355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джеймс Уайт » Космический госпиталь (сборник) » Текст книги (страница 22)
Космический госпиталь (сборник)
  • Текст добавлен: 28 сентября 2016, 22:13

Текст книги "Космический госпиталь (сборник)"


Автор книги: Джеймс Уайт


Соавторы: Джон Кристофер,Джеймс Генри Шмиц,Пол Эш,Джей Уильямс,Святослав Славчев,Флойд Уоллес,Арпад Балаж
сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

IV

Конвей порой ворчал на тесноту каморки, в которой он спал, хранил свои немногочисленные вещи и* изредка угощал коллег. Но сейчас именно теснота успокаивала его. Он сел, потому что ходить было негде, и постарался прояснить картину, вспыхнувшую в его мозгу, когда они были в палате.

Все было очевидно с самого начала. Во-первых, гравитационные установки – Конвей непростительно упустил из виду, что их можно регулировать, устанавливая любую силу тяжести от нуля до пяти #. Затем сложная система подачи воздуха – она была противоречивой, только если считать, что она предназначена для одного вида живых существ. А если для нескольких? Наконец, физическое состояние пациента и окраска корпуса – ярко-оранжевая. Земные корабли такого типа обычно окрашены в белый цвет.

Потерпевший аварию корабль был “каретой скорой помощи”!

Но межпланетные корабли такого типа были продуктами развитой цивилизации, охватывающей или готовой охватить множество звездных систем. Значит, создавшая их культура достигла больших высот. В Галактической цивилизации такой ступени достигли лишь культуры Илленсы, Тралтана и Земли. Как же могло случиться, что культура такого масштаба оставалась неизвестной?

Конвей поежился. У него был ответ и на этот вопрос.

Саммерфилд сказал, что найденная половина была наиболее поврежденной и остальная часть корабля могла продолжить путь к ближайшей ремонтной базе. Таким образом секция с пациентом оторвалась во время аварии и передвигалась в пространстве тем же путем, что и корабль до катастрофы.

Следовательно, корабль шел с планеты, зарегистрированной в качестве необитаемой. Но за сто лет кто-то мог основать там базу или даже колонию. И “карета скорой помощи” летела с той планеты в межгалактическое пространство…

Цивилизация, которая могла преодолевать межгалактическое пространство, и создавала базы на окраине другой Галактики, внушала уважение и мысль о мерах предосторожности в обращении с ней. Особенно если учесть, что единственного ее представителя пока, как ни старайся, нельзя было отнести к сговорчивым существам. Его соотечественникам, искушенным в области медицины, не по душе придется, если кто-то плохо будет обращаться с их занемогшим собратом. Да и вообще при таком положении дел они вряд ли хорошо отнесутся к кому бы то ни было или к чему бы то ни было.

Неожиданно загудел коммуникатор. Курседд сообщала, что пациент спокоен, но раковое поражение быстро распространяется и угрожает задеть одно из дыхательных отверстий. Конвей ответил, что сейчас придет. Он вызвал доктора Приликлу и вновь уселся на диванчик.

Он не осмеливался сообщить кому-нибудь о своем открытии. Сделать это означало послать в пространство сторожевые корабли, стремящиеся установить преждевременный контакт – преждевременный по крайней мере с точки зрения Конвея. Он опасался, что первая встреча двух цивилизаций может кончиться недоразумением, и смягчить удар можно будет только тем, что Федерация спасет и вылечит одного из межгалактических колонистов.

Разумеется, не исключена возможность, что пациент не типичен для расы, что у него умственное расстройство, как предполагал О’Мара. Однако Конвей сомневался, что в глазах инопланетян это будет достаточным оправданием тому, что не были приняты все меры для его спасения. Кроме того, страх пациента был связан с ненавистью к лицу, старавшемуся его вылечить. На какое-то мгновение Конвею пришла в голову дикая мысль, не существует ли во Вселенной антиземной системы логики, согласно которой помощь вызывает не благодарность, а ненависть. Даже то, что существо было обнаружено в “скорой помощи”, не могло развеять сомнений. Для людей, подобных Конвею, скорая помощь олицетворяет собой альтруистские соображения, оказание милосердия и так далее. Но многие расы, даже входящие в Федерацию, рассматривали болезнь как проявление физической неполноценности.

Покидая комнату, Конвей все еще не представлял себе, каким образом он примется за лечение пациента. Не знал он, и сколько времени отпущено ему на это. Капитан Семмерфилд, Гендрикс и другие исследователи корабля были сейчас слишком поглощены множеством загадок, чтобы подумать о чем-либо ином. Но через некоторое время они придут к той же мысли, что и Конвей. Их отделяло от этого всего лишь несколько дней, а может, и часов.

Затем Мониторы войдут в контакт с незнакомцами, а те, естественно, захотят узнать о судьбе их больного брата, который к тому времени совсем выздоровеет или будет выздоравливать.

Или же…

Конвей изо всех сил пытался отогнать мысль: “А что, если пациент умрет?”

Перед началом следующего исследования он расспросил Приликлу об эмоциональном состоянии пациента, но не узнал ничего нового. Существо было неподвижно и, по-видимому, без сознания. Когда Конвей обратился к нему с помощью транслятора, существо обуял страх, хотя, по уверению Приликлы, оно понимало, о чем говорит Конвей.

– Я не причиню вам вреда, – медленно и четко говорил Конвей, приближаясь к пациента. – Но мне необходимо до вас дотронуться. Поверьте, что я не желаю причинять вам вред. – Он вопросительно посмотрел на Приликлу.

ГЛНО сказал:

– Страх и… беспомощность. И еще покорность, смешанная с угрозой… нет, с предупреждением. Он явно верит тому, что вы говорите, но пытается предупредить вас о чем-то.

Ну, это уже лучше, подумал Конвей. Существо предупреждало его, но не возражало против прикосновения. Он подошел к пациенту и дотронулся рукой в перчатке до участка чистой кожи.

Его руку словно отбросило сильнейшим ударом. Охнув, он отскочил в сторону и, потирая руку, выключил транслятор, чтобы дать выход своим чувствам.

Чуть помолчав для приличия, ГЛНО сказал:

– Нам удалось получить очень важные сведения, доктор Конвей. Несмотря на физическую реакцию, чувства пациента по отношению к вам ничуть не изменились.

– Ну и что? – раздраженно спросил Конвей.

– То, что реакция непроизвольна.

Конвей переварил сообщение Приликлы и сказал с горечью:

– Значит, мы не может прибегнуть к общей анестезии, даже если бы у нас и был подходящий наркоз, потому что сердце и легкие управляются непроизвольными сокращениями мышц. А это еще одно осложнение. Мы не можем его анестезировать, а он не собирается нам помочь…

Он подошел к контрольному пульту палаты и нажал несколько кнопок. Крепления, державшие сеть, раскрылись, и сеть оттянулась в сторону. Конвей продолжал:

– Он сам себе наносит травмы, бьется о сеть. Вы видите, что он уже почти потерял еще одно щупальце.

Приликла возражал против того, чтобы убрать сеть, полагая, что оказавшись на свободе, пациент может нанести себе более серьезные повреждения. Конвей заметил, что в таком положении пациент вряд ли сможет свободно передвигаться. Ему пришла в голову мысль, что поза, принятая пациентом, идеальна для обороны. Она напомнила ему позу кота, который во время драки лежит на боку, чтобы пустить в дело все четыре лапы. Перед ним находился десятилапый кот, который мог защитить себя от нападения с любой стороны.

Врожденные непроизвольные реакции были продуктом эволюции. Но зачем существу принимать эту оборонительную позицию и не подпускать к себе никого именно тогда, когда оно нуждается в помощи?..

Внезапно Конвея словно озарило – он нашел ответ на свой вопрос! Нет, поправил он себя, преодолевая возбуждение, он уверен, что нашел ответ.

Все они с самого начала сделали неверные выводы насчет сущности болезни. Далее они пришли к ложному заключению, простому и единственному, лежавшему в основе диагноза. Если изменить этот диагноз, то можно объяснить физическое и моральное состояние пациента, понять истоки его враждебности. Более того, тогда можно будет придерживаться единственно верного метода лечения. Наконец-то у Конвея появились основания полагать, что пациент вовсе не принадлежит к злобным и враждебным существам, как это могло показаться.

Единственным слабым местом в его теории было то, что она могла оказаться ложной.

Он ни с кем не мог обсудить намеченный курс лечения – это бы привело к служебным неприятностям. Вздумай он настаивать на этом лечении, в случае смерти пациента его могли бы уволить.

Конвей вновь приблизился к пациенту и включил транслятор. Он заранее знал, какой будет реакция пациента, – ведь то, что он собирался сделать, было жестоким испытанием для больного, но Конвей не мог поступить иначе. Он сказал:

– Не беспокойтесь, молодой человек, мы вас быстро вернем в прежнее состояние…

Реакция пациента была настолько бурной, что доктору Приликле, которому передались все чувства пациента, пришлось покинуть палату.

И лишь тогда Конвей принял окончательное решение.

Три следующих дня Конвей регулярно наведывался в палату. Он отмечал, с какой скоростью растет жесткий покров, охвативший уже две трети тела пациента. Не было сомнения, что поражение распространяется все быстрее, и опухоль становится все толще. Он отослал образцы в Патологическую лабораторию, и оттуда ответили, что пациент страдает особой, весьма активной формой рака кожи, и запрашивали, возможно ли применение хирургических методов, либо лечение радиоактивными изотопами. Конвей отвечал, что ни то, ни другое невозможно без опасности для жизни пациента.

Конвей распорядился, чтобы никто не утешал пациента, ибо он и так уже достаточно пострадал от этой формы доброжелательной тупости. Если бы Конвей имел право запретить доступ в палату всем, кроме себя, Курседд и Приликлы, он бы это сделал не задумываясь.

Но большую часть времени Конвей убеждал самого себя, что он поступает правильно.

Конвей сознательно избегал доктора Маннона со дня первого консилиума. Он не хотел, чтобы старый друг обсуждал с ним ход болезни, потому что Маннон был слишком умен и его невозможно было провести, а правду Конвей не мог сказать даже ему. Он страстно желал, чтобы капитан Саммерфилд был слишком занят на корабле, чтобы О’Мара и Скемптон забыли о существовании Конвея и чтобы Маннон решил не совать нос не в свое дело.

Но этого не случилось.

Когда утром на пятый день Конвей второй раз зашел в палату, его уже поджидал там доктор Маннон. Он по всем правилам попросил разрешения взглянуть на пациента. Затем, покончив с формальностями, он сказал:

– Послушайте, юный наглец, мне надоело смотреть, как вы глядите на ботинки или на потолок, стоит мне подойти к вам поближе. Если бы я не обладал такой же непрошибаемой шкурой, как тралтан, меня бы покоробило ваше пренебрежение. Я знаю, что вновь назначенные Старшие в течение первых недель работы слишком серьезно относятся к самим себе, но ваше поведение переходит все границы.

Он поднял руку и, прежде чем Конвей успел ответить, продолжал:

– Я принимаю ваши извинения. Теперь перейдем к делу. Я разговаривал с Приликлой и с ребятами из Патологии. Они мне сказали, что поражение полностью охватило все тело, что оно непроницаемо для рентгеновских лучей безопасной концентрации, так что о деятельности и состоянии внутренних органов можно только догадываться. Нельзя срезать наросты, потому что тогда придется парализовать щупальца, а это в свою очередь может остановить сердце. Если же щупальца будут действовать, операцию тоже нельзя провести. В то же время пациент слабеет и будет слабеть, но вы не сможете его накормить, не освободив его рот. Да к тому же последние анализы показывают, что опухоль распространяется не только вширь, но и вглубь, и есть основания полагать, что, если не провести операцию немедленно, хвост полностью срастется со ртом. Разве не так?

Конвей кивнул.

Манной перевел дух и продолжал:

– Допустим, вы ампутируете конечности и удалите опухоль с головы и хвоста, заменив кожу подходящим синтетическим материалом, а как только пациент достаточно окрепнет, повторите эту операцию на остальных участках тела. Я признаю, что этот путь невероятно сложен, но в настоящих условиях он кажется мне единственным. Конечно, можно и создать ему искусственные конечности…

– Нет! – с чувством воскликнул Конвей. Если его теория правильна, то любая операция на этой стадии будет роковой. Если же нет, если пациент окажется таким, каким представляется с первого взгляда – злобным и непреодолимо враждебным, и если друзья его разыщут…

Чуть успокоившись, Конвей сказал:

– Допустим, ваш друг, заболевший кожной болезнью, попал в руки к инопланетному доктору, и тот не может придумать ничего лучше, как содрать с него кожу заживо и оторвать ему руки и ноги. Когда вы обнаружите его в таком состоянии, вам это не понравится. Даже если предположить, что вы цивилизованное, терпимое и готовое к компромиссам существо – а эти качества мы пока не можем приписать нашему пациенту, – я беру на себя смелость предположить, что вы выйдете из себя.

– Это же несопоставимо, и вы все отлично понимаете! – горячо возразил Маннон. – Порой приходится рисковать. Перед нами как раз такой случай.

– Нет, – ответил Конвей.

– Может быть, у вас есть лучшие предложения?

Конвей ответил не сразу, тщательно взвешивая слова:

– У меня есть одна мысль, но мне пока не хотелось бы ее обсуждать. Если что-нибудь получится, вы первым об этом узнаете. Если не получится – все равно узнаете. Все узнают.

Маннон пожал плечами и собрался уходить. У двери он сказал:

– Что бы вы ни делали, это достаточно серьезно, раз уж вы решили держать все это в секрете. Но помните, если вы поделитесь со мной, то в случае неудачи вину тоже поделим пополам…

“Все-таки у меня есть настоящие друзья”, – подумал Конвей. Им овладел соблазн поведать все доктору Маннону. Но Маннон был дотошным, добрым и очень компетентным Старшим терапевтом, относившимся к своей профессии всерьез, хотя он и имел обыкновение шутить на эту тему. Вряд ли он сможет делать то, о чем его попросит Конвей, и вряд ли он будет хранить тайну, если этим делом займется сам Конвей.

И Конвей с сожалением покачал головой.

V

Когда Маннон ушел, Конвей вернулся к своему пациенту. Тот все еще напоминал баранку, но баранку ссохшуюся и изрезанную морщинами. Конвею было трудно себя убедить, что прошла всего неделя с того дня, как пациент прибыл в Госпиталь. Щупальца, также задетые опухолью, напряженно торчали под разными углами, как засохшие сучья на мертвом дереве. Понимая, что опухоль закроет дыхательные пути, Конвей вставил в них трубки, чтобы обеспечить нормальное дыхание. Трубки помогли, но тем не менее дыхание пациента замедлилось и потеряло глубину. Прослушивание стетоскопом убедило Конвея, что биение сердца участилось, и удары его ослабли.

Неуверенность измучила Конвея.

Записав в истории болезни пульс и скорость дыхания, Конвей решил, что пришло время чаще осматривать больного, а также договориться с Приликлой, чтобы он сопровождал Конвея при осмотрах.

Курседд не спускала глаз с Конвея. Он не стал предупреждать медсестру, чтобы она молчала о происходящем, так как это еще более способствовало бы распространению сплетен. Конвей уже стал притчей во языцех у медсестер, и в последнее время он заметил, что старшие медсестры в его отделении начали относиться к нему с некоторой холодностью. Но, если повезет, начальство еще несколько дней не будет знать об этом.

Через три часа он вернулся в палату вместе с Приликлой. Он вновь проверил пульс и дыхание, а ГЛНО выяснил эмоциональное состояние пациента.

– Он очень ослаб, – задумчиво сказал Приликла. – Жизнь еле теплится в нем. Если учесть, что дыхание почти незаметно, а пульс частый и слабый… – Мысль о смерти была особенно невыносима для эмпата, и чувствительное существо не смогло заставить себя закончить предложение.

– Убедить его в чем бы то ни было мы не в состоянии, – размышлял вслух Конвей. – Питаться он не может, и ему пришлось истратить запасы энергии…

Конвей намеревался продолжать осмотр, но его неожиданно прервали.

Существо, с трудом протиснувшееся в дверь, было тралтаном. Конвей не мог отличить, одного тралтана от другого, но этого он узнал. К нему явился не кто иной, как Торнастор, Диагност, заведующий Патологической лабораторией.

Диагност выпучил два глаза в направлении Приликлы и загудел:

– Выйдите, пожалуйста. И вы, сестра. – Затем он обратил все четыре глаза на Конвея.

– Я решил поговорить с вами наедине, – сказал Торнастор, когда Приликла и медсестра вышли. – Так как некоторые из моих замечаний будут касаться вашего профессионального поведения, я не собираюсь усугублять неудобство вашего положения присутствием свидетелей. Но я начну с добрых вестей. Нам удалось найти средство, останавливающее рост опухоли. Оно не только прерывает рост злокачественного образования, но и размягчает уже пораженные участки, а также регенерирует ткани и поврежденные сосуды.

Черт побери, подумал Конвей. Вслух же сказал:

– Замечательное достижение! – И это было правдой.

– Нам бы этого не удалось добиться, если б мы не направили на погибший корабль нашего сотрудника с инструкциями исследовать все, что касается обмена веществ пациента, – продолжал Диагност. – Совершенно очевидно, что вы проглядели этот источник информации, ибо вы занялись этим вопросом лишь однажды, когда впервые попали на корабль. И вам удалось найти лишь малую толику того, что там было. Разрешите мне считать это вашим просчетом, доктор, и указать вам, что лишь ваши прошлые заслуги спасли вас от понижения в должности и отстранения от пациента… Наш успех оказался возможен только потому, что мы обнаружили весьма прилично оборудованную аптечку. Изучение ее содержимого, а также других принадлежностей оборудования корабля подвело нас к выводу, что корабль этот был специализированным медицинским судном. Офицеры Мониторов были весьма взволнованы, когда мы им это сообщили…

– Когда? – резко спросил Конвей. Здание, выстроенное им, неожиданно рухнуло. Конвей почувствовал, как у него похолодели руки. Но, может быть, еще не поздно? – Когда вы сказали им, что это медицинский корабль?

– Подобная информация не может представлять для вас особого интереса, – сказал Торнастор, доставая из сумки большую колбу в футляре. – Вы должны интересоваться в первую очередь пациентом. Вам понадобится это средство в большом количестве, и мы принимаем все меры для ускорения синтеза. Однако и того, что я даю, достаточно для пораженных участков головы. Проводите вливания согласно инструкции. Эффект сказывается примерно через полчаса.

Конвей осторожно поднял колбу. Стараясь потянуть время, он спросил:

– Каковы побочные эффекты?.. Я не хотел бы рисковать…

– Доктор, – перебил его Торнастор, – мне кажется, вы превращаете осторожность в глупость, даже в преступление. – Голос Диагноста в трансляторе Конвея звучал монотонно, но, и не будучи эмпатом, можно было догадаться, что собеседник крайне разгневан. Последние сомнения в этом исчезли, когда Конвей увидел, как яростно посетитель протопал к двери.

Конвей мрачно выругался. Мониторы вот-вот вступят в контакт с колонией этих существ, если они этого уже не сделали. Вскоре соотечественники пациента окажутся в Госпитале и будут спрашивать, что же сделали с больным. И если пациенту плохо, возможны неприятности, какими бы доброжелательными ни оказались пришельцы. Но еще скорее следует ожидать неприятностей в самом Госпитале, потому что Конвею не удалось убедить Торнастора в своей профессиональной пригодности.

В руке Конвея была зажата колба, содержимое которой могло вылечить пациента. В любом случае оно уничтожит внешнюю причину его болезни. Конвей поборол минутное колебание и упрямо решил держаться своей линии – решения, принятого им несколько дней назад. Ему удалось спрятать колбу, прежде чем вернулся Приликла.

– Выслушайте меня, – проговорил Конвей с отчаянием в голосе. – Я знаю, что делаю, но, если я ошибаюсь и вы примете участие в этом эксперименте, ваша репутация пострадает. Понятно?

Когда Приликла заговорил, все его шесть тонких ног задрожали. Но дело было даже не в словах, а в чувствах, охвативших доктора. Конвей понимал, что исходящее от него эмоциональное излучение не может доставлять удовольствие Приликле.

– Понимаю, – сказал Приликла.

– Отлично. Теперь вернемся к работе. Я хочу, чтобы вы вместе со мной вновь проверили дыхание и пульс больного, а также следили за его эмоциональным состоянием. Вскоре я ожидаю изменений в его состоянии и не хотел бы пропустить нужный момент.

Два часа подряд они не спускали с пациента глаз, однако никаких изменений не происходило. На какое-то время Конвей оставил пациента с Курседд и Приликлой, стараясь связаться со Скемптоном. Но ему ответили, что тот спешно покинул Госпиталь три дня назад, оставив координаты пункта своего назначения, однако установить с ним контакт пока невозможно.

Конвей опоздал и не сумел помешать Мониторам в установлении контакта с иной цивилизацией. Единственное, что ему теперь оставалось, – вылечить пациента.

Если только ему позволят…

Стенной динамик откашлялся и произнес:

– Доктора Конвея просят немедленно пройти в кабинет О’Мары.

Конвей подумал, что Торнастор не терял времени даром и успел пожаловаться. В этот момент Приликла сказал:

– Дыхание почти исчезло. Пульс нерегулярный.

Конвей схватил микрофон интеркома и крикнул в него:

– Говорит Конвей. Передайте О’Маре, что я занят!

Затем он обернулся к Приликле и сказал:

– Вы правы. Как насчет эмоций?

– Эмоциональное излучение несколько увеличилось во время перебоев пульса, но теперь все вошло в норму. Организм все слабеет.

– Отлично. Будьте внимательны.

Конвей взял образец воздуха, вырывавшегося из жабер, и пропустил его через анализатор. Даже принимая во внимание разреженность дыхания, результат анализа не оставлял никаких сомнений. Конвей почувствовал себя увереннее.

– Дыхание почти пропало, – сказал Приликла.

Прежде чем Конвей успел ответить, в дверь ворвался О’Мара. Остановившись всего в шести дюймах от Конвея, он произнес слишком спокойным голосом:

– Чем же вы так заняты, доктор?

Конвей чуть не плясал от нетерпения. Он спросил умоляюще:

– Ваше дело не может подождать?

– Нет.

Да, ему не отделаться от психолога, не дав какого-то объяснения своему поведению. Но Конвею так нужен был еще хотя бы час без постороннего вмешательства! Он быстро подошел к пациенту и в двух словах, не глядя на О’Мару, высказал Главному психологу свои соображения, касающиеся инопланетной “скорой помощи” и колонизованной планеты, откуда она стартовала. Он закончил просьбой к О’Маре задержать Скемптона, прежде чем удастся получить больше сведений о состоянии пациента.

– Итак, вы знали об этом уже неделю назад и ни слова мне не сказали, – задумчиво проговорил О’Мара. – Я могу понять ваши побуждения. Но Мониторы не первый раз устанавливают контакт и раньше справлялись с этим отлично. Это люди, специально подготовленные для таких встреч. Вы же действовали как страус – спрятали голову под крыло и ждали, что проблема разрешится сама собой. Но все, что касается цивилизации, способной преодолеть межгалактическое пространство, слишком значительно, чтобы от этого можно было уклониться. Такую проблему необходимо решать быстро и позитивно. В идеальном случае мы сможем продемонстрировать наши добрые чувства, вернув им больного выздоровевшим…

Тут О’Мара перешел на яростный шепот и приблизился к Конвею настолько, что тот почувствовал на своей шее горячее дыхание.

– При первом осмотре пациента вы убежали в свою комнату, прежде чем мы смогли добиться каких-либо успехов. Это был позорный шаг с профессиональной точки зрения, но я был склонен к снисходительности. Впоследствии доктор Маннон предложил лечение, хоть и рискованное, однако не только допустимое, но и явно показанное пациенту. Вы отказались что-либо предпринять. Патологи разработали вещество, которое могло вылечить пациента за несколько часов, но вы не захотели использовать даже это средство!

– Обычно я не обращаю внимания на слухи и сплетни в Госпитале, – продолжал О’Мара уже громче. – Но когда слухи становятся настойчивыми и распространяются широко, особенно среди медсестер, знающих, о чем они говорят, мне приходится обратить на них внимание. Мне стало совершенно ясно, что, несмотря на постоянное наблюдение, на частые осмотры, на многочисленные образцы, отправлявшиеся вами в Патологическую лабораторию, вы ровным счетом ничего не сделали для пациента. Он умирал в то время, как вы делали вид, что его лечите. Вы были так перепуганы возможными последствиями вашей неудачи, что оказались неспособны принять простейшее решение.

– Нет, – воспротивился Конвей. Обвинение задело его, хотя и основывалось на недостаточной информации. Но куда хуже слов было выражение лица О’Мары – это был гнев, скорбь и разочарование в человеке, которому он доверял и как профессионалу, и как другу и который его так жестоко подвел. О’Мара клеймил себя не в меньшей степени, чем Конвея.

– Осторожность можно довести до абсурда, – продолжал он почти грустно. – Иногда приходится быть смелым. Если надо принять рискованное решение, вы должны принять его и стоять на своем, как бы…

– А что же, вы полагаете, черт возьми, – яростно воскликнул Конвей, – я делаю?

– Ничего, – ответил О’Мара. – Ровным счетом ничего!

– Правильно! – крикнул Конвей.

– Дыхание исчезло, – тихо сказал Приликла.

Конвей повернулся к пациенту и нажал на кнопку звонка, вызывая Курседд. Затем спросил:

– Сердце? Мозг?

– Пульс участился. Эмоциональное излучение несколько усилилось.

В этот момент появилась Курседд, и Конвей начал давать указания. Ему нужны были инструменты из соседней операционной ДБЛФ. Он уточнил: никакой асептики не требуется. Не нужна и анестезия. Лишь большой набор режущих инструментов. Сестра исчезла. Конвей вызвал Патологию и спросил, какой коагулянт они могут рекомендовать для пациента, если потребуется длительная операция. Они обещали прислать его через несколько минут. Когда Конвей отошел от интеркома, заговорил О’Мара:

– Вся эта бурная деятельность, все это очковтирательство ничего не доказывают. Пациент перестал дышать. Если он еще не мертв, то настолько близок к этому, что здесь почти нет разницы. И вы за это в ответе.

Конвей покачал головой.

– Я не могу сейчас объяснить вам всего, но буду очень благодарен, если вы свяжетесь со Скемптоном и попросите его не торопиться. Мне нужно время, но сколько именно – я не знаю.

– Вы не знаете, когда вам нужно поставить на этом крест, – зло сказал О’Мара, но тем не менее подошел к интеркому. Пока он добивался связи, Курседд вкатила столик с инструментами. Конвей установил его рядом с пациентом, затем бросил через плечо О’Маре:

– Подумайте вот над чем: в течение последних двенадцати часов из легких пациента выходил совершенно чистый воздух… Пациент дышит, но не видоизменяет состав воздуха в организме…

Он наклонился к больному, поднес к нему стетоскоп и прислушался. Удары сердца участились и стали сильнее. Но пульс оставался нерегулярным, звуки, доносившиеся сквозь толстую, твердую оболочку, покрывшую коркой все тело, казались гулкими и искаженными. Конвей не был уверен, было ли это лишь биение сердца или что-то еще. Он не знал, нормальное это состояние или нет.

– Что вы несете? – вмешался в ход его мыслей О’Мара. Конвей понял, что размышлял вслух. – Не хотите ли вы сказать, что пациент вовсе не болен?..

Конвей рассеянно ответил:

– Мать перед родами может страдать, но ее не назовешь больной…

– Конвей! – начал О’Мара и с таким шумом втянул воздух, что было слышно по всей палате. – Я вышел на связь с кораблем Скемптона. Они уже установили контакт с той цивилизацией. Сейчас Скемптон подойдет к микрофону… Я увеличу звук – вы тоже услышите, что он скажет.

– Не слишком громко, – предупредил Конвей. Затем обернулся к Приликле: – Каково эмоциональное излучение?

– Повысилось. Я вновь улавливаю различные эмоции. Ощущение подавленности, нетерпения и страха – возможно, клаустрофобия, – близкое к панике.

Конвей внимательно и не спеша осмотрел пациента. Тот был неподвижен. Тогда Конвей отрывисто сказал:

– Больше мы не можем рисковать. Может быть, он слишком ослабел, чтобы справиться самому. Ширму, сестра.

Ширма была предназначена лишь для того, чтобы О’Мара не мог следить за ходом операции. Если бы Главный психолог увидел, что намеревается сделать Конвей, он мог бы прийти к еще более ложным выводам и решился бы применить силу в отношении Конвея.

– Растет беспокойство, – внезапно произнес Приликла. – Ощущение боли отсутствует, но начались интенсивные схватки…

Конвей кивнул. Он взял скальпель и начал резать опухоль, стараясь установить ее толщину. Она была похожа на пробку и легко поддавалась. На глубине восьми дюймов он обнаружил нечто, напоминающее сероватую, маслянистую и податливую мембрану, однако жидкость в операционном поле не появилась. Конвей с облегчением вздохнул, убрал скальпель и сделал разрез в другом месте. На этот раз мембрана была зеленоватой и слегка вибрировала. Он продолжал резать.

Стало очевидным, что толщина опухоли достигала в среднем восьми дюймов. Работая с лихорадочной быстротой, Конвей сделал надрезы в девяти местах, примерно на равном расстоянии друг от друга по всему кольцу тела. Затем вопросительно посмотрел на Приликлу.

– Намного хуже, – сказал ГЛНО. – Невероятная моральная подавленность, отчаяние, страх, чувство… удушья. Пульс учащается и остается нерегулярным – большая нагрузка на сердце. Пациент вновь теряет сознание…

Не успел эмпат договорить, как Конвей взмахнул скальпелем. Он полосовал тело, соединяя разрезы в одну глубокую рану. Он жертвовал всем ради быстроты. Никакое воображение не могло бы назвать эту операцию хирургическим действием – любой мясник с помощью тупого топора провел бы эту операцию аккуратнее.

Кончив работу, он какое-то время смотрел на пациента, но не смог уловить никакого движения. Конвей отбросил скальпель и начал руками рвать кору.

Внезапно палату заполнил голос Скемптона, который возбужденно рассказывал о посадке в иногалактической колонии и об установлении связи с ее обитателями. Он продолжал:

– …Послушайте, О’Мара, социологическая структура у них невероятная. Я ни о чем подобном не слышал. У них есть две различные формы…

– Принадлежащие к одному и тому же виду, – вставил Конвей, не прерывая работы. Пациент явно оживал и начинал помогать врачу. Конвею хотелось кричать от возбуждения, но он продолжал: – Одна форма – десятиногий друг, лежащий здесь. Правда, ему не положено совать хвост в рот. Но это лишь переходная ступень…

– Другая форма, это… это… – Конвей замолчал, вглядываясь в появившееся на свет существо. Куски “опухоли” были разбросаны по полу. Часть срезал Конвей, а кое от чего освободился и сам новорожденный.

– Дышит кислородом, – продолжал Конвей. – Яйценоское. Длинное, но гибкое тело, снабженное четырьмя ногами, как у насекомого, манипуляторами, обычными органами чувств и тремя парами крыльев. Внешне напоминает стрекозу. Я бы сказал, что первая форма, судя по примитивным щупальцам, приспособлена для тяжелого труда. До тех пор пока она не минует стадию “куколки” и не превратится в более подвижное, изящное существо, она не может считаться полностью сформировавшейся и готовой к исполнению ответственной работы. Я полагаю, это и ведет к созданию сложного общества…


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю