напряглась в его руках. – Не могу. Я так зла.
– На него?
– И на нее. – Она высвободилась и начала бить кулаками в стену. – Как они могли? Как, черт подери, они могли так поступить?! Сначала меня из-за них совесть мучила, а теперь это! – Она развернулась и закричала: – Они сломали мне жизнь! Сломали мою жизнь!
Когда Джордж пришел домой, Дон, бармен, уже открывал бар. Двое посетителей ждали за столиками, читая газеты и делая вид, что напитки их не интересуют. Хилари с трудом отговорила Дона носить галстуки в шотландскую клетку и готовить тематические коктейли («Пчелиная бомба» и «Медовый рай»), но он по-прежнему любил поболтать – точь-в-точь бармен из гангстерских фильмов.
