Текст книги "Любовь не выбирает"

Автор книги: Джилл Гарриетт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

Он еще не совсем понял, что произошло, но вдруг впервые увидел отца молодящимся стареющим мужчиной, напыщенным и самодовольным. Он уверенно держал руку на плече своей знакомой, всем своим видом показывая, что она принадлежит ему. Раньше отец себя так не вел! Ральф не отдавал себе отчета в том, что его просто топит черная нерассуждающая ревность, которая не различает никаких чувств, кроме единственного – желания обладать. И еще: убить каждого, кто посмеет этому препятствовать.

В тот день, когда Ральф встретился с Элизабет, он захотел, чтобы его отец исчез с лица земли.

* * *

Потом начался непрекращающийся кошмар. Они поженились очень быстро. Ральф понял, что устроенный ужин был всего лишь данью какой-то условности. Отцу надо было представить их друг другу, все уже было решено.

Каждый вечер Ральф мучительно ждал той минуты, когда отец ласково касался руки или колена Лиз и глазами показывал наверх. Она счастливо улыбалась, потом поднималась и небрежно посылала Ральфу воздушный поцелуй. Потом они невероятно медленно – улыбаясь, прикасаясь, перешептываясь – шли к лестнице.

Потом в ушах Ральфа долго звенел ее легкий смех и волшебный шепот. Даже когда они уже давно засыпали, он все еще слышал ее вздохи, ее хрипы, ее рыдания…

Да, он опускался до того, что крался как вор к их дверям и слушал, слушал…

Он постепенно сходил с ума. Единственным способом выжить было научиться ее ненавидеть. Он целыми днями придумывал ей недостатки, цеплялся к пустякам, грубил и нарывался на неприятности. А по ночам он молил Бога, чтобы отец испарился, а на его месте оказался бы он.

Элизабет всегда знала, что с ним происходит. Она смотрела на него ласково и печально, когда он вдруг сорвавшимся голосом доказывал ей, что она не имеет права трогать в этом доме вещи, потому что их покупала совсем другая женщина. Он опустился даже до того, чтобы использовать в борьбе с Элизабет имя матери. В этой войне все средства были хороши.

Лиз нежно улыбалась, наклоняла голову и говорила, что больше не будет этого делать. Потом трепала его по волосам и уходила. Это было самое ужасное. Он готов был грубить ей сутками, лишь бы она коснулась его волос. Он замирал в этот миг, вбирая нежность и прохладу ее пальцев и вдыхая чистый тонкий запах ее тела.

Он любил и ненавидел одновременно. Иногда ему казалось, что она нарочно издевается над ним. Дразнит его. Провоцирует. Возбуждает. А потом пересказывает это отцу, и они вместе смеются над ним в темноте спальни.

Через год Ральф понял, что или покончит с собой, или убьет отца. Мысль о том, чтобы сделать что-то, чтобы выгнать из дома Элизабет или убить ее, в голову просто не приходила. Можно было просто найти самый отдаленный университет и поступить учиться туда, чтобы сбежать из дому, но Ральфу этого было мало. Он должен был найти причину, по которой мог бы вообще никогда не бывать дома и не поддаваться искушению. Единственным способом, который он нашел, была ссора с отцом.

Причину для ссоры найти было довольно трудно. Отец последний год был всегда весел, приветлив, смешлив. Он был влюблен и счастлив. И как любой человек, испытывающий настоящее чувство, был очень нетребователен к окружающим. Он спрашивал у Ральфа о делах в колледже, но как-то мимоходом. Он не пытался руководить им или давать советы. Впервые в жизни отец не настаивал на том, что сын должен стать одним из работников его империи, а потом войти в совет директоров, чтобы когда-нибудь продолжить дело. Он довольно спокойно отнесся к тому, что сын собирается посвятить себя изучению древних цивилизаций, Грин-старший только пожал плечами, сказав, что каждый выбирает свой путь.

Тогда Ральф придумал совершенную глупость, но это был единственный путь. Однажды за обедом он обнародовал свои революционные мысли. Он заявил, что ему претит роскошь и праздность, в которой они живут. Отец удивленно поднял брови: упрекать его в лености и праздности было просто смешно, а не только несправедливо. Ральф же продолжал разглагольствовать, обвиняя всех, у кого в кошельке есть денег чуть больше, чем это нужно для пропитания. Он подкреплял свои теории примерами из истории, цитатами из классиков, собственными наблюдениями. Отец сначала смеялся, считая, что сын шутит, но потом разозлился. Ральф подверг сомнению саму систему жизни Грина-старшего, который создал свое богатство сам и работал как каторжный всю свою жизнь. Ральф понял, что добился своего: отец был в бешенстве. Никому и никогда он не позволял говорить с собой в таком тоне и так уничижительно.

– Хорошо, юноша, – сказал он, еле сдерживая себя, чтобы не отвесить сыну хорошую затрещину, – если ты так уверен во всех этих глупостях, иди на все четыре стороны. Живи сам. Обходись без денег и привилегий. Учись. Зарабатывай. Только, однажды приняв решения, не меняй его. Иначе ты не мужчина. Я с сегодняшнего дня не дам тебе ни цента. Доказывай. Вперед!

– Ты не веришь, что я смогу без тебя обойтись? – развязно ответил Ральф. – Наивный… Я тебе могу пообещать больше: ты больше не увидишь меня в своем доме. Я буду жить сам.

– Вопросов нет! – почти закричал отец. Он никак не мог прийти в себя от заявлений и поведения сына. Его спокойный и ласковый ребенок за одну минуту превратился в наглого прыщавого подростка с вечной претензией на попрание основ мироздания, а он таких терпеть не мог. – Поднимайся и отправляйся прямо сейчас, вот в этих штанах и майке. Посмотрим, на что ты способен.

– У меня тоже нет к тебе вопросов. – Ральф отшвырнул от себя вилку и с грохотом отодвинул стул. – Премного благодарен. Первое мое самостоятельное решение вызвало такое негодование. Что же будет дальше? Адью, родители! – Он криво усмехнулся и, круто развернувшись, направился к дверям столовой.

– Ральф, не делай этого!

Он круто повернулся.

Элизабет умоляюще смотрела на него своими сливовыми глазами.

– Ты будешь очень-очень жалеть. Твой отец любит тебя. Очень любит. Но у всего есть предел… Ты был очень груб. Извинись и останься. Потом будет поздно.

Пока она произносила эту маленькую речь, мужчины, набычившись, смотрели друг на друга. Наверное, только в этот момент отец догадался об истинных причинах поступка сына. На какой-то момент лицо его разгладилось, а в глазах появилась знакомая лукавая искра. Ральф понял, что должен сделать последний ход и нанести непоправимый удар. Он плюнул под ноги мачехи, потом поднял глаза, в которых были пустота и ненависть.

– Кто ты такая, чтобы давать мне советы?! Я не просил тебя приходить в наш дом. Ты заняла место, которое тебе не принадлежит и никогда не принадлежало. Одно дело спать со смазливой девчонкой, но совсем другое – делать из нее жену и мать. Ты не годишься ни на ту роль, ни на другую. Твое место…

К счастью, звонкая пощечина отца не дала ему закончить мысль. Элизабет повисла на руке мужа, понимая, что в таком состоянии он просто-напросто покалечит сына.

– Милый, не слушай его! – молила она. – Он не ведает, что говорит. Он не то хотел сказать. Прости его, если ты любишь меня. Прости…

– Пошел вон! – прохрипел Грин-старший, стряхивая с себя Элизабет. – И не попадайся мне больше на глаза.

Ральф удовлетворенно хмыкнул и пошел прочь. Обратного пути уже не было. Его математический расчет оправдался. Отец мог стерпеть выпад против него лично, но то, что сын позволил себе коснуться женщины, кем бы она ни была…

Да, Ральф обеспечил себе бегство. Теперь он удалил от себя причину своего психоза, кошмара, бессонных липких ночей. Дальше должно было стать легче. А с отцом они потом разберутся.

* * *

Так и случилось. Отец сам приехал к нему на вручение диплома. Это случилось через пять лет. Они сделали вид, что отвратительной сцены за обедом никогда не было. Потом они изредка перезванивались или общались на нейтральной территории. Но отец ни разу не позвал его домой и ни разу не упомянул имени Элизабет. Ральф почти ничего не знал о жизни отца. Он не спрашивал, а отец не говорил. Видимо, все, что он хотел и мог сказать, так или иначе связывалось с женой. Говорить о чем-то наполовину ему не позволила бы гордость. Ральф впервые за эти годы вдруг подумал о том, что отец и Элизабет очень любили друг друга. Вот именно – любили…

Но тогда при чем тут Хью? И почему он так фамильярен?

2

Оглашение завещания должно было состояться через три четверти часа. К этому времени все заинтересованные стороны будут в сборе. Таковых было не так много: прямые наследники – Ральф и Элизабет; Хью Грин, который мог рассчитывать на некоторое снисхождение старшего брата, единственный компаньон Генри Грина – Уильям Мортенсен, который владел частью акций компании, и адвокат семьи – Кристофер Ферт.

Ральф совершенно спокойно ждал, когда начнется эта процедура. Он давно был знаком с решением отца. Когда тот сообщил ему около года назад, что поделил все свое состояние между сыном и Элизабет поровну, Ральф не был ни удивлен, ни расстроен. Он прекрасно понимал, что настоящего преемника у отца нет: ни он, ни мачеха не смогут управлять огромной империей.

У отца, который был всегда справедлив, оставался единственный выход – обеспечить будущее своих самых дорогих людей в равной степени на несколько жизней вперед, предоставляя им право решать свои проблемы самостоятельно. И тот и другой могли продолжить его дело или продать все движимое и недвижимое имущество и спокойно жить на проценты.

Грин-старший давно потерял надежду на то, что сын займет его место и будет руководить бизнесом, но в неординарной ситуации люди иногда ведут себя непредсказуемо. Отец, как всегда, оставил дверь открытой. Его сын мог попробовать стать предпринимателем.

Но умирать отец не собирался, это Ральф знал совершенно точно. Когда он сообщил сыну о том, что составил новое завещание, Ральф только пожал плечами и мрачно пошутил что-то насчет того, что не стоит искушать женщину. Отец иронично посмотрел на Ральфа, улыбнулся краем губ и сказал, что не собирается предоставлять Элизабет свободу, во всяком случае еще лет двадцать. Да и через двадцать лет, заметил он, у него еще останутся силы, чтобы женщина рядом с ним чувствовала себя счастливой. Ральф промолчал. Он в который раз почувствовал себя мальчишкой, который прислушивается к звукам, доносящимся из спальни взрослых.

Он понял, что невольно выдает себя. Ему не было никакого дела до того, как отец распорядится своим имуществом, просто мучительно хотелось услышать имя Элизабет. В который раз он понял, что никак не может прогнать ее из своих мыслей и из своего сердца.

Отец ничего не понял. Они старались обходить тему давнишнего разговора о привилегиях богатства и связанных с этим разногласиях. Видимо, Грин-старший был удивлен таким невниманием сына к вопросу наследства, но промолчал. Он всего лишь проинформировал Ральфа о своем решении.

Кто же знал, что все обернется таким вот образом…

* * *

В назначенный час все собрались в офисе адвоката. Тот сидел во главе большого стола, сосредоточенно перекладывая бумаги. Ральф и Элизабет сидели друг против друга. Рядом с Элизабет устроился дядя, а Уильям Мортенсен занял кресло рядом с сыном своего друга и компаньона.

Ральф так давно выбыл из этого круга, что не хотел и не знал, о чем говорить с самыми близкими людьми отца. Притворяться не хотелось, а элементарное чувство такта подсказывало, что единственный выход в данной ситуации – хранить спокойствие и быть равнодушно-вежливым. Он внимательно рассматривал свои руки, как будто мог найти в них что-то новое, и ждал начала…

* * *

Кристофер Ферт поднял голову от бумаг, обвел всех присутствующих внимательным и долгим взглядом, потом, коротко вздохнув, начал чтение завещания.

Когда он закончил, в кабинете повисла долгая пауза. Ральф поднял глаза от рук, от созерцания которых не отрывался последние десять минут, и увидел, что все настороженно смотрят на него. Смысл взглядов был предельно ясен: все ждали его слов. А что, собственно, он мог сказать, когда суть изложенного была предельно ясна: отец все свое состояние завещал жене, не оставив сыну ни цента и не упомянув его даже косвенно в последнем своем обращении к родным.

Ральф почувствовал, что у него коченеет тело, хотя в кабинете было тепло, если не сказать душно. Он был потрясен до глубины души. Дело не в деньгах. Однажды добровольно отказавшись от них, он никогда не рассчитывал на наступление других времен. К тому же ему вполне хватало того, что он зарабатывал. Но то, что отец почему-то порвал с ним отношения, убило его. Что могло произойти после последнего разговора? Что заставило отца так однозначно показать сыну, что он глубоко оскорблен?

Ральф смотрел на вопросительные лица и молчал. Язык отказывался произносить что-либо. Мысли застревали в голове, не успевая оформиться во фразы. Он понимал, что выглядит нелепо и его молчание каждый истолкует по-своему, но ничего не мог поделать. Он только пожал плечами и опустил голову. Он был раздавлен.

– Я… – как сквозь вату услышал он тихий голос Элизабет, – я хочу сказать… Ральф, посмотри на меня.

Ральф поднял голову и понял, что почти не различает ее лица: в глазах щипало от слез. Что она могла сказать, что объяснить?

– Ральф, это какое-то недоразумение… – Она говорила очень тихо, но каждое слово эхом отдавалось в густой тишине.

– По-моему, все предельно ясно, – не выдержал дядя и решил вмешаться. – Мы все слышали, как именно он распорядился своими деньгами. Все досталось тебе. Не так ли? – Хью обвел взглядом присутствующих, ища поддержки.

Ральф не понимал, почему дядя так доволен завещанием. Он ведь должен быть оскорблен тем, что брат ни словом не упомянул и о нем тоже. Хотя… Теперь он начинал догадываться, что значит развязный и интимный тон с Элизабет… Дядя надеется, что настоящим наследником будет он, если ему удастся жениться на вдове брата. Как отлично все складывается! Кстати, отец ничего не сказал о том, что он против того, чтобы его вдова выходила замуж.

Да, все вело к тому, что мачеха и дядя в сговоре. Ей достается все, а он должен всего лишь повести ее под венец. Все так просто… Вот и мотив…

– Перестань, Хью, – немного раздраженно остановила его Элизабет. – Я не об этом хотела говорить. Дайте мне закончить. Ральф, прошу тебя, выслушай мое предложение.

Ральф опять попытался сосредоточиться на ее красивом лице. Он с усилием сфокусировал взгляд. Боже, до чего она хороша! Темные круги под глазами не портили ее, а делали лицо более утонченным и трагичным. Лицо было нервным и очень бледным. Полные губы сжались и превратились почти в точку. Он знал этот ее жест: она всегда так делала, когда очень волновалась. Но ничто не могло обезобразить ее. Она и в отчаянии, и в слезах, которые делают некрасивой любую женщину, была хороша. Выражение ее глаз заставило Ральфа усомниться в своих умозаключениях: не может человек быть так лжив. Она должна торжествовать, что все так удачно сложилось и она теперь полноправная и единственная хозяйка всей империи. Если же она влюблена в дядю, то тем более в ее глазах должен быть совершенно другой блеск…

Нет, в ее глазах были боль и решимость.

– Слушаю тебя, – произнес Ральф через силу. – Что ты хочешь сказать?

– Я хочу предложить… – мягко начала она через минутную паузу, – и, пожалуйста, не отказывайся. Я знаю, отец одобрил бы меня. Я не могу понять, зачем ему потребовалось изменять завещание. Но, уверяю, он жалеет об этом. И только я могу исправить…

– Что исправить? – Ральф разозлился – она ничего не поняла! – Дело не в деньгах. Ты прекрасно это знаешь. Я не могу понять…

– Прости, Ральф, – прошептала она, и ее щеки чуть порозовели.

Ральф усмехнулся – все-таки отец не зря выбрал ее, она поразительно умна.

– И все-таки я закончу, – продолжила она. – Призываю вас всех в свидетели. – Она посмотрела каждому в глаза, заставляя склонить голову в знак согласия.

Адвокат и компаньон Генри Грина быстро и согласно кивнули.

Хью отвел глаза и сделал вид, что его это не касается. Но Элизабет долго и спокойно смотрела в его сторону. Он не выдержал, раздраженно пожал плечами, потом чуть заметно наклонил голову.

– Спасибо, – чуть улыбнулась Элизабет. – Я хочу, чтобы мои слова были зафиксированы, а потом надлежащим образом оформлены. Мистер Ферт, возьмите на себя этот труд.

Ферт еще раз кивнул и подвинул к себе чистый лист бумаги.

– Так вот, – удовлетворенно выдохнула Элизабет. – Я заявляю, что, находясь в здравом уме и твердой памяти, а также в присутствии двух свидетелей, отказываюсь от половины завещанного мне состояния в пользу моего пасынка. Я думаю, что имею на это право.

– Смею заметить, миссис Грин, – спокойно сказал адвокат, – что это не сиюминутная процедура. Вы можете это сделать только после того, как вступите в права наследования, а потом специалисты произведут необходимые расчеты по разделу имущества… Далее…

– Это детали, – спокойно остановила его Элизабет. – Не думаю, что Ральфа это интересует. Главное, чтобы мы решили этот вопрос сейчас же. Подготовьте все документы, я все подпишу…

– Но, Лиз, – опять попытался взять инициативу в свои руки Хью, – мистер Ферт прав. Сначала надо определить, что перейдет Ральфу, а что останется тебе… Потом оформить массу бумаг… Потом…

Элизабет, не дослушав, что же, собственно, будет потом, отвернулась от Хью и посмотрела на Ральфа. Ей было важно только то, что ответит он. И молила Бога, чтобы он согласился. Это то немногое, что она могла сделать для мальчика, чтобы как-то искупить свою невольную вину перед ним.

Ральф засмеялся. Сначала почти неслышно, потом в голос, а потом уже не мог остановиться и хохотал, не пытаясь остановить слезы, которые катились из его глаз.

Все с недоумением смотрели на него, испугавшись, что это начало нервного срыва.

– Бедный… бедный… – слышали они в промежутках между взрывами хохота, – так просчитаться…

Элизабет прикусила нижнюю губу и чуть не плакала: она ожидала какой угодно реакции, но совсем не такой…

Хью смотрел на племянника со смешанным чувством омерзения и страха.

Мистер Мортенсен, который так и не проронил ни слова за весь период трагифарса, положил на плечо Ральфа руку и крепко сжал его, пытаясь остановить истерику.

И только мистер Ферт сохранял полнейшее профессиональное спокойствие: по долгу службы он бывал и не в таких ситуациях. Адвокат, как священник или врач, всегда может оказаться в эпицентре весьма неординарных событий. Скоро истерика у обманутого сына пройдет, он успокоится, и работу можно будет закончить. Жалко только, что вдова так опрометчиво решила сделать заявление именно сегодня…

Никакой врач или вода Ральфу были не нужны. Его внезапный смех закончился так же мгновенно, как и начался. Он глубоко вздохнул, хрустнул сложенными пальцами, потом посмотрел на всех присутствующих довольно равнодушно. Боль стала тупой и отступила. Голова работала очень ясно. Он уже тоже был готов сделать заявление.

– Я признателен, Элизабет, за твое предложение, – глухо произнес он, – но ты тоже выслушай меня. Я отказываюсь.

– Но…

– Повторяю по слогам: от-ка-зы-ва-юсь! Понятно! Я не совсем понимаю, что произошло. Мы вернемся к этому разговору через неделю.

Элизабет не стала возражать. Ей не было дела до времени: все рано или поздно решится. Поэтому она спокойно пожала плечами, как бы говоря, что примет любое решение.

– У меня есть несколько дней отпуска, – продолжал между тем Ральф, – если ты не против, я хотел бы провести их здесь…

– Ральф…

– Спасибо, Элизабет, ты всегда была умна, – не мог сдержаться Ральф от вечной своей иронии. – Итак, неделя. Договорились. – Он встал из-за стола и быстро направился к дверям. По дороге к выходу у него в голове совершенно отчетливо сформировалась мысль о том, что смерть отца была очень кому-то выгодна. Оставалось выяснить кому…

Круг подозреваемых был достаточно узок. Если хочешь узнать причину, посмотри на последствия. Неделя нужна ему именно для этого. Он хотел разобраться в последствиях… Но, как это сделать, он не знал. Не задавать же им всем прямые вопросы. Обращаться в полицию ему тоже не хотелось: противно было думать, что чужие люди будут копаться в причинах его конфликта с отцом. Допрашивать Элизабет… Он не хотел думать, что она может иметь отношение ко всему этому. Но если не она, то кто? Ведь она была рядом практически безотлучно…

* * *

Ральф тряхнул головой уже в который раз за последние дни и решил, что единственно правильный путь должен прийти сам собой. Так бывало часто. Он иногда долго бился над каким-то научным вопросом, который не давал ему покоя. Искал в книгах, перерывал все возможные источники, но ответ не приходил. Тогда он бросал поиски и отдавался на волю свободного течения мысли. И в один прекрасный момент все вдруг становилось на свои места, и он представлял всю ситуацию так ясно, как будто увидел в кино.

Сейчас надо просто расслабиться и успокоиться. Ральф решил взять машину и отправиться на пляж. Сейчас там должно было быть пусто.

Шум волн, неяркое солнце, свежий песок – это именно то, что ему сейчас необходимо. Он будет смотреть на океан и ни о чем не думать. Пусть эмоции улягутся, тогда включится разум и он поймет, что надо делать.

* * *

Бог мой, сколько же лет он не был здесь?! Ральф оглядывался по сторонам: он узнавал и не узнавал место, где провел лучшие годы своего детства. Пляж не изменился. Разве могли измениться всего за пятнадцать лет солнце, которое уже перекатилось почти к кромке воды, океан, который так же продолжал вздыхать и тяжело гнать волны, песок, приятной прохладой обнимающий ноги?

Все то же. И не то… Атмосфера другая. И дело не в том, что на месте кабинок для переодевания появился новый яркий бар, а вдоль утеса огромные плакаты рекламы. Воздух стал другим: он насыщен воспоминаниями о других детях, подростках и взрослых. Ральфу никак не удавалось возвратить ощущение счастья, которое он всегда испытывал, когда приходил сюда.

Вон под тем зонтиком всегда играла девочка с рыжими кудряшками, которая ему так нравилась… А там, дальше, за баром, он впервые дрался с мальчишками, которые отобрали у него мяч. А под той пальмой мама раскладывала свое кресло…

В один миг слетели пласты времени. Он увидел и себя семилетнего, и мать, которая еще ходила с ним на пляж, и молодого подтянутого отца, с удовольствием предвкушавшего минуты отдыха и покоя. Он действительно все это увидел и понял, что наконец смог вернуться и почувствовать радость встречи и горечь утраты. Здесь, а не дома, он попрощается со своим детством…

Ральф подвернул брюки, снял туфли и носки и с удовольствием погрузил ноги в прохладный, чуть влажный песок. Он подошел к кромке воды и подставил лицо уходящим лучам солнца. В его душе сейчас был покой. Он взрослый и сильный человек, он сумеет…

* * *

Но его благостное состояние было беспардонно нарушено каким-то нарастающим гулом. Ральф вздохнул, открыл глаза и повернулся навстречу толпе, которая показалась из-за утеса. Их было достаточно много, и они специально шли сюда, где, как правило, отдыхали отпрыски отцов и основателей города. Не то чтобы территория была огорожена, но простые люди редко заходили сюда, как не заходили они в фешенебельные рестораны или казино. В Ральфе не было ни капли снобизма, но сейчас они раздражали его, потому что мешали своими криками. Он никак не мог понять, чему посвящена демонстрация и почему ее понадобилось проводить именно здесь и именно сейчас…

Через несколько минут все разъяснилось. Это были зеленые. Требования, которые они скандировали, были обычными и совершенно обоснованными. Они призывали всех срочно отбросить все дела и немедленно принять участие в акции протеста против загрязнения Мирового океана. Видимо, они намеревались пройти с такими призывами по всему побережью и это была лишь минутная остановка. Так что Ральфу оставалось только подождать, пока они проследуют мимо.

Но он глубоко заблуждался. В тот самый момент, когда руководители шествия убедились, что митинговать они могут только перед одним наблюдателем, и уже собирались двинуться дальше, произошло нечто непредвиденное. Со стороны города раздались оглушительные сигналы двух автомобилей, которые вылетели из-за утеса. Сигналили явно демонстрантам. Руководитель сделал знак, чтобы толпа остановилась, и стал ждать, как будут развиваться события. Готовится к бою, усмехнулся Ральф. Потасовка с властями всегда вызывает интерес к акциям протеста. Ну-ну…

Но, когда машины остановились, стало ясно, что это подъехала съемочная группа местного телевидения. Наверное, им сообщили, что идет демонстрация, и они догоняли ее, чтобы сделать репортаж.

Ральф чертыхнулся. О том, что его оставят в покое, теперь можно было только мечтать. И это в тот момент, когда он почти успокоился и настроился на нужную волну… Но упрямства ему было не занимать, да и терпения тоже. Такие репортажи снимают от силы десять минут. Сейчас быстренько сделают несколько кадров и уберутся отсюда, старался успокоить он себя. Ральф отошел подальше, сел на живописную корягу, отшлифованную морем и солнцем, и стал наблюдать за толпой митингующих и телевизионщиков.

Из одной машины стали вытаскивать какую-то аппаратуру, а из другой выскочила молоденькая девчонка и резво направилась к руководителю демонстрантов. Она почти подбежала к нему и стала горячо в чем-то его убеждать, показывая в сторону машин и в сторону заходящего солнца.

Не хватает света для картинки, догадался Ральф и цокнул языком. Процесс затягивался… Сейчас они начнут выставлять осветительные приборы, потом интервью… Да! Но он только поежился от налетевшего свежего ветерка и продолжал сидеть. В девчонке было столько энергии, что он невольно посочувствовал ей. Пусть работают, он не торопится. Он всегда уважал верность своему делу, поэтому стал внимательно рассматривать девушку, которая так горячо доказывала свою правоту.

Короткие кудрявые рыжие волосы, чуть курносый нос, наверное, можно увидеть веснушки, если подойти ближе, худенькая как подросток, хотя ей конечно же не девятнадцать. Одета смешно: коротенькие джинсы с какими-то картинками, коротенький розовый топ, легкая курточка с бахромой, розовенькие носочки и белые кроссовки. Школьница, ухмыльнулся он. Он любил подростков и своих студентов. В них было много жизни, уверенности, жадности к впечатлениям, радости. Разговор со студентами он никогда бы не променял на умные беседы со степенными учеными. В детях больше свежести и понимания. Они интуитивно схватывают то, до чего взрослые доходят путем вычислений и логики. Как это у них получается? И куда все пропадает, когда они взрослеют?

Ральф поймал себя на том, что рассуждает как старик, который ностальгирует по молодости, а ведь ему чуть больше тридцати. Он просто слишком давно стал взрослым.

А это девочка ничего. Моментально организовала съемку, построила всех в нужном ей порядке, а теперь непринужденно болтает с организаторами акции. Ральф не слышал слов, но даже издали было видно, что для нее это не проходная работа, а действительно интересная ситуация. Она искренне кивала головой и участливо разводила руками, совершенно не заботясь о том, как она будет выглядеть в кадре. Казалось, она совершенно не замечает камеры. Волосы растрепались, и она нетерпеливо убирает их за уши, потому что они мешают ей слушать разглагольствования организатора акции. Вот он-то очень даже видит камеру и старается как может…

Ральфу стало смешно. Девушка и этот напыщенный гусь как бы поменялись местами: она размахивает руками и возмущается, а он стоит как завороженный и величественно улыбается в глазок.

Ладно, пусть работают, решил Ральф, приду сюда завтра. Он отряхнул ноги, надел туфли и зашагал к своей машине. Она стояла рядом с подъехавшими машинами телевизионщиков, и Ральфу пришлось осторожно переступать какие-то шнуры, чтобы не задеть их и не сорвать съемки. Он уже почти открыл дверь своей старушки, как позади него что-то бухнуло и раздалась фраза, состоящая из одних ругательств. Потом бухнуло еще раз, еще… Он повернул голову и с ужасом увидел, что все три осветительных прибора лежат на песке, задрав ножки, и дымятся. Вся группа кинулась к ним, пытаясь понять, что произошло.

Но первым все понял Ральф… Виноват был он. Сосредоточившись на том, чтобы аккуратно открыть машину и бесшумно отбыть, он не заметил самый толстый шнур, который соединял осветительные приборы. Именно его он и подцепил ногой. Самый ближний прибор свалился первым, а потом началась цепная реакция…

Через несколько минут это поймут все. Уже поняли: ассистенты направлялись в его сторону. Съемка, естественно, была сорвана. Мало того, приборы тоже были загублены. Ральф вздохнул, проклял сегодняшний день и приготовился объясняться.

Он не боялся того, что ему придется заплатить, но ужасно жалко было девушку, работе которой он невольно помешал.

– Мистер, – грозно начал парень, который, судя по всему, был главным.

– Простите меня, – быстро перебил его Ральф, – это полностью моя вина. Я возмещу все убытки. Вот моя визитная карточка. Думаю, что мы все решим без проблем и без промедления. Мне очень жаль.

Парень внимательно читал имя этого странного человека, который даже не стал спорить, хотя мог бы перевернуть ситуацию и отвечать пришлось бы им. Когда он понял, чье имя он только что прочитал, лицо его даже засияло. Перед ним был сынок мистера Грина, который фактически являлся владельцем телекомпании. Значит, им сегодня невероятно повезло… Вот только эта девчонка… Она…

Он не успел додумать до конца, как услышал возмущенный голос Шэрон.

– Черт побери! Рон! Я тебя убью! – налетела она, не притормозив. – Ты будешь вечно глазеть на сиськи или займешься делом? В который раз ты срываешь репортаж? Или ты специально издеваешься надо мной?

– Прости, любовь моя, – торжествующе остановил ее Рон, – но в этот раз претензии не по адресу. Да и подходящих сисек здесь нет… Посмотреть не на что.

Шэрон отлично поняла, что он имеет в виду ее скромную фигуру, но ей было глубоко наплевать. Этот урод, которого ей навязали в редакции, не умеет ничего, кроме как говорить сальные комплименты всем бабам подряд и раздевать их своими противными масляными глазками.

– И кто же на этот раз виноват? Господь Бог? – язвительно спросила Шэрон.

– Ну, если ты считаешь, что этот господин похож на Господа Бога, тогда да. – Рон отступил на шаг, предоставляя возможность этой бесноватой рыжей девице вылить свой гнев на этого богатенького хлыща.

Шэрон перевела взгляд на Ральфа, потом набрала побольше воздуха и…

– Мисс, я очень сожалею, что помешал вам работать… – Он не дал ей начать.

– Ха, «помешал работать»! – Она задохнулась от возмущения. – Вы мало представляете, что вы на самом деле сделали!