Текст книги "Любовь не выбирает"

Автор книги: Джилл Гарриетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

– Нет, я хорошо представляю, что именно я сделал, – перебил ее Ральф: ему хотелось сказать ей, что он очень сожалеет и готов искупить свою вину.

– Кто вас просил вообще появляться на этом пляже, маячить здесь? Вам что, больше заняться нечем? – Ей было наплевать, что он там бормочет.

– Может быть, вы позволите мне закончить? – опять попытался остановить поток ее красноречия Ральф.

– И не подумаю! – взвилась девушка. – Я три дня… как последняя дура… А вы… Да как вы можете возражать мне?!

– Простите, – пожал плечами Ральф, который начал злиться. Девица оказалась задиристой и ужасно упрямой… – Я не совсем понимаю, что сделал три дня назад. Меня вообще не было в этом городе.

– Вот и отлично! И не надо было сюда приезжать! – Девушка сжала руки в кулаки.

Ральфу вдруг стало смешно. Он представил, как она бросается на него и начинает изо всех сил молотить его этими кулачками.

– Но я случайно… – улыбнулся он. – Повторяю, совершенно случайно… задел ваши провода и явился причиной срыва съемок, это просто недоразумение. Я готов искупить.

– Да что вы теперь сможете искупить… – Она вдруг обмякла и обреченно махнула рукой. – Ничего не поправить. Просто я всегда попадаю… Господи, зачем я вам все это объясняю. Лучше бы вы никогда не приходили сюда.

– Вот мои координаты, – миролюбиво проговорил Ральф и протянул ей визитку. – Если вы решите, чем я могу быть вам полезен, всегда к вашим услугам. А о возмещении убытков мы уже поговорили с этим господином.

Шэрон покрутила визитку в руках, не понимая, чем может быть ей полезна эта бумажка, потом бросила ее на песок, резко повернулась и пошла ко второй машине.

Ральф не обиделся, а скорее расстроился, что ничем не смог утешить девушку. Она была так трогательна и в своем гневе, и в своем отчаянии. В последний момент он заметил, что ее глаза вдруг покраснели, а когда она направлялась к машине, худенькие плечики вздрагивали. Он посмотрел на Рона. Тот довольно ухмыльнулся и покрутил пальцем у виска. Ральф холодно взглянул на него и, не прощаясь, сел в машину. Он найдет способ встретиться с этой девушкой и понять, что же произошло на самом деле. Она не могла так отчаянно расстроиться из-за рядового срыва съемок. В конце концов, пока он сидел на пляже, она довольно долго говорила с руководителем демонстрантов. Этого материала вполне могло хватить для небольшого репортажа в выпуске новостей. Здесь какая-то другая причина. Его неуклюжесть просто спровоцировала взрыв.

* * *

Сказать, что Шэрон была расстроена происшествием, – значит ничего не сказать. Она была в отчаянии. Нет, в ярости. До каких пор вот такие лощеные, уверенные в себе, благополучные молодчики будут портить ей жизнь?! Что ему понадобилось на пляже именно в тот момент, когда она делала свой репортаж? Сидел бы себе дома, потягивая коктейль, а не болтался бы по пустынному берегу океана.

Почему он должен был именно потягивать коктейль, Шэрон не знала, но отчего-то его лицо и манера держаться вызвали в ее воображении именно эту картину. Мягкие кресла, тяжелые шторы, отблески живого огня и запотевший высокий стакан…

Она ненавидела такой стиль, хотя выросла в весьма благополучном доме. Она сама могла бы проводить целые дни в праздности и неге, но ей до коликов в животе претила размеренность и стабильность. А тяжелые плотные шторы и глубокие бархатные кресла были из такой жизни.

Именно поэтому она почти шесть лет назад практически убежала из дому, от рассчитанной до мельчайших подробностей жизни.

Шэрон хотела всего в этой жизни добиться сама. Но ею руководили не честолюбивые мечты, а желание быть в гуще событий, чтобы каждый день был не похож на предыдущий. Ей даже не нравилось, что времена года на земле менялись с завидным постоянством. С самого детства ей хотелось, чтобы случилось что-нибудь непредвиденное: за летом наступила бы весна, а потом опять лето, потом зима… Чтобы вдруг однажды утром не взошло солнце. А комиссар полиции оказался бы самым что ни на есть отъявленным негодяем или серийным убийцей. Ей не хотелось, как всем нормальным девочкам, в определенное время выйти замуж, потому что так делали все. И влюбляться тоже совершенно не хотелось, это тоже было предсказано и скучно. Ужасно скучно!

Шэрон выбрала себе потрясающе увлекательную профессию: она всегда хотела быть адвокатом. Это было именно то, что ей нужно: каждый раз новые люди, новые обстоятельства дела, новые проблемы, которые с первого взгляда кажутся неразрешимыми. Девочкой она мечтала о том, как будет распутывать самые запутанные главы дел своих подзащитных и находить лазейки. Она так все хорошо придумала… Если бы не вылощенные хлысты, которыми кишит мир!

Ее так хорошо спланированная жизнь разрушилась в один день. Целых два года она была девочкой на побегушках. Но какой! Практически все дела, которые вел ее шеф, готовила она. Она рылась в документах, работала со свидетелями, готовила линию защиты. Ее красавцу-шефу достаточно было блеснуть красноречием в суде – и все заседатели были у его ног. Потом прослезившийся клиент долго благодарил его за искусно проделанную работу. А Шэрон получала легкий небрежный кивок в знак оценки ее заслуг. Она не обижалась, понимая, что такова цена за науку. Когда-то должен наступить день ее собственного триумфа. Не то чтобы она была тщеславна, но хотелось почувствовать полное удовлетворение от своей работы. Что скрывать, ей очень хотелось, чтобы к ее небольшой груди приникала голова благодарных родственников и о ее блестящей речи в суде пестрели бы заголовками все газеты, а обвинитель скрежетал бы зубами оттого, что ей удалось его обставить. Увлекательная работа, ничего не скажешь.

Она спокойно терпела до того дня, пока шеф не объявил ей, что он доверяет своей помощнице принять клиента и вести собственное дело. Она чуть не скакала на одной ножке… Глупая! Можно было догадаться, что к хорошему быстро привыкают…

В тот день, когда вся подготовительная работа была проделана, дорогой шеф взял в руки увесистую папку, потрепал ее по щеке и сказал, что она умница как всегда. Шэрон сначала не поняла, даже слегка покраснела от удовольствия. Через пару минут она пришла в ярость. Шеф решил, что, пожалуй, ей еще рано самостоятельно выступать в суде и что будет лучше, если он сделает это сам. Тем более что дело получило такую огласку и привлекло внимание прессы…

Нет, она не стала спорить, потому что в один миг ей стало невыносимо скучно. Она поняла, что тратит свою жизнь на череду повторяющихся действий. Она ждет, надеется, работает как сумасшедшая, а он приходит и забирает. Как день и ночь, как времена года…

Спорить? Доказывать? Просить? Она видела только один выход – надо что-то менять. Можно было поменять шефа. Или открыть свое дело. Но она вдруг поняла, что ей больше вообще не хочется этим заниматься. Слишком долго она ждала. А пока длилось это ожидание, она бегала по кругу. По тому же кругу, от которого так хотела убежать. Каждое новое дело будет похоже на предыдущее. И так будет всегда. Скорее всего, она просто неправильно придумала свою жизнь и выбрала не ту мечту.

И тогда Шэрон решила, что нужно поменять жизнь. А поскольку она не знала, что теперь должно стать ее мечтой, то решила погостить у отца и позволить судьбе самой немного пораспоряжаться ее временем. Иногда стоит расслабиться и не пытаться что-то решать, тогда в голову приходят удивительные мысли.

Поэтому Шэрон и оказалась здесь. В городе, с которым она рассталась из-за того, что здесь было все предрешено и невыносимо скучно. Когда она вернулась домой, то поняла, что в жизни должны быть приятные тихие минуты, когда не надо никуда нестись. В этом тоже есть своя прелесть…

Отец встретил ее с неподражаемой сдержанностью, и если бы она иногда не ловила на себе его ласковый и грустный взгляд, то решила бы, что он совершенно не любит ее и не интересуется ее проблемами.

Так было всегда. Они жили вдвоем с отцом целую вечность и никогда не досаждали друг другу лишними словами и лишними чувствами.

Он сдержанно спрашивал ее о делах в школе, она быстро что-то отвечала и бежала дальше, туда, где было весело. А папа… Папа был и будет всегда. Сдержанный, спокойный, молчаливый. Маму она совершенно не помнила. Да и не хотела помнить. Это было больно. Она умерла, когда Шэрон не исполнилось еще и пяти лет. Может быть, если бы отец говорил о ней или вспоминал что-то, но он никогда даже имени ее не произносил. И фотографию убрал куда-то очень далеко. Шэрон и не пыталась ее найти. Ей не нужна была память и боль. А в жизни было так много интересного!

Счастье от тихого и однообразного течения жизни продолжалось неделю. Потом Шэрон забеспокоилась. Ее деятельная натура требовала развития и продолжения. Но здесь совершенно нечего было развивать. В ту минуту, когда она уже собиралась бежать по своему обыкновению, отец мимоходом сказал, что главный редактор отдела новостей на местном телевидении ищет репортера.

Шэрон остановилась на полпути, замерла, а потом поняла, что судьба не теряла даром времени, и решила все-таки кое-что предложить девушке, которая так терпеливо и так долго ждала.

Она подсела к отцу, который спокойно допивал утренний кофе, и стала аккуратно выведывать, что требуется от кандидата на эту должность. Отец долго и обстоятельно объяснял, что этой профессии учатся, что нужен опыт работы, что телевидение очень специфическая вещь. Но чем больше он говорил о том, что это практически невозможно, тем больше Шэрон хотелось заняться именно этой работой. Быть в гуще событий, общаться с разными людьми, быть там, где происходит что-то потрясающее… А потом телевидение – это то, чего она совершенно не знает. Не об этом ли можно мечтать?

Отец видел, как дочь сгорает от нетерпения, и приводил невообразимое количество аргументов против того, что это занятие может ей подойти. Как же хорошо он, оказывается, ее знает. Расчет был абсолютно точным. Через пятнадцать минут Шэрон до беспамятства захотелось получить эту должность. Ей даже не жалко было лет, потраченных на изучение юриспруденции. В конце концов, никакое знание лишним не бывает, а то, что она работала в суде, даст ей возможность делать блестящие криминальные репортажи!

Когда она прямо заявила об этом отцу, он только пожал плечами и сказал, что, к сожалению, ничем не сможет ей помочь. Если ей так интересно убедиться в том, что ее ни за что не возьмут, то пусть позвонит по этому номеру. Он положил на стол визитную карточку главного редактора и заметил, что он очень тяжелый человек.

Шэрон еле дождалась, когда отец уйдет на службу, и кинулась к телефону. Применив все свое обаяние, она смогла добиться аудиенции у главного редактора, и через два дня была принята на работу с испытательным сроком. Только через пару недель Шэрон догадалась о хитрых маневрах отца, который очень не хотел, чтобы дочь опять сорвалась из дому в поисках неизвестной мечты. Как ей не пришло в голову, что он фактически был владельцем телекомпании, потому что владел частью акций «Грин инкорпорейшн»? А создателем местной студии телевидения как раз и была «Грин инкорпорейшн». Игрушка мистера Грина. Он мог покупать центральные каналы, но довольствовался только местной студией, потому что ему нравилось что-то делать из простых человеческих побуждений. Его родной город мог гордиться своим телевидением – оно было интересным и очень профессиональным.

Шэрон поняла это почти сразу. Здесь действительно умели и хотели работать. Только гордость и въедливость помогли ей в первые месяцы не сойти с ума от сознания собственной никчемности. Она ничего не знала и ничего не умела. По взглядам коллег она быстро поняла, что они относятся к ее попыткам, как к игре в куклы маленькой капризной девочки, которая решила попробовать новую игрушку.

Никакие ее прошлые знания не помогали. Она часами просиживала в монтажной, заглядывала через плечо в листки редакторов, моталась на чужие репортажи, пока не столько мозгами, сколько руками, ногами, ушами не почувствовала кухню телевидения. Она даже не решалась попросить доверить ей собственный репортаж, потому что понимала, что люди просто истратят свое время на ее очередной каприз. Но время шло, и накануне главный редактор, который все это время приглядывался к дочке босса, вызвал ее и дал задание.

И что?! И ничего… Материала, конечно, хватит. Они сняли довольно много. Но дело-то не в этом. Она первый раз делала дело, которое ей действительно по-настоящему нравилось. Она так хорошо все придумала. А он не дал ей довести все до конца. Сбил как гаубица самолет.

Она чуть не расплакалась, когда он протянул ей визитку. Нашел чем утешить…

Шэрон оглянулась и поняла, что все в машине молчат. Такого никогда не бывало. Обычно все болтали, обсуждая съемку. Или говорили о том, как лучше смонтировать репортаж и каким номером вставить его в блок новостей. Ей стало стыдно. Вместо того чтобы поблагодарить группу, она позволяет себе холить свою дурацкую обиду. Она повела плечами, чтобы размять затекшие мышцы, и растянула губы в улыбке. Ничего, он еще пожалеет, что родился на свет, пообещала себе Шэрон и забыла о неприятном незнакомце.

* * *

Ральф вошел в дом и услышал возбужденные голоса Элизабет и дяди. В другой момент он спокойно бы поднялся к себе и не стал бы прислушиваться, но не сейчас.

Дядя, который появился здесь так внезапно, должен был уехать после похорон и оглашения завещания, однако, по-видимому, не собирался этого делать. Более того, по его тону Ральф понял, что тот в чем-то горячо убеждает мачеху. Ее ответов он почти не слышал: она говорила очень тихо и как-то вяло. Ральф, стараясь не шуметь, подошел поближе к дверям гостиной и замер. Отсюда он мог все отлично слышать, а они не подозревали, что кто-то может быть посвящен в их спор.

– Я устал тебе повторять, что все нужно сделать как можно быстрее, – раздраженно говорил Хью. – Каждый день прибавляет новые сложности. Неужели это непонятно?

– Я не вижу, зачем нужно торопиться, – медленно и тихо ответила Лиз. – Пойми, сейчас это будет выглядеть вызывающе…

– А через месяц это будет выглядеть вполне уместно? Ты это хочешь сказать? – зло засмеялся он.

– И через месяц это нельзя делать, ты прав, – согласилась Лиз. – Я думаю…

– Надо же, ты еще и думаешь, – почти прошипел Хью. – Здесь надо не думать, а действовать. И немедленно. Этого никогда никто не одобрит. Чего ты ждешь? Чтобы Ральф благословил тебя? Тебе так важно знать его мнение?

– Напрасно ты так, – вяло возразила Элизабет, – Ральф тут совершенно ни при чем. Мне не нужно спрашивать ни у кого разрешения. Просто я сама не уверена.

– Ты сведешь меня с ума. – Ральф слышал, что Хью еле сдерживается, чтобы не кричать. – Вчера ты была уверена. Два месяца назад ты была уверена. Более того, ты сама заварила всю эту кашу. Ты убедила меня в том, что только так и надо делать. А теперь, когда все готово, ты делаешь вид, что это была не твоя идея.

– Хью, – голос Элизабет был надтреснутым и тусклым, – я ни от чего не отказываюсь. Мы обсудили это давным-давно. И от своего решения я не отступлю. Просто я прошу дать мне время. Поверь, мне сейчас действительно очень тяжело.

– Я не собираюсь тебя утешать, дорогая моя, – язвительно заметил дядя. – Слишком поздно, не правда ли? Если ты ищешь родственную душу, можешь пригласить сюда твоего пасынка. Хотя, думаю, после всего, что сегодня произошло, он не захочет вытирать тебе слезы. Тебе не кажется, что вся эта история как-то дурно пахнет?

– Прости, Хью, – в голосе Элизабет зазвенели слезы, но она вдруг как-то встрепенулась, – ты не имеешь права так говорить со мной. Для меня это такой же шок, как и для всех. Думаю, тебе это хорошо известно. Мне бы очень хотелось знать, что произошло… – Голос Элизабет оборвался, и повисла тишина.

Ральф слышал, как дядя несколько раз прошелся по комнате, потом налил что-то в стакан, после чего сел в кресло.

– Хорошо, Лиз, – услышал он через некоторое время. – Я даю тебе два дня. Ты слышишь меня? Ровно два дня. После этого я буду действовать так, как считаю нужным. Прости, но обессиленная женщина не партнер. У тебя есть время. Думай.

Элизабет промолчала, а Хью через несколько секунд вышел из гостиной. Он был раздосадован, потому что так ничего и не добился. Ральф видел это по его затылку и напряженной спине, когда он поднимался по лестнице. Хью не заметил бы племянника, даже если бы тот стоял прямо перед ним, до того он был погружен в свои мысли.

* * *

Первым побуждением Ральфа было войти в гостиную и просто посмотреть на мачеху. Подслушанный разговор практически не оставил сомнений, что они оба преступники. Как хорошо все придумано! Классический сюжет. Вовремя умерший старый муж, молодая красивая жена, которая получает все наследство, и мужчина, который женится на ней и делит с ней горе утраты и унаследованное состояние. Все просто и до боли пошло.

Но что-то не складывается. Женщину начинают мучить сомнения. Если на нее надавить, то, пожалуй, муки совести заставят ее начать каяться. Да, здесь надо действовать незамедлительно… Конечно, у дяди есть все основания дать ей всего лишь два дня. Пока она не решила, что их действия слишком очевидны. К тому же появилась проблема. Это он, Ральф, который заявил, что ему потребуется неделя, чтобы во всем разобраться.

Если он сейчас войдет к Элизабет и скажет, что слышал разговор, то она не сможет отпереться…

Но Ральф остановил себя. Каким же он будет выглядеть идиотом, если они говорили о чем-то другом. Обвинить человека в преднамеренном убийстве не так-то легко. Для этого нужны основания. А у него их просто нет. О чем они говорили? Что имел в виду дядя? А если Элизабет просто не захочет с ним разговаривать? А если он их спугнет своими вопросами?

У Ральфа разболелась голова, потому что сотня противоречивых эмоций бушевала в его душе. Он хотел быть спокойным и рассудительным, но это было невозможно, потому что его мучила обида на отца и глухая любовь-ненависть к мачехе.

Он совершенно запутался, ибо понял, что ему очень хочется в смерти отца винить Элизабет. Тогда все бы стало на свои места. Можно было продолжать убеждать себя в том, что его мучительные отношения с отцом и побег из дому – дело рук расчетливой подлой твари. Но что-то не давало ему возможности так думать. Это был самый простой путь объяснить все тяжелое и необъяснимое в его жизни.

Нет, решил Ральф, он не будет говорить с Элизабет до тех пор, пока не сможет судить обо всем объективно, то есть пока не соберет все факты, пока не будет знать, что происходило в доме последние два месяца.

Но он совершенно не понимал, с чего начать. К счастью, Ральф обладал способностью абстрагироваться, когда дело касалось научных изысканий. Он мог часами просиживать в библиотеке в поисках ответов на вопросы. Для него было делом чести найти правильное решение, а не притягивать факты, подтверждающие его теоретические выкладки. Иногда на это уходили долгие месяцы. Но удовольствие, которое он испытывал, когда все ложилось в стройную систему доказательств, было настоящим. В любом исследовании не могло быть предсказанного решения. Только последовательная и кропотливая работа могла привести к результату. Конечно, в науке существует понятие озарения, но оно приходит только тогда, когда факты, как стеклышки в калейдоскопе, сами складывались в прихотливый узор. И вот тогда можно с полным правом закричать: «Эврика!». Сколько раз он убеждался в этом, так почему же сейчас он пытается перевернуть все с ног на голову? Говоря сегодня о неделе, он как раз имел в виду, что ему необходимо все тщательно проверить и взвесить. Так что сейчас надо заставить свое сердце молчать и включить разум. А для этого надо собирать факты.

Единственным человеком, с которым он хотел и мог говорить, был старый и верный друг его отца и компаньон – Уильям Мортенсен. Сколько Ральф себя помнил, мистер Мортенсен был рядом с отцом. Он всегда находился как бы в тени. Но отец никогда не скрывал, что Уильям не только его деловой партнер, но и человек, в порядочность которого он верит безоговорочно. Внешне их отношения были сдержанными: они не смешивали жизнь и работу, не дружили семьями, не просиживали вечерами, обсуждая подробности личной жизни. Но Ральф знал – и отец это часто повторял, – что в критической ситуации положиться можно только на Уильяма.

Ральф решил, что не стоит откладывать разговор, и отправился к телефону, чтобы договориться с Уильямом о встрече. Когда мистер Мортенсен поднял трубку и Ральф услышал его приветствие, ему стало абсолютно ясно, что это верный шаг: Уильям ждал этого звонка. Они договорились о встрече, и Ральф отправился переодеться. Его утомил черный костюм, захотелось надеть простые джинсы и мягкий свитер. К тому же в таком виде будет легче вести почти семейный разговор.