Текст книги "Космический госпиталь (сборник)"

Автор книги: Джеймс Уайт

Соавторы: Джон Кристофер,Джеймс Генри Шмиц,Пол Эш,Джей Уильямс,Святослав Славчев,Флойд Уоллес,Арпад Балаж
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 23 страниц)

V

О’Мара торопливо нахлобучил шлем, протянул кабель от микрофона в скафандре к коммуникатору, чтобы можно было разговаривать и при этом Какстон или Монитор не догадались бы, что он внутри скафандра. Если уж добиваться отсрочки для окончания лечения, то они не должны заподозрить, что здесь происходит нечто из ряда вон выходящее. Он принялся за наладку воздухообмена и гравитационных решеток.

В течение каких-нибудь двух минут атмосферное давление в каюте увеличилось в шесть раз, а искусственное тяготение возросло до четырех g – это было максимальное приближение к “обычным” худларианским условиям, какого О’Маре удалось достичь. Ощущая, как напрягаются и чуть не рвутся мышцы плеча – ведь пояс нейтрализовал лишь три четверти g из четырех, – О’Мара вытащил из дырки в настиле невероятно тяжелую и неуклюжую болванку, в которую превратилась теперь его рука, и тяжело перекатился на спину.

У него было такое ощущение, словно его дорогой полутонный малыш навалился ему на грудь; перед глазами прыгали большие черные пятна. Сквозь эти пятна проступал небольшой кусок потолка и экран видеофона под каким-то невероятным углом. Человек на экране проявлял признаки нетерпения.

– Я тут, – с трудом выговорил О’Мара. Он пытался подчинить себе свое дыхание. – Вы, наверно, хотите услышать мою версию несчастного случая?

– Нет, – ответил Монитор. – Я прослушал запись, сделанную Какстоном. Меня интересует ваше прошлое, до того как вы поступили сюда. Я наводил справки, и тут кое-какие концы с концами не сходятся…

Их беседу прервал оглушительный рев. Хотя из-за повышенного давления малыш ревел натужным басом О’Мара понял, что тот голоден и раздражен.

О’Мара с огромным трудом перевернулся на бок, затем оперся на локти. Некоторое время он неподвижно лежал в таком положении, собирая силы, чтобы переместить тяжесть тела на ладони и колени. Но когда ему наконец это удалось, он обнаружил, что его руки и ноги набухли и, казалось, вот-вот лопнут от давления прихлынувшей к ним крови. Задыхаясь, он опустил голову. Тотчас кровь хлынула в переднюю часть тела – и перед глазами пошли красные круги.

Он не мог ползти на четвереньках или на животе. И, уж конечно, при трех g он не мог просто встать и пойти. Что же еще оставалось?

О’Мара снова предпринял героические усилия, чтобы повернуться на бок, а потом перекатился на спину, но на этот раз помогал себе локтями. Воротник скафандра поддерживал его голову на весу, но прокладки в рукавах были слишком тонкими и локтям было больно. Вдобавок от напряжения отчаянно заколотилось сердце. И, что хуже всего, О’Мара снова начал терять сознание.

Конечно, должен существовать какой-то способ, позволяющий уравновесить или по крайней мере распределить вес тела так, чтобы можно было двигаться и при этом не терять сознания. Он попытался представить себе, как располагался человек в противоперегрузочных креслах, которые применялись на кораблях до появления искусственной гравитации. Ему вдруг вспомнилось, что там лежали не совсем плашмя, а коленями вверх…

Медленно отталкиваясь локтями, спиной и пятками, извиваясь словно змея, О’Мара двинулся к спальне. Изобилие мышц, которыми его наградила природа, теперь пригодилось – обычный человек в таких условиях беспомощно распластался бы на полу. Но даже О’Маре понадобилось целых пятнадцать минут, чтобы доползти до распылителя, и все это время малыш не переставал реветь. Звук был таким громким и басовитым, что при этом, казалось, вибрировала каждая косточка в теле О’Мары.

– Мне нужно с вами поговорить, – прокричал Монитор во время короткого затишья. – Неужели вы не можете заткнуть глотку этому проклятому младенцу?!

– Он голоден, – ответил О’Мара. – Он успокоится, когда его накормят.

Распылитель был укреплен на тележке, и О’Мара снабдил ее ножной педалью, чтобы руками наводить струю на цель. Теперь, когда его подопечный был прикован к одному месту учетверенной силой тяжести, О’Маре не нужно было пускать в дело руки. Зато ему пришлось толкнуть тележку плечом, чтобы она приняла нужное положение, и локтем нажимать на педаль. Из-за возросшей силы тяжести струя пищи загибалась к полу, но в конце концов О’Маре все же удалось покрыть малыша слоем пищи. Очистить больные участки от питательной смеси было труднее. Струю воды, которую О’Мара кое-как регулировал лежа на полу, совершенно невозможно было направить точно в цель. Ему удалось только попасть в широкое ярко-синее пятно, которое образовалось из трех пятен, слившихся воедино, и занимало чуть ли не четверть тела малыша.

Покончив с этим О’Мара распрямил ноги и осторожно опустился на спину. Невзирая на три g, он чувствовал себя почти хорошо, после того как битых полчаса пытался удерживать тело в полусидячем положении.

Малыш перестал орать.

– Я хотел сказать, – строго проговорил Монитор, когда установилась тишина, – я хотел сказать, что отзывы о вас с прежних мест работы не согласуются с теми, которые я получил здесь. Вас характеризовали как человека беспокойного и неудовлетворенного, говорят, что вы такой и теперь, но раньше вы пользовались неизменной симпатией товарищей и несколько меньшей – со стороны начальства; ведь ваше начальство иногда ошибалось, вы же – никогда…

– Я был ничуть не глупее их, – устало возразил О’Мара, – и часто доказывал им это. Но у меня на лице было написано, что я неотесанный мужлан!

Странно, но все эти личные неприятности были сейчас почти безразличны О’Маре. Он не мог отвести глаз от зловещего синего пятна на боку детеныша: оно стало темнее, а середина казалась слегка припухшей. Впечатление было такое, словно сверхтвердый панцирь в этом месте размягчился и колоссальное внутреннее давление распирало ФРОБа изнутри. Он надеялся, что теперь, когда тяжесть и давление повысились до худларианской нормы, этот процесс приостановится – если только он не симптом какой-то совершенно иной болезни.

О’Мара уже подумывал о том, чтобы сделать следующий шаг – распылить питательную смесь прямо в воздух около своего подопечного. На Худларе аборигены питались мельчайшими живыми организмами, плававшими в сверхплотной атмосфере, – но, с другой стороны, справочник недвусмысленно настаивал на том, что частицы пищи не должны соприкасаться с поврежденными участками покрова, так что повышенного давления и гравитации, по-видимому, достаточно…

– Тем не менее, – продолжал рассуждать Монитор, – если бы подобное происшествие случилось в одном из тех коллективов, где вы работали прежде, вашу версию приняли бы с полным доверием. Даже если б это произошло по вашей вине, все сплотились бы вокруг вас, чтобы защитить вас от чужаков вроде меня. Отчего же вы из дружелюбного, симпатичного человека превратились в такого…

– Мне все обрыдло, – лаконично ответил О’Мара.

Малыш молчал, но О’Мара заметил характерное подергивание отростков, которое предвещало приближение очередного взрыва страстей. И он разразился. На ближайшие десять минут всякие разговоры, разумеется, были исключены.

О’Мара приподнялся на боку и снова оперся на локти, уже ободранные и кровоточащие. Он знал, в чем дело: малышу недоставало обычной послеобеденной ласки. О’Мара медленно добрался до веревок с противовесами, предназначенными для похлопываний, и приготовился было исправить свое упущение. Но увы – концы веревок висели в полутора метрах над полом.

Полулежа, опершись на один локоть и изо всех сил пытаясь приподнять мертвенную тяжесть другой руки, О’Мара утешал себя мыслью, что веревка с таким же успехом могла висеть на высоте четырех миль. Под градом катился по его лицу, он весь взмок от напряжения и, наконец, медленно, дрожа и трясясь, дотянулся до веревки и судорожно вцепился в нее. Держась за нее мертвой хваткой, он бережно опустился на пол, потянув за собой веревку.

Устройство действовало по принципу противовесов, поэтому тут не требовалось прилагать дополнительных усилий. Тяжелый груз аккуратно опустился на спину малыша, нанеся ему ласковый шлепок. Несколько минут О’Мара отдыхал, потом уцепился за вторую веревку, груз которой должен был, опускаясь, заодно поднять первый груз.

Нанеся примерно восемь шлепков, О’Мара обнаружил, что он больше не видит конца веревки, хоть и ухитряется всякий раз ее найти. Его голова слишком долго была выше уровня тела, и он находился на грани обморока. Уменьшившийся приток крови к мозгу вызвал и другие последствия… О’Мара с удивлением услышал собственный голос, который, сюсюкая, произнес:

– Ну, ну… все в порядке… папочка сейчас приласкает… ну, сейчас… баю-бай…

Самое забавное было то, что он действительно ощущал ответственность и какой-то безумный страх за малыша. Для того ли он его спас, чтобы случилось этакое! Быть может, тяжесть трех g, которая прижимала его к полу, при которой от простого вздоха устаешь, будто неделю трудился, а каждое ничтожное движение требует всех запасов сил, – быть может, это напомнило ему другую ситуацию: медленное, неумолимое сближение двух огромных бессмысленных и неуправляемых металлических глыб?

Несчастный случай…

В тот злополучный день О’Мара был ответственным сборщиком, и только он включил предостерегающие сигналы, как увидел двух взрослых худлариан, которые бегали за своим отпрыском по одной из сближавшихся конструкций. Он через транслятор потребовал, чтобы они немедленно убрались и предоставили ему самому поймать малыша. О’Мара был намного меньше взрослых ФРОБов, так что быстро сближавшиеся поверхности стиснули бы их прежде, чем его, а за эти несколько лишних минут он вполне мог прогнать малыша к родителям. Но то ли трансляторы у ФРОБов были отключены, то ли они боялись доверить спасение своего детеныша крохотному человеческому существу… как бы то ни было, они оставались в зазоре до тех пор, пока не стало слишком поздно. И О’Маре довелось увидеть, как сближающиеся конструкции поймали ФРОБов в ловушку и раздавили их.

При виде малыша, который уцелел из-за своих малых размеров и теперь копошился около мертвых родителей, О’Мара бросился к нему. Прежде чем поверхности сошлись, ему удалось выловить маленького ФРОБа из зазора и выскользнуть оттуда самому. На какой-то миг О’Маре даже почудилось, что он уже не выдернет своей ноги.

Здесь не место для детей, сердито подумал он, глядя на дрожащего трясущегося малыша, покрытого ярко-синими шершавыми пятнами. Просто нужно запретить взрослым существам брать сюда детей – даже таким могучим, как худлариане.

Но вот Монитор опять заговорил:

– Судя по тому, что мне довелось услышать, – едко заговорил он, – вы очень хорошо заботитесь о своем подопечном. То, что малыш здоров и доволен, несомненно вам зачтется…

Здоров и доволен, подумал О’Мара, снова протягивая руку к веревке. Здоров…

– Но есть и другие соображения, – продолжал спокойный голос. – Может быть, вы виновны в том, что во время несчастного случая по небрежности не включили предостерегающие сигналы. Вдобавок, вопреки прежним отзывам о вас, здесь вы проявили себя как грубый, ищущий ссор задира, а ваше отношение к Уорингу…

Монитор замолчал, неодобрительно поморщился и продолжал:

– Несколько минут назад вы заявили, что поступали так, потому что вам все обрыдло. Объясните, что это значит.

– Минуточку, Монитор, – вмешался Какстон, внезапно появившись на экране рядом с Крэйторном. – Я уверен, что здесь дело нечисто. Все эти его задержки с ответами, это тяжелое дыхание и всякие там “баю-баю, малыш” – это все разыгрывается, чтобы показать вам, какая он великолепная нянька. Я полагаю, нужно доставить его сюда, чтобы он предстал перед вами лицом к лицу…

– Вовсе не нужно, – торопливо сказал О’Мара. – Я готов отвечать на любые вопросы хоть сейчас.

В его воображении уже рисовалась жуткая картина: реакция Какстона на теперешнее состояние малыша; от этой картины О’Марё неизменно делалось дурно, и он даже привык к этому. Какстон не будет утруждать себя размышлениями, ожиданием объяснений или вопросом, порядочно ли поручать малолетнего инопланетянина человеку, который абсолютно несведущ в инопланетной физиологии. Какстон будет просто-напросто действовать – и притом весьма энергично.

Что же касается Монитора…

О’Мара подумал, что из истории с несчастным случаем ему, может быть, и удастся выпутаться, но если еще ко всему этому у него на руках умрет малыш, то тут уж не останется никакой надежды. Сейчас О’Маре необходимо было выиграть время. Четыре-шесть часов, если верить справочнику.

Внезапно он ощутил, что малыш обречен. Ему не становилось лучше – он стонал и дрожал и вообще казался самым жалким и больным существом на свете. О’Мара беспомощно выругался. То, что он пытался сделать сейчас, следовало сделать давным-давно; теперь малыш был все равно что мертв, а еще пять-шесть часов – и О’Мара сам протянет ноги или станет калекой на всю жизнь. И поделом!

VI

Малыш дал понять, что сейчас заорет, и О’Мара с мрачной решимостью начал снова приподниматься на локтях, готовясь к очередной серии шлепков. Он должен был выиграть время, чтобы завершить начатую процедуру и ответить на все настырные вопросы Монитора. Если малыш снова заорет, такой возможности не представится.

– …за ваше искреннее сотрудничество, – сухо продолжал Монитор. – Прежде всего я хотел бы получить объяснение – отчего у вас так изменился характер?

– Мне все обрыдло, – сказал О’Мара. – Здесь развернуться негде. Может, я и сам стал чем-то вроде нытика. Но теперь меня считают подонком, и я пошел на это сознательно. Я достаточно много читал и думаю, что я неплохой психолог-самоучка.

И тут разразилась катастрофа. Локоть О’Мары скользнул по полу, и он грохнулся навзничь с высоты трех четвертей метра. При утроенной тяжести это было равносильно падению со второго этажа. К счастью, он был в тяжелом скафандре и шлеме с прокладками, так что не потерял сознания, но, падая, инстинктивно судорожно схватился за веревку.

И это была роковая ошибка.

Один груз опустился, другой взлетел слишком высоко. Он с треском ударился о потолок и стукнул по скобе, которая поддерживала его на легкой металлической балке. Вся сложная конструкция зашаталась, стала разваливаться и внезапно, увлекаемая учетверенной тяжестью, рухнула вниз прямо на малыша. О’Мара, будучи в полуобморочном состоянии, не мог определить силу удара, который достался малышу; был ли этот удар лишь немногим сильнее обычного увесистого шлепка или чем-то Значительно более серьезным. Малыш сразу затих, и это встревожило О’Мару.

– Я вас в третий раз спрашиваю, – крикнул Монитор, – что там у вас происходит, черт побери?!

О’Мара пробормотал нечто невразумительное. Но тут вмешался Какстон.

– Там творится что-то неладное, и я готов поклясться, что дело касается малыша. Я должен взглянуть…

– Подождите! – отчаянно закричал О’Мара. – Дайте мне еще шесть часов!

– Я буду у вас через десять минут, – заявил Какстон.

– Какстон! – изо всех сил рявкнул О’Мара, – Если вы войдете в шлюз, вы меня прикончите! У меня внутренний люк раскрыт настежь, и, если вы откроете наружный, весь воздух улетучится. Монитор лишится своего обвиняемого.

Наступила внезапная тишина, потом Монитор спокойно спросил:

– Зачем вам нужны эти шесть часов?

О’Мара попытался тряхнуть головой, чтобы прочистить мозги, но, поскольку голова его весила теперь втрое больше обычного, он чуть не свихнул себе шею. Действительно, зачем ему эти шесть часов, внезапно удивился он, глянув вокруг и увидев, что распылитель и пищевой резервуар раздроблены свалившейся на них системой полиспастов. Теперь он не мог ни накормить, ни обмыть малыша, тот был даже почти не виден из-под обломков. Так что ему оставалось только ждать чуда.

– Я разберусь, – упрямо сказал Какстон.

– Нет, – возразил Монитор по-прежнему вежливо, но тоном, исключающим пустую болтовню. – Я хочу добраться до сути. Вы подождите снаружи, а я пока побеседую с О’Марой с глазу на глаз. Ну, а теперь О’Мара – что… у вас… происходит?

Лежа на спине, О’Мара пытался собраться с силами, чтобы вести долгий разговор. Он пришел к выводу, что разумнее всего будет рассказать Монитору истинную правду, а потом просить, чтобы его оставили в покое на эти шесть часов. Только это и могло спасти малыша. Но во время исповеди О’Мара чувствовал себя прескверно, все плавало перед ним в тумане, так что временами он сам не понимал, открыты у него глаза или закрыты. Он видел, как кто-то подсунул Монитору записку, но Крэйторн не стал ее читать, пока О’Мара не кончил.

– Вы попали в передрягу, – сказал наконец Монитор. Он бросил на О’Мару короткий сочувственный взгляд, но тут же добавил уже суровее: – В обычных обстоятельствах мне пришлось бы поступить так, как вы настаиваете, и дать вам эти шесть часов. В конечном счете, справочник у вас и вам виднее, как поступить. Но буквально за последние несколько минут ситуация радикально изменилась. Мне сейчас сообщили, что прибыли два худларианина, причем один из них врач. Так что лучше вам уступить, О’Мара. Вы старались изо всех сил, но теперь предоставьте квалифицированным специалистам спасать то, что можно. – Он помолчал и добавил: – Ради вашего же малыша.

Три часа спустя Какстон, Уоринг и О’Мара сидели за столом напротив Монитора.

– Ближайшие несколько дней я буду занят, – оживленно сказал Крэйторн, – так что давайте быстрее покончим с этой историей. Прежде всего – несчастный случай. О’Мара, ваше дело зависело целиком от того, поддержит ли Уоринг вашу версию. Мне известно, что у вас на этот счет были какие-то весьма хитрые соображения. Показания Уоринга я уже слышал, но мне хотелось бы удовлетворить собственное любопытство и узнать, что по вашему мнению, он сказал.

– Он подтвердил мои слова, – измученно сказал О’Мара, – У него не было иного выхода.

Он посмотрел вниз, на свои руки; мысленно он все еще находился рядом с безнадежно больным малышом, которого оставил в своей каюте. Снова и снова говорил он себе, что не виноват в случившемся, но где-то в глубине души чувствовал, что, если бы проявил большую гибкость ума и раньше начал лечение в худларианских условиях, малыш был бы сейчас уже в полном здравии. В сравнении с этим, к чему бы ни привело расследование, оно не имело сейчас для него никакого значения – равно как и показания Уоринга.

– Почему вы считаете, что у него не было иного выхода? – резко бросил Монитор.

Какстон только рот раскрыл, и вид у него стал весьма растерянный. Уоринг залился краской стыда и всячески избегал взгляда О’Мары.

– Когда я приехал сюда, – вяло пояснил О’Мара, – я стал подыскивать какое-нибудь дополнительное занятие, чтобы убить время, и занялся преследованием Уоринга. Я так вел себя именно из-за Уоринга. Это был единственный способ воздействовать на него. Но, чтобы это понять, нужно вернуться немного назад. Из-за той аварии реактора все ребята на нашем участке считали себя в огромном долгу перед Уорингом – вам уже, вероятно, известны эти подробности? Сам же Уоринг был не на высоте. Физически он никуда не годился – ему приходилось делать уколы, чтобы держать кровяное давление на уровне, сил у него едва хватало, чтоб управляться с приборами, и он буквально захлебывался от жалости к самому себе. Психологически он представлял собой развалину. Хоть Пеллинг его уверял, что через два месяца уколы будут больше не нужны, Уоринг убедил себя, что у него злокачественная анемия. Вдобавок, он считал, что стал стерильным, – вопреки всем заверениям врача – и из-за этого разговаривал и вел себя так, что у любого нормального человека начинали мурашки по коже бегать. Такие разговоры – типичная патология, а у Уоринга ни черта подобного не было. Когда я увидел, как обстоят дела, я начал поднимать его на смех при каждом удобном случае. Я безжалостно преследовал его. Так что, по-моему, он должен был подтвердить мою версию. У него не было иного выхода. Этого требовало элементарное чувство благодарности.

– Начинает проясняться, – сказал Монитор. – Продолжайте.

– Люди, его окружавшие, чувствовали себя уж в очень большом долгу перед ним, – продолжал О’Мара. – Но, вместо того чтобы его унять, поговорить с ним начистоту, они буквально душили его своей жалостью. Они уступали ему победу во всех стычках, играх и тому подобном и вообще относились к нему, как к этакому хрупкому идолу. Я ничего подобного не делал. Стоило ему только распустить нюни или напортачить в каком-нибудь деле, как я выдавал ему на полную катушку, независимо от того, происходило это от его воображаемой, самому себе внушенной немощи или от настоящей физической слабости, с которой он действительно не мог справиться. Может, иногда я бывал даже чересчур резок, но примите в расчет, что я в одиночку пытался исправить тот вред, который причиняли ему пятьдесят молодцов, вместе взятых. Разумеется, Уоринг был бы рад съесть меня с потрохами, но зато со мной он всегда точно знал, чего он стоит. И я никогда не играл в поддавки. В тех редких случаях, когда ему удавалось меня побить, он знал, что одолел меня, хотя я сделал все возможное, чтобы этого не допустить. Это было именно то, в чем он со своими страхами больше всего нуждался, – ему нужен был человек, который относился бы к нему, как к равному, и не делал ему никаких скидок. И поэтому, когда начались все эти неприятности, я был абсолютно уверен, что он сообразит, какую услугу я ему оказал, и что элементарная признательность и порядочность не позволят ему утаить факты, которые могут меня оправдать. Я оказался прав?

– Да, – сказал Монитор. Он жестом утихомирил Какстона, вскочившего со стула от возмущения, и опять обратился к О’Маре:

– А теперь перейдем к вопросу о детеныше. По всей видимости, ваш малыш подхватил одну из тех легких, но редких болезней, которые поддаются успешному лечению только в условиях родной планеты. – Крэйторн внезапно улыбнулся. – По крайней мере, так считалось до сегодняшнего дня. Но сейчас наши худларианские друзья утверждают, что надлежащее лечение уже было организовано вами – и теперь остается только выждать пару—другую дней и малыш будет совсем как огурчик. Но они вами очень недовольны, О’Мара, – сказал Монитор. – Они говорят, что вы смастерили специальное устройство, чтобы ласкать и успокаивать малыша, и вдобавок ласкали и успокаивали его гораздо чаще, чем нужно. Они говорят, что вы самым бессовестным образом перекормили и разбаловали их детеныша, так что теперь он общество человека предпочитает уходу своих соплеменников.

Какстон вдруг грохнул кулаком по столу:

– Вы не должны ему спускать все с рук! – воскликнул он, побагровев. – Уоринг не всегда отвечает за свои слова…

– Какстон, – резко оборвал Монитор, – все имеющиеся факты доказывают, что О’Мара не заслуживает ни малейшего порицания – как во время несчастного случая, так и позднее, при уходе за малышом. Но я действительно еще не кончил говорить с ним, так что, я полагаю, вы будете настолько любезны, чтобы оставить нас одних…

Какстон пулей выскочил из кабинета. Уоринг, помешкав, последовал за ним. У двери оператор задержался, опустил в адрес О’Мары крепкое словцо, потом вдруг ухмыльнулся и вышел. Монитор вздохнул.

– О’Мара, – сурово сказал он, – вы опять остались без работы, и хоть я стараюсь не лезть с непрошенными советами, мне все-таки хотелось бы вам кое о чем напомнить. Через несколько недель начнет прибывать лечебный и технический персонал Госпиталя, куда войдут представители едва ли не всех обитателей Галактики. Моя обязанность – устроить их и не дать возникнуть трениям, чтобы со временем все как следует сработались. Для подобных случаев еще нет писаных законов, но, когда мое начальство посылало меня сюда, мне было сказано, что для такой работы понадобится хороший прирожденный психолог, обладающий достаточной долей здравого смысла и не боящийся обоснованного риска. Думаю, не стоит пояснять, что два таких психолога еще лучше, чем один…

О’Мара слушал его внимательно, но все еще думал об ухмылке Уоринга. Он знал, что и малыш, и Уоринг пойдут теперь на поправку, и, находясь в блаженном состоянии духа, не мог кому-то хоть в чем-то отказать. Но Монитор, по-видимому, принял его рассеянность за нечто иное.

– Черт побери, я же предлагаю вам работу! Разве вы не видите, что она для вас создана! Дружище, это Госпиталь, а вы только что вылечили вашего первого пациента!