Текст книги "Алчность и слава Уолл-Стрит"

Автор книги: Джеймс Стюарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 45 страниц)

Глава 10

10 млн. долларов на счете Денниса Ливайна никак не могли надежно контролироваться властями в течение длительного времени. Вынесенный 12 мая запретительный судебный приказ о замораживании его активов был временным. Помимо того, менее чем через две недели КЦББ должна была получить предварительный (временный) судебный запрет на слушании в федеральном суде, изложив веские доводы против Ливайна. Блокирование счета было для КЦББ главным средством воздействия на Ливайна, с помощью которого она не давала ему возможности вести свой обычный образ жизни и осложняла даже выплату гонораров адвокатам. Его адвокаты из Paul, Weiss незамедлительно оспорили решение о блокировании, в результате чего Ливайну было разрешено снять 300 000 долларов со счета в Citibank для личных расходов и затрат на юридическую защиту. Мартин Флюменбаум, партнер в Рaul, Weiss, который работал с Лайменом и был известен свой, цепкой и агрессивной манерой ведения дел, заявил суду, что «власти, не располагая достаточно серьезными доказательствами для возбуждения дела, пошли ва-банк, и на слушании в этом суде в четверг это станет ясно со всей очевидностью».

Заявление Флюменбаума будто пришпорило юристов КЦББ. Они неистово готовились к слушанию, снимая письменные показания под присягой с бывших работодателей Ливайна из Smith Barney, Lehman Brothers и Drexel, подтверждающие, что Ливайн имел доступ к конфиденциальной информации. Они собрали и тщательно проанализировали учетную документацию по его торговым операциям через Bank Leu и даже пригласили эксперта-графолога, который подтвердил идентичность почерка Ливайна на заявлении о поступлении на работу в Smith Barney почерку на расходных бланках Bank Leu.

Юристы КЦББ попытались допросить Ливайна как устно, так и письменно, однако его адвокаты велели ему ссылаться на Пятую поправку к Конституции США и не отвечать на вопросы на том основании, что его ответы могут быть использованы против него в суде. Ливайн не подчинился распоряжению суда о предъявлении отчета о его доходах, включая те 1,9 млн. долларов наличными, которые он за несколько лет снял со счета в Bank Leu. КЦББ вызвала повестками для дачи показаний жену, отца и брата Ливайна, который якобы сопровождал его в ряде поездок на Багамы. Любопытно, что члены семьи Ливайна также ссылались на Пятую поправку. Филипп Ливайн прибегнул к Пятой поправке даже тогда, когда его спросили о девичьей фамилии его жены, которая, как оказалось, была Раймонд и соответствовала псевдониму Ливайна в Bank Leu. Следователям КЦББ было интересно, что же скрывают члены семьи.

21 мая, за день до слушания по вопросу о вынесении предварительного судебного запрета, Линчу впервые позвонил Артур Лаймен, который попросил о 10– дневной отсрочке и намекнул на готовность начать что-то вроде урегулирующих переговоров. Линч наотрез отказался. Лаймен, судя по всему, был крайне озадачен. Пользуясь репутацией одного из лучших в стране адвокатов, выступающих в суде первой инстанции, он явно рассчитывал на определенное уважение.

«Мне ваш отказ непонятен, – резко возразил Лаймен. – Вы от этого ничего не выигрываете».

Линч почувствовал, как в нем поднимается гнев. Он не был лично знаком с Лайменом, и избранный последним покровительственный тон уязвил его до глубины души.

«Я сделаю то, чего от меня требует закон», – холодно сказал Линч. Его решимость не идти на поблажки Ливайну усилилась, когда ему вскоре позвонил Аира Соркин, нью-йоркский региональный директор управления по надзору КЦББ, знакомый Лаймена. «Лаймен расстроен, – сказал Соркин, как будто Линч был в этом виноват – Он вас не понимает». Линча взбесило, что Лаймен пытается надавить на него с помощью Соркина.

«Не лезьте не в свое дело», – распорядился Линч. Он не намеревался предоставлять Ливайну никаких отсрочек. Он хотел продолжать оказывать давление.

22 мая, в четверг, Комиссия раскрыла свои карты в Нью-Йоркском федеральном суде. Линч остался в Вашингтоне, поручив изложение аргументации по делу своему заместителю Джону Старку. Это было решающее слушание; если бы судья отменил замораживание активов Ливайна, тот без труда смог бы финансировать длительный судебный процесс. Он, помимо того, получил бы возможность скрыться.

В важнейшем выступлении по делу за всю свою карьеру, Старк обстоятельно изложил версию государственного обвинения, подробно описав схему инсайдерской торговли Ливайна на девяти примерах. Лаймен, выразив недовольство «бурей в прессе, не имеющей аналогов в моей [его] практике едва ли не со времен Сына Сэма[82], не привел никаких доводов в пользу своего клиента, кроме старых сведений о компаниях, акциями которых тот торговал. Многие из них были взяты из документов, сфабрикованных Ливайном для снятия подозрений с Bank Leu.

«Наблюдался буквально наплыв информации об этих компаниях», – настаивал Лаймен. Ливайн хранил молчание.

Федеральный судья Ричард Оуэн быстро разделался с аргументами Лаймена. «Совершенно ясно, – сказал он, – что общение с теми, кто принимает решения, коренным образом отличается от чтения сведений в форме 13-D или „Уолл-стрит джорнэл“». Он удовлетворил ходатайство о замораживании активов Ливайна. КЦББ выиграла свою первую крупную битву.

На следующий день в кабинете начальника отдела мошенничеств федеральной прокуратуры зазвонил телефон. Это был Лаймен, который сказал, что хочет встретиться с Карберри у него в кабинете в субботу, когда визит не будет бросаться в глаза. Карберри не был удивлен. Он предполагал, что Лаймен попытается для смягчения приговора заключить сделку о признании вины. Карберри считал, что Ливайну «конец» от одних лишь обвинений в уклонении от уплаты налогов и лжесвидетельстве, не говоря уже об инсайдерской торговле.

В субботу Лаймен и Флюменбаум прибыли на встречу с Карберри. Очевидно, забыв про свои хвастливые заявления Уилкису, Ливайн, по словам Лаймена, был готов признать себя виновным, если удастся прийти к соглашению. Лаймен сказал, что у Ливайна есть сведения, ради которых стоит сесть за стол переговоров: имена четырех других молодых инвестиционных банкиров, передававших ему информацию, и еще одного его соучастника, «который повыше рангом».

Карберри не удивился. Характер торговли свидетельствовал о том, что у Ливайна скорее всего были источники в других инвестиционных банках. Ранее «Уолл-стрит джорнэл» опубликовала анализ сделок Ливайна, выявив преобладание операций с участием Lazard Freres и Goldman, Sachs. Карберри даже думал, что ему известно имя одного из участников преступного сговора. Однажды ему позвонил Лоренс Педовиц, партнер в ЖасЫеН, который в свое время был начальником уголовного отдела Манхэттенской федеральной прокуратуры. Педовиц сообщил, что представляет интересы Lazard Freres.

«Есть тут у нас один парень, Роберт Уилкис, – сказал Педовиц. – Он был близким другом Денниса Ливайна. Деннис постоянно ему звонил. Так что, если вы ищете источник внутренней информации, то это, возможно, он».

Лаймен дал понять, что с учетом имеющихся данных о прямом обмене информацией и разделе прибылей привлечение к суду четырех участников сговора будет относительно простой задачей, хотя имени одного из них Ливайн не знает Адвокат также заявил, что, несмотря на то, что имя «крупной рыбы» представляет огромную ценность для правоохранительных органов, он не может обещать, что показания Ливайна будут иметь результатом осуждение этого человека.

Карберри по своему обыкновению держался бесстрастно и не выказал особого любопытства в отношении пятого соучастника. Кроме того, он не был заинтересован в заключении сделки и предпочел раскрыть свои карты. Он предложил адвокатам из Paul, Weiss заявление о признании вины в четырех преступлениях: в одном мошенничестве с ценными бумагами – инсайдерской торговле, в одном лжесвидетельстве и в двух уклонениях от уплаты налогов. Взамен он рассчитывал на всестороннее сотрудничество. Он полагал, что не уступил почти ни в чем. Максимальный срок тюремного заключения по четырем пунктам обвинения в фелониях равнялся 20 годам. Даже если это было крупнейшим делом об инсайдерской торговле в истории, к 20 годам не приговаривали никого и никогда, независимо от числа пунктов. Сотрудничество было в интересах Ливайна: оно стало бы для него главным аргументом в пользу снисхождения при вынесении приговора.

Немногим более чем через час Лаймен и Карберри в принципе пришли к соглашению. Они поднялись в кабинет Джулиани, и Лаймен сделал «неопределенное», на взгляд Карберри, предложение: имена непосредственных соучастников Ливайна и «одного довольно состоятельного арбитражера». Соглашение было достигнуто и скреплено рукопожатиями. Лаймен, однако, не собирался называть имена и гарантировать сотрудничество со стороны Ливайна, не удостоверившись в том, что Ливайн также поддерживает заключение соглашения с КЦББ. Но в тот момент, когда Карберри услышал, что «крупная рыба» – это известный арбитражер, у него не осталось сомнений насчет личности последнего: на страницах карманного ежедневника Ливайна постоянно мелькало имя Айвена Боски.

Вскоре последовало соглашение с КЦББ. Во время серии телефонных звонков и встреч, в основном между Флюменбаумом и Старком, бывшими однокашниками по юридической школе, КЦББ потребовала большую часть имущества Ливайна. Они согласились оставить ему кооперативную квартиру на Парк-авеню, «БМВ», но не «феррари», и, после длительной дискуссии, счет в Citibank. Ливайн был непреклонен в том, что ему по-прежнему нужны «карманные деньги». Большая их часть, как предполагали юристы КЦББ, должна была пойти на оплату услуг адвокатов. Выполнение соглашения со стороны Комиссии было обусловлено сотрудничеством Ливайна с федеральной прокуратурой. Линч рассчитывал узнать имена как минимум четырех соучастников; ссылки на более важную персону по-прежнему оставались туманными намеками.

Теперь все зависело от того, выполнит ли Ливайн свою часть соглашения. Когда он вместе с Флюменбаумом прибыл на Сент-Эндрюс-плаза, его встретила команда государственных юристов: назначенный на дело инспектор федеральной почтовой службы[83] Роберт Паскаль, Карберри и Дунай из прокуратуры, а также Соннентал и Конг, представители КЦББ.

Вместо того чтобы запугивать Ливайна, Карберри старался дать ему почувствовать себя членом следственной бригады. При этом он соблюдал некоторую официальность, называя его не иначе, как «мистер Ливайн», и подчеркивая, что он пытается ему помочь. Карберри сказал, что если Ливайн расскажет всю правду, то это произведет благоприятное впечатление на судью и аналогичным образом отразится на приговоре.

Карберри начал допрос, спросив об Уилкисе, и Ливайн, по-видимому, рассказал все без утайки, начиная с их первой встречи в Citibank. Карберри был доволен тем, что Ливайн не пытается сколько-нибудь приуменьшить свою вину: он открыто признал, что именно он вовлек Уилкиса в инсайдерскую торговлю, и сообщил, что он также завербовал Соколоу и Рейча. Ливайн сказал, что в определении потенциальных соучастников ему помогало какое-то «шестое чувство». Карберри остался доволен и тем, что Ливайн добровольно сообщил, что Рейч отказался от предложенных им денег и вышел из игры, став партнером в фирме. Карберри не нужен был свидетель, который, стремясь угодить обвинителям, преувеличивает виновность других.

Ливайн рассказал юристам о Секоле, заметив, что он «чуть с ума не сошел», когда узнал, что Секола тоже открыл счет в Bank Leu. Он рассказал им про вечерние рейды по кабинетам Lazard Freres и про то, как они с Уилкисом подбрасывали материалы в «Чикаго трибюн» и «Нью-Йорк Таймс». Ливайн сообщил, что у Соколоу, насколько ему известно, есть собственный источник информации в Goldman, Sachs, «Голди», который, как он полагает, работает в отделе ипотечного кредитования и напрямую со сделками по слиянию и поглощению не соприкасается. Имени этого человека Ливайн не знал.

Далее Карберри спросил о неназванном арбитражере, и Ливайн незамедлительно подтвердил подозрения следователей. Он сказал, что все началось с того, что он отправил Айвену Боски по почте конфиденциальные документы по Воде Cascade и Elf Aquitaine, отчасти в попытке повышения цен на акции и отчасти для того, чтобы произвести впечатление на Боски. После этого он позвонил Боски, открыто предложив секретную информацию и пригласив его выпить; во время встречи они выработали порядок передачи сведений и систему вознаграждения. Ливайн сказал, что он отчаянно стремился сблизиться с Боски как для того, чтобы войти в круг избранных, так и для обмена информацией.

Адвокаты Ливайна были осторожны в своих обещаниях в части показаний, которые Ливайн мог дать о Боски. Они вовсе не утверждали, что дело Боски будет легким или что одни лишь свидетельства Ливайна повлекут за собой вынесение приговора арбитражеру. Вместе с тем очевидная искренность Ливайна произвела на Карберри благоприятное впечатление. Информация о достигнутом с Боски соглашении о вознаграждении, включавшем меняющиеся в зависимости от времени передачи Ливайном информации и размера прибыли проценты, была слишком подробной, чтобы считать ее сфабрикованной, особенно если учесть, что в дальнейшем ее можно было сличить с отчетами о сделках Боски.

Карберри, который обычно не интересовался мотивами преступлений, на сей раз не удержался и спросил Ливайна, зачем тот на все это пошел. Ливайн ответил так же, как часто отвечал Уилкису: он хотел создать собственную фирму и стать арбитражером или коммерческим банкиром, наняв «профессионалов» для работы на себя, а не быть самому одним из них. Он сообщил государственным юристам, что хотел заработать 20 млн. долларов и после этого отойти от махинаций.

Ливайн сказал также, что ему, равно как и Уилкису, Рейчу и Соколоу, наскучила работа инвестиционного банкира. Сказанное поразило следователей, которые, как и большинство людей в то время, считали, что инвестиционные банкиры ведут шикарную, вольготную, интересную жизнь. Действительность, по словам Ливайна, была далеко не столь радужной. Инсайдерская торговля, напротив, была захватывающей. Карберри сомневался, что Ливайн когда-нибудь остановился бы на достигнутом, независимо от того, сколько миллионов он бы заработал. Достигнув однажды 20 млн., он поднял бы планку до 30, затем до 40 и т.д. Предела, по его мнению, не существовало.

Карберри ясно понимал, что потребность Ливайна в азарте и приключениях делает его подходящим кандидатом на роль тайного агента. Несмотря на то, что Ливайн ранее заявлял Уилкису о своем нежелании помогать следствию, теперь он явно лез из кожи вон, чтобы помочь обвинителям поймать в ловушку соучастников преступного сговора. Однако прежде чем сотрудники прокуратуры и их коллеги приступили к делу, произошло недолгое замешательство, когда Карберри получил письмо с угрозой убить Ливайна. Последний был готов к тому, что сотрудничество с правоохранительными органами потребует серьезных нервных затрат, но все же не до такой степени, и его пришлось быстро вывезти за город под охраной. Вскоре выяснилось, что письмо прислал известный сумасшедший. Ливайн вернулся в Нью-Йорк и согласился позвонить Уилкису, Рейчу, Соколоу и Боски, разговоры с которыми должны были тайно записываться.

В понедельник вечером, 2 июня, спустя всего несколько дней после разговора, в котором Ливайн сказал Уилкису, что «любит его, как брата», в квартире Уилкиса раздался звонок.

«Боб, тебе следует сотрудничать», – начал Ливайн, и по его голосу Уилкис сразу понял, что что-то изменилось. «Я знаю, мы бойцы, – продолжал Ливайн. – Но им все известно. Скажи своим адвокатам, чтобы они связались с прокуратурой».

Уилкис был уверен, что разговор записывается, и знал, что он должен повесить трубку и немедленно позвонить своему адвокату. Тем не менее он этого не сделал. На каком-то подсознательном уровне он все еще надеялся, что Ливайн защитит его, вытащит из этой передряги целым и невредимым. Он продолжил разговор и тем самым изобличил себя.

С остальными звонками Ливайну повезло меньше. Он дважды звонил Боски. В первый раз Боски, казалось, был озабочен, но ничего не подтвердил. «Мне жаль твою семью, – сказал он. – Меня беспокоит твое психическое состояние. Запомни, все пройдет». Во второй раз Боски повесил трубку, как только Ливайн представился, сказав, что им не о чем говорить. Соколоу и Рейч тоже почти сразу же вешали трубку. Но эти звонки сделали свое дело: они оповестили подозреваемых о том, что их имена, вероятно, известны правоохранительным органам.

На следующий же день адвокат Соколоу позвонил в прокуратуру и начал обсуждать условия сделки о признании вины. Так же поступил и адвокат Дэвида Брауна, инвестиционного банкира из Goldman, Sachs. Соколоу быстро подтвердил, что Браун, его близкий друг по Уортонской бизнес-школе, и есть тот самый «Голди» – источник, завербованный им в Goldman, Sachs. Оба соглашались признать себя виновными по двум пунктам и выплатить КЦББ крупные штрафы. Позднее Соколоу был приговорен к одному году и одному дню тюремного заключения, а Браун – к 30 дням.

Несколько дней спустя, когда Уилкис был дома и по-прежнему не находил себе места, раздался звонок в дверь. «К вам мистер Рэнди», – сообщил швейцар. Уилкис понял, что это Секола, и, вопреки совету своего адвоката, спустился, чтобы с ним встретиться. Они отправились в Риверсайд-парк. Секола выглядел возбужденным.

«Рэнди, тебе нужен адвокат», – сказал Уилкис, с горечью вспомнив, как Ливайн дал ему противоположный совет.

Есть вещи, о которых я вам никогда не рассказывал, – сказал явно встревоженный Секола, – кое-что о моей подружке».

«И не рассказывай, – настоятельно потребовал Уилкис. – Я не желаю этого знать». Секола остановился. «Ты должен быть осторожен в том, что говоришь, – сказал Уилкис. – Они записывают разговоры. Когда я в следующий раз тебе позвоню, все это может остаться на пленке».

«Я пойду к Алану Макфарленду из Lazard», – продолжал Секола. (Макфарленд был старшим партнером в фирме.) «Я расскажу ему, что я просто обращался к вам за советом по сделкам, – сказал он и сделал паузу, чтобы оценить реакцию Уилкиса. – Я не собираюсь рисовать вас в наилучшем свете».

Уилкис почувствовал себя раздавленным, брошенным. «Поступай, как знаешь, – сказал он. – Мне все равно крышка».

5 июня Ливайн, сообщив следователям все, что знал, явился в федеральный суд и сделал заявление о признании себя виновным в четырех преступлениях. Зал судебных заседаний был переполнен репортерами, а на лестнице снаружи выстроились телевизионщики. Одетый в черный костюм, Ливайн выглядел спокойным и немного похудевшим. Читая заявление, подготовленное его адвокатами, он не выказал никаких эмоций.

«Оспаривать предъявленные мне обвинения, ссылаясь на формальные несообразности, означало бы лишь продлить страдания моей семьи. Это также означало бы упорное нежелание признать свою вину. Я преступил закон и раскаиваюсь в содеянном, а не ищу оправданий». Ливайн обнародовал достигнутое им соглашение с КЦББ: он согласился вернуть государству 11,6 млн. долларов, сохранив за собой квартиру, машину и еще кое-какое имущество, и был навсегда отстранен от работы в индустрии ценных бумаг.

Уилкис узнал о признании Ливайна в своем кабинете в E.F.Hutton. Это было похоже на предзнаменование его гибели, подтвердившее его наихудшие опасения: Ливайн пошел против него. Он поспешно прибыл в офис Нафталиса и стал умолять адвоката выработать сделку с обвинением. Но промедление стоило Уилкису того незначительного послабления, которого он в противном случае мог бы добиться. После откровений Ливайна Уилкис мало чем мог помочь следствию. И хотя Уилкис считал, что его вина гораздо меньше вины Ливайна, ему был предложен тот же не допускающий поблажек вариант признания себя виновным по четырем пунктам, что и Ливайну. Нафталис сказал ему, что у него нет иного выбора, кроме как принять предложение, а затем попытаться произвести впечатление на обвинителей готовностью к сотрудничеству. Уилкис согласился, и Нафталис отправился вместе с ним на Сент-Эндрюс-плаза. Подробно излагая в кабинете Карберри историю того, как он опустился до инсайдерской торговли, Уилкис плакал. Главной ценностью Уилкиса для обвинителей являлась его потенциальная способность подтвердить заявления Ливайна о Боски и Рейче и изобличить Секолу. Следуя указанию Нафталиса, Уилкис старательно восстановил в памяти все, что. Ливайн когда-либо рассказывал ему о «русском» и «Уолли». Несмотря на то, что Уилкис не знал их имен, его память, как и опасался Ливайн, оказалась феноменальной, чем следователи, судя по всему, остались довольны. Уилкис подтвердил ключевые аспекты показаний Ливайна.

Кроме того, Уилкис послушно позвонил из кабинета Карберри в Dillon, Read Секоле, разговор с которым был записан на пленку. Принимая во внимание тот факт что Уилкис к тому времени успел предостеречь Секолу, неудивительно, что их разговор оказался для прокуратуры бесполезным. Было совершенно очевидно, что Уилкис предупредил Секолу, и Карберри, позвонив Нафталису после прослушивания записи разговора, был в бешенстве.

«Ты идиот, – орал Нафталис на Уилкиса. – Ты пытаешься выгородить этого сосунка. Неужели ты не понимаешь, что за это они добавят к твоему приговору от четырех до пяти лет? Ты чуть не загубил все дело. Карберри теперь ненавидит тебя. А это плохо».

На следующий день Барри Голдсмит, государственный следователь, работавший с Уилкисом, сказал ему: «Карберри готов тебя убить». Карберри сказал Уилкису, что тот для него всего лишь «предмет потребления», только что упавший в цене. «Я знаю разницу между куриным бульоном и куриным пометом, – сказал Карберри. – То, что вы мне дали, это куриный помет».

Уилкис чуть не впал в панику и, дабы себя реабилитировать, стал лихорадочно вспоминать дополнительные подробности. Секола однажды рассказал Уилкису о торговле на счет, открытый на имя своей подруги. Вспомнив имя этой девушки, Уилкис выяснил, что она работает в Орландо, в газете «Пипл экспресс», и передал эту информацию Карберри в знак примирения.

«Сожалею, что отнял у вас время на бесполезную запись», – сказал он. Через два дня прокуратура получила отчеты о сделках девушки и убедилась, что Секола использовал ее счет для инсайдерской торговли. По предъявлении улик Секола согласился признать себя виновным в уклонении от уплаты налогов путем сокрытия прибыли от инсайдерской торговли и выплатил по требованию КЦББ 21 800 долларов. Его приговорили к шести годам условно. Гарвардская школа бизнеса исключила его с правом на повторное поступление.

В июле Уилкис признал себя виновным по четырем пунктам и удовлетворил требования КЦББ. Он согласился вернуть 3,3 млн. долларов и кооперативную квартиру на Парк-авеню, в которую так и не въехал. Это, по большому счету, было все, что он имел. Ему позволили оставить себе квартиру на Семьдесят восьмой Западной улице, «бьюик» и 60 000 долларов. Когда его приговорили к одному году и одному дню тюремного заключения и пяти годам условно, он заплакал.

Уилкис больше никогда не разговаривал с Секолой. «Этот мальчишка будет зол на тебя, – сказал ему Голдсмит, когда тот наконец дал показания, изобличающие Секолу. – Но он никогда не узнает, чем ты пожертвовал ради него. Не понимаю, зачем ты вообще с ним связался. В свои 22 он был хуже, чем Деннис Ливайн в том же возрасте».

Оставалось добраться только до одного непосредственного соучастника Ливайна. Рейч поставил правоохранительные органы перед более сложной задачей. В отличие от других он не брал денег. Сам он на внутренней информации не торговал. Не существовало никаких документальных подтверждений его преступной деятельности. Поводом для возбуждения дела могли послужить лишь показания Ливайна, у которого уже была судимость за лжесвидетельство под присягой. Рейч же, являясь членом коллегии адвокатов и партнером в одной из самых престижных фирм города, напротив, ни разу не был уличен во лжи. Но Карберри решил дать Ливайну еще одну попытку.

На первой неделе июля, почти через месяц после признания Ливайна, Рейч занимался защитой от насильственного поглощения клиента Wachtell, Lipton NL Industries – конгломерата, некогда известного как National Lead. После попытки самоубийства в Калифорнии Рейч утешал себя мыслью об отсутствии вещественных доказательств его причастности к торговле Ливайна. Он решил, что в случае вызова на допрос будет все отрицать. Чтобы отвлечься от этих мыслей, он более исступленно, чем когда-либо, погрузился в работу, отправив жену и детей на лето в Хэмптонс.

Когда Рейч вернулся к себе в кабинет с одной из встреч с представителями NL, секретарша сообщила ему, что уже трижды звонил какой-то «надоедливый» незнакомец, не пожелавший представиться. Примерно в 4.30 она доложила ему, что «незнакомец» вновь на линии и настаивает, что Рейч знает, кто он такой. Рейч взял трубку и услышал, как ему показалось, «тень» голоса Ливайна. «Привет, Айлан», – вяло сказал Ливайн.

«Как поживаешь?» – спросил Рейч.

«Я звоню из телефонной будки, – сказал Ливайн. – Пойди в телефонную будку и позвони мне сюда».

Рейч счел это весьма подозрительным. «Не понимаю, о чем ты говоришь», – твердо сказал он.

«Прокуратура давит на меня, чтобы я рассказал о наших отношениях, а я не знаю, что говорить», – объяснил Ливайн.

«Не понимаю, о чем ты говоришь», – повторил Рейч и повесил трубку. Он вышел из кабинета, направился к одному из партнеров в фирме и рассказал ему про телефонный звонок.

Адвокаты из Wachtell позвонили Линчу и Карберри и поинтересовались, чего добивается Ливайн. Действует ли он на свой страх и риск, пытаясь очернить других? Государственные юристы не дали определенного ответа. Затем Герберт Уочтелл, один из главных партнеров фирмы, лично позвонил им, чтобы узнать, что происходит. Он сообщил Рейчу, что Карберри, «похоже, не удивился» его звонку и что Линч на его вопрос никак не ответил. «Вероятно, они знают, в чем дело», – задумчиво произнес он. Потом он подбодрил Рейча. «Ты правильно поступил», – сказал он. О чем он умолчал, так это о том, что Линч посоветовал Рейчу нанять на стороне адвоката по уголовным делам.

На той же неделе, в пятницу, примерно в 3.45 пополудни Питер Соннентал из КЦББ вошел в приемную Wachell, Lipton и попросил о встрече с Рейчем или Уочтеллом. Когда секретарша в приемной нерешительно замялась, он без разрешения пошел по коридору, читая имена адвокатов на дверях кабинетов. Эдвард Херлихи, партнер в фирме и друг Линча, сумел задержать Соннентала. Он привел его к себе в приемную, попросил подождать и, войдя в кабинет, позвонил Линчу.

«Что здесь делает эта скотина?» – спросил он. Линч объяснил, что у Соннентала есть для Рейча повестка. «Теперь этот парень наш», – сказал Линч.

Когда Рейч явился в кабинет Херлихи, Соннентал вручил ему повестку. По спине Рейча пробежал холодок. Соннентал глядел на него без тени симпатии.

В повестке содержались: перечень из 102 сделок, требование о предоставлении записей телефонных разговоров, требование передачи данных по операциям посредством кредитным карточек и сделкам Рейча с ценными бумагами, запрос информации по ряду имен. В части последнего Рейс сказал, что знает только Уилкиса.

С 9 вечера до полуночи Рейч диктовал ответы на вопросы повестки. Он вызвал к себе определенное доверие, ответив правдиво на 95% вопросов. Он сказал, что неофициально знаком с Ливайном вот уже несколько лет и пересекался с ним по работе над рядом сделок. Вместе с тем он заявил, что никогда не передавал Ливайну никакой конфиденциальной информации.

В понедельник в 11 утра Рейч, просмотрев пресс-релиз NL, сидел без дела, положив ноги на свой почти пустой письменный стол. Педовиц, бывший обвинитель и друг Рейча, вызвал молодого партнера в свой кабинет и предложил пройти в конференц-зал. Там его ждали трое других партнеров: Бернард Нассбаум, Уочтелл и Аллан Мартин, все – бывшие сотрудники прокуратуры. Как только Рейч их увидел, он подумал: «Ни дать ни взять – совет старейшин».

Рейч проигнорировал совет партнеров нанять себе адвоката, хотя понимал, что те – не адвокаты и не станут, подобно таковым, придерживаться права не разглашать полученную от него информацию. Отсутствие поддержки действовало на него угнетающе. Он сказал, что хочет услышать известные им факты. Как только партнеры Рейча начали подытоживать показания Ливайна, он принялся что-то машинально рисовать в своем блокноте. Он отрицал, что передавал Ливайну какую бы то ни было конфиденциальную информацию, даже непреднамеренно. Торги Ливайна, настаивал он, были не более чем совпадением. Далее партнеры сказали Рейчу, что один из сообщников Ливайна сообщил правоохранительным органам о существовании у Ливайна источника в Wachtell, Lipton.

Рейч был ошеломлен. Ведь Ливайн поклялся, что его имя никогда не будет названо. Он же обещал. Как мог Ливайн предать его? Рейч впервые почувствовал, что земля уходит у него из-под ног. Явно утратив присутствие духа, он начал всхлипывать. Юристы из Wachtell снова настоятельно порекомендовали ему нанять адвоката.

Когда он отказался, они заказали сэндвичи. Рейч к ним и не притронулся. Теперь опрашивающие пошли по другому пути. Партнеры Рейча напомнили ему о том, что в течение прошедшей недели они стояли за него горой. Если Рейч лжет, это угрожает их репутации. Неужели теперь он предаст их, даже своего наставника, самого Липтона? Рейч опять расплакался. Кое-как взяв себя в руки, он принялся бессвязно говорить то о своей непростой юности, то о том, что ему всегда не хватало друзей, которых он теперь нашел в партнерах фирмы. Наконец, собравшись с духом, он попросил пять минут, чтобы все обдумать. Он решил выписать в свой блокнот все доводы за и против того, чтобы сказать правду. Ни одного довода против он не нашел. Внезапно ему стала невыносима мысль о дальнейшей лжи своим партнерам.

Около 2.30 пополудни, после более чем трех часов расспросов и обсуждений, Рейч наконец разговорился. Когда он закончил, партнеры спросили его, зачем он это делал. Он сослался на дружбу, одиночество, деньги, но его голос звучал неуверенно. Однозначного ответа у него попросту не было.

В итоге Рейч нанял Роберта Морвилло, адвоката по уголовным делам, в свое время защищавшего Карло Флорентинца – партнера в Wachtell, Lipton, который несколькими годами ранее был уличен в инсайдерской торговле и в результате отказался от партнерства в фирме, к которой успел сильно привязаться. Если у Уилкиса было мало способов добиться снисхождения со стороны обвинения, то у Рейча их и вовсе не оказалось. Он мог изобличить только самого себя. Он попытался было оправдать свои действия спецификой, как он выразился, «сферы заключения сделок», но обвинение ответило: «Ну и что?» Никого, казалось, не впечатлил тот факт, что Рейч не получил от махинаций ни цента и в 1984 году вышел из игры.