Текст книги "Космический госпиталь (сборник)"

Автор книги: Джеймс Уайт

Соавторы: Джон Кристофер,Джеймс Генри Шмиц,Пол Эш,Джей Уильямс,Святослав Славчев,Флойд Уоллес,Арпад Балаж
сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Ведь в свое время он тоже услышит зов и отправится вдоль нового ручья к дальнему лесу за Разломом, где растут чужие Деревья. Вот тогда он все и узнает.

Джеймс УАЙТ
КОСМИЧЕСКИЙ ГОСПИТАЛЬ

Перевод Р.Нудельмана[7]7
  Печатается по изд.: Уайт Дж. Космический госпиталь: в сб.: Космический госпиталь. – М.: Мир, 1972. Пер. изд.: White J. Hospital Station. – N. Y.: Ballantine Books.


[Закрыть]

Эскулап

I

Существо, занявшее спальный отсек в каюте О’Мары, весило около полутонны, было наделено шестью короткими толстыми щупальцами, которые служили ему то руками, то ногами, а его кожный покров напоминал гибкий стальной панцирь. У существ с планеты Худлар, где сила тяжести вчетверо, а давление всемеро больше земного, такое телосложение не было необычным. Но О’Мара знал, что, невзирая на огромную силищу, существо это было беспомощным, ибо оно насчитывало всего лишь шесть месяцев от роду, только что оказалось свидетелем аварии, в которой погибли его родители, и было уже достаточно разумным, чтобы это зрелище его потрясло.

– Я д-д-доставил малыша, – произнес Уоринг, лучевой оператор, работавший на одном участке с О’Марой. Уоринг не любил О’Мару, имея на то весьма основательные причины, но сейчас постарался скрыть свое злорадство. – К-к-какстон меня послал. Он с-с-сказал, что с такой ногой ты все равно для р-р-работы не годишься, так хоть п-п-присмотришь за малышом, пока за ним не явятся с его п-п-планеты. Они уже кого-то п-п-послали…

Он откозырял и принялся проверять клапаны скафандра, явно торопясь побыстрее улизнуть, пока О’Мара не завел речи об аварии.

– Я тут п-п-притащил еду для него, – торопливо закончил он. – Она в ш-ш-шлюзе.

О’Мара молча кивнул. Он был еще молод. Злая судьба одарила его мощным телосложением; лицо его было таким же тяжелым, квадратным и грубо вытесанным, как и мускулистое тело. О’Мара прекрасно понимал, что незачем показывать, как на него подействовала эта авария, – ведь Уоринг решит, что он попросту притворяется. О’Мара давно уже открыл, что от людей с его комплекцией менее всего ждут каких-либо проявлений сентиментальности.

Как только Уоринг вышел, О’Мара направился в шлюз взглянуть на распылитель, через который кормили худлариан вдали от их родной планеты. Проверяя распылитель и резервные пищевые баллоны к нему, О’Мара думал, как он преподнесет эту историю Какстону. Тоскливо поглядывая в иллюминатор, за которым плавали элементы и секции гигантской ажурной головоломки, занимавшей пространство объемом в пятьдесят кубических миль, О’Мара усердно заставлял себя думать о недавней аварии. Но мысли упорно уносили его к событиям, относящимся к более далекому прошлому или будущему.

Огромное сооружение, которое постепенно вырисовывалось в космической пустоте двенадцатого галактического сектора (на полпути между нашей Галактикой и густонаселенными системами Большого Магелланова Облака), было предназначено под госпиталь – Госпиталь, равного которому не было нигде. Здесь предстояло точно воспроизвести сотни различных вариантов планетных условий жизни – любые предельные значения жары, холода, давления, тяжести, радиации или состава атмосферы, которые окажутся необходимыми для пациентов и персонала. Создание такой колоссальной и сложной конструкции намного превышало возможности любой отдельно взятой планеты, и потому каждый из сотен населенных миров изготовлял свою секцию Госпиталя, а затем транспортировал ее к месту окончательной сборки.

Но и сам монтаж этой махины был делом отнюдь не из легких.

У каждой из планет-участниц была своя копия генерального плана. И все же то и дело случались ошибки – возможно потому, что план нужно было переводить на множество различных языков и систем счисления. Секции, подлежащие стыковке, довольно часто приходилось переделывать, чтобы точно подогнать их друг к другу, а для этого их неоднократно раздвигали и снова сближали с помощью концентрированных пучков лучистой энергии. Это была непростая задача, ибо, хотя вес секций в космосе и равнялся нулю, масса и инерция у них были колоссальные.

Худлариане, погибшие во время недавней аварии, принадлежали к классу ФРОБ. Они весили около двух тонн и обладали невероятно твердым, но гибким кожным покровом, который защищал их от давления на родной планете и в то же время позволял жить и работать при любом самом низком давлении, вплоть до космического вакуума. Вдобавок они были нечувствительны к радиации и это делало их просто неоценимыми, когда речь шла о сборке ядерных силовых установок.

Потеря двух лучших монтажников участка наверняка должна была вывести из себя Какстона. При мысли об этом О’Мара тяжело вздохнул. Потом он убрал распылитель и вернулся в каюту.

В обычных условиях худлариане вбирали питательные вещества всей поверхностью кожи из густой, словно суп, атмосферы своей планеты; но на других планетах или в космосе их кожу приходилось время от времени опрыскивать специальным питательным концентратом. На коже малолетнего инопланетянина там и сям виднелись обширные пролысины, да и в остальных местах корка, налипшая во время предыдущей кормежки, заметно истончилась. Нет, малыша явно пора еще раз кормить. О’Мара приблизился настолько, насколько счел для себя безопасным, и осторожно включил питатель.

Малолетнему ФРОБу процедура опрыскивания питательным раствором, очевидно, пришлась по душе. Он вылез из угла и принялся возбужденно метаться по крохотной спальне. О’Маре нужно было попасть струей в быстро движущийся объект и в то же время энергично маневрировать во избежание столкновения с этим объектом. От прыжков больной ноге изрядно досталось, мебели в спальне – тоже.

К моменту появления Какстона вся наружная поверхность теперь уже успокоившегося малыша, а также вся внутренняя поверхность спальни были покрыты толстым слоем невыносимо вонючей питательной смеси.

– Что здесь происходит? – рявкнул начальник участка.

Сдержав гнев, О’Мара объяснил, что происходит, и добавил:

– Теперь я решил выпустить его в открытый космос и там кормить…

– Ни в коем случае! – взорвался Какстон. – Малыш все время будет находиться здесь, с вами. Но мы еще об этом поговорим. Сейчас речь идет об аварии. Ваша доля вины – вот что меня интересует.

Всем своим видом Какстон показывал, что готов терпеливо слушать, но уже заранее не верит ни единому слову О’Мары.

Едва лишь О’Мара произнес две фразы, Какстон перебил его:

– Вы же знаете, что наш Проект находится в ведении Корпуса Мониторов. Обычно они предоставляют нам самим расхлебывать неприятности, но в данном случае речь идет об инопланетянах и придется ввести Мониторов в курс дела. Предстоит расследование. – Он прикоснулся к маленькому плоскому ящичку на груди. – Считаю своим долгом предупредить, что я фиксирую каждое ваше слово.

О’Мара кивнул и начал монотонно излагать ход инцидента. Он понимал, что его рассказ звучит весьма неубедительно, а подчеркнуть какие-нибудь детали, говорящие в его пользу, означало бы сделать всю историю еще более неправдоподобной. Не раз Какстон собирался что-то сказать, но, видно, передумывал. Наконец он не выдержал:

– Но хоть кто-нибудь видел, что вы действительно сделали все возможное для их спасения? Или видели обоих инопланетян в опасной зоне, когда сигналы предостережения были уже включены? Вы тут сочинили отличную сказочку, которая объясняет их бессмысленное поведение, а заодно – совершенно случайно, конечно, – изображает вас прямо-таки настоящим героем. Но ведь могло быть и так, что сигналы вы включили уже после несчастного случая, что всему причиной была ваша небрежность, а все ваши россказни насчет заблудившегося детеныша – ложь, чтобы отвести от себя весьма серьезное обвинение…

– Меня видел Уоринг… – прервал его О’Мара.

Какстон пристально посмотрел на него. Выражение сдержанной ярости на лице начальника участка сменилось гримасой брезгливого презрения. О’Мара вдруг ощутил, что лицо у него начинает гореть.

– Ах вот как, Уоринг… – без всякого выражения протянул Какстон. – Ну, что ж, ловко придумано. Все знают, что вы вечно издевались над беднягой Уорингом, донимали его и насмехались над его беспомощностью до такой степени, что он вас наверняка должен возненавидеть. И, разумеется, судьи подумают, что, даже если он вас и видел, он будет держать язык за зубами. А если он ничего не видел, они все равно решат, что он видел, но нарочно держит язык за зубами.

Он круто повернулся и зашагал к шлюзу. Уже переступив порог внутренней двери, он обернулся:

– И запомните, О’Мара: если малышу из-за вас станет плохо, если вообще с ним хоть что-нибудь случится, Мониторам не удастся с вами даже побеседовать, понятно?

Намек ясен, со злостью подумал О’Мара, когда Какстон ушел; отныне он обречен делить свою каюту с этим пятисоткилограммовым одушевленным танком. И ведь все знают, что выпустить худларианина в космос все равно, что собаку на ночь отвязать: ему это абсолютно ничем не грозит. Но увы, О’Мара имел дело с простыми, бесхитростными, сверхсентиментальными и весьма решительными людьми – монтажниками космических конструкций.

Шесть месяцев назад, поступив на работу в Проект, О’Мара обнаружил, что ему снова предстоит заниматься делом, которое, хоть и было важным само по себе, не приносило ему никакого удовлетворения и не требовало от него всего того, что он мог дать. С момента окончания школы вся его жизнь представляла собой сплошную цепь подобных разочарований. Кадровики никак не могли поверить, что молодой парень с грубым квадратным лицом и плечищами, на которых голова казалась слишком маленькой, способен интересоваться всякими тонкостями вроде психологии или электроники. О’Мара кинулся в космос в надежде, что хоть там дело обстоит иначе, – но не тут-то было. Хоть он неизменно пытался в любом разговоре блеснуть перед собеседниками своими и в самом деле недюжинными познаниями, они, как правило, бывали настолько зачарованы его атлетическим телосложением, что им и в голову не приходило еще вслушиваться в то, что он говорил. В итоге на его анкетах неизменно появлялась резолюция: “К использованию на работах, требующих продолжительных физических усилий”.

Приступив к работе, О’Мара задался целью заработать здесь дурную славу. В результате его жизнь можно было назвать какой угодно, только не скучной. Но сейчас он подумал, что лучше бы он меньше преуспевал в своих усилиях оттолкнуть всех от себя.

Сейчас он больше всего нуждался в друзьях, а друзей у него здесь не было.

Запах худларианской пищи – резкий, всепроникающий – заставил О’Мару обратиться от мрачного прошлого к еще менее радужному настоящему. Следовало что-то предпринять, и побыстрее. О’Мара поспешно облачился в легкий скафандр и бросился к шлюзу.

II

Каюта О’Мары располагалась в небольшой подсекции, которой со временем предстояло превратиться в операционную хирургическую палату и подсобные помещения секции, предназначенной для низкогравитационных существ класса МСВК. Для удобства жильца две небольшие комнатки и соединявший их коридорчик находились под давлением и были снабжены системой искусственной гравитации; остальные помещения не имели ни воздуха, ни гравитации. О’Мара плыл по коротким коридорам, открывавшимся прямо в космическую пустоту, заглядывая по пути в крохотные угловые ниши, которые были слишком малы, чтобы вместить малыша, либо тоже открывались в пустоту. О’Мара оттолкнулся от одной из ребристых стен своего крохотного владения и огляделся по сторонам.

Над ним, под ним и вокруг него на протяжении доброго десятка миль плавали в пустоте части будущего Госпиталя, не видимые во мраке, если не считать ярких голубых сигнальных огней, установленных на них, чтобы обезопасить движение ракет в этой зоне. “Словно стоишь в самом центре шарового звездного скопления”, – подумал О’Мара. Зрелище было довольно впечатляющее для человека, расположенного им любоваться. О’Мара не был расположен, ибо на многих из этих подсекций дежурили лучевые операторы, в задачу которых входило разводить секции, если им грозило столкновение. Эти люди могли заметить и сообщить потом Какстону, что О’Мара выводил своего малыша наружу – хотя бы только для кормления.

Нет, видимо, остается только заткнуть нос, с отвращением подумал он, поворачивая назад.

В шлюзе его приветствовал рев, напоминавший сигнал небольшой пароходной сирены. Детеныш издавал протяжные, резкие звуки через определенные промежутки времени, достаточные для того, чтобы с содроганием дожидаться очередного вопля. При ближайшем рассмотрении на шкуре, покрытой коркой пищи, обнаружились пролысины, которые позволяли заключить, что его дорогое дитя снова проголодалось. О’Мара отправился за распылителем.

Когда он обработал уже почти три квадратных метра поверхности малыша, в каюту вошел доктор Пеллинг.

Главный врач Проекта снял шлем и перчатки, размял пальцы и проворчал:

– Говорят, вы повредили ногу. Давайте-ка поглядим.

Пеллинг был предельно любезен, но он помогал не столько из дружеских побуждений, сколько из чувства долга. Голос его звучал сдержанно:

– Сильные ушибы, несколько растянутых сухожилий, вот и все – счастливо отделались. Отдых, покой. Я дам вам мазь для втираний. Вы что, решили перекрасить стены?

– Как? – начал было О’Мара и тут же увидел, куда смотрит Пеллинг. – Нет, это питательная смесь. Мерзкая тварь носится по каюте, пока я ее поливаю. Кстати, раз уж речь зашла об этом, не можете ли вы мне сказать…

– Нет, не могу, – прервал Пеллинг. – У меня голова забита болезнями и лекарствами для моих соотечественников, где уж мне втискивать туда еще мнемограммы класса ФРОБ! Впрочем, это существа крепкие – с ними вообще ничего не может случиться! – Он втянул носом воздух и скорчил гримасу. – Почему бы вам не держать его снаружи?

– Некоторые люди чересчур мягкосердечны, – с горечью ответил О’Мара. – Когда они видят, как котят берут за шиворот, их сердца содрогаются от такой явной жестокости.

– Угм… – почти сочувственно промычал Пеллинг. – Ну, что ж, дело ваше. Я загляну к вам через пару недель.

– Постойте! – умоляюще воскликнул О’Мара, ковыляя за доктором в одной натянутой штанине – другая, пустая, хлопала по бедру. – А если что-нибудь случится? Ведь должны же быть какие-то указания, как их обхаживать и кормить, этих ФРОБов, ну хоть самые простые указания! Не оставите же вы меня с этим… с этим…

– Я вас понимаю, – произнес Пеллинг. На какое-то мгновение он задумался, потом сказал: – Где-то у меня валяется одна книжонка, что-то вроде худларианского руководства по скорой помощи. Но она на универсальном языке…

– Я читаю на универсальном, – сказал О’Мара. Пеллинг, казалось, удивился:

– Молодчина. Ладно, так я вам ее пришлю.

Он отрывисто кивнул и вышел.

О’Мара поплотнее прикрыл дверь спального отсека, надеясь, что будет хоть немного меньше вонять, потом осторожно улегся на диванчике, предвкушая вполне заслуженный, по его мнению, отдых. Ногу он пристроил так, что боль стала чуть ли не приятной, и принялся убеждать самого себя смириться с создавшейся ситуацией.

Веки его опустились, и теплое оцепенение стало разливаться по рукам и ногам. О’Мара вздохнул, свернулся клубком и начал погружаться в сон…

Рев, который сорвал его с диванчика, был таким пронзительным, властным и требовательным, словно ревели все сирены на свете, и таким мощным, что дверь спальни, казалось, вот-вот слетит с петель. О’Мара инстинктивно метнулся к скафандру, потом, поняв, что происходит, с проклятьем швырнул его на пол и отправился за распылителем.

Младенец снова проголодался!..

По прошествии восемнадцати часов О’Мара успел уяснить, как мало он, в сущности, знал раньше о худларианских младенцах. Ему много раз приходилось беседовать с родителями малыша по транслятору, и в этих беседах часто упоминался малыш, но почему-то они ни разу так и не поговорили о самых важных вещах. Таких, например, как сон.

Судя по теперешним наблюдениям О’Мары, малолетние ФРОБы вообще обходятся без сна. В промежутках между очередными кормежками – к сожалению, невероятно кратких – они слоняются по каюте, смахивая на своем пути все, что не сделано из металла и не привинчено к обшивке, а все металлическое и привинченное они ухитряются искорежить до неузнаваемости и полной непригодности; либо же они забиваются в угол и занимаются тем, что сплетают и расплетают свои щупальца. Возможно, взрослый худларианин при виде своего дорогого младенца, который играет щупальцами, словно ребенок пальчиками, стонал бы от умиления, но у О’Мары это зрелище почему-то вызывало лишь отвращение да желание поскорее отвернуться.

И каждые два часа это чудище нужно было кормить. Хорошо еще когда младенец лежал спокойно; однако гораздо чаще О’Маре приходилось гоняться за ним с распылителем в руках. В таком возрасте ФРОБы обычно слишком слабы, чтобы самостоятельно передвигаться, – но это на Худларе с его чудовищным давлением и гравитацией. Здесь, где гравитация была вчетверо ниже привычной для них, худларианские младенцы двигались вполне резво. И получали от этого удовольствие.

О’Мара удовольствия не получал; ему казалось, что его тело – толстая, рыхлая губка, насквозь пропитанная усталостью. После каждой очередной кормежки он валился на диванчик и тупо погружался в беспамятство. После каждого очередного опрыскивания он тешил себя надеждой, что на сей раз он вымотался так основательно, что, наверно, уже не услышит, когда проклятое чудовище завопит снова. Но всякий раз хриплый пронзительный звук внезапно вырывал его из полудремы и, шатаясь как пьяный, он принимался механически повторять процедуру, которая на короткое время прерывала этот чудовищный сводящий с ума рев.

Проведя подобным образом около тридцати часов, О’Мара понял, что больше ему не выдержать. Заберут ли младенца через два дня или через два месяца – для О’Мары все едино: он свихнется раньше. Если, конечно, еще до этого, в минуту слабости, не выбросится наружу без скафандра. Он знал, что Пеллинг никогда бы не позволил подвергнуть его такого рода истязаниям, но ведь Пеллинг был несведущ во всем, что касалось форм жизни класса ФРОБ. А Какстон, ненамного более сведущий, был человеком простым и простодушным, которому такие грубые шутки доставляли удовольствие, особенно если он считал, что жертва заслуживает того, что получает.

А вдруг начальник участка хитрее, чем кажется? Что если он отлично знает, на какую пытку обрек человека, поручив ему заботиться о худларианском младенце? Он яростно затряс головой, тщетно пытаясь стряхнуть усталость, которая затуманивала сознание.

Какстону это даром не пройдет.

О’Мара знал, что он здесь самый выносливый и что запас сил у него изрядный. Он упрямо вдалбливал себе, что вся эта усталость и нервные срывы существуют только в его воображении и что пара—другая суток без сна – сущая безделица для его могучего организма даже после той встряски, которую он получил во время аварии. Да и вообще, хуже уж некуда, так что положение вот-вот начнет улучшаться. Он им еще покажет! Какстону не удастся сделать его психом или хотя бы заставить взмолиться о помощи.

До недавнего времени он сетовал, что не нашел работы, которая бы потребовала от него всего того, что он мог дать. Теперь ему понадобится вся его выносливость и сообразительность. Ему поручен младенец, и он будет заботиться о нем независимо от того, пробудет этот младенец здесь два дня или два месяца. Более того, он сделает так, чтобы этого малыша поставили ему в заслугу, когда за ним явятся опекуны…

Проведя пятьдесят семь часов без сна, из них сорок восемь в компании малолетнего ФРОБа, О’Мара не находил ничего странного в этих аналогичных и несколько сентиментальных мечтаниях.

И вдруг этот распорядок, который О’Мара уже научился воспринимать как должное, дал трещину. После очередного рева ФРОБ, как обычно, был накормлен – и тем не менее отказался замолчать.

Прежде всего О’Мара ощутил недоумение и возмутился: такой поступок был против всяких правил. Обычно младенцы кричат, их кормят, и они перестают кричать – по крайней мере на некоторое время. ФРОБ же вел себя настолько непорядочно, что О’Мара был шокирован.

То был какой-то безумный, с многочисленными вариациями рев. Протяжные, нестройные шквалы воплей налетали на О’Мару. Временами высота и громкость звука изменялись самым диким, беспорядочным образом, потом рев переходил в скрежещущее дребезжание, словно голосовые связки младенца были забиты толченым стеклом. Время от времени наступали паузы от двух секунд до полминуты, и тогда О’Мара съеживался в ожидании очередного шквала. Он держался сколько мог – минут десять, не больше, – потом, в который уж раз, стащил с диванчика свое налитое свинцовой тяжестью тело.

– Какого дьявола ты орешь? – закричал он, перекрывая рев младенца. ФРОБ был с ног до головы покрыт питательной смесью, так что он не мог быть голодным.

Как только младенец узрел О’Мару, он завопил громче и требовательней. Расположенный на спине младенца похожий на кузнечные мехи мускульный клапан, который ФРОБы использовали только для подачи звуковых сигналов, с невообразимой быстротой вздувался и опадал. О’Мара зажал уши – что никак не помогло – и пронзительно завопил:

– Заткнись!

Он прекрасно понимал, что недавно осиротевший худларианчик, по-видимому, все еще растерян и напуган, что одна лишь кормежка не может полностью удовлетворить всех его эмоциональных потребностей, – и потому ощущал глубокую жалость к несчастному существу. Но это чувство было в полном разладе с болью, усталостью и чудовищными шквалами звуков, терзавшими его тело.

– Заткнись! ЗАТКНИСЬ!!! – завопил О’Мара и набросился на младенца, пиная его ногами и молотя кулаками.

И – о чудо! – после десяти минут такого избиения худларианчик вдруг перестал вопить.

Когда О’Мара снова рухнул в кресло, его все еще трясло. Эти десять минут им владел слепой звериный гнев. И теперь полнейшая бессмысленность совершенного вызывала у него ужас и отвращение.

Незачем было уговаривать себя, что худларианчик, дескать, существо толстокожее и, может быть, даже не почувствовал взбучки; ведь малыш все-таки перестал кричать – значит, так или иначе, его проняло. Худлариане – существа крепкие и выносливые, но этот ведь был лишь младенцем, а у человеческих младенцев, например, есть ранимое место – темечко…

Когда измученное тело О’Мары уже погружалось в сон, его последняя связная мысль была о том, что он, наверно, самый последний мерзавец из всех, каких видывал свет.

Шестнадцать часов спустя он проснулся. То был медленный, естественный процесс пробуждения, который плавно вынес его из пучины беспамятства. Едва он успел удивиться, что обязан своим пробуждением не малышу, как тут же снова погрузился в сон. Следующий раз он проснулся уже через пять часов, и это пробуждение было вызвано появлением Уоринга.

– Доктор П-п-пелинг просил передать эту штуку, – сказал он, швыряя О’Маре маленькую книжонку. – Это я не для тебя делаю, п-п-понял, – просто он сказал, что это нужно для малыша. К-к-как он тут?

– Спит, – ответил О’Мара.

Уоринг облизнул губы:

– Я… должен проверить. Ка-ка-какстон так сказал.

– Пусть Ка-ка-какстон и проверяет, – передразнил его О’Мара.

Он молча наблюдал, как лицо Уоринга побагровело. Уоринг был худощав, молод, весьма обидчив, не очень силен. С самого первого дня О’Маре буквально все уши прожужжали рассказами об этом лучевом операторе. Случилось так, что во время заполнения реактора горючим произошла авария, и Уоринг застрял в отсеке, недостаточно защищенном от радиации. Но он не потерял головы и, следуя инструкциям, которые ему передавал по радио инженер, сумел предотвратить ядерный взрыв, угрожавший жизни всех, кто находился на этом участке. Он работал, отчетливо сознавая, что такого уровня радиации достаточно, чтобы убить его за каких-нибудь несколько часов.

Защита, однако, оказалась более надежной, чем думали, и Уоринг не погиб. Тем не менее этот случай не прошел для Уоринга бесследно. Он часто терял сознание, начал заикаться, нервная система стала пошаливать и вообще поговаривали, что за Уорингом числятся кое-какие странности, которые О’Мара сам увидит и правильно сделает, если постарается не обращать на них внимания. Ведь в конце концов Уоринг всех их спас, и за одно это он заслуживает особого отношения. По этой причине перед Уорингом все расступались, куда бы он ни шел; ему поддавались во всех стычках, спорах и играх независимо от того, решался ли исход умением или слепой удачей, и вообще его плотно укутали в вату сентиментальной заботливости.

Глядя на побелевшие от злости губы Уоринга, на сжатые кулаки, О’Мара улыбался. Он не давал Уорингу никаких послаблений, насколько это было в его силах.

– Зайди и взгляни, – предложил наконец О’Мара. – Сделай, как тебе Какстон велел.

Они вошли в каюту, мельком взглянули на вздрагивавшего во сне малыша и тут же вышли. Уоринг, заикаясь, объявил, что ему пора, и направился к шлюзу. Вообще-то он не так уж сильно заикался в последнее время, и О’Мара отлично это знал; видимо, Уоринг боялся, как бы не всплыл разговор о последней аварии.

– Погоди, – остановил его О’Мара, – У меня кончается питательная смесь. Ты не смог бы…

– С-с-сам доставай!

О’Мара в упор уставился на него, и Уоринг смущенно отвел глаза. Тогда О’Мара спокойно сказал:

– Какстон не может требовать от меня сразу и того, и другого. Уж если за малышом нужно следить так тщательно, что не разрешается даже для кормежки выводить его наружу, то было бы преступлением с моей стороны уйти и оставить его на несколько часов. Ты не можешь этого не понимать. Один бог знает, что тут с ним случится, если его оставить одного. На меня возложили ответственность за него и поэтому я настаиваю…

– Н-н-но нельзя же…

– И всего-то час—другой в перерыве между вахтами, да и то не каждый день, – резко сказал О’Мара. – Кончай хныкать. И перестань брызгать на меня слюной, ты давно уже вырос из штанишек и пора тебе разговаривать нормально.

Уоринг глубоко, судорожно втянул в себя воздух и, так же, не разжимая челюстей, выдохнул.

– Это… займет… у меня… все мое свободное время… – сказал он. – Секция ФРОБов, где хранится их пища… послезавтра должна быть подсоединена к главному корпусу. Питательную смесь придется вывезти до подсоединения.

– Видишь, как у тебя хорошо получается, когда ты следишь за своей речью, – ухмыляясь заметил О’Мара. – Ты делаешь успехи. Да, и вот еще что – когда будешь сваливать питательные резервуары возле шлюза, постарайся не слишком шуметь, чтобы не разбудить малыша.

Две следующие минуты Уоринг только и делал, что обзывал О’Мару всевозможными словами, не повторяясь и не запинаясь при этом ни разу.

– Я ведь уже сказал, что ты делаешь успехи, – укоризненно заметил наконец, О’Мара, – Вовсе незачем это лишний раз доказывать.