Текст книги "Соленый клочок суши"
Автор книги: Джимми Баффетт
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)
– Это он? – спросил я. – Настоящий?
– Я не проверяла. Поверила мужчине на слово. Он сказал мне, что его зовут Луис Вилья. Он родился в Шоколаде, но большую часть года жил в Балтиморе, где играл в профессиональный бейсбол за команду «Иволг». Он сказал, что если я когда-нибудь окажусь летом в заливе Чесапик, он будет счастлив сводить меня на игру и поесть вареных крабов. Это было в ноябре. В мае следующего года я повезла в Балтимор партию ананасов. Я нашла Луиса Вилью, получила свой крабовый ужин и сходила на бейсбол. С тех пор я и подсела.
Клеопатра снова сверилась с часами и налила нам по капле бренди из хрустального графина.
– Здесь я умолкаю.
– Но у нас есть еще три минуты до начала игры, – запротестовал я.
– Утром тебя ждет кое-какая работенка, ты не забыл?
– Нет, капитан, и верьте, я собираюсь выиграть пари. Но Эль Коэте-то тут причем?
– Мы с Луисом полюбили друг друга. Он просил меня выйти за него замуж и сойти на берег бесчисленное количество раз, но я боялась. Чего – сама не знаю. В итоге Луис женился на домашней девушке. Они переехали во Флориду, чтобы жить поближе к ее родственникам. У них родился сын. А через год Луис погиб в автомобильной катастрофе. Жена отвезла его тело на Кубу, похоронила в деревне Шоколад и осталась там навсегда. Я так и не встретила человека, который мог бы сравниться с Мантекильей. Я перестала искать и просто поплыла дальше.
Все годы диктатуры Батисты, революций, ураганов, русских ракет и эмбарго радужный причал по-прежнему сиял в лучах солнца, а сыновья и внуки Луиса Вильи все так же играли в бейсбол. Я старалась не терять связь с этой семьей. Почти каждое свое плавание я придумывала предлоги, чтобы остановиться на Кубе и посмотреть, как два поколения семьи Вилья играют в бейсбол. Эль Коэте – в некотором смысле мой внук.
Клеопатра замолчала, взглянула в иллюминатор на восходящую луну, затем протянула руку и переключила радиостанцию.
– Ну, сынок, тебе пора спать. Спокойной ночи.
– Как спокойной ночи? – не понял я.
– Да. Я буду слушать игру, а ты пойдешь спать. Помнится, у нас пари. Оно ведь так важно для тебя, да и кроме того, не хотела тебе говорить, но я и сама надеюсь, что у тебя все получится.
Я подчинился приказу капитана и удалился в гостевую каюту. Кровать была застелена. Фонари изливали мягкий янтарный свет.
Я разделся и скользнул под простыни. Интересно, смогу я заснуть? Я снова посмеялся про себя над мыслью о том, где я сейчас нахожусь и как сюда попал. Да, это куда круче, чем спать на пляже.
Рост шесть футов шесть дюймов, вес 220 фунтов. Словно пеликан на насесте, Эль Коэте устроился на вершине импровизированной песчаной насыпи на пляже. Из-под его бейсболки струились ленты пота, но он вовсе не нервничал – просто жарко.
Он положил блестящий бейсбольный мяч в потертую кожаную перчатку, сошел с круга питчера и взглянул на ранчеро в униформе джунглей на третьей и второй базах. Казалось, его вовсе не беспокоил тот факт, что на каждой позиции, за исключением кетчера, стояли босоногие дети индейцев в одних лишь набедренных повязках.
Икс-Ней в рыбацких шортах и с пистолетом на боку принимал. Обычно болтливые деревенские рыбаки в напряженной тишине следили за игрой из своих лодок и с пляжа.
Почти обнаженный инфилдер смеялся и поддразнивал игроков в дагауте противника, ожидая следующего бэттера. Вышел Че Гевара в хаки и привычном берете. Позади него в судейской будке стоял молодой человек в рваной форме морского офицера.
– Играйте в бейсбол и помните о «Мэне»,[79]79
«Помни о „Мэне“» – лозунг времен испано-американской войны, возник после того, как при входе в бухту Гаваны 15 февраля 1898 г. взорвался и затонул американский броненосец «Мэн».
[Закрыть] – гаркнул он.
Че Гевара занял место бэттера. Эль Коэте подал шикарный подкрученный мяч, который Че запустил в воду. Воцарилась мертвая тишина.
И вот следующая подача. Слайдер по внутреннему углу базы. Че так и не увидел летящего мяча. Тот ударился о рукоятку его биты и разнес ее в щепки. Чес напыщенным видом подошел к берегу и направился к концу причала. Маленькая акула-молот выпрыгнула из воды. Че схватил рыбу за хвост и вернулся на свое место. Он взглянул на питчера и сплюнул.
– Давай же, давай же, – приговаривал он, дразня Эль Коэте.
– Ты не можешь бить по мячу акулой1. – заорал Эль Коэте на партизана.
– Ты не можешь провести революцию и запускать фастбол мимо меня! – прокричал Че в ответ.
Деревенские жители ответили громкими аплодисментами, свистом и криками.
Эль Коэте ответил фастболом на угол, и Че снова размахнулся слишком поздно.
– Третий страйк! – выкрикнул судья.
Че зашвырнул акулу назад в море, взял с ближайшей скамейки пулемет и направился в горы.
– У меня есть дела поважнее, чем играть в эту глупую империалистическую капиталистическую сраную игру, – сплюнул он и исчез в джунглях под свист толпы.
Стоя на насыпи питчера, Эль Коэте неотрывно смотрел на длинную лодку. Она отделилась от трех кораблей и теперь шла к берегу. Гребцы подогнали лодку к причалу и один за другим выбрались на берег. На них были железные шлемы испанских конкистадоров XV века. Правда, никаких шароваров и красных чулок. На испанцах была бейсбольная форма в тонкую полоску. На груди красовалась надпись «Санта-Мария». Вместо мечей, мушкетов, пик и копий они несли в руках деревянные биты.
Они браво маршировали по причалу. Подошли к инфилду, старший сделал шаг вперед.
– Я – Христофор Колумб, Адмирал Океанов, слуга Фердинанда и Изабеллы, короля и королевы Испании. Мы пришли поиграть в бейсбол.
– Бейсбол – не испанская игра! – заорал с базы Икс-Ней. – Вы убиваете быков ради забавы! Бейсбол – повстанческая игра!
Толпа одобрительно заревела.
– Это мы еще посмотрим, – бросил Колумб.
Неожиданно появился священник и вручил Колумбу деревянную биту в два раза больше тех, что были у его команды. Колумб припал на колено, опустив голову, склонился над гигантской битой с надписью «Луисвилльская дубина», перекрестился и прошептал молитву. Поднявшись, он направился к основной базе.
– Играем! – крикнул судья.
– Извините меня, падре, – сказал Колумб, проходя мимо священника, – но Адмирал Океанов на базе. Давай-ка посмотрим, что у вас, serpenteria.[80]80
Зд.: змеиный рассадник (исп.).
[Закрыть]
– Мы будем играть с тобой за нашу страну! – заорал Эль Коэте со своей насыпи.
Колумб несколько раз ударил здоровенной битой о землю, сделал пару пробных замахов, сплюнул и сказал:
– Идет.
– Vayamos,[81]81
Давай! (исп.)
[Закрыть] Эль Коэте! – заголосил весь малолетний инфилд в унисон.
– Эль Кр-э-те! – вторили рыбаки и остальная толпа с берега.
Рыба начала выпрыгивать из моря, неслышно скандируя ртом.
Эль Коэте готовился к броску. Он плотно натянул бейсболку на свой чисто выбритый череп, сделал гигантский вдох и начал выполнять виндап. Его тело свернулось в катапульту, способную запустить мяч со скоростью более ста миль в час в направлении Адмирала Океанов. Подняв ногу к небу и вытянув длинную левую руку за спиной, он бросил последний взгляд на Колумба. Тот стоял на базе в полной готовности.
Спектакль удался: никто из участников игры не рассчитывал, что мяч полетит так медленно. Эль Коэте смотрел на адмирала. Тот старательно искал мяч, который никак не прилетал. Колумб принял стойку, сделал мощный замах, но махнул гигантской битой прежде, чем мяч добрался до базы.
Толпа обезумела.
– Я мог бы приказать инквизиторам сжечь тебя на костре! – закричал Колумб Эль Крэте.
– А в какой лиге они играют? – заорал в ответ Эль Коэте, готовясь к следующему броску.
– Второй страйк, – крикнул судья.
– Аутсайд, – запротестовал Колумб.
– Может быть, – согласился судья.
Бейсболисту известна только одна единица времени. Обычные часы здесь не применимы. Время для бейсболиста исчисляется ни днями, ни минутами или секундами. Оно измеряется иннингами, мячами и страйками. Колумб мог думать, что сейчас 1492 год, но для Эль Крэте шла вторая половина девятого иннинга, ранчеры на второй и третьей, два аута, ни одной подачи мимо страйк-зоны и два страйка.
Сидящие на берегу и в лодках начали скандировать знакомую четырехсложную фразу, звеневшую на стадионах по всему острову последние двенадцать лет:
– Эль-ко-э-те! Эль-ко-э-те!
Вилья начал выполнять виндап. Мяч прорезал в небе дыру и ринулся к базе, оставляя за собой след, словно комета.
Колумб крепко сжимал гигантскую биту и начал отсчет: «Раз, два…»
– Три! – объявил голос в моем ухе.
– Подождите! Игра еще не закончилась. Они ведь играют за независимость Кубы от Испании и… – пробормотал я.
– Миста Марс, сейчас три утра, вы на «Лукреции». Пора к охраннику, осветить канал. У вас плохой сон.
Я узнал голос Соломона. Постепенно мои глаза привыкли к мраку каюты.
– Нет, Соломон, это был хороший сон. Но игра не закончилась.
– Она всегда не заканчивается, – сказал Соломон. – За работу!
18. Прыгни – и сеть натянется
Стряхнув остатки сна, я оделся и через минуту уже был готов. Положил свою счастливую раковину в карман и вышел из каюты. Соломон уже приготовил шлюпку, и мы в полной тишине отправились на берег.
Вчерашний ветер утих, ночное небо стало кристально чистым, в воде отражались звезды.
Я чувствовал себя так, словно мы замышляли предрассветное нападение на ничего не подозревающего врага. В некотором смысле так оно и было. Наша миссия заключалась в том, чтобы высадиться на берег, захватить врасплох спящую армию из одного человека, втереть ему очки и заставить сделать то, чего он никоим образом делать не должен.
Несмотря на крепкий бодрящий кофе в моем желудке, я все еще думал о своем сне и неизвестном исходе игры. Клеопатра казалась довольной и тихонько напевала себе под нос. Теперь-то я знал, что это была за мелодия – Карлос Гардель. Соломон вывел шлюпку на мелководье, мы выгрузились и полезли на утес.
Я и вправду ожидал увидеть, как Колумб и Эль Коэте заканчивают игру. Но когда мы поднялись на вершину, нашему взору предстали лишь тенистые, безлюдные руины Тулума. У линии прибоя в шлюпке стоял Соломон, и я знаком дал ему понять, что у нас все в порядке – пока в порядке. По дороге в сторожку Клеопатра нарушила утреннюю тишину, и я услышал подробный репортаж об игре: «Индустриалес» выиграли у своих ненавистных соперников из Сантьяго – 9–0. Эль Коэте подал три «сухих» мяча. Я рассказал ей о своем сне.
– О, этот сон снится мне все время, – заметила она.
– И кто выиграет? – спросил я.
– Если не ошибаюсь, я об этом узнала, когда мне стукнуло девяносто три.
– Отлично.
В зарослях мангровых деревьев и пальм висел утренний туман. Мы шарили лучами фонариков по руинам и медленно, однако неуклонно приближались к сторожке у главных ворот.
Клеопатра шла позади. Интересно, думал я, чего мне будет стоить выиграть это пари. Мне потребуются деньги, а их у меня нет.
Вчерашний день уже казался древней историей. Я нырнул в океан, чтобы смыть с себя грязь, напрочь позабыв о деньгах в кармане, на которые собирался кутнуть в городе. Только переодевшись в гостевой каюте на борту «Лукреции», я обнаружил пропажу мокрой пачки двадцатидолларовых банкнот. Я перерыл свою грязную одежду и рыбацкий мешок в поисках пяти сотен баксов – они пригодились бы мне, очутись я в Канкуне. Наверное, пока я мирно похрапывал, смешав дурь с пивом, какой-то пляжный оборванец положил на меня глаз и сорвал джек-пот. У меня осталось только пятьдесят долларов, которые я всегда ношу в бумажнике. Маловато, конечно. Ради такой мелочи Гектор вряд ли согласится начать свой день до рассвета. Надо придумать что-то еще.
Разумеется, в банке у Клеопатры денег было побольше, чем у меня, но мы поспорили, что канал-то освещу я, а ее на мякине не проведешь. Кроме того, я вовсе не хотел сесть в лужу из-за каких-то там формальностей и продуть свое возвращение домой на «Лукреции». Поэтому я решил сделать все один и не стал делиться с ней своими опасениями.
Сторожка появилась в луче фонаря в сотне метров впереди. Я понятия не имел, что предложить Гектору. Я мог остановиться, объяснить ситуацию Клеопатре и попросить совета – или продолжать себе идти к сторожке с деловым видом. Авось что-нибудь придет в голову. Клеопатра молчала. Все ясно, это моя игра. Я пробормотал молитву богам озарения и приблизился к хижине.
Я был всего в двадцати ярдах от входа, когда боги услышали мои молитвы и я получил ответ на свой вопрос. Он пришел из динамиков в хижине Гектора, а доставил его моим благодарным ушам сам Король.
«Вива Лас-Вегас!»[82]82
«Viva Las Vegas» – песня из одноименного фильма (1964), в котором Элвис Пресли исполнил одну из главных ролей.
[Закрыть] – пел Элвис. Лас-Вегас! Вот ответ. Страсть Гектора ко всему, что имело отношение к Вегасу: игровым автоматам с миллионными выигрышами, огромным бельгийским вафлям, стриптизу и бьющим фонтанам – вот та морковка, которой я буду размахивать перед кроликом. Я предложу осуществить его мечту. Да здравствует Лас-Вегас. А о том, как это оплатить, я подумаю позже.
Дверь открылась, и я увидел Гектора. Он походил скорее на пленника, чем на охранника. Вырубив Элвиса, он держал в руке карабин. Судя по его всклокоченному виду, он заснул в одежде, даже не выключив музыку, и наверняка принял на ночь пару стаканчиков сока голубой агавы. Кажется, он был не очень-то рад нас видеть.
Я уже собирался принести извинения и представить свою спутницу, как Клеопатра обратилась к Гектору по-испански. Атаку она начала с заградительного огня из комплиментов Элвису.
– Он еще на Хендриксе сдвинут, – прошептал я Клеопатре.
– Кто такой Хендрикс? – прошипела она в ответ.
Что бы там ни сказала она Гектору, но мрак на его лице сменился улыбкой. Я никогда не видел, чтобы этот человек так много смеялся. С того первого дня, когда он меня чуть не пристрелил, я неплохо продвинулся для гринго, но я никогда не видел ничего подобного: Клеопатра в действии.
Гектор жестом предложил нам сесть. Проходя мимо развешанных по стенам вырезок из журналов и огромного плаката с Джимми Хендриксом, поджигающим свою гитару, я ткнул пальцем.
– Это Хендрикс, – прошептал я Клеопатре.
– Зачем сжигать такую прекрасную гитару? – спросила она.
– Напомните мне, чтобы я рассказал вам об этом позже. Что сказал Гектор?
– Он говорит, что мы сбрендили, но хочет знать, что за это получит.
– Я знаю, – сказал я. – Я попытаюсь объяснить ему мой план. Если не выйдет, мне придется просить вас переводить.
– Кажется, это не нарушает условий пари. Я согласна, – заключила Клеопатра.
На своем самом лучшем испанском я медленно объяснил свой план Гектору. Когда я закончил, он сел на койку и погладил свой карабин. На мгновение он задумался, но потом губы его расплылись в широкой ухмылке.
– Лас-Вегас, melones grandes alli.[83]83
Там большие дыни (исп.).
[Закрыть] Это идти, но доллары тоже. Я думаю, два сотня на стриптиз.
Куда катится этот мир? Поначалу мне было стыдно. Я вспомнил о своем герое, Джоне Ллойде Стивенсе, человеке, вызволившем руины майя из-под камуфляжа джунглей, чтобы показать их миру. Что он подумал бы обо мне, узнай, что я сижу в Тулуме и торгуюсь с местным за стрип-бар? Правда, я думаю, мистеру Стивенсу лучше других было известно: для того чтобы справиться с заданием, надо делать то, что надо делать. Я почти договорился с Гектором – почти, но еще не совсем.
– Как насчет полтинника? – рискнул я и потянулся за одинокой купюрой в кармане.
– Не пятьдесят. Два сотня, – упрямо повторил Гектор. Я уже собирался сделать второе предложение, но до этого не дошло. Клеопатра вынула руку из кармана штормовки, и свет фонаря отразился от маленького золотого самородка. Она протянула его Гектору. Тот схватил его, осмотрел и спросил:
– Es oro?
– Si es oro.[84]84
– Золото?
– Да, золото (исп.).
[Закрыть]
Он опустил его в карман рубашки, что-то сказал Клеопатре по-испански и пожал нам обоим руки. Затем встал, открыл дверь и жестом приказал нам следовать за ним.
– Он говорит, пятьдесят сейчас, две сотни на следующей неделе и золотой слиток, чтобы покрыть расходы, – прошептала мне Клеопатра. – Вовсе не плохая сделка, мистер Марс.
Через несколько секунд мы уже стояли перед лачугой позади караулки. Гектор вынес два гигантских факела на длинных шестах и галлон керосина, потом снова убежал внутрь и на сей раз вернулся с магнитофоном на шее. Идя за ним в башню, я чувствовал себя на миллион баксов. Я знал, что канал есть, а теперь у меня появилась возможность разыскать его в темноте.
– Ты ведь не имел представления, как все провернуть, пока не попал в сторожку, да?
– Все вышло так, как я и надеялся, – сказал я как настоящий политик.
– Это не ответ. Соломон сказал мне о том, что у тебя на пляже украли деньги.
Я улыбнулся. По дороге я смотрел на размытое зарево Млечного Пути в безоблачном небе и думал, что Джонни Красная Пыль, наверное, сидит там, у себя наверху, и здорово веселится.
– Я просто последовал совету, который мне дал старый шаман в Монтане.
– И какому же?
Я нащупал маленького деревянного геккона у себя на шее, потер его и сказал:
– Прыгни – и сеть натянется.
19. И ветер плачет: «Мэри…»
Вдохновленный предстоящим уик-эндом в Лас-Вегасе, Гектор прыгал по крутым ступеням башни, как троеборец. Я объяснил ему, как нужно расставить факелы.
Мы вернулись на «Лукрецию» и разбудили штурмана и третьего помощника. Вместе с нами они сели в шлюпку. Клеопатра оставила Гектору рацию, чтобы мы были на связи.
Клеопатра стояла рядом с Соломоном и поглядывала то на красное сияние компаса, то на освещенные окна башни. Соломон держал штурвал и точно следовал всем инструкциям капитана.
Молодой штурман в резиновой лодке прощупывал глубину невидимого канала под нами и выкрикивал цифры и время третьему помощнику, который записывал их в непромокаемом журнале.
Строго придерживаясь пути, который указывал нам маяк, мы на холостом ходу двинулись к рифу. В какой-то момент его надводная часть оказалась не больше чем в десяти футах от левого борта – мы ясно видели ее в луче прожектора. Но под нами по-прежнему было двадцать футов воды.
– Отметь это, – крикнула Клеопатра помощнику.
За десять минут мы проплыли по каналу, и шум волн, разбивавшихся о торчащие из воды верхушки кораллов, раздавался уже позади шлюпки. Мы прошли по каналу так же, как это делали майя.
– Сработало! Будь я проклята! Сработало! – пробормотала Клеопатра, глядя на окна башни, сияющие на фоне темного утреннего неба.
– Точно, – согласился Соломон.
– Мистер Соломон, давайте сделаем это еще раз.
– Зачем еще раз? – не понял я.
– Не беспокойся, сынок. Ты выиграл пари. Мы везем тебя домой, но прежде мы проплывем по каналу на «Лукреции».
– Срань господня! – Иначе я не мог ответить на заявление Клеопатры. Всю дорогу я надеялся найти канал, и когда это наконец свершилось, мне казалось логичным вернуться на «Лукрецию» и позавтракать. Потом мы не торопясь обогнем риф с юга и выйдем из нормального, размеченного канала, по которому шхуна приплыла на якорную стоянку. Мне даже в голову не приходило, что Клеопатра задумает вести «Лукрецию» по пути майя.
Мы подплыли к стоящей на якоре шхуне, но команда едва заметила нас. На палубе полным ходом шли приготовления к отплытию. Все это было для меня очень волнительным, но в то же время чуждым и жутковатым.
Переместить «Лукрецию» – 142-футовую шхуну с двумя мачтами более 100 футов высотой и 11 000 квадратных футов парусности – из одного места в другое – это что-то новенькое. С таким я еще не сталкивался. Я приготовился наблюдать со стороны, дабы не путаться под ногами.
Как только мы пришвартовались, Соломон и Клеопатра поднялись на борт, а к нам спустились двое матросов и прицепили тендер к шлюпбалкам, висевшим за кормой.
– Мистер Марс, – крикнула Клеопатра. – Ваше место наверху, у штурвала. Поторопитесь.
Я передал по рации, чтобы Гектор не гасил факелы, пока я не скажу, и перебрался из шлюпки к штурвалу «Лукреции».
Не успел я туда добраться, как на судне воцарилась непривычная тишина. Грот и фок были распущены и готовы к поднятию. Большая часть команды стояла рядом и держала фалы, которые с минуту на минуту поднимут эти гигантские куски парусины. Несколько человек суетились вокруг капитана, готовясь поднять якорь в ту же секунду, как от штурвала донесется приказ.
Высоко на такелаже раздавался скрип и стоны. Корабль оживал. Большой американский флаг, развевающийся на гафеле грот-мачты, показывал, что бриз по-прежнему дул с юго-востока и начинал крепчать. Узкая полоска розового неба подсвечивала пушистые серые облака на востоке.
– Мистер Марс, могу я отвезти вас домой? – спросила Клеопатра.
– Есть, капитан, – сказал я.
– Не одолжите мне на секундочку вашу рацию?
Она взяла у меня рацию, вызвала Гектора в башне и объяснила, что сейчас произойдет. Гектор взволнованно ответил, что готов.
– Мистер Соломон, пусть Роберто заберется на мачту и прихватит с собой очки ночного видения. Мы поднимем грот, кливер, фок и фок-стаксель – в этом порядке. Как только все будет готово, возьмем курс на риф и пройдем по каналу майя до рассвета.
– Есть, капитан, – ответил Соломон и зычным голосом повторил команду Клеопатры, прибавив: – Навались, лукречане!
Судно пробудилось. Якорь подняли, и шхуну развернули против ветра. Роберто быстро карабкался вверх по такелажу. Поставили паруса. Они заполонили собой небо и скрыли утренние звезды. Несколько секунд они вяло подрагивали на ветру, но стоило Клеопатре отдать приказ «лево руля», как они надулись и распрямились. Шкоты и брасы подтянуты, лебедки защелкнуты. То тут, то там раздавались непонятные мне слова. Те, для кого эти непонятные слова были приказами, мгновенно их выполняли. Я почувствовал, как смещается вес моего тела – судно мягко накренилось на левый борт, и пейзаж начал меняться. Мы двигались.
Небо посветлело, мы развернулись и пошли обратно на север. Только сейчас я понял, что имела в виду Клеопатра, когда приказала третьему помощнику поставить отметки. На волнах подпрыгивали три пары флуоресцентных буйков, отмечая полосу глубокой воды.
Заметив, как я вытаращился на буйки, Клеопатра улыбнулась и сказала:
– Просто для подстраховки, мистер Марс. Вдруг Гектор замечтается о старых добрых шестидесятых.
Под бдительным надзором капитана Соломон поставил корабль в двух сотнях ярдов от берега.
– Разверните по курсу ноль-шесть-пять, мистер Соломон.
Я крутанул штурвал, и шхуна мгновенно начала поворачивать. Как только мы взяли курс, скорость ветра почти сразу увеличилась на десять узлов.
Я теребил в руках раковину Листера и смотрел на Клеопатру. Все ее ощущения и инстинкты сосредоточились на шхуне. Она смотрела то на небо, то на море, то на свет в башне.
– Сейчас стояние прилива, мистер Соломон. Течение слабое, ветер усиливается. Думаю, мы можем обойтись кливер-топселем и шпринтовым парусом.
По команде два паруса взмыли вверх, безупречно вписавшись в такелаж, словно кусочки мозаики. Шхуна накренилась еще больше, и я схватился за скамью справа, чтобы не упасть.
– Не волнуйтесь, мистер Марс. Она умеет носить паруса.
Корабль как бы сокращался, словно гигантская мышца. Он то вздымался на гребне волны, то падал вниз. Вода с шумом прокатывалась по корпусу. За кормой тянулся гладкий след.
– Девять узлов под килем, – сообщил Соломон.
– Мы идем галсом и рассекаем канал надвое. Я уже вижу глубокую воду впереди. Вот такой и должна быть первая поездка. Ослабьте грот.
Я взглянул на башню. Освещенные окна были выстроены в линию, точь-в-точь как тогда, в тендере, но теперь, кроме света, из башни лилось еще кое-что. Над водой бриз нес музыку из магнитофона Гектора, и «Лукреция», казалось, мчалась не только на волнах. Будто песня подгоняла ее вперед. Команда гарифуна мгновенно почувствовала это и начала отстукивать ладонями ритм на палубе, мачтах и рангоутах. А я начал подпевать Джимми Хендриксу:
Юнги из Америки дружно подхватили припев, и в следующий такт гарифуна, потомки рабов, индейцев и пиратов, полили этот психоделический пирог собственной глазурью. Пока мы все пели «Ветер плачет: „Мэри…“», шхуна плыла подревней тропе майя. Под гитару Джимми Хендрикса мы шли мимо буйков, расставленных Клеопатрой, прочь из канала на глубокую, глубокую воду.
– Двенадцать узлов, – выкрикнул мистер Соломон.
– Ведите ее, мистер Марс. Это ваш канал, – приказала Клеопатра.
Я испугался, но сейчас явно не место и не время вежливо отказываться. Это было не приглашение, но приказ. Иногда ты просто должен встать на базу.
Я вручил Клеопатре свою раковину и принял штурвал.
– Откуда у тебя раковина Листера? – спросила она. – Я их не видела с тех пор, как последний раз была в Калькутте.
Я взглянул на девяносто футов палубы впереди – палубы шхуны, мчащейся через узкий канал, освещенный вычислениями майя, которые, хочется верить, проведут нас через коралловый риф. Нет, сейчас явно не время для рассказа про Джонни Красную Пыль.
– Потом расскажу, – сказал я.
– Насколько я понимаю, это талисман, приносящий удачу? – спросила она.
– Да, мэм.
Уголком глаза я видел, как Клеопатра потерла раковину между ладоней.
– Тогда будем надеяться, что удача в ней не кончилась. Просто следи, чтобы бушприт был под прямым углом к горизонту, и не налегай на штурвал.
Я сделал, как сказала Клеопатра. Штурвал оказался удивительно послушным и отвечал на малейшее прикосновение. «Лукреция» знала, куда ей плыть, и я просто составлял ей компанию.
Ветер дул прямо в траверс, паруса изогнулись, и скорость увеличилась до четырнадцати узлов. Держась за штурвал «Лукреции», я вдруг понял, что переживают астронавты в открытом космосе.
Четырнадцать узлов – это немного меньше двадцати миль в час. По меркам суши, на такой скорости разрешено ездить по территории школы. Вроде бы не так уж быстро, но раньше в мире не существовало транспортного средства, способного обогнать ее.
Казалось, прошли секунды с тех пор, как Клеопатра предложила мне взять штурвал. Свет Эль-Кастильо затмили лучи восходящего солнца, и штурман объявил, что от бухты «Потерянные мальчишки» нас отделяет меньше часа пути.
Я так мало времени провел на борту «Лукреции»… Меньше суток прошло с тех пор, как я покинул «Потерянных мальчишек», но я будто успел слетать на луну и обратно. Как астронавты, я не хотел возвращаться домой. Но у меня не было выбора.
Я оставался за штурвалом. Мы шли параллельно берегу точно на юг. Одной рукой я вел судно, другой держал свой завтрак – сэндвич с яйцом. Соленый воздух и брызги прояснили голову. И я решил, что не стану горевать по Донне Кей, а буду с теплотой вспоминать, как нам было хорошо вместе. Я не забуду нашего прошлого, но и сожалеть о нем незачем. Я извлек из всего этого хороший урок. С сегодняшнего дня начну учиться общению и перестану избегать отношений… Из-за штурвала «Лукреции» будущее казалось многообещающим и безоблачным. Вчера утром я сбросил шкуру жертвы в той луже грязи и попал с пляжа на этот корабль. Я расплылся в улыбке. Подумать только, я не просто был на шхуне, я управлял ею!
Но вечеринка подходила к концу. В поле зрения показался Пунта-Альен, и мистер Соломон приказал взять лево руля на несколько градусов. Я повернул штурвал.
Клеопатра прислала из кубрика записку, в которой просила меня спуститься. Соломон принял штурвал, и я сошел по трапу. Из дверей камбуза на меня пахнуло ароматами жареного лука и бекона.
Клеопатра сидела за столом под фотографией броненосца «Мэн» и что-то писала в толстом журнале.
Я постучал в открытую дверь.
– Вы хотели меня видеть, капитан?
– Входите, мистер Марс, присаживайтесь. – Она повернулась ко мне. – Что ж, у меня для вас хорошие новости, сэр. Я связалась с доктором Уокером. Он именно там, где вы сказали – на Отмели Полумесяца. – Клеопатра закурила кубинскую сигару и, сделав несколько долгожданных затяжек, расхохоталась. – Он не мог поверить, что мы провели «Лукрецию» по каналу майя.
– Да я и сам не могу.
– Я всегда стараюсь прислушиваться к своим ощущениям, и сегодня утром они меня в очередной раз не подвели. Но за это надо благодарить вас, мистер Марс. Этот световой фокус я надолго запомню, – сказала она.
– Думаю, нам надо благодарить тех мореплавателей майя, что ходили в Египет, – отозвался я.
– Верно, мой мальчик. Верно. А теперь к делу. Мы направляемся на Отмель Полумесяца. Хочу помочь доктору Уокеру закончить его работу на маяке. Потом он присоединится к нам на борту. Мы плывем в Панаму. У меня есть кое-какие зацепки. Говорят, когда французы впервые пришли в Панаму и попытались прорыть канал через перешеек, в Колон отправили тонны оборудования. И среди него были две линзы Френеля. Когда их грандиозная затея провалилась, лягушатники собрали манатки, оставив в джунглях трупы двадцати двух тысяч соотечественников. И еще кучу всего. Один человек в Колоне говорит, что знает, где линзы.
– Хорошая новость, – сказал я.
– Или обычный треп, – огрызнулась она. – В закоулках и пивнушках Карибского побережья не секрет, что одна богатенькая столетняя дамочка ищет линзу и что она отдаст за нее все что угодно. В любом случае стоит проверить. Кроме того, я давно не бывала в Панаме. Это чудесная страна, и недалеко от Гаваны. Я должна быть там к первому числу следующего месяца. Хочу посмотреть кубинский «Матч всех звезд».
– Похоже, ваша бальная книжечка заполняется, – вставил я.
– Талли, ты убил кого-нибудь в Монтане? – спросила она вдруг.
– Нет, мэм. Я никого не убивал, и было это в Вайоминге, а не в Монтане. Я разбил окно в доме своей бывшей работодательницы. Вот и все, что я натворил. Честно.
– Я тебе верю. Ты совсем не похож на Пабло Эскобара.[86]86
Пабло Эскобар (1949–1993) – колумбийский наркобарон.
[Закрыть] Но в этих водах приходится держать ухо востро, когда берешь человека на работу.
– Что вы хотите сказать?
– Я хочу предложить тебе стать членом экипажа «Лукреции» – начиная с сегодняшнего дня. Наши перуанские гости покинут нас в Панаме, а с ними и некоторые наши морячки из колледжа. Ты чувствуешь океан и шхуну, это видно.
Каюта погрузилась в тишину. Клеопатра ждала моего ответа, а я пытался придумать, что сказать. Вот опять я вынужден принимать одно из тех внезапных решений, что меняют жизнь раз и навсегда.
– Сколько у меня есть времени на раздумья?
– Я бы сказала – минут двадцать.
– Вполне достаточно, – сказал я.
Я забрался на такелаж, чтобы подумать. С каждой минутой край Крокодилового Камня становился все больше и больше. «Лукреция» не теряла времени даром. Корабль пульсировал от самого корпуса до такелажа, и я всем телом чувствовал его мощь.
Вскоре мы обогнули мыс. Прямо перед нами в лучах солнца блестела Пунта-Маргарита. Я даже видел очертания дома на верхушке гигантского баньяна.
– Готовься к спуску стакселей! – прокричал помощник капитана внизу. Команда засуетилась по палубе, и я начал спускаться. Я принял решение.
Пока мы неслись по каналу под облаком парусины, оставляя за собой пенный след в четверть мили, я вспоминал разговор с летчиком-истребителем ВМФ в одном баре. Было это несколько лет назад. Стояла ясная погода, и мы смотрели на «Синих ангелов», проводивших учения прямо над нашими головами. Один вид этих ракетоносцев, бросающих вызов силе тяжести, внушал мне благоговейный страх.
