Текст книги "Очарование страсти"

Автор книги: Джейн Эрбор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 11 страниц)

Кто-то спросил:

– А оперировал У.Б.? Ах, Эмберсон, но У.Б. тоже был там? Значит, скорее всего, они оба ее навестят после операции. То-то она будет в своей стихии!

Все засмеялись, совершенно беззлобно и весело. У Пэтси нет врагов, благодарно думала Лин, торопливо допивая кофе, чтобы выкроить несколько минут. Она хотела сбегать к подруге и увидеть ее, если позволят.

Ночная сестра, дежурящая в отдельных палатах, оказалась сестрой Клэрк, которая всегда хорошо относилась к Лин. Она разрешила зайти к Пэтси на одну минутку.

Но когда Лин на цыпочках подошла к кровати Пэтси, она увидела, что, хотя та еще не полностью отошла от наркоза и то и дело засыпает, она очень хочет что-то ей сказать.

Она прошептала:

– Лин, поверь, что до того, как мы приехали на танцы, у меня не было никакой боли. Это только потом я почувствовала.

Лин не видела особого значения в том, что ей так упорно повторяла Пэтси.

– Ну и хорошо, родная. – Она положила прохладную ладонь на лоб Пэтси.

Но та продолжала:

– Нет, это началось совершенно неожиданно, вдруг... И почему же он думал, что это ты виновата?

– «Он»? А, ты говоришь о мистере Бельмонте?

– О ком же еще? Ведь я слышала, как он с тебя снимал стружку, бранил за то, что ты не заметила того, чего я и сама не знала. А я и пальцем не могла пошевелить, не то что защитить тебя. Бедная ты моя! – Голос Пэтси совсем замер от слабости.

«Бедная твоя» – в самом деле, но совсем не по этой причине», – с иронией подумала Лин. Она знала, что покраснела, произнося имя Уорнера Бельмонта, но взгляд голубых глаз Пэтси был настолько туманным и неопределенным, что она не могла видеть этого. Ее секрет остался секретом.

Пэтси продолжала:

– Этот Майкл славный. Он так меня веселил. А я испортила весь вечер, пусть Том передаст ему, что я очень жалею.

Лин уверила ее, что она обязательно заставит Тома это сделать, хотя никакой вины Пэтси во всем этом не было, нечего ей было укорять себя попусту. Ей нужно сосредоточить всю волю, чтобы скорее поправиться. Все этого ждут.

Пэтси выслушала все это с какой-то тенью улыбки на губах и снова уплыла в свой полусон, когда дневная дежурная-стажер пришла к ней в палату, а Лин с неохотой вышла. Скоро она совсем поправится, тут нет сомнений. Но можно ли унять тревогу о близком человеке, даже зная, что он получит всю заботу и внимание от других людей?..

Лин поспешила в свой операционный блок, думая по дороге, будет ли сегодня оперировать Уорнер Бельмонт. Оказалось, что у него на сегодня операций нет. Зато не было никаких трудностей с передачей поручения Пэтси – Том был тут в своей роли анестезиолога во время двух утренних операций. После конца операций он снял маску и халат и подошел к ней поговорить.

Его первой мыслью было успокоить ее насчет Пэтси, в случае если она еще не знала о хороших новостях. Он сказал, что сам звонил к ней в отделение, как только пришел на дежурство.

– Да я и сама ее навестила, меня пустили на минутку, – сказала ему Лин. – Но я рада, что вы тоже позвонили ей.

Том ухмыльнулся:

– Попробовал бы я не позвонить! Меня еще в шесть утра подняли по телефону – Мик Кэррон устроил мне такой тарарам, выясняя, что сейчас с Пэтси, удачно ли прошла операция и когда, по моему мнению, его пустят к ней!

Лин засмеялась:

– О, я так этому рада! Потому что единственное, что она мне могла сказать, – это насчет вечера, что она его вам испортила и что просит передать Майклу ее извинения.

– Ну, если речь зашла об этом, то она действительно испортила вечер не только молодому Кэррону, – ответил Том с напускной суровостью. – Еще У.Б., кроме прочих.

– Ну, и вам тоже!

Наступила небольшая пауза, потом он тихо сказал:

– Мой вечер ничто не могло испортить, Лин! Она болезненно вздрогнула от глубоко спрятанной радости в его тоне и, чтобы выиграть время, спросила его, что делали он и Майкл после того, как Пэтси увезли в больницу.

– Мы остались еще на час, но в этом уже не было никакого смысла. Мы пошли домой к Майклу – у него такая холостяцкая квартира. Немножко выпили, и я вернулся сюда. Лин, нам нужно поговорить. Вы ведь сами знаете, что нужно?

Ей пришлось уступить.

– Да, Том, знаю.

– Ну, так, может быть, мы вместе пообедаем сегодня?

– Лучше нет. Понимаете, я бы хотела побыть немного у Пэтси, если мне позволят. Но я согласна встретиться в «Ели», выпьем там кофе, если это вас устроит?

Том сказал, что его устроит все, что она захочет, и, счастливый, пошел по своим делам. А Лин начала с изумлением раздумывать, не эта ли черта кроткой покладистости в его характере навсегда помешает ей влюбиться в него, как он мечтает. Он просил так мало, что становилось очень легко давать ему не больше, чем он просит. Но женщине в любви необходимо, чтобы у нее не просили, а властно требовали.

Этот день тянулся долго и был каким-то тяжелым. У сестры Крэддок болела голова, и она часто раздражалась, а дежурящие младшие сестры первого курса казались, как нарочно, бестолковыми. Одна из них забыла завернуть кран в дезинфекционной, и вода залила весь пол чуть ли не на ладонь высотой, когда Лин обнаружила это. Вторую послали в аптеку получить необходимый материал для следующего дня работы хирурга, а она явилась обратно с пустыми руками, говоря, что фармацевт знать ничего не знает о заказе и поэтому ничего не дала.

– Какая чушь! – возмутилась сестра Крэддок. – Все заказано еще неделю назад, я прекрасно помню. Эсолл, придется вам пойти туда самой. И обратитесь к провизору, если это опять шутки этой Фейерс! Она заходит уже слишком далеко.

Лин послушно отправилась в аптеку, хотя ей совсем не хотелось. Она больше ни разу не говорила с Норой после того случая в столовой, когда она так вспылила. Хотя она считала, что тогда с достоинством прекратила неприятный разговор, но накануне, когда она танцевала с Томом и тот так неосторожно поступил, Нора с Уорнером была совсем близко и все видела. И Лин не могла забыть тот высокомерно-презрительный взгляд Норы в ее сторону. Поэтому сейчас, идя к ней, она чувствовала себя очень неловко.

Но если Нора так глупо поступила, безобразно ответив их посланнице из операционной, тогда она сейчас в очень неприятном положении! Лин крупными шагами вошла в аптеку, готовая начать бой.

Нора занималась подготовкой материала, заказанного патологами, и даже не взглянула на Лин, когда та подошла к стойке. Лин заметила, что в аптеке была еще одна фигурка в белом халате – худенькая девушка, которую она раньше никогда не видела. Она стояла на приставной лестнице у стеллажа с химикатами. Лин, ожидая, когда Нора обратит на нее внимание, праздно подумала: «Уж очень слабенькая на вид, чтобы таскать эти огромные бутылки с кислотой. Интересно, кто она такая? Наверное, новенькая...»

Как раз в этот момент Нора соизволила повернуться к ней. Она была в очках с очень большой оправой. Она всегда снимала их с видом утомленного превосходства и сейчас сделала так же, как бы неохотно уступая Лин минуту своего драгоценного времени.

Лин подала ей бумагу от хирурга, ранее отвергнутую аптекой:

– Сестра говорит, что ваш ответ насчет этого заказа – сплошное недоразумение. Все это должно быть давно готово.

Нора раздраженно покраснела.

– Никакого ответа в вашу хирургию я не давала, – ответила она.

– Но кто же сделал это? Нам сказали, что аптека ничего не знает об этом.

Нора нетерпеливо пожала плечами:

– Ну хорошо, могу сказать, что я ненадолго отлучалась. Мисс Брейнтри, – резко позвала она девушку. – Вы получали какое-нибудь требование? Что вы сказали, пока меня здесь не было?

Лин увидела, что девушка закусила губу и нервно сжала тряпку в руке.

– Да, я...

– Почему вы сказали, что мы ничего не знаем об их требовании? – резко спросила Нора.

– Я... Я не то сказала. Я сказала, что я сама ничего не знаю здесь, потому что я новенькая, и что вас нет. А сестра мне сказала...

Нетерпеливое восклицание Норы заставило ее замолчать, и Лин, увидев, как девушка начинает краснеть, пожалела ее. Она могла представить, как вечный сарказм Норы может буквально парализовать природную сообразительность нервной девушки. Она быстро сказала:

– Ну хорошо, значит, это всего-навсего недоразумение между мисс Брейнтри и нашей практиканткой. Значит, все давно готово и я могу получить это?

– Конечно, давным-давно. – Нора снова надела очки и склонилась над требованием, проверяя его. – Все давно было бы доставлено в вашу операционную, если бы мне не навязали всяких полоумных девиц! Я должна учить их работе, к которой они не способны...

Нора прервала свою филиппику, услышав грохот и звон стекла, разбивающегося о каменный пол.

– Господи! Что там еще?.. – раздраженно крикнула она. Кислота медленно растекалась по плиткам, зеленые бутылочные осколки разлетелись по всему полу. Нора холодным злобным взглядом уставилась на девушку на лестнице, а Лин быстро бросилась на помощь ей, видя ее склоненную голову и капли крови, падающие из порезов на кисти и ладони.

– Скорее, Фейерс! Она порезалась. Где аптечка первой помощи? У меня тут только чистый носовой платок.

Она выхватила его из кармана своего передника вместе с авторучкой, зацепившейся за платок и загремевшей по полу. Но она не заметила, что вместе с ними выпало и письмо от Уорнера Бельмонта и что, когда Нора подошла с бинтами, она подняла и ручку и письмо, потому что Лин была поглощена перевязкой руки девушки.

Лин выпрямилась и ободряюще улыбнулась, глядя в испуганные глаза девушки. Она сказала Норе через плечо:

– Я, пожалуй, возьму ее с собой в отделение «Скорой помощи». Они ей дадут выпить горячего против шока и посмотрят, не нужно ли наложить скобки на порез.

– Ну хорошо, – с неохотой уступила Нора. Когда Лин взяла девушку под руку, она протянула Лин ручку и письмо Уорнера: – Вы выронили это, доставая платок.

– О, спасибо! – Их глаза на мгновение встретились, и Лин непроизвольно покраснела. Но она не поняла все значение сузившегося взгляда Норы, быстро отвернувшейся от нее. Она не знала, что Нора сразу узнала характерный крупный подчерк на конверте: «Мисс Лин Эсолл. Лично», потому что уже изучила его по многочисленным требованиям и запискам, направляемым Уорнером Бельмонтом в аптеку... Уорнер Бельмонт пишет сестре Эсолл?.. И к тому же «лично»?! Любопытство Норы Фейерс было возбуждено до предела.

Как Лин и ожидала, Том ждал ее, когда она приехала вечером в «Ель». Он встал навстречу ей, и лицо его засияло от удовольствия и предвкушения разговора.

– Как Пэтси? Вы ее видели? – был его первый вопрос после того, как он заказал кофе у мисс Линси.

– Видела. Последствия наркоза прошли, она полностью проснулась и сегодня даже поела. Она... – глаза Лин весело сверкнули, – она все не слезает с этой темы насчет Майкла. Том, они в самом деле так понравились друг другу, правда?

– Наверное. Когда он приехал в Англию, он знакомился со многими девушками, но всегда говорил мне, что поедет обратно в Эйре, чтобы отыскать там ту, которая станет его женой. Я все думаю – а может, он нашел ее здесь, прямо в Спайрхэмптоне...

– Все это очень похоже на любовь с первого взгляда. Я не знала, что так бывает на самом деле, – задумчиво сказала Лин.

– Бывает! По-моему, почти так же случилось и с нами... со мной, я хочу сказать. – Он не спускал с нее глаз, не позволяя ей отвернуться. Он мягко продолжал: – Лин, Лин, мы ведь сейчас поговорим об этом, правда? О нас с вами?

– Да, Том. – Она не могла решиться, но потом очертя голову бросилась в неизбежное. – Понимаете, когда вчера вечером я вам сказала, что вылечилась от своего чувства к Перри, вы подумали, что... что... – Нет, это было невозможно трудно.

После маленькой паузы он попытался подсказать ей:

– Что в вашем сердце найдется уголок и для меня? Я не знаю, Лин! Может быть, я даже не столько думаю так, сколько надеюсь на это. Вчера вы были так прекрасны – я был просто на вершине блаженства. Но сегодня я весь день думаю и думаю – если бы вы действительно были моей, мне не нужно было бы ломать голову, терзаться, надеяться – я должен был бы знать!

– Да, конечно, вы должны это знать, – рассудительно ответила Лин.

– Значит, вы хотите сказать мне, что мне не на что надеяться?

– Я хочу сказать только одно: то, что я освободилась теперь от Перри, совсем не значит, что я готова... готова снова влюбиться.

Она тут же пожалела, что сказала это в такой форме, потому что Том тут же схватился за эту тонкую ниточку надежды, которую он почему-то увидел в ее словах:

– Значит, если я буду ждать... я хочу сказать, что сейчас вы никого больше не любите?

Она опять колебалась, как ему сказать, зная, что уклончивость – казалось бы, такой удобный путь – только дает Тому новую надежду, поощрять которую она не имела права. Наконец она медленно проговорила:

– Я ввела вас в заблуждение, когда сказала, что я не готова снова полюбить. Я и не думаю, что готова, но, знаете, ведь любовь нас не спрашивает, а приходит сама, когда хочет. – Она сказала это с вымученной улыбкой.

– Тогда, значит, есть кто-то другой? Кто не отвечает вам взаимностью?

– Кто даже никогда не думает обо мне в этом свете. Глупо, правда?

– Бедная моя Лин! Не повезло вам! – Щедрая душа Тома тревожилась теперь только о ней, забыв про свое разочарование. Ему было горько, он был расстроен и все же нашел в себе силы постараться помочь ей. – Вам хочется сказать мне, кто этот человек или вам легче не говорить?

– Наверное, лучше не надо. Мне кажется, если я твердо решу не думать об этом и не говорить, даже вам, я скорее справлюсь с этим. Мне кажется, это здравый подход, правда?

Он грустно смотрел на нее:

– Боюсь, что это не так. У меня... о вас... Нет, не думаю, что это когда-нибудь поможет. Но вы можете попытаться.

– Думаю, что справлюсь. – Она улыбнулась ему и мягко положила свою руку на его. – Мы с вами теперь почти в одном положении, да?

– И у нас будет все по-прежнему? Мы останемся друзьями, я хочу сказать?

– Но будет ли это справедливо по отношению к вам, Том? – возразила она.

Но Том не принимал никаких возражений.

– Если мне хорошо, то вам не нужно возражать, – сказал он. И затем, перейдя к шутливому тону, добавил: – Кроме того, возможно, на нас двоих ляжет задача направить корабль Кэррона – Хорган в спокойную гавань. Не выбросите же вы меня за борт, пока мы не доведем этого дела до конца?

Лик засмеялась:

– Кажется, они пока благополучно идут под собственными парусами, если хотите знать.

Все хорошо. Том оказался тем добрым, великодушным другом, каким она его и считала. А дружба так помогает там, где любовь остается без утешения!

Было уже совсем темно, и начинали показываться звезды, когда она и Уорнер Бельмонт вышли из собора после окончания рождественского концерта.

Он обменялся с ней только несколькими словами, когда оставил ее у большой колонны подождать, пока приведет машину с места стоянки. Как ни странно, хотя она так остро ощущала его присутствие рядом с собой во время всего концерта, сейчас она почти и не заметила, что он ушел.

Слишком полна была душа волшебством музыки, которую она слушала и чувствовала, будто она рождается в ней самой. Замерли последние мощные аккорды большого органа, а она еще слышала их в мыслях и ощущала душой. Она медленно пробуждалась к повседневности окружающего мира, но когда увидела прихожан, толпой выходящих из дверей собора и расходящихся по лужайкам вокруг него, направляясь домой, то почувствовала какой-то комок в горле.

Вся сущность человеческого одиночества была в этом. Только сейчас, ненадолго, Лин еще была частью этой огромной толпы, объединенной общим чувством, – а теперь она уже почувствовала, какой тонкой и хрупкой была эта связь. Все эти люди – опять они были чужими, хотя совсем недавно, в соборе, они и она были одно. Лин представила себе, как все идут по своим последним делам, торопясь купить подарки по секрету от близких; как отцы и матери ухитряются переправить в тайне от детских глаз елки в детскую; как дети старательно завязывают коробочки с подарками для родителей неумелыми пальчиками; как во всех уголках города молодые люди собираются на веселые вечеринки в Сочельник, а над всем этим в небесах таится чудо приближающейся ночи.

Рождество почти для всех означает уют родного дома, кроме тех, у которых, как у нее, его нет. Комок в ее горле стал больше, когда она вспомнила другие Сочельники в те времена, когда они счастливо ощущались в атмосфере родного дома и семьи, в чувстве необходимости друг для друга и взаимной любви...

– Извините, что долго, – сказал Уорнер, открывая перед ней дверь автомобиля и усаживая ее впереди. – Надеюсь, вы не замерзли?

– Ничуть, спасибо.

– Все равно, похоже, что похолодает... Рождество! Как вам понравилась служба?

– Это что-то незабываемое! – пылко сказала она.

– Да, замечательно трогательно, – согласился он. – Скажите, какой ваш любимый гимн?

– О, даже не знаю, какой лучше... «Придите ко мне, верующие» – просто чудо.

– Да, самая сущность поклонения! А знаете, я страшно люблю мелодию и ритм «Восточных королей»: «Мы, три восточных короля издалека...» Я редко могу устоять перед искушением тоже запеть с ними, когда кончают произносить первый стих и вступает хор.

– Я думаю, что это не грех, – засмеялась Лин, – по-моему, все начинают подпевать.

– А как вам гимн о Венцеславе? Или уж дети его чересчур часто поют и совсем замучили?

– Конечно, но все-таки я и его очень люблю. Его всегда хочется слушать.

– Да, верно... «Тихая ночь, святая ночь»?

– О, вот, наверное, это и есть самый любимый гимн, – серьезно сказала Лин.

– И мой тоже, мне кажется. Для меня он символизирует все то, что я называю близостью Рождества, тот факт, что почти две тысячи лет назад стояла эта Ночь всех ночей, даже один Момент из всех других моментов, и все же оба они – Ночь и Момент – опять с нами, здесь.

– Вы хотите сказать, что дух Рождества не имеет пределов времени и границ и что в эту ночь он опять везде с людьми?

– Да. – Он добавил, помолчав: – Для меня этот дух – детская, лишенная всяких сомнений вера, живущая в глубине каждого сердца, – лучше всего выражен в небольшом стихотворении Томаса Харди «Волы». Вы его знаете?

Лин не знала, и он продолжал:

– Оно очень короткое. В нем говорится, что еще маленьким мальчиком как-то в канун Рождества он услышал от взрослых о старом поверье деревенских жителей, что в Сочельник, в самую полночь, даже волы встают на колени в своем хлеву...

Он внезапно замолчал, и Лин, посмотрев на него, заметила, что машина стала тормозить. Оказалось, они подъехали к перекрестку дорог. Одна дорога уходила к уютному пригороду Спайрхэмптона, другая вела в Бродфилд. Он остановил машину и сказал:

– Знаете, о чем я сейчас подумал? Может быть, вы не откажетесь сделать небольшой крюк и заедете ко мне? У меня есть полное собрание стихотворений Харди, и мне бы хотелось, чтобы вы его прочли. У меня гостит моя старая тетушка, приехавшая на Рождество, и я вас с удовольствием познакомлю с ней. Она любит молодежь. Поедем?

Лин колебалась секунду и тут же сказала, что ей бы очень хотелось.

– Хорошо! И потом я отвезу вас в больницу.

Он жил на втором этаже большого многоквартирного дома. Когда они поднимались на лифте, он сказал:

– Вам понравится миссис Бросертон – моя тетя. Ей уже за семьдесят, она живет в отеле в Карлайте. Она очень смелая и пускается в эту поездку сюда, на юг, с видом старого исследователя, ведущего экспедицию к полюсу. Она это делает, по ее словам, потому, что убеждена: я не должен справлять Рождество, как она выражается, в одиночестве. Да и в самом деле, что хорошего?..

Гостиная оказалась уютной и хорошо обжитой комнатой. Потом Лин стала замечать детали обстановки – глубокие кресла, обитые рубчатой тканью натурального оттенка; горы разноцветных подушек, домотканых и вышитых; цветы – кувшин красной меди с махровыми белыми хризантемами в углу – и книги. Ей было приятно увидеть, что Уорнер соблюдает старинный обычай выкладывать на виду полученные им поздравительные открытки и что у него есть и маленькая елочка в кадке на боковом столике.

Церемония знакомства с миссис Бросертон была совершенно непринужденной: она подставила Уорнеру для поцелуя щеку, который чмокнул ее, и обратилась к Лин:

– Дорогая моя, вы, наверное, очень озябли, но выглядите чудесно. Снимайте-ка пальто поскорее и идите поближе к огню. Вы мне нужны – поможете с пышками. Какую сторону надо поджаривать вначале?

Лин на секунду с наслаждением ощутила прикосновение рук Уорнера, снимающего с нее пальто, и сразу же подошла к огню, поближе к старушке:

– Вы меня о булочках спрашиваете? А я и не знаю, есть ли разница.

– Есть, есть. Разве вы не знаете? – Тетя Мели насадила булочку на двузубую вилку и в раздумье вертела ее перед собой. – Если вы вначале поджариваете сторону с дыркой, то, когда помажете маслом, она будет хрустящей. А если другую жарите, то она будет мягкой и пышной. Или же все наоборот, я вот точно не помню.

– Если бы было две вилки, то мы бы могли одновременно поджарить с двух разных сторон и посмотреть, что получится, – предложила Лин. Она все время чувствовала, что Уорнер смотрит на нее, когда она рядом со старой дамой опустилась на колени перед очагом. Странно, но она больше не стеснялась его и чувствовала себя как дома.

– Конечно есть. Уорнер, еще одну вилку из кухни! – В ее голосе чувствовалась та же повелительность, какая была у Уорнера в его молчаливом жесте, которым он требовал у ассистента скальпель в операционной, внутренне улыбнувшись, подметила Лин. Но он послушно заспешил в кухню, выполняя властную команду, и, возвратившись, принес вилку и для себя.

Тетя Мели говорила, обращаясь к Лин:

– Милая, вы должны провести Рождество завтра с нами, если у вас нет других планов. Верно ведь, Уорнер?

Но Лин покачала головой:

– Боюсь, что я завтра должна дежурить.

Глаза старушки опечалились.

– Дежурить в Рождество? Ну, милая, это мало радости!

– Еще меньше – у больных, – сухо сказал Уорнер. – Хотя должен сказать, что вы, сестры, действительно себя не жалеете, чтобы всеми силами скрасить им пребывание в больнице.

– У нас почти все понимают, как они себя чувствуют, находясь в больнице, а не дома, – сказала Лип. – В больнице и так остаются только самые необходимые люди на случай появления экстренных больных. Я буду завтра в детских палатах. Им грустнее всего бывает в праздники. Но знаете, – добавила она с улыбкой, – вы не думайте, что мы чувствуем себя мученицами. Мы тоже радуемся со всеми.

Уорнер подошел к книжным полкам и возвратился с тонкой книжечкой в кожаном переплете, страницу которой он заложил пальцем. Он протянул ее Лин, но она, повинуясь внезапному импульсу, сказала:

– Может быть, лучше вы его прочтете? Мне бы хотелось...

– Как угодно. – Он оперся о спинку дивана, на котором она сидела. Его руки, держащие книгу, были рядом; если бы она повернула голову, она могла бы коснуться их щекой.

...Лин слушала стихи, потрясенная и чистой верой, звучащей в них, и его глубоким серьезным голосом.

Дочитав четвертую, завершающую строфу, он замолчал, а потом, как бы про себя, повторил:

– «Надеюсь, что это так...» В этом для меня вся суть христианской веры.

Лин склонила голову, как бы соглашаясь с ним. Она не могла говорить. Она все время думала, что после самых первых мгновений, когда она все больше и больше внутренне тянулась к этому человеку, наконец пришло тс, чего ей больше всего хотелось, – узнать его глубже, через его мнения, через его любимые книги, через все, что ему наиболее дорого. И сегодня, почему-то казалось, он приглашает ее войти в этот заколдованный круг, проникнуть в который она раньше лишь мечтала. И она молчала и молчала, боясь разрушить это волшебство.

Глава 7

Пэтси быстро поправлялась и с середины января могла считаться вполне здоровой. У Лин были основания считать, что Майкл Кэррон приезжает навещать ее почти во все дни разрешенных посещений. Не раз, заходя к Пэтси, она заставала обоих, погруженных в настольные игры вроде «Вверх-вниз» или «Лудо», которые Пэтси обожала, говоря в объяснение: «Мой природный ум никогда не позволяет мне выигрывать, где нужно соображать; но там, где нужно бросать кости, ирландское счастье всегда меня выручает!»

Отец Пэтси приехал из Ирландии, чтобы забрать ее домой для отдыха, который ей полагался после болезни, прежде чем она вернется к своим обязанностям. Чтобы она не утомилась от долгого путешествия к себе в Голуэй, они договорились, что остановятся на ночевку в Дублине, доме у Майкла. Самого Майкла там уже не будет, но Лин сказала, что это удачная идея, спросив у Пэтси, довольна ли она и волнуется ли, что познакомится с сестрами Майкла. Но оказалось, что Пэтси смотрит на эту перспективу с мрачной тревогой.

– Целых три сестры, – хмуро сказала она, когда Лин помогала ей укладывать вещи в дорогу. – Дублинские девушки, – добавила она мрачно и загадочно, как если бы это многое объясняло.

– Ну и что ж такого? – не понимая, спросила Лин.

– Что такого?.. А то, что все дублинцы ходят задрав нос выше головы, такие они, видите ли, важные и разодетые! Я спросила у Майкла: «Скажи мне, где, интересно, твои сестры покупают себе платья?» А он сказал: «Ну, где... На Грэфтон-стрит, где же еще?» Так что сама видишь, какой у них уровень и как мне придется тоже стараться не ударить в грязь лицом – это мне-то, у которой все платья шила одна женщина в Клэнмое? Все до одного, кроме того розового, что ты не позволяешь мне надевать!..

Лин подавила смех.

– Ну, Грэфтон-стрит – это не Пятая авеню или рю де ля Пэ! – возразила она.

– Может, оно и так, но...

– Ну хорошо, если это и так, ты думаешь, Майклу не все равно, где ты одеваешься – в Клэнмое или на Грэфтон-стрит? Да когда он в первый раз увидел тебя после операции, ты была со вкусом одета в неотбеленную бязь, завязанную на шее тесемками! – отпарировала Лин, не щадя ее.

Пэтси застыла, держа платье в руках:

– Неужели? Я не помню.

– Да! Он в первый же день приехал и так упрашивал, чтобы ему разрешили увидеть тебя, что сестра позволила ему заглянуть одним глазком в щелку, когда ты еще спала. И поверь, дорогая Пэтси, ты была не в лучшем виде тогда.

– О Боже! А что он сказал?

– Сестра не доложила об этом. Но, правда, сказала, что он смотрел на тебя чуть ли не с молитвенным выражением.

– С молитвенным?!

– Да. Так сказала сестра. Больше я ничего не знаю. – И Лин низко нагнулась над чемоданом Пэтси, чтобы скрыть свой смех над ее пораженным молчанием, показывающим, какое глубокое впечатление на нее произвело это наблюдение сестры. Во всяком случае, она благополучно уехала на следующий день, и вскоре Лин получила от нее первое письмо, которое ее полностью успокоило, потому что Пэтси писала, что сестры Майкла – совсем не гордячки и очень славные, почти как сам Майкл.

Несколько дней спустя после отъезда подруги Лин с удивлением узнала, что ее вызывают в кабинет к начальнице. Она мысленно быстро перебирала свои возможные грехи и нарушения правил, но никак не могла догадаться о причине вызова.

Но степенная улыбка и радушная манера начальницы сестринского корпуса сразу же успокоили ее. Пожилая дама серьезно сказала:

– Я вызвала вас сюда, сестра, чтобы сказать вам о своем решении препоручить вам собственную палату – с понедельника вы назначаетесь в палату Принстон. Вы будете исполняющей обязанности старшей сестры только вначале, а затем, если ваша работа докажет, что вы достойны этого, вы будете официально утверждены как старшая сестра.

Собственная палата! О, это стоило всей тяжелой и нудной работы младшей сестры, всех разочарований и скучной рутины, иногда казавшейся бесконечной. Теперь у нее будут некоторые привилегии и новые права. Но тут вдруг все эти быстро мелькающие мысли оборвались, и сердце у нее упало. Ведь это означает и конец ее работы в операционной, конец ежедневных встреч с Уорнером Бельмонтом!

Она знала, что начальница ждет от нее ответа, но пока она с трудом пыталась найти тактичные фразы, чтобы отказаться от этого выдвижения, сказать ей, что лучше она останется на прежнем месте, та неуклонно продолжала:

– Я признаю, что в качестве первого места в новом звании Принстон, с его репутацией несколько трудной палаты, явится для вас чем-то вроде испытания. Я надеюсь, что вы оправдаете мое решение назначить вас туда и будете смотреть на вашу работу там как на настоящий вызов вашим способностям. Но хотя я чувствую, что вы готовы к этому выдвижению, не менее важно, чтобы это почувствовали и вы сами. Что вы мне ответите, сестра?

Лин еще не знала, что сказать, и боялась, что ее нерешительность будет замечена начальницей, и та посчитает, что она не уверена в себе.

Может быть, поэтому она так тщательно выбирала слова, говоря с ней, и Лин, к собственному удивлению, почувствовала, что она понимает старую даму.

Вызов ей, ее способностям! Да, именно так она будет теперь воспринимать эту возможность освободиться от сладкой горечи порабощающего влияния Уорнера Бельмонта на ее мысли и жизнь, раз из этого для нее не может ничего получиться. Она примет предложение начальницы перейти в палату Принстон. Потому что... вдруг Уорнер – и при этой мысли ей стало чуть ли не плохо – вдруг он услышит, что кто-нибудь истолковывает ее отказ от повышения по службе лишь желанием оставаться поближе к нему? Если это случится, что он будет думать о ней? Впрочем, тут нечего было и задавать такой вопрос – она знала, что он даже не попытается скрыть свое неблагоприятное мнение о ней.

Она спокойно сказала:

– Я очень благодарна вам, мэм. Я сделаю все, что могу, работая в палате Принстон.

– Хорошо. Вы становитесь самой молодой старшей сестрой в нашей больнице. Конечно, были и другие претенденты на это место, но, наверное, мне стоит сказать вам, что ваша смелость в решении вернуться снова сюда и ваш твердый выбор сестринского дела как профессии после ваших больших личных переживаний делают вам честь и оправдывают мое решение выбрать именно вас.

Лин возразила:

– Но я всегда любила эту работу, мэм. Мне не хотелось оставлять ее даже ради...

– О, разумеется. – Начальница поднялась, двинулась к двери и открыла ее. – Но я так понимаю, хотя и не из ваших собственных слов, что перед тем, как вернуться назад, у вас была серьезная внутренняя борьба, в которой победила сила вашего собственного характера... – И при этих словах Лин внезапно оказалась по другую сторону двери, мягко, но решительно затворившейся за ней.

Она была права! Они никогда не обсуждали обстоятельства, которые привели ее к решению вернуться на старое место в Бродфилд. Но тогда каким образом начальница узнала обо всем этом, если... У нее забилось сердце... Если не через Уорнера Бельмонта? Лин покраснела, вспомнив, как он тогда вмешался со своим жестким непрошеным советом. По крайней мере, он дал возможность начальнице поверить, что окончательное решение было принято ею самостоятельно. Но как мало она заслуживает этого!