Текст книги "Псион"

Автор книги: Джоан Виндж

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)

– Джули, ты не должна меня бояться.

Она просветлела и улыбнулась.

– Знаю, – сказала она вполне уверенно, и присела на кровать, плотно сжав пальцы и глядя на меня. – Мне не хватало тебя, Кот, я скучала по тебе. После того, как… ты ушел. Я очень рада тебя видеть.

Она прикоснулась к моему сознанию, давая мне понять размеры своей истинной радости. Я улыбнулся, и она догадывалась почему. С того момента она приходила ко мне одна, Зибелинг больше не появлялся. Она проводила со мной столько времени, сколько могла, каждый раз, когда вырывалась с работы. Она кормила меня супом и вытирала прохладной влажной тканью, всегда нежно и терпеливо, как могла делать только Джули, убеждая меня, что я все равно буду жить, хочу я этого или нет. Первые дни я ничего не спрашивал, не будучи готов вынести то, что мне предстояло услышать. Джули, похоже, понимала меня или в силу каких-то других причин не говорила о том, о чем я не спрашивал.

Когда я, наконец, смог сидеть, передо мной предстал чудесный горный пейзаж, открывающийся из единственного в комнате окна. Оно было чаще всего занавешено, потому что ночь сменяла день на Синдере очень быстро, нарушая привычное представление о времени суток. Многие люди еще несли в генах информацию об этом, полученную на Земле, и она не менялась оттого, что приходилось перестраиваться на местные условия. Я не мог даже доковылять до окна, чтобы открыть штору, но Джули приносила цветы и ободряла меня обещанием прогулок по улице, когда я достаточно окрепну.

Однажды вечером она, сильно волнуясь, прочитала мне несколько своих стихотворений из записной книжки; было ясно, что, делясь чем-то очень личным, она не была уверена, желаю ли я это слушать и способен ли понять. Но когда она начала произносить поэтические строки, образы вдруг раскрылись передо мной.

Однажды Джули призналась, что поэзия для нее – как энергия пси, соединяющая мысль и слово в идеальную форму. По мере чтения расстояние, разделявшее ее голос и сознание, сужалось, слово и мысль парили вместе в одной яркой песне, сменявшейся другой. Многие стихи были наполнены горечью и болью, но это лишь помогало воспринимать их. Не думаю, что для меня это означало то же самое, что и для нее, но, в конце концов, это не имело большого значения.

Я помню последнюю ночь,

Теснота разверзлась вокруг меня,

Спокойно осознаю

Каждый камень и вечную власть Печали

И всех обещаний, которые были даны…

Или лишь вижу я

Слепящую тишину мириадов звезд,

Сверкающих и сгорающих.

Славу Ориона, шагнувшего через небо.

Я углубился в воспоминания, слушая Джули. Я увидел ее сквозь создаваемые поэзией образы, сквозь фильтр ее чувств и моих ощущений; она дрожит на балконе, ее теплые руки касаются изящной решетки, увитой виноградом, глаза смотрят в темноту ночи, прикованные к звездам. Меня парализовал двойной образ, когда я воспринял эту картину как свои воспоминания, но смешанные с чужими, возникающие из темного неизвестного мира, в который я был погружен последние недели. Джули остановилась, увидев, как изменилось мое лицо, когда я ушел в свои мысли:

– В чем дело?

Я ответил не сразу:

– Это так много значит для меня.

Я не стал бы объяснять ей почему – не только из-за тех воспоминаний, которые уже содержали ответ, но еще и потому, что в одном из них я присутствовал при зарождении поэмы в ее голове. Я не должен был стать свидетелем этого священного момента.

Но на устах Джули расцвела улыбка. Я попросил прочитать поэму еще и еще, пока не прочувствовал ее сердцем. Мне хотелось ответить ей чем-нибудь достойным, той же поэзией, хоть чем-нибудь; но все, что я мог бы состряпать, казалось дешевым и неуклюжим по сравнению с тем, что она дарила мне.

После того, как Джули ушла, я рассматривал ее воспоминания, задержавшиеся в моей памяти, столь же принадлежащие мне, как и мои собственные. Другие эпизоды, которые никогда не происходили на самом деле в моей жизни, стали всплывать на поверхность моего сознания; что-то из них относилось к Джули, а что-то я вообще не мог идентифицировать. Это пугало, я не понимал, что произошло со мной, когда я валялся без сознания. Может быть, я сам внес в себя какие-то изменения?

Наконец мне стало ясно, что случилось после того, как гидраны вторглись в мою голову, – они обнаружили какие-то скрытые образы и выпустили их на волю. Во время моего беспамятства мой разум вел нечто вроде самораскопок, отыскивая двери и входя в них, в содержащиеся там откровения, принадлежащие другим: боль притягивала боль, жажда – жажду. И никто не в состоянии расшифровать это, кроме меня.

Теперь, рядом с Джули, я без труда мог читать то, что лежало на поверхности ее мыслей, я делал это спокойно, как будто всю жизнь лишь этим и занимался. Это было легко, как дышать. Наконец я стал настоящим телепатом.

Интересно, знают ли гидраны о том, чего им удалось достичь? Я часто думал о них, о том, что они сделали со мной и для меня, ощущая в эти моменты подобие тоски.

Но в те бесконечные часы, когда я оставался один, я провел смотр того, что получил в наследство от моих однокровок, заставляя мое проснувшееся сознание расшифровать то, что изменилось в подсознании. Хотел я этого или нет, я обладал Даром, и что бы со мной теперь ни случилось, он всегда будет со мной, хотя поначалу это сложно и я не в силах полностью контролировать свои способности. Я был еще слишком слаб, а груз неведомого несравнимо тяжелее – как если бы хвост махал котом. Но день ото дня мне становилось легче и легче.

Джули объяснила, откуда я слышу музыку: моя комната располагалась прямо над баром – чуть не единственным местом развлечения на Синдере. Я не был в состоянии спроецировать туда свой телепатический луч и довольствовался тем, что наблюдал за посетителями внутренним зрением. Чувствовалась их усталость, разочарованность, тоска по дому и страх. Я ощущал подъем, спад или неопределенность их эмоций, образы в сознании часто менялись и скрадывались, точно размытая акварель, когда они пытались утопить свои печали и сомнения в алкоголе и наркотиках. Иногда я мысленно следовал за ними в мир забвения, приближаясь к удовольствию, какое испытывал когда-то сам. Сейчас я легко мог отличить псиона от твердолобых. Обычный мозг посылает рассеянные импульсы, тогда как мои были остронаправленными, я мог забраться во внутренний мир любого человека, как воришка, и никто об этом даже не догадывался.

Большинство твердолобых посетителей составляли приехавшие отдохнуть охранники с шахт, технические специалисты, руководители. Они даже не подозревали, что часто с ними за столом сидел псион, цель которого – отнять у них тот мир, который им принадлежит. Многие жители предпортового городка мастерски владели телепатией. Джули говорила мне, что Рубай успешно заменил добрую половину жителей псионами, работавшими на него. Джули и Зибелинг прибыли сюда вместе после короткого «исчезновения» (они провели его где-то в колониях Туманности Рака); он работал здесь в портовом госпитале, она – клерком в управлении порта. Воспоминания Джули о времени, проведенном с Зибелингом, были теплыми и слишком личными, и, однако, в них сквозил явный страх, как будто она опасалась думать о том, что значит для нее эта встреча. Я увидел часть картины, принадлежащей чужой, а не ее памяти. Это был образ родины Зибелинга, появившийся в ее сознании. Увидев его, я разозлился и снова остро ощутил свое одиночество.

Со следующим рейсом на Синдер прибыл Дир Кортелью.

С самого начала текучесть работающего на Синдере персонала была очень высокой из-за жесткого уровня радиации (даже с учетом того, что вокруг планеты создали энергетический щит, который отражал большую часть ядерного излучения пульсара), а также из-за трудной жизни на планете в изоляции и в замкнутом пространстве. Люди Рубая подстегивали этот процесс, используя свою способность внушать, играя на негативных эмоциях твердолобых.

Я наблюдал, как это происходило, проникая в умы агентов Рубая. Некоторые из них были наглухо закрыты, и, чтобы получить представление об их истинных способностях, мне приходилось использовать практически все, чему меня обучали.

Некоторые были такими же запутанными и беспорядочными, как обычные люди.

Большинство псионов отнюдь не были похожи на уголовников или, по крайней мере, на тех людей, которые всерьез планируют захват мирового господства. Они были просто обделены, обозлены и готовы воспользоваться любой возможностью, чтобы взять у Федерации то, что она, по их мнению, им задолжала.

Но никто из них и понятия не имел, что испытал я при соединении с гидранами. Никогда контакт двух псионов-людей не мог достичь такой глубины и полноты. Никто из опробованных мной псионов не мог сравниться со мной в телепатических возможностях. Ни один из них не попытался прощупать мою защиту – теперь бы я сразу определил любую подобную попытку. Единственный, с кем бы я не чувствовал себя так уверенно, это Рубай; я помнил тот ужас, который он навел на меня при нашей встрече. Джули призналась, что Рубай исчез сразу после того, как меня обнаружили, – куда-то за пределы Синдера, и неизвестно, когда собирался вернуться. Она была рада этому обстоятельству, и я тоже.

Я мог установить контакт с Джули, где бы она ни находилась, в любое время; часть ее сознания всегда была открыта для меня на тот случай, если мне срочно понадобится помощь. Это внушало мне спокойствие и уверенность в том, что она всегда со мной, даже когда мои глаза не видели ее, в том, что кто-то тихо и заботливо наблюдает за мной, а не ждет, пока я окончательно обессилею, чтобы схватить неожиданно, как смерть. Я много раз читал ее мысли, делая это так, чтобы она не почувствовала, и это не было контактом с чужаком, скорее напоминая соприкосновение с другой частью меня самого. Но я ни разу не шел глубже ее поверхностных мыслей, не пытаясь забрать то, что не принадлежало мне по праву.

Мысленного контакта было для меня достаточно.

Шло время, силы мои восстанавливались. Но пребывание в одиночной палате, в четырех белых стенах способно наводить лишь скуку. Часами лежать, уставившись в единственное окно с одним и тем же недосягаемым видом. Джули – вот кого я ждал и желал видеть; ожидание делалось нетерпеливым, когда я представлял ее, слышал ее голос, ощущал ее нежное прикосновение и легкое дуновение воздуха, когда она появлялась передо мной.

Теперь, обладая абсолютной телепатией, я пытался представить, что она чувствовала бы, занимаясь любовью с другим, когда я разделяю с ней каждую мысль, желание, радость и секрет, скрытые в наших душах…

Глава 10

Я сидел за столом у окна с деревянной рамой.

– (Кот?)

Обернувшись, я увидел Джули, возникшую на привычном месте – у кровати, где я должен был лежать.

– Я здесь.

Тусклый солнечный свет, проходя сквозь оконное стекло, едва грел мой затылок. Внезапная растерянность и напряжение Джули сменились облегчением, когда она увидела меня.

– Что ты там делаешь?

– Смотрю на мир. – Я пожал плечами, как будто в этом не было ничего удивительного. Однако у меня ушло пять минут на то, чтобы встать с постели и добраться до окна, а мой больничный халат намок от пота. В ее мыслях явно обозначился протест, она и возмутилась, и отказывалась понимать, но ничего не сказала вслух, да это было и не нужно. Я поднялся, чувствуя, что мои ноги дрожат. Они прослужили мне целых два шага перед тем, как подписали полную капитуляцию. Джули подхватила меня и помогла добраться до постели. Я вцепился в нее несколько сильнее, чем требовалось.

– Ты болен, – произнесла она, словно мне надо было об этом напоминать. Она усадила меня на кровать, поддерживая сильными и нежными руками. Между прочим, я обратил внимание, что она оставила свою привычку кусать ногти.

– Я не могу больше валяться здесь, как труп. – Сердцебиение, казалось, заглушало то, что я говорил.

Ее губы слегка напряглись.

– Бывает хуже, – произнесла она.

Я взглянул на свое клеймо:

– Да, ты права.

Я прикрыл рукой страшный след, вспомнив время, когда неделя в постели казалась недостижимым раем.

– Я принесла тебе обед. – Джули кивнула в сторону двух тарелок на столе у кровати: одна для нее, другая для меня. Внезапно у меня пропал аппетит.

– Джули… – Она слегка приподняла брови, сидя на краю кровати. – Джули, что со мной будет? – Я наконец решился произнести это.

– Не знаю, – сказала она тихо, закутываясь в шаль. – Неизвестно, что будет со всеми нами. Рубай ждет, когда ты поправишься, поэтому тебя прячут здесь. Он пытался заполучить тебя с тех пор, как ты на Синдере.

– Меня… Дело в шахте? Я обладаю ценными сведениями?

– Видимо да. Его люди на Синдере уже год, но никому еще не удавалось проникнуть в шахты. Рубай начинает терять терпение. Те из его псионов, кто дольше всех на планете, могут вызвать подозрение. Единственная наша надежда, что Рубаю не хватит времени; за нами наблюдают его люди, мы ничего не можем сделать против него или даже предвидеть его следующий ход. Но теперь, когда ему удалось достать тебя, положение, похоже, опять изменилось. (К худшему.) – Она не произнесла этих слов. – Когда Рубай вернется… – Эта мысль вызывала в ней отвращение.

Она отлично помнила его мертвящие глаза, обшаривающие каждый сантиметр ее тела и испытывающие ее душу. Унижающие ее не только потому, что она была, по его мнению, шпионкой, но еще из-за того, что ее фамилия была Та Минг. Он знал, что рождение Джули окружали положение и роскошь, о которых можно лишь мечтать, и, хотя она была псионом, не существовало ни таких денег, ни такой власти, чтобы отнять это наследие – фамилию Та Минг. Рубай просто ненавидел все то, что она собой олицетворяла и что унаследовала. Он наслаждался той болью, которую Дар причинил ее семье. Он дал понять Джули, что она находится здесь именно поэтому, что она пешка в его личной игре, игре, которую он вел с сильными мира сего. Сущность этой игры Джули не поняла.

Я опустил глаза и спросил:

– Где теперь Рубай?

Она покачала головой:

– Скорее всего, он сейчас встречается с теми, кто поддерживает его игру. Здесь замешаны крупные синдикаты, но мы не знаем какие. Есть некая Гэлисс, его любовница. Мы никак не можем ее прочитать, даже Диридэди…

– Почему Дир не зашел ко мне? Он даже ни разу не установил контакт со мной и не передал короткое (Привет!). Неужели и он мне не доверяет?

– Ардан не пускает его. Он никому не позволяет беспокоить тебя, пока ты не окрепнешь.

Окрепну, чтобы предать их? От внезапного приступа гнева у меня по коже пошли мурашки. Я глубоко вздохнул и спросил:

– Так что же насчет Зибелинга?

Она отвернулась, перебирая пальцами черные волосы. Я узнал в ней ту женщину, которую впервые увидел в Куарро, испуганную, робкую. Насколько же она изменилась за это время – она обрела уверенность в себе, контроль над своей способностью и даже над своей жизнью. В то же время было ясно, что именно Зибелинг стал причиной этих изменений, и не только потому, что научил ее контролировать пси-энергию, но и потому еще, что между ними существовала очевидная связь, подлинный контакт. Они давали друг другу исцеление. Я удостоверился в этом еще раз, взглянув на экран сознания Джули, и сразу прервал контакт, словно обжегся. Именно поэтому она не отвечала мне – не могла совместить свою симпатию ко мне с отношением ко мне Зибелинга и с тем, что она сама чувствовала к нему.

Я откинулся на кровати, не зная, что сказать: я смотрел на Джули и думал о Зибелинге. И даже не удивился тому, что поймал обрывки мыслей доктора: он направлялся сюда, к нам. С ним был еще один человек – псион, телепат, разум, в который мне еще не приходилось проникать. Но, тем не менее, я уже ощущал его однажды. Лишь однажды, на грани потери сознания в подземном мире гидранов. Я сел в кровати и повернулся к двери.

– Ты не должен вставать. – Это первое, что я услышал от Зибелинга. Под курткой-паркой на нем был медицинский халат.

– Я и не встаю, – холодно заметил я, глядя мимо Зибелинга на второго человека. Это была женщина.

– Ты вставал, – Зибелинг указал на монитор, – там все записано. Ты проходишь курс лечения от радиоактивного заражения; твой организм еще не в состоянии переносить такие нагрузки. Не повторяй этого до моего разрешения.

Я скривил губы, испытывая нечто среднее между гневом и весельем; нашу встречу я представлял себе совершенно по-другому.

Однако настоящее удивление вызывала незнакомка. Она выглядела так, словно только что вышла из фешенебельного салона, и смотрелась чужеродным телом в захолустной дыре на задворках Галактики. На ней было длинное вечернее платье без украшений, но все равно не соответствующее месту действия; подол его был заляпан грязью. Ее лицо являло собой типичное произведение салонов красоты.

Такие лица я в изобилии повидал в свое время в Старом городе, оно могло служить образцом профессиональной косметической обработки. Похоже, ее генетические часы тоже переставляли назад, и не один раз, но от меня правду не скрыть – она была очень немолода: память незнакомки хранила огромное количество затхлых чуланов с хламом времени. Выражение холодных зелено-голубых глаз ясно говорило о том, что я стал невольной причиной каких-то ее неприятностей, хотя впервые видел эту женщину. Я почувствовал, что она тестирует меня, и угадал в ней Гэлисс, сторожевую собаку Рубая. Применив приобретенные навыки, я дал ей понять, что она проникла в глубины моей души, на самом деле спрятав от нее всю информацию, используя ее собственную концентрацию против нее, пытаясь узнать, что же ей нужно. Однако мне не много удалось раскопать – она оказалась первоклассным телепатом. Но и Гэлисс не удалось разгадать моих истинных намерений; я понял, что превосхожу ее по уровню телепатии; по крайней мере, в этом я могу быть уверенным. Якобы не выдержав ее натиска, я потупил взгляд, зная, что она ожидает именно этого.

– Я – Ева Гэлисс, – сказала она с чувством удовлетворения, полагая, что сообщает мне новость; я сделал удивленное лицо. – Ты – тот самый Кот. Должно быть, ты уже осведомлен, кто мы такие, как и зачем ты попал сюда. Мы долго ожидали тебя.

– А уж как долго ожидал я – вам и не снилось. – Я перевел взгляд от Джули к Зибелингу. Его сознание превратилось в отражающее зеркало. Я выпрямился и старался говорить ровным голосом, прекрасно представляя себе, что нахожусь на вражеской территории и нельзя допустить ни единого промаха. – И догадываюсь зачем. У Рубая, оказывается, руки длиннее, чем я ожидал. – Я дотронулся до клейма на запястье.

– Да, верно, шахты, – подтвердила Гэлисс. – То время, которое ты провел там, делает тебя прямо бесценным. Он, как всегда, оказался прав. – В ее сознании возник образ Рубая и сразу исчез. – Полагаю, работа на Контрактный Труд оставила в твоей душе не много благодарности твоим работодателям.

Я хохотнул:

– Да уж, не так чтобы много.

Я продолжал смотреть на Зибелинга. Он хмурился и держал свои мысли в клетке, на которую была наброшена вуаль замечательной полулжи: я разгадал ее только потому, что знал правду. Гэлисс были известны наши с Зибелингом «нежные» отношения, однако он не хотел показать всю меру своего гнева и страха в ожидании моего ответа.

– Я уже сказал Рубаю, что согласен на его предложение. Все, что нужно, сделаю. Скажите что – и я готов. – Мне не надо было даже специально изображать жесткость в голосе.

– Пока ты полностью подчиняешься Зибелингу. Больше от тебя ничего не требуется до возвращения Рубая. – Гэлисс произнесла его имя, как одно из имен Бога. – Вот тогда нам понадобятся твои силы. Надеюсь, ты будешь выздоравливать такими же темпами.

Потайная часть ее сознания, которую невозможно было скрыть, выразила сожаление, что гидраны вообще нашли меня и отдали им. Я попытался проникнуть глубже, не совсем понимая причину реакции Гэлисс, и могу поклясться, что уловил ревность…

Похоже, я перестарался. Внезапно она поняла: что-то здесь не так, и перешла в резкую контратаку, пытаясь прорваться через мою оборону. Мне удалось связать свой разум в узел, и перед ее внутренним локатором двери захлопнулись.

Гэлисс оторопело уставилась на меня, словно не доверяя своему шестому чувству.

Затем, почти сбиваясь, она произнесла:

– Доктор Зибелинг знает, что ты представляешь для нас большой интерес. Уверена, что он будет способствовать твоему быстрому выздоровлению. – Она блеснула глазами в сторону Зибелинга, как будто предостерегла его, затем обернулась к Джули, и ее взгляд изменился. – Почему вы не на своем рабочем месте в порту? Или вы находите настоящую работу чересчур сложной, госпожа Та Минг?

– Я принесла Коту обед. – Джули указала рукой на еду. – Я всегда делаю это. – Она говорила мягко, и голос ее был ровным; она мастерски нейтрализовала возмущение, поднявшееся в ней. Но я видел, каким холодным стал ее взгляд. – Я вернусь в отдел управления перевозками вовремя. Если у них будут какие-то жалобы, они, без сомнения, поставят вас в известность.

Джули не в первый раз приходилось давать подобные объяснения, а Гэлисс не упустила возможности ужалить ее; по гневу Джули я понял, что незаслуженно.

Озадаченный, я вновь лазутчиком наведался в сознание Гэлисс и обнаружил, что она думает о Рубае, проецируя его чувства и ненависть к миру богатых, в котором были рождены и Гэлисс, и Джули.

– Помни, кто ты и где находишься, – сказала она Джули. Я погасил свой внутренний прожектор. Обведя всех нас взглядом, Гэлисс покинула комнату.

Джули и Зибелинг переглянулись, их лица были мрачными, напряженными и выражали еще не оформившиеся вопросы: они ждали, когда за Гэлисс закроется дверь. Зибелинг повернулся ко мне, и я уже не мог думать ни о чем больше. Он схватил мое запястье, то самое, с клеймом.

– Какого черта ты здесь вытворяешь?

Его слова ударили меня, как камень. Он даже не ожидал от меня ответа и отпустил мою руку. Теперь было ясно как день, что не он организовал мое путешествие до Синдера. Джули оставалась на месте – у изголовья кровати, руки на коленях. Я прислонился к стене, стараясь не показать, что не могу больше сидеть.

– Ничего особенного. Просто подумал, что уж лучше замерзнуть, чем утонуть в грязи. Это тот выбор, который они мне предоставили. Вы думаете, я специально оказался на Синдере?

– Я думаю, кое-кто об этом позаботился. (Рубай.) – Это имя было настолько очевидным, как если бы произносилось вслух.

Я сжал пальцами изуродованное запястье.

– Да… Все сходится, довольно логично. Неужели у него такие возможности? – Я снова посмотрел на Зибелинга, но он не слушал меня.

Затем он заговорил настолько тихо, что приходилось напрягать слух:

– Первое, что ты хотел сделать, когда увидел меня, это сказать Гэлисс о том, кто я такой на самом деле. Сейчас у тебя был второй случай, почему же ты его не использовал?

Я вздрогнул и посмотрел на Джули. Она по старой привычке обкусывала ноготь.

– Я… я тогда не понимал, что делаю. Мне было очень плохо. – Мой голос едва перекрывал голос Зибелинга.

– Ты должен был уже умереть… – прошептал он.

Кровь бросилась мне в лицо, но я лишь сказал:

– Извините, если не оправдал ваших ожиданий.

Зибелинг смертельно побледнел, и я понял, что он имел в виду что-то совершенно другое. Джули подалась вперед, ее возмущение и отчаяние внезапно выплеснулись:

– Ты был бы покойником, если бы не он, слышишь, Кот? Никто не понимал, что с тобой и как тебя лечить. Ты обязан Ардану жизнью.

– Может быть, он мне тоже кое-что задолжал. – Я мрачно продемонстрировал им обоим свой шрам на костлявой руке.

Никто не ответил, и в их головах я тоже не нашел ответа. Наконец Зибелинг с усилием выговорил:

– Я хотел сказать, что ты, как полугидран, обладаешь большой сопротивляемостью к радиации. И ты лучше поддаешься лечению.

– Знаю. – Моя рука упала, как налитая свинцом. – Помните, что говорят о котиках: у нас по девять жизней. – Они были бы в безопасности, если бы дали мне умереть. И они знали об этом. – Так вот, одной из этих девяти жизней, возможно, я вам и обязан. – Джули улыбнулась, немного расслабившись, но Зибелинг оставался натянутым, как струна. – И я не собираюсь угробить остальные свои жизни, работая на Контрактный Труд, – опередил я вопрос Зибелинга. – Я не вернусь в шахту. Это я заявляю совершенно определенно. Вы слышали, что сказала Гэлисс, – я нужен псионам. Рубай ценит меня. И вы тут ничего не сделаете. Вы повязаны со мной!

– Мы с тобой повязаны? – повысил голос Зибелинг. – Ты хочешь сказать, что будешь работать с нами? После того, что ты пытался сделать?

Я не понял, говорил ли он саркастически или был искренне удивлен.

– Вы хотите сказать, после того, что вы сделали со мной. – Я подался вперед, обхватив колени и так удерживая равновесие.

Внезапно его вопрос прозвучал для меня в своем прямом значении, и я задумался. Хочу ли я работать с ними? Я похож на сумасшедшего? Я отчетливо вспомнил, что в шахте мечтал сломать Зибелингу шею. Джули ждала у изголовья кровати, как миротворец, жаждущий прекращения нашей с Зибелингом взаимной ненависти и непонимания. И я осознал подлинные размеры ее помощи, веры и доверия по отношению ко мне. Я вспомнил Дира Кортелью, угощавшего меня камфорными таблетками, рассказывавшего мне о телепатии, о многих других вещах, о которых я раньше понятия не имел. Вспомнились занятия с другими псионами в Институте Сакаффа, чувство причастности к чему-то большому, испытанному мной впервые в жизни. И истина вонзилась в меня, как нож: я привязался к этим людям, соединил с ними свою жизнь. Получилось, как и должно было получиться – быть причастным к чему-то означало повесить на себя камень, когда ты и без того тонешь. Но если судьбе угодно потопить тебя, ты бессилен сделать что-либо… Я подумал о Гэлисс и Рубае и сказал себе, что безумием было бы доверять им.

Однако это не меняло того, сколько я мог бы приобрести от сотрудничества с ними. И сколько получить неприятностей, действуя против них с тем, кто меня ненавидел.

Пауза затянулась. Наконец я произнес:

– Да, я буду работать с вами.

Всю жизнь я был неудачником. Что изменилось сейчас? Я едва удержался, чтобы не сказать это вслух.

Вера Джули коснулась меня, как улыбка. Однако Зибелинг не изменил ни выражения глаз, ни мыслей. Он не верил мне; он вообще мне никогда не доверял.

– Ты не научился убедительно лгать, и это с твоим-то опытом! – отрезал он, отойдя к окну.

– Зато вы приобрели умение паршиво обращаться с больными. – Я опять оперся о стену, ухватившись за изголовье кровати. – Слушайте, мне сто раз плевать на то, что вы думаете. – Я собрал всю свою энергию, чтобы сказать эти слова. – Вы завязли в этом деле и знаете, что само по себе ничего не решится. Я могу помочь вам, если вы не будете мне мешать. Иначе вам не выжить в этом поединке с Рубаем.

Зибелинг повернулся; его отвращение ударило меня по глазам:

– Ты собираешься защитить нас от Рубая?

– Я стал хорошим телепатом. Лучше, чем Гэлисс. Хотите знать, как я отделался от нее так быстро? Всего лишь дал ей понять это.

Зибелинг нахмурился и поглядел на Джули, та взглянула на меня, не выразив особого удивления. Наконец Зибелинг произнес:

– Если это так, глупо было демонстрировать ей свои способности.

– Хе-хе, – покачал я головой, подумав, что, возможно, он и прав, и протянул руку за стаканом воды. (Ты поверишь в это.) – Я в упор посмотрел на Зибелинга. – (Я заставлю тебя. Я могу заставить тебя поверить во что угодно, если захочу.) Защитный экран Зибелинга разлетелся вдребезги, и я посылал импульсы прямо в его мозг. Он вздрогнул; контратака его телепатического луча была такой сильной, что я выронил стакан. Джули подняла его с мокрого пола, наполнила вновь и спокойно сказала Зибелингу:

– Я пыталась объяснить тебе.

В ее голосе прозвучало чуть ли не обвинение. Он продолжал хмуриться, разминая длинные пальцы, подыскивая слова и приходя в себя после моего вторжения.

Я вынужден был отпустить его. Моя атака была блефом, но я не мог допустить, чтобы Зибелинг это почувствовал. У меня не хватило бы сил противостоять ему долгое время даже на уровне словесного общения. Но я определенно привлек внимание противника и должен был воспользоваться моментом.

– Каким образом? – наконец спросил Зибелинг.

– Чужаки, гидраны, – я указал на свой лоб, – вошли в мое сознание и изменили его. Излечили его каким-то образом, все вместе, в спайке. Это стиль их жизни – они живут объединенным разумом. И на какое-то время я стал частью этого целого. Это можно сравнить с…

– (Возвращением домой), – подсказала Джули.

Я взглянул на нее, и образ, словно пестрая птица, стремительно вспорхнул у меня в голове. Затем я еще раз почувствовал стену слепого ожесточения Зибелинга.

– Как они связаны с Рубаем? И зачем? – спросил я его.

– Случайно. Первоначально гидраны были очень далеки от всего этого. – Голос Зибелинга стал еще более мрачным. – Они обнаружили присутствие людей-псионов на планете, а Рубай позаботился о том, чтобы втянуть их в свои грязные дела, внушая им, что он действует в их интересах и собирается уничтожить шахты.

– Ведь их предки оставили им… – пробормотал я. – Но каким образом гидраны вообще оказались здесь? Что они здесь делают? И все ли гидраны такие, как они?

– Не знаю, – оборвал Зибелинг, и это была очевидная ложь; воспоминания теснились в его голове в океане запутанных чувств.

– Да ладно, черт возьми! Для меня это очень важно. Я знаю, что вы знаете – вы же сами говорили, что были женаты на гидранке.

– Я не хочу затрагивать эту тему. – Он вытолкнул меня из своего сознания.

– Да какого черта? Я же не прошу рассказать мне историю вашей жизни…

– (Именно на этом ты настаиваешь), – спокойно передала мне Джули. – (Ты не можешь обойти эту тему.)

– (Что-что?) – Я перешел на прямой контакт с ней, гораздо более эффективный, чем слова. Я увидел, как изменилось лицо Зибелинга, когда он понял, что происходит. – (Джули, скажи мне в конце концов, почему он меня так ненавидит?)

– (Ты ошибаешься…)

– (Да нет же! Я почувствовал это с самого первого его взгляда. Все, что я ни делаю, он воспринимает в искаженном виде. В чем я перед ним виноват?)

– (Дело не в тебе, а…)

– (В том, кто я такой.) – закончил я за нее. – (Потому что я полукровный уличный мусор?)

Она тихо покачала головой.

– (Нет, это не то, что ты думаешь.) – Она давала мне понять, что на самом деле я не был тем, за кого себя принимал. – (Кот, пойми, он все потерял – жену и единственного сына…)

– (Ну а я здесь при чем?)

– (В этом объяснение. Он ненавидит не тебя, а… самого себя.)

И за меньшую долю секунды, чем потребовалось бы для моего повторного вопроса, Джули показала мне истину, представив Зибелинга в молодости, увлеченного медициной, полного амбиций, влюбленного в молодую жену и зеленоглазого сына, готового делиться своим счастьем с первым встречным.