Текст книги "Очарование страсти"

Автор книги: Джейн Эрбор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 11 страниц)

– Это должно приносить вам огромное удовлетворение, – ровно заметил Уорнер.

– Да, и приносит! Думайте, что вам угодно, но я никогда не хотел, чтобы она переживала из-за меня. И теперь все в прошлом, я знаю это от Герды. Лин сказала ей, когда они увиделись.

– То же самое она сказала и мне – некоторое время назад, – сказал Уорнер несколько жестоко. – Очень рад услышать подтверждение. А кстати, где я могу вас высадить?

Они уже въехали в пригород Спайрхэмптона.

– У «Кларендона», это в...

– Я знаю.

Любой другой человек, более чуткий, чем Перри, давно бы понял, что ему намекнули о необходимости переменить тему. Но не таков был Перри. Он продолжал гнуть свое:

– Значит, она вам многое доверяет, верно? В таком случае вы должны знать, что она уже настолько глубоко забыла меня, что полюбила другого человека. Одного из докторов здесь, в Бродфилде. Она так сказала Герде, хотя и не назвала его имени. Я-то думаю, что это вполне может быть тот ирландец, Дринан. Она раза два упоминала о нем в письмах, еще когда мы были помолвлены. А вы что-нибудь об этом знаете?

Ответа не было. Уорнер вел машину по узким улочкам, лавируя среди густеющих толп народа. Он остановился у «Кларендона», сказав:

– Вот ваша гостиница.

– Огромное спасибо. – Перри вышел. – Не зайдете ли ко мне что-нибудь выпить?

– Нет, спасибо. Я еду прямо домой, и меня могут еще вызвать на операцию. – Уорнер помолчал и потом добавил: – Удовлетворю ваше любопытство: фамилия его действительно Дринан.

Перри захлопнул дверцу и выпрямился.

– Что же, счастливый конец... – начал он. Но говорить было некому. Уорнер воспользовался случаем, отъехав задним ходом от обочины, и был уже далеко.

У своего дома он с удивлением увидел Тома Дринана, звонящего ему в квартиру.

– Вы ко мне?

– Да, сэр. Хотел попросить вашего совета.

– Совета? Тогда лучше вам войти.

Тому было тяжко искать помощи у человека, безнадежно любимого Лин... Но по здравом размышлении он решил, что Уорнер тут не виноват, а в том, что касалось его профессиональной репутации, для Тома не было большего авторитета. Он начал:

– Я знаю, что вы были так любезны, что дали ценные советы многим нашим врачам относительно будущей работы. Я хотел спросить, что вы думаете о работе медика в Африке?

– О работе для вас, вы хотите сказать? Тут многое зависит от того, куда вы собираетесь ехать. У вас уже есть что-нибудь на примете?

– Есть. – Том достал из кармана бумаги. – Вот здесь все документы для оформления на место представителя ВОЗ. Это в Адани, в Нигерии.

Уорнер взял бумаги.

– Далековато от Бродфилда, – заметил он.

– Я как раз и хочу этого, – открыто сказал Том. На мгновение их глаза встретились.

– Что ж, – Уорнер просматривал бумаги, – насколько я могу судить, у вас есть все требуемые качества, и, говоря в общем, я бы на вашем месте воспользовался этой возможностью и согласился, если возьмут. И еще опять-таки говорю вообще: если вы там проработаете хотя бы несколько лет, то почувствуете, как там нужна ваша работа, и вы получите опыт, который потом можно будет использовать, скажем, для специализации по тропическим болезням, если это будет вам интересно. Мой совет вам, Дринан: если можете, поезжайте. – Уорнер замолчал, закуривая сигарету. – Правда, прежде чем принять окончательное решение, вы должны подумать и о более конкретных вещах, например – о личных вопросах. Вам нужно четко представить себе, каково будет вам уехать из Англии – это во-первых; оставить здесь друзей и близких – это во-вторых.

– Собственно, по личным причинам я и стал думать об отъезде, – тихо сказал Том. – Я думаю, что взвесил все аспекты этого.

– Ага, так? Но ведь возникает еще и вопрос личного одиночества, когда вы там обоснуетесь. – Уорнер опять взял документы. – Тут написано, что предпочтение отдается неженатым мужчинам. Но я думал, что у вас есть какие-то планы в этом отношении? – Он не смотрел на Тома, задавая свой вопрос.

– Таких планов у меня нет, сэр, – ответил Том.

– Нет? Значит, вы не думали о женитьбе, прежде чем решиться на отъезд?

– Нет.

Наступило молчание. Потом Уорнер осторожно произнес:

– Пожалуйста, извините меня, но разве такое длительное отсутствие – предполагается ведь пять лет?.. – не будет ли это непомерным требованием к девушке, которая будет ждать вас?

– Конечно было бы, – Том наклонился вперед, гася сигарету в пепельнице, – если бы у меня была такая. Но у меня ее нет. – Он поднял глаза, и снова они встретились с глазами Уорнера, на этот раз сказав все, что не было произнесено.

Уорнер сказал:

– Понимаю. Наверное, я сделал поспешный вывод.

– Пожалуй. – Том поднялся из кресла. – Я вам сказал, что хочу уехать из Англии по личным причинам. Теперь вы знаете, в чем они заключаются.

– Вы не должны посвящать меня в подробности, – поспешно напомнил ему Уорнер.

– А неужели вы думаете, что я собирался? – Том резко повернулся к нему, испытывая внезапную душевную боль. – Неужели вы думаете, что любой человек – если он, конечно, не стонет от жалости к себе – станет признаться кому-либо, что его девушка полюбила другого? Думаете, это легко выговорить? Вряд ли мне захотелось бы поплакаться в жилетку – и особенно вам!

Уорнер нахмурился, потом подошел к младшему коллеге и положил ему руку на плечо. Он думал, что Том стряхнет его руку, но тот только пожал плечами. И грубовато сказал:

– Непростительно с моей стороны...

– Нет, все понятно. Послушайте, Дринан, я на несколько лет старше вас, и я не женат. Разве вам не приходит в голову, что я могу по собственному опыту понять, что испытываете вы?

– Вам тоже отказывали?

– Я любил, меня не любили в ответ. Незаживающие раны болят.

Том начал:

– Как-то я никогда не думал, что вы...

Но Уорнер, не слушая его, продолжал говорить, как бы думая вслух:

– Конечно, с клинической точки зрения раны мало-помалу заживают.

– То же самое можно сказать и по-другому – время все излечит, – угнетенно сказал Том. – Нет, наверное, мне нужно еще много времени, прежде чем я смогу поверить в это. Я никогда не забуду Лин... – Он тут же виновато замолчал, но один взгляд на застывшее лицо Уорнера сказал ему, что они оба уже давно знают, что говорят именно о ней.

Уорнер сказал:

– Я действительно сделал слишком поспешный вывод. Я думал, что вы и она обручились. Но если это не так и вам тяжело, я считаю, что вы поступаете мудро; уезжайте за границу. И поверьте, Дринан, некоторые раны заживают, не оставив рубцов.

Том с трудом саркастически улыбнулся:

– Постараюсь надеяться на это. Пока же благодарю вас, сэр, за все!

– Ну, надеюсь, что помог – и чуть больше, чем просто профессиональным советом. – Уорнер пошел к дверям с Томом, но, взявшись за ручку двери, сказал: – Вы сказали одну вещь, которая меня поставила в тупик. Вы сказали, что никогда бы не обратились со своим личным горем ко мне – и подчеркнули, что именно ко мне. Почему же?

– Я сказал лишнее. Буду благодарен вам, если вы скорее забудете об этом.

– Ну хорошо. Может быть, я еще что-нибудь мог бы сделать для вас?

Том благодарно посмотрел на него:

– Спасибо. Я думаю, что теперь знаю: к вам можно обращаться за помощью.

Когда он ушел, Уорнер пошел обратно в гостиную и долго стоял, глядя на огоньки, перебегающие по горячим поленьям. Несмотря на весну, вечера были холодные. Наконец он подошел к телефону, позвонил в Бродфилд и попросил дать ему отдельные палаты.

Ему скоро ответили. Приятно взволнованная сестра говорила:

– О да, мистер Бельмонт, конечно, мистер Бельмонт, вы могли бы поговорить с ней... То есть если бы она была здесь, у нас... Но сестре Эсолл стало лучше, и мы ее выписали сегодня днем!

– Выписали? Но где она?

– Она должна была выписаться не раньше чем завтра-послезавтра, но приехали ее друзья из Эмберли и уговорили меня отпустить ее к ним на несколько дней до окончательного выздоровления. И поскольку они приехали, я ее отпустила. Вы ведь знаете, как мы сейчас радуемся каждой освободившейся кровати, мистер Бельмонт!

– Да, конечно. Все в порядке, сестра, спасибо.

Уорнер положил трубку, посмотрел на часы и стал набирать номер ректорского дома в Эмберли. Когда ему ответила Мэри Дорн и рассказала о здоровье Лин, он спросил, сможет ли увидеть Лин, если он сию же минуту отправится к ним.

Мэри слегка ощетинилась, защищая подругу:

– Ну, я прямо не знаю... Видите ли, она еще слаба, да и дорога утомила ее. Так что я уже уложила ее в постель. Если это что-нибудь важное, я могу передать ей.

– Это важное. Но передать ей вы не можете.

– А-а... Ну, может быть, завтра?

– Завтра. Обязательно.

Днем солнце уже сильно припекало. Мэри устроила Лин в просторном плетеном кресле, укутав ее пледом, и так она ждала приезда Уорнера.

Накануне вечером, когда Мэри сказала ей о его телефонном звонке, она удивленно спросила:

– О чем же он хочет говорить со мной?

Когда Мэри предположила, что это может быть что-то связанное с больничной работой, Лин возразила: ведь из-за болезни в ее палате временно распоряжались другие.

– Да, это не о работе, я тоже так думаю, – согласилась Мэри Дорн, унося вниз поднос с ужином Лин. – Потому что, как я заметила, вы все на работе церемонные, к тебе обращаются «сестра Эсолл», а он по телефону сказал «Лин».

Он сказал «Лин»! Да, один раз, при ней, обращаясь к Перри, он назвал се Лин, и тогда она вспомнила, какой лаской это прозвучало для нее. Может быть, говоря с Мэри, для него было естественно называть ее так же, как ее зовет и Мэри. Но почему, думала она, закрывая глаза перед видением счастья и надежды, которое не может сбыться, почему ей так страшна мысль, что он может не приехать?..

Она лежала в затишье сада, наслаждаясь солнечным теплом и то дело чувствуя легкий теплый ветерок, шевеливший ей волосы. Она сама не заметила, как задремала, и пробудилась от мягкого касания к пледу, закрывающему ее.

– О!.. – Разочарование в том, что она все еще одна, сменилось оживлением, когда она увидела, что разбужена новым членом семьи ректора – приблудным рыжим котенком, который, играя, ловил и дергал бахрому пледа. Она наклонилась, дразня его пальцем; он схватил его коготками; палец спрятался, снова показался, его снова поймали. С котенком можно было играть бесконечно. И такою Уорнер увидел Лин – бесконечно милой, поглощенной простой игрой.

Обращаясь к ее склоненной голове, он только и сказал:

– Лин!..

Но в его сердце звучало больше чем ее имя, в нем было обещание вечного вопроса мужчины к женщине...

Лин подняла глаза, встретив его взгляд. Какое-то новое чувство говорило ей, что она еще никогда не слышала свое имя, произносимое с таким выражением. Стараясь выиграть время, она подняла котенка, прижав к щеке короткий мягкий пушок его шейки. Но Уорнер мягко отобрал у нее зверька и посадил его на землю, а потом взял обе ее руки в свои.

– Лин, моя родная, ты даже не знаешь, сколько храбрости потребовалось мне, чтобы приехать сюда к тебе!

– Храбрости?! Чтобы приехать ко мне?!

– Да. Я полюбил тебя так давно, не осмеливаясь признаться в этом чувстве самому себе, не говоря уже о тебе. И даже когда я не мог больше сомневаться в нем, я не решался прийти к тебе, зная, что ты отвергнешь меня; наверное, ты сейчас так и сделаешь. Но с того самого дня, когда ты чуть не упала в жару и я впервые держал тебя в руках, я понял, что раньше или позже я должен сказать тебе об этом и потом решать, что мне делать, – после того, как я сам услышу из твоих губ окончательный отказ и признание, что ты не любишь меня.

– Вы... вы совсем ничего не поняли во мне... – прошептала Лин.

Он выпустил ее руку и смотрел вдаль над ее головой на распускающуюся зелень деревьев. Мрачный очерк губ не изменился, когда он заговорил:

– Я понимаю, я произвожу на вас такое впечатление, что я никогда не любил. А вы знаете, что я никогда просто не решался признаться в этом? Гордость удерживает мужчину от того, чтобы подойти к женщине, которая любит другого. И для меня не безразличен кодекс чести, потому что мне нравился Дринан, я уважал его и думал, вплоть до вчерашнего дня, что вы его любите...

У нее перехватило дыхание.

– А как же вы узнали, что я не люблю его?

– Он сам мне сказал, что сделал вам предложение и что вы отказали ему. Он сказал, что вы любите кого-то другого.

– Он не сказал вам, кто это человек? – Голос Лин был скорее шепотом.

– Нет. Наверное, он не знал.

– Он знал...

Уорнер посмотрел на нее, и в его глазах медленно появилось понимание.

– Лин, ты хочешь сказать?.. – тоже шепотом сказал он, потом вдруг громко рассмеялся: – Ох! Какой же я дурак... Каким же дураком я был!

Обняв девушку, он притянул ее поближе, но потом опять усадил в кресло и встал перед ней на колени, обняв за плечи.

– Скажи мне теперь ты!.. – попросил он.

Она почти лежала на его груди, желая полностью отдаться этому моменту блаженства, который не мог долго продлиться... Он сказал, что любит ее, теперь он знал, что и она любит его. Но где-то в тени еще была Ева Адлер. И из-за этой тени все казалось ненастоящим, несбыточной мечтой. Пока в его жизни была Ева, самые чудесные из всех долгожданных слов теряли значение.

Он не мог догадываться о ее страхах, потому что голос его звучал так восторженно, как будто она ответила ему. Он говорил:

– Мне кажется, я полюбил тебя вначале за твою цельность, за эту храбрость, с какой ты встретила то несчастье – и справилась с ним. Я принудил тебя к очень тяжелому решению, когда сказал, что ты должна вернуться в Бродфилд. Я думал, что зря советую тебе, сам не надеясь, что у тебя найдется столько силы и характера, чтобы сделать это. И только после этого я начал любить тебя – девушку моего сердца, с волшебством в каждом движении, в каждой улыбке.

Все еще цепляясь за кажущуюся реальность этой сцены, Лин сказала:

– Вы ничего не говорили мне.

– Я объяснил почему: я не осмеливался. Я почти обнял тебя и почти выговорил это в тот вечер, когда мы привезли твою подругу Пэтси Хорган в больницу. Ты так боялась за нее и была такой ранимой в тот вечер! Но потом на сцену выступила зловещая пара – гордость и ревность. Я думал, что ты любишь Дринана, к тому же я совершил глупость, прислушиваясь к тому дистиллированному яду, что источала Нора Фейерс. Она намекнула, что ты быстро сориентировалась и ухватилась за следующего кандидата – Дринана, и сказала, что у тебя репутация пожирательницы сердец. Я ее резко осадил, но, хотя и не поверил, моя ревность разыгрывалась. И после этого, хотя я и не удержался и пригласил тебя слушать вместе рождественские гимны, я намеренно старался ожесточить свое сердце против тебя.

Он замолчал, ожидая ее ответа, но она молчала. Он повернул ее лицом к себе, заглянув ей в глаза:

– Лин, ты мне ничего не отвечаешь! Может быть, я сделал какую-нибудь ужасную ошибку, скажи! – умоляюще произнес он.

– Дело не в том, что я не люблю вас. Люблю, всем сердцем! Но как я могла дать вам знать, когда всегда была... Ева? Когда все еще есть Ева!

Он не сводил с нее глаз, как бы не веря ее словам:

– Ева?! Что она мне!.. Ох, Лин, родная моя, что с нами сделала наша гордость!.. Если бы ты только намекнула, дала понять, что тебя тревожат мои отношения с Евой, я бы сразу все тебе сказал. Ты хочешь теперь выслушать меня?

Она кивнула, все еще боясь того, что может услышать. Но его рука успокаивающе сжала ее плечи, когда он начал:

– Я не стану ничего скрывать. До того, как Ева вышла замуж за Брона Адлера, который был и моим другом, я думал, что влюблен в нее. И когда они поженились, я воспринял это болезненно, но потом примирился с этим, и мы остались с Броном друзьями, хотя, когда он увез ее за границу учиться пению, мы виделись редко.

Как я знаю, Брон был абсолютно безжалостен с ней в том, что касалось ее голоса. Он заставил ее жить только для пения, он следил за каждым шагом, который она делала к успеху. Я думаю, что она вышла за него вначале из честолюбия, но потом она полюбила его так же сильно, как и он ее. Когда после его смерти мы встретились с ней, я увидел, что она сломлена этим горем. И пела она как-то механически, без чувства. У нее не было эмоциональной опоры, она жила, как бы плывя по течению.

– Вы сами захотели увидеть ее снова? – спросила Лин.

– Да. Но не мучься из-за этого. Ты помнишь, Лин, я сказал тебе что-то язвительное насчет опасности возобновлять прерванные отношения? Я думал, что ты именно это делаешь, из-за этого письма к Перри. Что ж ты думаешь? Любопытство подстегнуло меня на то же самое по отношению к Еве.

Но мне стоило только увидеть ее, и я понял, что все кончено – для нас обоих и навсегда. К этому времени мы стали очень разными людьми; оба стали уверенными профессионалами, делающими карьеру. Я уже ничего не мог сделать для Евы, когда опять ее встретил, кроме как помочь ей окрепнуть душой и вернуть себе спокойствие, потерянное со смертью мужа.

Поэтому я и взялся за это, пытаясь стать для нее вторым Броном в том, что касалось ее карьеры певицы. Брон был мне другом, и я чувствовал себя в долгу перед ним. Я должен был не давать ей расточать свой талант попусту, потому что этот великий дар был взращен Броном. Я начал устраивать ее дела, диктовать ей, даже командовать ею...

– Вас стали видеть с ней везде вместе, – тихо напомнила ему Лин.

Уорнер уныло улыбнулся:

– Этого она всегда требовала! Ее тоже нужно понять: она теперь не может без этого поклонения – цветы, восторги везде ее сопровождают. Я чувствовал, что это какая-то компенсация за ее покорность в выполнении моих требований – тех, какие бы предъявлял к ней сам Брон... Самое малое, что я мог сделать для нее, – сделать ее счастливой, спокойной, уверенной, как прежде. Вначале все удалось, я гордился моим планом: Ева начала усиленно работать – может быть, как никогда. А потом я встретил тебя, Лин. И почти все мои планы насчет Евы рассыпались.

– Она не догадывалась, что вы... что ты полюбил меня?

– Не знаю. Судя по ее словам, когда я видел ее в последний раз, она решила, как только выздоровеет, взять к себе Нору в качестве секретаря и ехать за границу. Обо мне не было сказано ни слова, так что, я думаю, она знает. Но как бы там ни было, когда я полюбил тебя, Ева начала сопротивляться. Я понял, что, видимо, она ненавидела каждую минуту жизни по правилам, которые я установил для нее, и что это у нее уже давно. Я не мог стать вторым Броном для нее, потому что Брон был ее учителем, но он вкладывал в это все свое сердце, и она ему отвечала этим же. В этом вся разница. Ну а я тут ничего не мог больше сделать, да и не хотел. Я полюбил тебя. И ничто, касающееся Евы, кроме ее карьеры, меня уже не волновало.

– Но ты все равно был разочарован?

– Думаю, что очень. Я терпеть не могу поражений. Например, я помню, что все-таки был очень рад, хотя и ненадолго, когда после категорического отказа петь на концерте в Бродфилде она все-таки приехала и выступила. Я думал, что она согласилась с моим советом, – я считал, что она должна выступать везде, куда ее приглашают, чтобы публика о ней не забывала. Но когда я навестил ее в больнице и сказал: «Раз ты приехала и пела для нас, я понял это так: ты, наконец, начала прислушиваться к моим советам», она рассмеялась мне прямо в лицо.

Он замолчал и вопросительно поглядел на Лин, беспокойно шевельнувшуюся. Она снова живо вспомнила момент, о котором он говорил. Она стояла в коридоре, ставя цветы Пэтси на столик, и нечаянно услышала кое-какие слова из их разговора. Как она тогда бежала, словно пытаясь спастись от жестокого смысла фразы, конца которой она не слышала. (Потом, когда-нибудь, она признается ему в своем невольном подслушивании. Но не сейчас! Нельзя портить все счастье этого момента.)

Она с удивлением сказала:

– Если Ева думала, что ты любишь меня, то мне непонятно, как же она решила обратиться ко мне, чтобы я спросила у тебя насчет ее болезни. Даже если она не любит тебя, мне кажется, ей бы не позволила ее гордость.

Уорнер покачал головой:

– Ты не понимаешь ее. Я уже давно увидел, что Ева совершенно хладнокровно использует людей в своих собственных целях. Она использовала вначале Брона – правда, потом она его полюбила; она видела, что меня можно тоже очень хорошо использовать к своей выгоде; сейчас она использует Нору Фейерс; она даже использовала тот интерес, который, как она подозревала, у меня был к тебе. И знаешь, Лин, дорогая моя, если бы у меня были хоть какие-то подозрения, догадки о том, что ты ревнуешь меня к ней!.. Твой приход ко мне, речь в ее защиту были для меня просто крушением всех надежд. Я перестал надеяться, что ты могла бы полюбить меня.

– Но почему же? Я этого не понимаю.

– Потому что, как я думал, ни одна женщина, влюбленная в мужчину, не смогла бы заставить себя сделать так много для своей соперницы. Ни одна женщина не могла бы быть такой великодушной. Но я ведь не мог знать, никак не мог, что твоей храбрости хватит даже на такой поступок!

Лин отмахнулась от этого.

– Но что теперь будет с Евой? – спросила она.

– Я предсказываю, что у нее будет успех за успехом. Мне бы нужно было понять раньше, что на самом деле она не нуждается в моей помощи, что благодаря своему собственному честолюбию она всегда добьется того, чего хочет. Но давай закончим говорить о ней, Лин! Хотя... когда она опять вернется в Англию, мне бы хотелось, чтобы ты ее лучше узнала. У нее тоже есть какая-то особая храбрость, думаю, что она всегда будет, в общем, одинокой женщиной, после того как потеряла Брона. Лин, скажи мне, – его голос был тревожен, – скажи мне, все ли и хорошо ли я тебе объяснил, как мало значит для меня Ева по сравнению с тобой?

– Я все поняла, Уорнер.

– А ты заметила, что первый раз назвала меня по имени?

– Первый раз – вслух!

Он мягко приподнял пальцем ее подбородок, укоризненно качая головой:

– Сколько времени мы потеряли попусту, дорогая! Мы же могли столько узнать друг о друге за это время. И мы все еще немного робеем, правда?

– Ты всегда держал меня на расстоянии, – упрекнула она. – Я так часто делала или говорила что-то, что тебя возмущало...

– Но я тебе объяснил! Мое внешнее равнодушие было броней против тебя!

– А у меня не было брони, – грустно сказала она. – Я думала, что иногда ты должен знать, как ты мне дорог – как бесконечно я тебе преданна.

– Теперь-то я знаю! И к счастью, это совсем не поздно...

Он целовал ее, вначале с робким обожанием, но потом его губы уже искали того обещания страсти, которое будет ответом на его чувство. Он целовал ее в губы, глаза, и Лин, отдаваясь этому счастью и вздрагивая в его руках, знала, что просто она еще не привыкла к чуду его любви. И она думала: «Я никогда не дам себе привыкнуть к этому, никогда не буду принимать как само собой разумеющееся или как мое законное право. И когда мы состаримся и все вокруг нас станет давно знакомым и привычным, наша любовь будет значить для нас так же много, как сейчас».

Он наконец выпустил ее из объятий. Они сидели рядом, держась за руки, и разговаривали о своих планах.

Уорнер сказал рассеянно:

– Твоя подруга Пэтси заскучает по тебе, когда ты уволишься из Бродфилда перед нашей свадьбой.

– Ошибаешься. Пэтси меня давно обогнала – она помолвлена и, может быть, уволится даже раньше меня.

– Она знала о твоей тайне? – спросил Уорнер. – Обо мне, что ты меня любишь? Видишь ли, у мужчин есть такая шутка, что девушки всегда рассказывают все свои тайны, расчесывая волосы на ночь. Я часто думал, действительно ли вы выдаете друг другу свои секреты.

– Пэтси не знала.

– А Дринан знал? Почему? Нет, если не хочешь, можешь не говорить. Но если бы я должен был угадывать, то сказал бы, что ты скрыла это и от него.

– Пыталась. Но видно, была неосторожна, и он сам догадался. Ему... ему это было тяжко.

При мысли о Томе глаза Лин заволоклись печалью, и Уорнер пожал ей руку, успокаивая:

– Ты не должна беспокоиться за Дринана. Он наконец поступает правильно – кладет конец этому и уезжает в новые места, к новой работе.

– А ты мне этого не позволил сделать! – напомнила она.

– То было совсем другое. Ты просто убегала...

Оба засмеялись, и Лин не могла не признать его правоту.

Уорнер спросил:

– Ты сказала, что Дринану было тяжко. Он что, думал, что я не достоин тебя? Впрочем, так оно и есть.

Лин покачала головой:

– Нет, это не так. Он страшно восхищается тобой и считает, что ты ничего не жалеешь и отдаешь все больным. Но один раз он сказал, что ты человек, который не нуждается ни в чем, и в женщинах тоже...

– И это разве правда? Что я не нуждаюсь в тебе? Она взглянула на него, и ее глаза были полны доверия.

– Я думаю, – сказала она медленно, голосом полным уверенности, – что мы будем нуждаться друг в друге – всегда. И мы уже начали.

И снова их губы встретились, скрепляя обещание дара любви, который каждый давал и принимал.

В ректорском доме Деннис писал проповедь. Взбудораженная Мэри ворвалась к нему в кабинет.

– Они целуются в саду, а я хотела пойти срезать цветной капусты к завтраку!

– Отлично. Люблю капусту! – Деннис поднял глаза на жену, осмысливая се слова в обратном порядке. – Кто целуется в саду, ты говоришь?

– Господи, да Лин и этот невозможный мистер Бельмонт!

Деннис заинтересованно склонил голову набок и подошел к окну как раз в тот момент, когда Уорнер и Лин, держась за руки, пошли по лужайке к калитке, ведущей в огород.

Он повернулся к жене улыбаясь:

– Невозможный или возможный, но тебе нужно скорее научиться звать его Уорнером, моя душенька!

– Да как Лин может любить его!.. – воскликнула Мэри в недоумении.

Деннис иронически посмотрел на нее, садясь за стол и беря в руку карандаш.

– Ну, по всем признакам она его любит, – кротко заметил он. – На твоем месте я бы оставил капусту расти, где она растет, и открыл бы вместо этого банку горошка. Да побольше! Я голоден, и у нас за столом явно будет гость. А теперь прочь от меня! Я все еще пишу.

Мэри постояла, потом поцеловала его в лоб и вышла. Но тут же вернулась.

– Ну а теперь что? – в притворном раздражении сказал Деннис.

– Я что думаю... У нас в погребе есть еще бутылка шампанского с нашей свадьбы. Откроем ее по этому случаю?

– Почему бы и нет!

Они посмотрели друг на друга и улыбнулись. Они знали, что введут Лин, которую они так любят, в тот круг непрерывного счастья, которым был для них брак.

[1] Ректор – приходский священник в английской церкви. (Примеч. перев.).

[2] Стаккато – в музыке: отрывистая манера игры. (Примеч. ред.).

[3] Дьявол найдет работу для праздных рук (англ. поговорка). (Примеч. ред.).

[4] Оранжисты – сторонники Вильгельма III Оранского, поработившего Ирландию.