Текст книги "Отныне и вовек"

Автор книги: Джеймс Джонс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 65 страниц)

– Мы считаем, – продолжал майор Томпсон, – что, если бы все вы не утратили трудовые навыки, или правильный образ мышления, или желание служить, вы бы здесь не оказались. Чисто юридические основания, повлекшие лишение свободы, мы в расчет не принимаем. И потому все наши усилия направлены на то, чтобы добиться главной цели и перевоспитать вас с минимальной потерей времени и максимальной отдачей. Это отвечает как интересам самих заключенных, так и интересам правительства. Это наш общий долг перед американскими налогоплательщиками, которые содержат нашу армию. Не так ли?

– Так точно, сэр, – быстро сказал Пруит, и в награду ему был легкий шорох за спиной: палка отодвинулась влево и замерла. Хэнсон, подумал он, старый приятель, рядовой первого класса Хэнсон.

– Надеюсь, ты будешь у нас примерным заключенным, – сказал майор и сделал паузу.

– Я постараюсь, сэр, – поспешно заполнил паузу Пруит.

– Наши методы могут показаться необоснованно строгими. Но самый быстрый, самый результативный и самый дешевый способ обучения заключается в том, чтобы, когда человек ведет себя неправильно, делать ему больно. Точно так же дрессируют всех других животных. И тогда человек привыкает вести себя правильно. Этим же способом натаскивают, к примеру, охотничьих собак. Наша страна в настоящее время создает добровольческую армию из гражданского населения, которое откликается на это довольно неохотно. Армия создается для того, чтобы Америка могла защитить себя в величайшей войне за всю историю человечества. И достичь этого можно только одним способом – заставить солдат хотеть служить. Чтобы стать хорошим солдатом, желание служить должно быть у человека больше, чем желание не служить.

Мы не можем ограничиваться только проповедями капелланов о патриотизме и пропагандистскими фильмами. Будь в нашем мире меньше черствого эгоизма и больше сознательной готовности к самопожертвованию, эти проповеди и фильмы, возможно, и действовали бы. Но они не действуют. А наш метод действует. Мы здесь не будем читать тебе проповеди о патриотизме, мы проследим за тем, чтобы твое нежелание служить наказывалось настолько сурово, что ты предпочтешь служить. Мы должны быть уверены, что, когда человек выйдет из нашей тюрьмы, он будет готов сделать что угодно, даже умереть, только бы не попасть к нам снова. Ты следишь за моей мыслью?

– Так точно, сэр, – немедленно сказал Пруит. Тошнота постепенно отступала.

– Встречаются люди, – продолжал майор Томпсон, – из которых в силу их психологической неприспособленности и плохого домашнего воспитания никогда не получатся хорошие солдаты. Если такие попадают к нам, мы прежде всего должны убедиться, насколько это серьезно. И если мы видим, что для них солдатская служба гораздо мучительнее, чем пребывание в нашей тюрьме, значит, они бесперспективны, и мы стараемся избавиться от них прежде, чем они начнут разлагать остальных. Они подлежат принудительному увольнению из армии как негодные к военной службе. Отдельные солдаты нас не интересуют, наша забота – армия в целом. Но мы должны быть абсолютно уверены, что они действительно не хотят служить, а не просто валяют дурака. Ты меня понимаешь?

– Так точно, сэр, – сейчас же отозвался Пруит.

– Для практического применения нашего метода у нас имеется идеально отлаженная система. Лучшей пока никто не придумал. И с ее помощью мы быстро выясним, действительно ли ты не хочешь служить или валяешь дурака. – Он повернулся к соседнему столу: – Сержант Джадсон, я прав?

– Так точно, сэр! – рявкнул человек за соседним столом.

Пруит повернул голову, и недремлющая палка тотчас ткнула его в поясницу, опять в то же место, ставшее теперь очень чувствительным. Тошнота подступила к самому горлу. Он резко повернул голову обратно, но все-таки успел разглядеть огромную башку и грудь бочонком в толстых кольцах жира, скрывающих под собой еще более толстые кольца мышц: штаб-сержант Джадсон чем-то напоминал Свинятину-Поросятину из мультфильмов Диснея. Глаза у штаб-сержанта Джадсона были совершенно мертвые, Пруит никогда еще ни у кого таких не видел. Они были как две черные икринки, прилипшие к краям большой белой тарелки.

– У нас есть ряд правил, – сказал майор Томпсон. – Все они преследуют одну цель: проверить, насколько велико у того или иного человека нежелание служить. Так, например, – продолжал он, – в присутствии начальства заключенным разрешается двигаться только по команде. И в этом кабинете особенно, – добавил он.

– Так точно, сэр, – поспешно сказал Пруит. – Извините, сэр. – Тошнота накатила на него с новой силой, ему хотелось размять, растереть поясницу, ставшую настолько чувствительной, что казалось, у нее теперь собственный автономный разум, заранее угадывающий каждое приближение палки.

Когда майор никак не отозвался на его извинение и стал перечислять тюремные правила дальше, в пояснице у Пруита что-то тревожно сжалось и задрожало, больное место пришло в панику, потому что он снова сделал ошибку, заговорив, когда его не просили. Но недремлющая палка была неподвижна. Пруит замер в томительном ожидании удара, пытаясь в то же время слушать правила, которые перечислял майор Томпсон.

– Заключенным не разрешаются свидания с посетителями, и им запрещено курить сигареты, – говорил майор. – Каждому заключенному ежедневно выдается один пакет табачной смеси «Дюк», и в том случае, если у заключенного обнаружат любые другие табачные изделия, будь то сигареты или трубочный табак, заключенный немедленно получает минус.

Кажется, Пруит наконец-то начал понимать, что такое «минус». Похоже, это было очень растяжимое понятие, вбирающее в себя бесконечное множество разнообразных прегрешений.

– Мы проверяем состояние бараков ежедневно, а не только по воскресеньям. За любое отклонение от установленного порядка содержания личных вещей заключенный немедленно получает минус. Повторные нарушения любого из наших правил влекут за собой одиночное заключение в карцере.

В течение всего пребывания в тюрьме все приговоренные к лишению свободы именуются «заключенными», – продолжал майор. – Лица, отбывающие здесь срок, утратили право на свои прежние воинские звания, и почетное обращение «рядовой» к ним не применяется.

Штаб-сержант Джадсон исполняет обязанности заместителя начальника тюрьмы. В мое отсутствие его решения имеют силу приказа. Это понятно?

– Так точно, сэр, – быстро сказал Пруит.

– Тогда, кажется, все. Заключенный, вопросы есть?

– Никак нет, сэр.

– Тогда все. Рядовой Хэнсон отвезет тебя на работу.

– Так точно, сэр. – Пруит отдал честь. Палка в тот же миг с математической точностью воткнулась ему в поясницу, в то самое место над левой почкой – наказание нерадивому ученику.

– Заключенным отдавать честь не разрешается, – сказал майор Томпсон. – Право на взаимоуважительное военное приветствие имеют только лица на действительной службе.

– Так точно, сэр, – хрипло отозвался Пруит, борясь с тошнотой.

– Теперь все, – сказал майор Томпсон. – Заключенный, кругом! Вперед – шагом марш!

У порога Хэнсон скомандовал: «Левое плечо вперед – марш!», и они двинулись по коридору к двери, через которую сегодня вошли в тюрьму. Поясница у Пруита разламывалась, ныли даже колени, гнев слепил его и рождал бредовые мысли. Он не заметил, куда и когда исчез Текви. Возле кладовой рабочего инвентаря, которая была рядом с запертым оружейным складом, Хэнсон приказал остановиться. Кладовщик, тоже доверенный заключенный, выдал Пруиту шестнадцатифунтовую кувалду. Потом Хэнсон велел остановиться возле оружейного склада, сдал в окошечко свою палку, получил в обмен автомат и только после этого вывел Пруита во двор, где у ворот их ждал грузовик.

– А ты орел, – ухмыльнулся Хэнсон, когда они забрались в пропыленный кузов и грузовик тронулся. – Сколько ты схлопотал, всего четыре?

– Да, всего четыре.

– Ишь ты, здорово! Бывает, на первой беседе по десять – двенадцать раз ткнешь. При мне двое парней даже в обморок грохнулись, пришлось их выносить. Самое меньшее на моей памяти – два удара, так это и то был Джек Мэллой, а он третий раз сидит. Так что ты молодцом.

– Приятно слышать, – мрачно сказал Пруит. – Я уж думал, провалился на первом же экзамене.

– Ну что ты. – Хэнсон ухмыльнулся. – Я тобой даже гордился. Честь отдают все, так что это можно не считать. Получается, ты схлопотал только три. Даже Джек Мэллой – и тот в конце козырнул. Это у всех автоматом срабатывает.

– Ты меня утешил. – Ворота за ними закрылись, Пруит отвернулся, вдохнул прохладный воздух и увидел хребет Вайанайе, подымающийся за перевалом Колеколе, куда ехал грузовик.

– Ничего, очухаешься, – успокоил Хэнсон.

Чтобы попасть на черную вершину Колеколе, грузовик сначала спустился почти к гарнизону и обогнул офицерскую площадку для гольфа.

– Только посмотри на этих гадов, – с завистью сказал Хэнсон. Он сидел на заднем борту грузовика. – В гольф играл?

– Нет.

– Я тоже нет. Вот гады!

Грузовик привез их к каменоломне, расположенной ярдов на сто ниже седловины перевала, куда в тот раз он маршировал под конвоем Палузо и слушал, как снизу ему вслед улюлюкают заключенные. Неожиданно ему захотелось, чтобы какой-нибудь бедолага вроде него тащился бы сейчас походным шагом на перевал, он бы тоже нашел, что ему крикнуть. Хэнсон передал его охраннику, стоявшему на дороге.

– Пока, браток. Еще увидимся. – Ухмыляясь, Хэнсон залез в кабину рядом с шофером.

Грузовик зафырчал и покатил обратно, под уклон. Пруит посмотрел вниз – Скофилдский гарнизон расстилался под ним, как карта.

– Иди выбирай себе место. Любое. Вон там. – Охранник махнул пистолетом. – Работай.

Это был полукруглый открытый карьер в склоне горы, его разрабатывали уже лет сорок. Кроме охранника на дороге, заключенных сторожили еще двое: один стоял на выступе над карьером и держал под наблюдением всю территорию внизу, другой расхаживал по правому склону каменоломни, ближе к узкой расщелине, где начинался редкий лес, переходивший в заросли, которые покрывали гору Каала (4030 футов над уровнем моря, самая высокая вершина острова Оаху). На том склоне он по крайней мере будет ближе к свободе диких гор.

Взвалив кувалду на плечо, Пруит пошел направо. Неподалеку от него запорошенный серой каменной пылью гном опустил кувалду и застыл, он был похож на горного человека из «Рип Ван Винкля» или на одного из вагнеровских карликов-кузнецов, почерневших от копоти в глубоких пещерах в недрах гор. Гном потер спину, выпрямился и коротко улыбнулся ему – зубы и глаза хищно сверкнули белизной в серых складках лица.

– Привет, сучий ты потрох! – сказал Анджело Маджио. – Как ты там?

– Спина болит, – улыбнулся Пруит.

– Ха! Ты бы видел, что со мной было! – Анджело оскалился. – Синяки две недели не проходили. Каждый раз, как отливал, глаза на лоб лезли – ну, думаю, загнусь прямо в сортире!

Пруит рассмеялся, опустил кувалду, и они пожали руки.

– Гад ты все-таки, – сказал Анджело. – Нехороший человек. Я все жду и жду, когда ты тут объявишься. Подлюга ты, ни дна тебе ни покрышки!

– И тебе того же. А ты ничего выглядишь. Немного запылился, а так ничего.

– Эй, вы! – крикнул охранник с дороги. – Что вы там друг другу передаете?

– Руки пожимаем! – злобно заорал в ответ Маджио. – Слышал про такое? Ру-ко-по-жа-ти-е! Распространено среди христиан. Применяется при встрече двух культурных людей. Обозначает дружеское приветствие и что давно не виделись. Никогда не слышал?

– Маджио, кончай трендеть! – закричал охранник. – Давно в «яме» не был? Ты со мной эти штучки брось! Давай молотком работай, а не языком. Руки потом пожимать будете. Здесь разговаривать запрещено, сам знаешь.

– Ладно, сопля, не плачь! – крикнул Маджио. Люди, дробившие камни рядом с ним, разгибались и посмеивались, хищно оскаливая зубы, но Маджио их не замечал. – Черт возьми, – сказал он. – Черт возьми, ты отлично выглядишь. Второго такого урода я не видел.

– Я от твоей красоты тоже без ума, – улыбнулся Пруит.

– Ты не стой. Делай вид, что работаешь. – Анджело невысоко поднял кувалду и, согнувшись, дал ей свободно упасть своим весом. – Иди сюда, – позвал он, – этого камушка хватит на двоих. – Он оглядел недавно отколотую взрывом глыбу, словно оценивал противника. – Я не жадный, бери половину. – Он снова приподнял кувалду и снова дал ей упасть под собственной тяжестью.

– Спасибо, – сказал Пруит, становясь рядом и замахиваясь. – Ты мне одолжение не делай.

Анджело нагнулся посмотреть, куда пришелся удар.

– Что-то камушек очень твердый попался.

– А ну работайте! – закричал с дороги охранник. – Эй, вы, двое! Я ваяя говорю.

– Так точно, сэр! – крикнул Анджело. – Спасибо, сэр.

– Куртки снимать здесь, конечно, не разрешают? – спросил Пруит.

– Шутишь! Ни куртки, ни шляпы. Думаешь, зачем на куртке это «Р»? Чтобы было понятно, что ты заключенный? Нет, в это «Р» очень удобно целиться. А шляпа – просто так, бесплатное приложение. Ну ладно, рассказывай. За что тебя загребли?

Пруит рассказал, как все было.

– Так-так, – сказал Анджело. – Веселая история. Значит, ты старичка Блума крепко починил?

– Он меня тоже хорошо уделал. Было почти на равных.

– Но он же не смог выступать? Вечером, на товарищеских? Или все-таки выступал?

– Еще как выступал. Даже выиграл. Остановили после первого раунда. Ввиду явного преимущества.

– Вот сволочь! – ругнулся Анджело. – А вообще, хрен с ним, – философски рассудил он. – Нельзя же иметь все. Когда у тебя есть все, то дальше и жить неинтересно. А потом, значит, Старый Айк попер на тебя с ножом и ты его тоже причесал?

– Ага.

– И за такое удовольствие всего три месяца? Это же даром. За это не жалко и шесть отсидеть. Я бы за такую прелесть хоть сейчас на второй срок остался. И даже простоял бы все три месяца на голове, и не дышал, и одной рукой еще держал бы себя за кончик.

– При всем честном народе, средь бела дня, – добавил Пруит. – А ты, старик, все такой же.

– У падре Томпсона уже был? – спросил Анджело. – А, ну да, был, конечно, – сам же ответил он. – Ты же сказал, что спина болит. А с Толстомордым познакомился?

– Это кто, штаб-сержант Джадсон?

– Он самый. Ба-а-льшой человек! Правая рука падре. Выполняет все приказы, как штык. И даже собственные идейки подкидывает. Как он тебе? Понравился?

– Мне показалось, он не склонен к чрезмерным проявлениям дружеских чувств, – сказал Пруит.

– Дружеские чувства! – Маджио хищно улыбнулся. – Ждать от Толстомордого дружеских чувств все равно что выжимать апельсиновый сок из репы. Держись от него подальше. Захочет – прикажет тебе сожрать полную тарелку дерьма. И сожрешь. Более того, тебе понравится. Понял?

– Сожрать, может, и сожру, – сказал Пруит. – Но насчет того, что понравится, это извини.

– Понравится, понравится. Ты Толстомордого не знаешь, – оскалился Анджело. – Даже добавку попросишь, чтобы он видел, как тебе понравилось.

– Ты в каком бараке? – спросил Пруит. – Я в западном.

– А я в среднем. – Анджело улыбнулся.

– Понятно. – Пруит тоже улыбнулся. – Бесперспективный.

– Вот именно, – довольно подтвердил Анджело. – Наверно, потому, что треплюсь слишком много. Помнишь, было расследование в городе? Они сразу после этого на меня насели. Шоколадку помнишь? Шоколадка меня тогда заложил. С этого и началось. Они тогда хорошо меня подремонтировали, а я опять язык распустил и загремел на три дня в «яму». Да, старик, «яма» – это что-то. Сам увидишь, подожди.

– А я и не тороплюсь.

– Слушай, – Анджело перешел на шепот, и глаза у него возбужденно заблестели. – У меня есть один план. Я…

Он замолчал и беспокойно поглядел по сторонам. Вокруг без передышки махали кувалдами заключенные в синих рабочих куртках с большой белой буквой «Р» на спине. Маджио машинально скользнул взглядом по каменоломне, проверяя, где кто из охранников. Заключенные тихо переговаривались, почти не разжимая губ, и хищно скалились – сколько ни запрещай, а рты людям все равно не зашьешь. Охранники следили, чтобы все работали, но сами старались не подходить к заключенным слишком близко, боясь перепачкать каменной пылью свои чистые формы и пистолеты. На Маджио никто не обращал внимания, но в глазах у него была тревога, он опасливо и настороженно качал головой.

– Больно много стукачей, – тихо сказал он. – Я тебе потом расскажу. У меня все рассчитано, понимаешь? Я это сам придумал. Джек Мэллой говорит – верняк. Знаем только я и он. Тебе я скажу, а больше никому. Мне рисковать нельзя. – Он хитро улыбнулся. – У них тут всюду стукачи понатыканы. Ничего, Анджело Маджио не вчера родился.

Пруит смотрел на него и видел, как он неуловимо меняется на глазах, превращаясь в совершенно другого человека, будто выпил магическое зелье и теперь раздваивается, как доктор Джекил и мистер Хайд. Он сейчас был похож на скупца, тайком любующегося бриллиантом, который, он знает, все стремятся у него украсть. И даже на Пруита глядел оценивающе и с подозрением, словно жизнь сурово доказала ему, что, когда искушение так велико, нельзя доверять даже лучшему другу. Потом он постепенно снова изменился и опять стал прежним Анджело, которого Пруит хорошо знал.

– В общем, – сказал он, – когда я вышел из «ямы», меня запихнули во второй барак, к самым отчаянным. Я сначала перетрухнул, а потом… Что ты! У нас там такая компашка! Лучшие люди собрались, в цирк ходить не надо. Джек Мэллой тоже во втором. Ты давай побыстрее к нам перебирайся.

– А как?

– Проще всего пожаловаться, что плохо кормят. Вариант проверенный. Джек Мэллой тоже так к нам вернулся. Устроил в первый же день скандал из-за жратвы. В первый раз, правда, могут простить, потому что ты новенький. Зато на второй раз все тебе толково объяснят, швырнут на пару дней в «яму», а потом переселят во второй. Джек Мэллой тоже у нас во втором, – продолжал Анджело. – Мой кореш. Сам увидишь, что за человек. Он по третьему разу сидит. Самый башковитый парень во всей этой богадельне. Он тебе понравится, увидишь. Вы с ним похожи.

– Да кто он такой в конце концов, этот Джек Мэллой? – не выдержал Пруит. – Весь день только про него и слышу. Вам здесь говорить больше не о чем, что ли? Пока мы сюда ехали, Хэнсон мне все уши про него прожужжал.

– Еще бы. Он у них тема номер один. – Анджело хищно усмехнулся. – Потому что он им не по зубам и умнее их всех. Они все у него дерьмо едят и еще нахваливают.

– Он что, переодетый Супермен? – неприязненно спросил Пруит.

– Ты не смейся. – Глаза у Анджело запылали. – Он действительно отличный мужик. Смелый, честный, справедливый. Я таких больше не встречал.

– Вот как? – Пруит с досадой почувствовал, что ревнует. А ведь тебе, Пруит, не хочется, чтобы у Анджело появился новый кумир. Сам-то ты много для него сделал, когда был его кумиром? – Что-то мне уже противно про него слушать, – сказал он.

Анджело оскорбился.

– И таких ловкачей, как он, я тоже не встречал, – сказал он холодно. – Если тебе это что-нибудь говорит.

– Мне это ничего не говорит. Если он такой лихой парень, чего же его здесь нет? Другие бесперспективные все кувалдами машут, а он где?

– Он на гражданке механиком был, его здесь к машинам приставили. Когда из «ямы» выходит, в гараже работает. Потому и не здесь. Он говорит, они теперь место механика за ним держат. Потому что, кроме него, их грузовики никто не починит.

– Обалдеть, – сказал Пруит. – К святым его еще не причислили?

– Если бы я был папа римский, то уже бы причислили, – не задумываясь ответил Анджело.

– Ты пока что не папа римский. И значит, Джек Мэллой пока не святой. Так кто же он, черт его побери?

Анджело зашелся смехом и опустил кувалду.

– Он говорит, он – ходячая каторга.

– Чего? – Пруит от удивления опустил кувалду. – Ходячая каторга?!

– Ага. – Анджело хрипло засмеялся. – Заключенные вкалывают в каменоломне, каменоломня для них каторга, понимаешь? Ну вот, а Джек Мэллой говорит, что он – каторга для падре Томпсона, Толстомордого и всей их шоблы. И они приговорены к нему пожизненно. – Он посмотрел на Пруита, проверяя, дошло до него или нет. Увидев, что дошло, снова засмеялся: – Я тоже сначала не понял, он мне потом объяснил.

– Неплохо, – неохотно признал Пруит, чувствуя, как в нем невольно просыпается интерес к человеку, который мог такое придумать.

– Познакомишься с ним, еще не то скажешь, подожди, – торжествующе пообещал Анджело.

– Что ж, подожду.

– Вы с ним познакомитесь обязательно. В третьем баране ты при всем желании долго не выдержишь. Там одна шпана и подлипалы. Когда поймешь, какие классные ребята у нас во втором, сам захочешь перебраться.

Пруит усмехнулся:

– Кажется, действительно надо будет устроить маленький скандальчик.

Анджело кивнул. Потом покачал головой и хищно улыбнулся.

– Только не рассчитывай, что получишь большое удовольствие, – предупредил он. – Никто не знает, что они для тебя придумают, особенно если тобой займется Толстомордый. Они ребята крутые. Но будь уверен, удовольствия ты не получишь. Зато потом не пожалеешь, оно того стоит.

– Да, второй барак – это, кажется, для меня.

Анджело в ответ улыбнулся все той же короткой хищной улыбкой, и глаза его – яркие белые пятнышки на сером от пыли лице – сузились.

– Я знал, что тебе до фонаря, – гордо сказал он. – Я знал, что ты поймешь. – Он поставил кувалду на землю и оперся о ручку. – Черт! Чтоб я так жил! Ну ты даешь! И Блума причесал, и Старого Айка – это же надо!

– Эх, Анджело, старичок… Безнадега ты бесперспективная… А ну давай работай, тунеядец несчастный!

– С девчонкой-то своей хоть попрощался? – спросил Анджело. – Как она там, твоя Лорен?

– Нормально, – сказал Пруит. – У нее полный порядок. – Он со всей силы замахнулся кувалдой. У него защемило в груди: Альма, Альма, Альма, и он снова взмахнул кувалдой. Нет, в бешенстве прикрикнул он на себя, нет! Сглотнул, стиснул зубы, крепко прижал язык к небу – отступило.

– Завтра все и провернем, – сказал Анджело. – Завтра в обед устроишь скандал, а когда выйдешь из «ямы», твои вещи уже перебросят к нам во второй.

– А почему не сегодня?

– Я хочу все обговорить с Мэллоем. Зря рисковать ни к чему, ты мне не чужой. Пусть сначала Мэллой даст добро, тогда и будем действовать.

– Твою мать! – взорвался Пруит. – Я что, должен просить у этого Мэллоя разрешения? Подумаешь, пожаловаться на жратву – делов-то!

– Ты не лезь в бутылку. Джек Мэллой в таких вещах соображает больше, чем я. Куда тебе спешить? Ты здесь еще целых три месяца куковать будешь.

Дикая ярость обожгла его, пронизала насквозь. Три месяца! Девяносто дней! А всего получится четырнадцать недель. Альма, подумал он. Господи, Альма! Ему захотелось ударить Маджио кувалдой по голове, измолотить так, чтобы осталось кровавое месиво. Зачем он напомнил?

– Джек Мэллой знает разные хитрые штуки, чтобы варианты вроде твоего легче проходили, – сказал Анджело. – Всякие полезные мелочи. Я кое-что уже перезабыл, а многого просто не знаю. Здесь все это очень важно.

– Ладно, понял. Твоя идея, ты и командуй. Когда скажешь, тогда и сделаем. Хочешь – можем через неделю.

– Нет, завтра. День-два ничего не меняют, а такие дела надо делать с умом, чтобы ничего не проглядеть. – Он снял с головы мятую тряпичную шляпу и обтер ею лицо. На шляпе осталось мокрое грязное пятно, но на лице заметных перемен не произошло. – Эти мне шляпы, – сказал он. – Одно название. Кто бы знал, как я их ненавижу! Я бы такой шляпой и подтираться не стал. – Он снова вытер лицо шляпой, нахлобучил ее на голову и улыбнулся.

Все дело в улыбке, подумал Пруит, да, что-то не то в улыбке. Потом сообразил. Хэнсон и Текви ухмылялись почти так же. Более того, глядя на Маджио, он ощущал, как у него самого на лице появляется нечто похожее – полуулыбка, полуухмылка, странная, необычная, такая же, как у Маджио и у Хэнсона, она сейчас проступает и на его лице: мышцы тянут углы губ кверху, натягивают их плотно, жестко, ты собираешься улыбнуться, а получается оскаленная ухмылка, неподвижная, хищная, настороженная, злая. Может, пройдет время и ты перестанешь это замечать?

– Анджело, старикан ты мой, – улыбнулся он. – Гроза фирмы «Гимбел». О, возьми же свой молот тяжелый и трудись.

– Эй, вы! – крикнул с дороги охранник. – Маджио! И ты, новенький! Камни здесь для того, чтобы их долбили, а не гладили. Вы за них не бойтесь, им не больно. Наздоровались уже, хватит! Кончайте треп и работайте!

– А я тебе что говорил? – Пруит улыбнулся итальянцу.

– Пошел он знаешь куда, – откликнулся Анджело. – Плевал я на них на всех!