Текст книги "Звёзды в их руках"

Автор книги: Джеймс Бенджамин Блиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

– Хорошо, – примирительно произнес Диллон. – Тут ты прав. Вот сейчас ты ведешь себя вполне разумно. Ты можешь предложить какой-либо иной, лучший подход? Должны ли мы отбросить Юпитер вообще, потому что он слишком велик для нас?

– Нет, – ответил Хелмут. – Или, может быть – да. Я не знаю. У меня нет простого ответа. Я лишь знаю, что это – не ответ, а всего лишь пустая отговорка.

Диллон улыбнулся.

– Ты в депрессии, что не удивительно. Выспись, Боб, если сможешь. И, может быть, ты найдешь ответ. А кроме того, ты должен прекратить постоянно думать о гибели Моста. Поверхность Юпитера ничуть не более опасна, чем скажем, поверхность Юпитера-5, за исключением степени угрозы. Если бы ты вышел из этого здания без одежды, то умер бы также быстро, как и на Юпитере. Попытайся таким образом взглянуть на все.

Хелмут, знавший, что впереди его ожидает еще одна ночь кошмаров, произнес:

– Именно так я теперь и стану смотреть на все.

КНИГА ВТОРАЯ

ИНТЕРМЕЦЦО, ВАШИНГТОН

Наконец, при семантической афазии теряется полное

значение слов и фраз. Каждое слово или деталь рисунка

может восприниматься по отдельности, но при этом

ускользает их общий смысл. Действие выполняется по

команде, хотя цель его – остается непонятной... Общая

концепция больным не может быть сформулирована, хотя он

определяет отдельные ее детали.

Генри Пиерон

Мы часто считаем, что завершив исследование чего-то

ОДНОГО – всегда узнаем о ДВУХ, потому "два" – это "один"

и "один". Но мы забываем, что должны еще изучить "и".

А.С.Эддингтон

Доклад подкомиссии Комитета по финансам Конгресса США о расследовании, связанном с проектом на Юпитере, представлял собой массивный документ. Особенно в неоткорректированном, стенографированном виде, в котором его срочно представили Уэгонеру. В печатной форме, которая будет готова только через две недели, доклад окажется гораздо менее внушительным, вдобавок и не таким удобочитаемым. Кроме того, в некоторые его места авторы, подумав, внесли бы изменения. Уэгонеру же требовалось ознакомиться с их мнением в свежей – "только для коллег" – версии.

Это вовсе не означало, что печатная версия имела бы большее количество копий. Даже на стенографированном документе стоял штамп "Совершенно секретно". Уже многие годы ничто не удивляло Уэгонера в том, что касалось правительственной системы секретности. Но сейчас он не смог подавить в себе веселости. Конечно же, все касавшееся Моста шло под грифом "Совершенно секретно". Но будь доклад подкомиссии подготовлен годом раньше, в стране о нем могли бы услышать все. А избранные места просто опубликовали бы в газетах. На вскидку ему пришли на ум имена по меньшей мере десяти сенаторов, и членов оппозиции, и двоих-троих членов его собственной партии, которые постарались бы использовать этот доклад для того, чтоб его забаллотировать. Или опубликовать те места документа, которые могли бы послужить такой цели. К несчастью для них, когда подошел срок выборов, доклад оказался закончен лишь на треть. И Аляска снова послала Уэгонера в Вашингтон, поддержав весьма приятным большинством голосов.

По мере того, как сенатор переворачивал его жесткие, официального формата, страницы, вдыхая дымный запах копировальной краски, он все более понимал, что и полностью подготовленный доклад все равно оказался бы весьма слабым оружием. Большая его часть была в высшей степени технична, и совершенно очевидно, написана советниками, а не самими сенаторами, занимавшимися расследованием. Наверняка публика не смогла, да и не захотела бы ознакомиться с подобным проявлением эрудиции. Почти все технические проблемы, связанные с Мостом, сводились к ничего не значащим общностям. В большинстве подобных случаев Уэгонер умел мысленно отыскать пропавший факт, невежество или утаивание чего-то, что и приводило стройную цепочку логических рассуждений во взвешенное состояние.

Сенаторам не удалось найти никаких сколько-нибудь серьезных возражений против работы над Мостом. Они помнили, что налогоплательщики готовы потратить деньги на строительство Моста на Юпитере – если кто-то другой (например, Уэгонер) решит этот вопрос за них, не впутывая в референдум. И сенаторам от оппозиции пришлось согласиться с тем, что Мост необходимо строить, хотя и как можно более экономно. Собственно, так он и строился.

Конечно же, следовало ожидать, что обнаружатся кое-какие "блохи", и люди, проводившие расследование, их выискали. Один из капитанов грузового космолета продавал строителям на Ганимеде мыло по невозможным ценам, будучи в сговоре с завскладом. Но это заурядная махинация, в принципе незначительная для проекта такого размера, как Мост. Уэгонеру даже понравилась проницательность капитана – или завскладом? – в обнаружении вещи, весьма необходимой на Ганимеде, достаточно маленькой и легкой, но достаточно ценной для того, чтобы провозить ее контрабандой. Все строители Моста большую часть своего заработка автоматически переводили в банки на Земле, даже не видя его. Было очень немного чего-то стоящего продажи или покупки на лунах Юпитера.

Тем не менее, каких-то серьезных нарушений закона не оказалось и в помине. Ни одна сталелитейная компания на продала металлических креплений хуже установленного стандарта, потому что на Мосту не было ничего металлического. Юпитериане могли бы сделать неплохой бизнес на продаже Мосту некондиционного льда-4. Но как всем по счастью известно, юпитериан не существует, и поэтому Мост имел весь нужный лед по цене, равняющейся стоимости добычи. Офис Уэгонера относился весьма строго к всему, что касалось небольших контрактов, связанных с жилыми модулями для планетных спутников, к снабжению топливом транспортных средств, к оборудованию. И проверял не только свои собственные сделки, но и субконтракты Армейской Космической Службы, так же связанные с Мостом.

Что же касается Чэрити Диллона и его прораба – они проводили жесткую и эффективную политику. Частично из-за того, что таковы были их натуры. И еще – из-за интенсивной психообработки, которой они подверглись, прежде, чем отправились в систему Юпитера. Оказалось невозможным найти что-либо бесполезное в том, что они делали. И если они и были повинны в ошибочном инженерном решении, ни один инженер извне не смог бы заметить этого.

Наибольшая же потеря денег, которую все-таки понес юпитерианский Проект, сопровождалась такой кровавой бойней, что он попал – в мыслях некоторых сенаторов – в категорию военных проектов. Впрочем, когда убивают солдата во время военных действий против врага, никто не спрашивает, сколько денег стоила правительству потеря снаряжения в результате его гибели. В той части доклада, что касалась закладки основания Моста, благоговейно упоминался героизм погибших при этом космонавтов – двухсот тридцати одного человека. И ни слова о стоимости девяти специально построенных космических буксиров, которые теперь дрейфовали в виде одних лишь силуэтов где-то у нижней границы Юпитерианской атмосферы, раздавленные, словно консервные банки, давлением в шесть миллионов фунтов на квадратный дюйм.

Они дрейфовали, а между ними и глазами живущих, были восемь тысяч миль вечно грохочущих ядовитых облаков.

Герои ли люди, погибшие за Мост? Они были рядовыми и офицерами Армейской Космической Службы. Они погибли, выполняя то, что им приказали. Уэгонер не мог вспомнить, назвали ли тех, кто остался в живых после этой операции, героями. Их, само собой, наградили. Армии нравилось, когда ее люди носили столько "фруктового салата" на своей груди, сколько возможно его было навесить. Неплохая реклама, да и "связь с общественностью". Но в докладе об этих людях не упоминалось.

Одно было ясно. Те, кто погиб – погибли из-за Уэгонера. По крайней мере, он изначально знал, что многие из них погибнут, но все же двинулся вперед. Сенатор догадывался, что потом может быть еще хуже. И тем не менее, он собирался продолжать, так как считал, что – в перспективе – игра стоит того. Он достаточно хорошо понимал, что цель не может оправдывать средства. Но если не существовало НИКАКИХ других средств, а цель являлась необходимостью...

Но время от времени он все же задумывался о Достоевском и его Великом Инквизиторе. Стоит ли Тысячелетнее Царство того, чтоб приблизить его смертными муками даже единственного ребенка? А то, что Уэгонер предвидел и планировал, никоим образом не являлось Тысячелетнее Царство. И хотя дети у "Дж.Пфицнера и Сыновья" не подвергались пыткам, им даже не причинялся какой-либо вред. Но переживаемое ими не являлось чем-то нормальным для детей. И еще оставались двести тридцать один человек, замороженные где-то там, в бездонном аду Юпитера. Люди, вынужденные повиноваться приказам, еще с большей безнадежностью, чем дети.

Уэгонер не был рожден, чтобы стать генералом.

Доклад восхвалял героизм погибших. Уэгонер перелистывал одну за другой тяжелые страницы, выискивая хоть какой-нибудь намек сенаторов-следователей на цель, ради которой были принесены в жертву эти жизни. Но там ничего не было, кроме обычных фраз типа, "за свою родину", "за дело мира", "во имя прогресса". Абстракции высокого порядка. Пустая болтовня. Сенаторы не имели ни малейшего представления о цели существования Моста. Они смотрели, и ничего не увидели. Даже учитывая четыре года, за которые можно оценить накопленный опыт, они ничего не поняли. Очевидно, сами размеры Моста убедили их, что это какая-то разновидность исследований, связанных с вооружениями. Не зря же там говорилось насчет "дела мира"? Они считали, что лучше не иметь представления о природе этого оружия до тех пор, пока им официально не разъяснят.

Они оказались правы. Абсолютно верно – Мост действительно был оружием. Но не подумав, а какого рода оно могло быть, это оружие, сенаторы также не затруднили себя мыслью о том, против кого его можно направить. И Уэгонер обрадовался, что они поступили именно так.

Доклад даже не коснулся тех двух лет исследований, проведенных в поисках какой-нибудь задачи, достойной внимания; лет, предшествовавших самому первому упоминанию о Мосте. Уэгонеру пришлось организовать группу из четырех особо доверенных людей, работавших все эти два года. Они проверяли выданные, но не пошедшие в дело патенты. Опубликованные научные доклады, содержавшие предложения, которые другие ученые не решались исследовать. Статьи в бульварной прессе о всяких чудесах. Научно-фантастические рассказы, написанные учеными-практиками. Все подряд, что хоть куда-то могло привести. Эти четверо людей работали, имея приказ молчать о том, что они ищут. Им было приказано держаться подальше от современной научной мысли, касавшейся предмета их изысканий. Но ни один секрет не является абсолютным. И ни один из ликов природы не является по-настоящему секретом.

К примеру, где-то в архивах ФБР имелась пленка с записью беседы между Уэгонером и руководителем этой "группы четырех" в офисе сенатора, в тот день, когда случился прорыв. Тот человек высказал очень важные вещи не только Уэгонеру, но и внимательным микрофонам ФБР, которые ни один сенатор не осмелился бы найти и заглушить:

– Это похоже на стоящее дело, Блисс. По объекту "G". (КОЕ-ЧТО СЕРЬЕЗНОЕ В ОБЛАСТИ ГРАВИТАЦИИ, ШЕФ).

– Придерживайся сути. (НАПОМИНАНИЕ: ИЗЛАГАЙ ВСЕ НА ИЗЛИШНЕ ИЗОЩРЕННОМ ТЕХНИЧЕСКОМ УРОВНЕ – ЕСЛИ ТЕБЕ _П_Р_И_Х_О_Д_И_Т_С_Я_ ГОВОРИТЬ ОБ ЭТОМ ЗДЕСЬ, ГДЕ ПОЛНО "ЖУЧКОВ").

– Хорошо. Речь идет об уравнениях Блэкетта. О возможной связи между спином электрона и магнитным моментом. Как мне помнится, Дирак тоже занимался этой темой. "G" имеется в уравнении, и простой алгебраической операцией его можно поставить по одну сторону знака равенства, а другие переменные и константы – по другую. (НА ЭТОТ РАЗ НИКАКИХ РАЗГОВОРОВ О НЕНОРМАЛЬНЫХ ИДЕЯХ. ЭТИМ ЗАИНТЕРЕСОВАЛИСЬ НАСТОЯЩИЕ УЧЕНЫЕ. ЕСТЬ И СООТВЕТСТВУЮЩИЕ ВЫЧИСЛЕНИЯ.)

– Статус? (А ПОЧЕМУ ЖЕ ТОГДА НЕ БЫЛИ ПРЕДПРИНЯТЫ ШАГИ В ЭТОМ НАПРАВЛЕНИИ?)

– Оригинальное уравнение примерно соответствует статусу "семь", но никто еще не нашел возможности проверить его экспериментально. Разработанное уравнение называется Производной Локка. И наши парни считают, что небольшой пространственный анализ докажет его ошибочность. Тем не менее, здесь уже ЕСТЬ предмет для проверки, если мы захотим выложить на него денежки. (НИКТО ТОЧНО НЕ ЗНАЕТ, ЧТО ОНА РЕАЛЬНО ОЗНАЧАЕТ. МОЖЕТ БЫТЬ, ВООБЩЕ НИЧЕГО. НО ЕСЛИ МЫ ПОПЫТАЕМСЯ ПРОВЕРИТЬ ЕГО, ТО ТАКАЯ ЗАБАВА ВСТАНЕТ НАМ В КРУГЛЕНЬКУЮ СУММУ.)

– У нас есть возможности? (В КАКУЮ ИМЕННО?)

– Только в зародыше. (ПРИМЕРНО ЧЕТЫРЕ МИЛЛИАРДА ДОЛЛАРОВ, БЛИСС.)

– Консервативно? (ТАК МНОГО?)

– Именно так. Снова вопрос напряженности поля. (ЭТО ПРИМЕРНАЯ ОЦЕНКА СТОИМОСТИ ИССЛЕДОВАНИЙ ПО ЕДИНСТВЕННОЙ ЧЕГО-ТО ЗНАЧАЩЕЙ ЗАДАЧЕ, СВЯЗАННОЙ С ГРАВИТАЦИЕЙ). Вне зависимости от того, думаете ли вы о ней, подобно Ньютону, как о силе, подобно Фарадею, как о поле, подобно Эйнштейну, как о состоянии пространства. Гравитация настолько слаба, что хотя и сопутствует каждой частице материи во Вселенной, насколько мала бы та не была, с ней нельзя работать в лаборатории. Две намагниченные иголки могут устремиться друг к другу с расстояния не меньше, чем целый дюйм. То же касается и двух зернышек, если они несут на себе разнополярные электрические заряды. Два керамических магнита, размерами не больше желудей, можно зарядить столь сильно, что их просто нельзя будет свести одинаковыми полюсами вместе. А если бы они были направлены разноименными полюсами друг к другу, взрослый человек не сумел бы их удержать от слипания. Меж двух металлических сфер любого размера, несущих разнополярные электрические разряды, проходит сильный разряд даже сквозь воздух-изолятор.)

Но гравитация – по теории – одного рода с электричеством и магнетизмом. Ее нельзя подвести к какому-то предмету. Она не производит никаких разрядов. Не существует такой вещи, как изоляция против нее диагравитация. Она не обнаруживается, когда взаимодействуют тела столь малые, как зерна или желуди. У двух предметов из свинца величиной с небоскреб ушли бы века на преодоление дистанции в один фут навстречу друг другу, если бы меж ними не действовали иные силы, кроме взаимного притяжения. Даже любовь действует быстрее. Каменный шар диаметром в семь тысяч километров – Земля – и то имеет поле тяготения настолько слабое, что оно позволяет человеку прыгнуть на высоту в четыре раза превосходящую его собственный рост. И человек этот движим лишь силой своих сокращающихся мышц.)

– Хорошо. Когда сможете, предоставьте мне доклад. Если необходимо, расширьте его. (СТОЯЩАЯ ВЕЩЬ?)

– Я представлю вам доклад на этой неделе. (ДА!)

Вот так и родился Мост. Хотя тогда об этом не знал никто, даже Уэгонер. Сенаторам, занимающимся расследованием, связанным с Мостом, такая беседа ничего не дала. Совершенно очевидно, что персонал Мак-Хайнери в ФБР не смог распознать жаргон этого разговора настолько, чтобы соотнести его с Мостом. Иначе бы Мак-Хайнери передал запись следователям. Мак-Хайнери недолюбливал Уэгонера. Но до сих пор ему не удалось обнаружить тот рычаг, которым он мог бы подействовать на сенатора от Аляски.

Пока все идет просто замечательно.

И все же следователи однажды подобрались опасно близко. Они вызвали повесткой Джузеппе Корси, для предварительного допроса.

СОВЕТНИК КОМИССИИ: А теперь, доктор Корси, в соответствии с нашими записями, ваша последняя беседа с Сенатором Уэгонером состоялась зимой 2013 года. Вы в тот раз обсуждали с ним Юпитерианский Проект?

КОРСИ: Как я мог? Тогда его еще не существовало.

СОВЕТНИК: Но упоминался ли он каким-нибудь образом? Говорил ли что-нибудь сенатор Уэгонер о подготовке к реализации подобного проекта?

КОРСИ: Нет.

СОВЕТНИК: А сами вы его не предлагали сенатору Уэгонеру?

КОРСИ: Конечно же нет. Я был весьма удивлен, когда узнал о нем.

СОВЕТНИК: Но я предполагаю, вы знаете, с чем он связан.

КОРСИ: Я знаю только то, что сообщалось общественности. Мы строим Мост на Юпитере. Это очень дорогой и амбициозный проект. А для чего он предназначен – секрет. И точка.

СОВЕТНИК: Вы уверены, что не в курсе, для чего он?

КОРСИ: Для исследований.

СОВЕТНИК: Да, но для каких исследований? Наверное, у вас имеются какие-то предположения.

КОРСИ: У меня нет никаких предположений, а сенатор Уэгонер даже не намекнул мне. Единственные факты в моем распоряжении – те, что я почерпнул в прессе. Естественно, у меня есть некоторые соображения. Но все, что я ЗНАЮ, уже упоминалось в официальных заявлениях. Они создавали впечатление, что Мост предназначен для проведения испытаний оружия.

СОВЕТНИК: А вы считаете, что это может быть не так?

КОРСИ: Я... я не в состоянии обсуждать правительственные проекты, о которых мне ничего не известно.

СОВЕТНИК: Вы могли бы сообщить нам свое мнение?

КОРСИ: Если вас интересует мое мнение как эксперта, я попрошу своих сотрудников заняться этой проблемой и несколько позже сообщу, в какую сумму оно вам обойдется.

СЕНАТОР БИЛЛИНГС: Доктор Корси, надо понимать, что вы отказываетесь ответить на вопрос? Однако, мне кажется, что если принять к сведению ваш послужной список, вам лучше бы последовать совету...

КОРСИ: Сенатор, я не отказался отвечать. Часть доходов, на которые я живу, поступает от консультаций. Если правительство желает меня использовать в качестве эксперта, я имею право просить, чтобы мне заплатили. А лишать меня источника дохода или какой-то его части – такого права у вас нет.

СЕНАТОР КРОФТ: Некоторое время назад, правительство уже приняло решение относительно найма вас на работу, доктор Корси. И как мне кажется – правильно.

КОРСИ: Это – привилегия правительства.

СЕНАТОР КРОФТ: ...но сейчас вы допрашиваетесь Сенатом США. Если вы отказываетесь отвечать, то можете быть задержаны за уклонение от дачи показаний.

КОРСИ: За отказ сообщить свое мнение?

СОВЕТНИК: Прошу меня извинить, сенатор, но свидетель может отказаться предоставить свое мнение – или скрыть его, в ожидании оплаты. Он может быть задержан только за отказ сообщить факты, о которых ему известно.

СЕНАТОР КРОФТ: Хорошо, давайте получим какие-нибудь факты и закончим это осторожничание.

СОВЕТНИК: Доктор Корси, было ли во время вашей последней встречи с сенатором Уэгонером что-нибудь сказано, что могло бы оказать какое-то влияние на юпитерианский Проект?

КОРСИ: В общем, да. Но, скорее отрицательное. Я дал ему совет, направленный против подобного проекта. И, пожалуй, весьма настойчивый, как мне припоминается.

СОВЕТНИК: Мне кажется, вы говорили, что о Мосте в той беседе не упоминалось.

КОРСИ: Действительно. Сенатор Уэгонер и я обсуждали методы исследований в общем. Я сказал ему, что считаю исследовательские проекты того разряда грандиозности, как Мост, более не плодотворными.

СЕНАТОР БИЛЛИНГС: А вы потребовали оплаты у Сенатора Уэгонера за это мнение?

КОРСИ: Нет, сенатор. Иногда я так не поступаю.

СЕНАТОР БИЛЛИНГС: Похоже, вам следовало бы так поступить. Сенатор Уэгонер не внял вашему бесплатному совету.

СЕНАТОР КРОФТ: Похоже на то, что он скорее всего, слушал вас невнимательно.

КОРСИ: В моем совете не было ничего обязательного. Я сообщил ему свое мнение, характерное для того времени. А что он там с ним сделал – уже его дело.

СОВЕТНИК: А не могли бы вы сообщить нам, в чем сейчас заключается ваше мнение? Что исследовательские проекты размерами с Мост – мне кажется, ваша фраза звучала так – "более не являются плодотворными"?

КОРСИ: Это по-прежнему является моим мнением.

СЕНАТОР БИЛЛИНГС: Которое вы предоставляете нам бесплатно?...

КОРСИ: Это мнение всех ученых, которых я знаю. Вы могли бы бесплатно получить его у тех, кто работает на вас. Мне пока хватает ума, чтобы не просить платы за то, что доступно всем.

Да, здесь они подобрались довольно близко. Возможно, Корси все-таки вспомнил по-настоящему важную часть той беседы и решил не рассказывать о ней в подкомиссии, подумал Уэгонер. Тем не менее, вероятнее всего, те несколько слов, брошенных Корси, когда он стоял у затянутого шторами окна своей комнаты, не так запали в его память, как в память сенатора.

И все же Корси понял, хотя бы отчасти, для чего строится Мост. Похоже, он вспомнил ту часть беседы, что касалась гравитации. К тому времени, он смог прийти к определенному заключению – хотя и кружным путем – обработав такое множество слов о Мосте. Но, кроме всего прочего, Мост и не представляет собой такой уж трудный предмет для понимания.

Но Корси ничего не сказал. И это молчание оказалось решающим.

Будет ли у него возможность как-то проявить благодарность в отношении стареющего физика, подумал Уэгонер. Нет, только не сейчас. А быть может и никогда. Боль и удивление Корси явственно проявились в том, что тот сказал, даже сквозь холодность официальной записи. Уэгонеру очень хотелось снять и то, и другое. Но он не мог. Оставалась лишь одна надежда на то, что когда придет время, Джузеппе увидит и поймет все, как целое.

На Корси перевернулась страница. Но остался еще один вопрос, требовавший ответа. Имелся ли где-нибудь на этих тысяча шестистах стенографированных страниц доклада, хотя бы один крошечный намек на то, что Мост оказался бы бесполезным проектом без того, что готовится у "Дж. Пфицнер и сыновья"...

Нет, ничего подобного не обнаружилось. Уэгонер со вздохом облегчения, который сам едва ли заметил, позволил докладу шлепнуться на стол. Все идет так, как надо.

Он подшпилил доклад и потянулся к своей корзине, обозначенной "Входящие документы" за досье на Пейджа Рассела, полковника Армейского Космического Корпуса, поступившим к нему с "Пфицнера" неделю назад. Он чувствовал себя усталым, и не хотел бы в таком состоянии решать судьбу человека на всю его оставшуюся жизнь. Но он сам попросил эту работу, и теперь должен ее выполнить.

Блисс Уэгонер не родился генералом. А как Господь – он оказался еще более неумелым.

5. НЬЮ-ЙОРК

Оригинальный феномен, который попыталась объяснить

гипотеза о душе, по-прежнему остается незыблемым. ГОМО

САПИЕНС действительно имеет некоторые отличия от других

зверей. Но в то время, как биологические различия и их

следствия четко описаны, "мораль" человека, его "душа",

его "бессмертие" – все это стало доступно лишь чисто

умозрительному формулированию и пониманию... "Бессмертие"

человека (настолько, насколько оно отличается от

бессмертия клетки какого-нибудь животного) состоит в

превосходящих время общих ценностях, системах символов,

языках и культурах. И больше ни в чем.

Уэстон Ла Барр

Во время завтрака в уютном закутке "Гавани космонавтов", у Пейджа ушло не более десяти секунд, которые накануне от него потребовала Энн, на решение вернуться в "Пфицнер" и извиниться. Он не совсем понимал, почему свидание закончилось столь катастрофично. Но в одном был уверен: фиаско имело какое-то отношение к его заржавевшим космическим манерам. И если это можно поправить, то он сам – единственно необходимый инструмент, который это сделает.

И теперь, когда он задумался об этом над остывшей яичницей, ему все показалось совершенно очевидным в своей простоте. Своей последней чередой вопросов, Пейдж разбил тонкую скорлупку вечера и расплескал его содержимое по всему ресторанному столику. Он ведь не стал вдаваться в тонкости, и начал, хотя и косвенно, подвергать сомнению этические нормы Энн. Сперва в связи с экспериментами на новорожденных, а затем – раскрыв ее "незаконный брак" с фирмой.

В этом мире, называемом Землей Рушащейся Веры, никто не мог подвергать сомнению личные этические кодексы без того, чтобы не нарваться на неприятность. Такие кодексы, там где их вообще можно найти, очевидно стоили их приверженцам слишком больших затрат, чтобы кто-то смел их прощупывать. Когда-то вера являлась самоочевидной. Сейчас же она стала отчаянной. Те, кто по-прежнему имели ее – или создавали ее, кусочек за кусочком, фрагмент за фрагментом, осколок за осколком – не хотели ничего, кроме как возможности придерживаться ее. Но Пейдж все-таки не понимал, почему ему так хотелось объясниться с Энн Эббот. Отпуск быстро подходил к концу и до сих пор он воспользовался лишь одной возможностью прогуляться. Особенно, если сравнить эти каникулы с отчаянным счетчиком, установленным его двумя предыдущими. Двумя, после того, как прекратилась его семейная жизнь. После окончания его нынешнего отпуска, имелись хорошие шансы на то, что он будет приписан к станции на Прозерпине, почти смонтированной на данный момент и твердо претендующей на звание самого заброшенного аванпоста Земли во всей солнечной системе. По крайней мере до тех пор, пока кто-нибудь не откроет одиннадцатую планету.

Тем не менее, он собрался снова в "Пфицнер", на окраину живописного Бронкса, чтобы побродить среди ученых-исследователей, менеджеров, правительственных чиновников и встретиться с девушкой-обладательницей ледяного голоса и фигуры, похожей на гладильную доску. Пощелкать каблуками на ковре в приемной при виде веселых физиономий отцов-основателей, взирающих со стальных гравюр, взбодриться лозунгом, который мог быть (а мог и не быть) повешен в честь бога Диониса, если бы только полковник знал, как прочитать надпись. Замечательно. Просто великолепно. Если он верно сыграет свою партию, то сможет отправиться к месту своей службы на станцию Прозерпина с прекрасными воспоминаниями. Быть может ответственный за экспорт вице-президент кампании позволит Пейджу называть его "Хэл" или даже "Бабблс" [Bubbles – производное от bubble-gum – жевательная резинка]. И все же, наверное все дело было в религии. Как и любой другой человек, Пейдж считал, что по-прежнему ищет нечто большее, чем он сам. Нечто превосходящее семью, армию, отцовство, сам космос, а также попойки в кабаках и бестолковые сексуальные подвиги отпускного времени. Совершенно очевидно, что проект "Пфицнера", с его атмосферой таинственности и самоотверженности, еще раз затронул в нем тот самый уязвимый нерв. Преданность проекту Энн Эббот оказалась всего лишь пробным камнем, ключом... Нет, он не мог пока подыскать для этого точного определения, но ее отношение каким-то образом точно подходило к пустому, с изломанными краями пятну в его собственной душе, похожему на... да, именно это. Похожему на кусочек мозаики.

И кроме того, ему еще раз хотелось увидеть эту лучезарную улыбку.

Из-за того, что стол Энн размещался именно так, а не иначе, прежде всего он заметил ее саму, войдя в приемную "Пфицнера". Выражение ее лица оказалось еще более странным, чем он ожидал. И, похоже, она пыталась произвести какой-то тайный жест, как будто бы сметая пыль со стола в его сторону кончиками пальцев. Он сделал еще несколько более медленных шагов в комнату и, наконец, сбитый с толку, остановился.

Со стула, коего он не мог заметить из-за двери кто-то поднялся и начал надвигаться на него. Шаги по ковру и странная осанка фигуры, которую уголком глаза заметил Пейдж, были неприятно осторожны. Пейдж повернулся, бессознательно подымая свои руки.

– Разве мы не видели этого офицера ранее, мисс Эббот? У него здесь дело – или нет?

Человек, находящийся в нетерпеливой полусогнутой позе, являлся никем иным, как Фрэнсисом Кс.Мак-Хайнери.

Когда он не сгибался в позу обвинителя, Фрэнсис Кс.Мак-Хайнери ни на дюйм не отличался от бостонских аристократов, кем он в действительности и являлся. Не обладая по-настоящему высоким ростом, он был очень худощав и абсолютно сед, еще когда ему исполнилось 26 лет. Это придавало ему вид холодной мудрости, дополнявшейся орлиноподобным носом и высокими скулами. ФБР перешло к нему от деда, который каким-то образом сумел убедить находившегося тогда на посту президента – поразительно популярного Человека-на-Коне, который просто источал ХАРИЗМУ, но не имел достойного упоминания мозгов – что столь важное заведение не должно подвергаться опасности при назначении преемников. Вместо этого оно должно передаваться от отца к сыну подобно частной фирме.

Наследные посты со временем склонны преобразовываться в номинальные, так как достаточно только одного слабенького потомка, чтобы уничтожить важность данного поста. Но этого с семьей Мак-Хайнери пока не произошло. Ныне здравствующий на своем посту, он мог бы в действительности даже преподать пару-другую уроков своему деду. Мак-Хайнери оказался хитрым, как росомаха. И несмотря на устраиваемые ему бессчетное число раз политические катастрофы, он всегда приземлялся на ноги. Как теперь убедился Пейдж, Мак-Хайнери и являлся именно тем человеком, для которого была изобретена метафора "глаза-буравчики".

– Так что же, мисс Эббот?

– Полковник Рассел вчера был здесь, – ответила Энн. – Наверное, вы тогда его и видели.

Поворачивающиеся двери распахнулись и вышли Хорсфилд с Ганном. Мак-Хайнери не обратил на них никакого внимания.

– Как тебя зовут, солдат? – спросил он.

– Я – космонавт, – отрывисто произнес Пейдж. – Полковник Пейдж Рассел, Армейский Космический Корпус.

– Что ты здесь делаешь?

– Нахожусь в отпуске.

– Ты будешь отвечать на мой вопрос? – надавил Мак-Хайнери.

Как заметил Пейдж, глава тайной полиции смотрел вовсе не на него, а куда-то через плечо, словно не обращал по-настоящему никакого внимания на сам разговор. – Что ты делаешь в "Пфицнере"?

– Я влюблен в мисс Эббот, – отчеканил Пейдж к своему полному и мрачному удивлению. – Я пришел, чтобы увидеться с ней. Прошлым вечером мы слегка поссорились и я хотел извиниться. Это все.

Энн выпрямилась за своим столом, словно в ее позвоночник воткнули длинный штырь, и повернулась к Пейджу слепо блестящими глазами, на лице ее застыло непонятное выражение. Даже рот Ганна несколько перекосился. Он сперва посмотрел на Энн, затем на Пейджа, словно вдруг почувствовал неуверенность в том, а знает ли он их вообще.

Тем не менее, Мак-Хайнери, бросил лишь один беглый взгляд на Энн и показалось, что его глаза превратились в бутылочное стекло. – Меня не интересует ваша личная жизнь, – произнес он тоном, действительно несшим отпечаток скуки. – Я сформулирую вопрос иным образом, чтобы его невозможно было избежать. Прежде всего – зачем вы явились в "Пфицнер"? Какое у вас здесь ДЕЛО, солдат?

Пейдж постарался свои следующие слова подобрать весьма аккуратно. Действительно, едва ли сказанное им что-либо значило, после того как Мак-Хайнери проявит настоящий интерес к нему. Обвинение ФБР имело почти полновесную силу закона. Все теперь зависело от того, сможет ли он добиться полной потери интереса к себе со стороны Мак-Хайнери. Это являлось делом, в котором, как и любой другой космонавт, Пейдж совершенно не обладал практическими навыками.

– Я доставил кое-какие пробы грунта из юпитерианской системы. Меня попросил это сделать "Пфицнер" в рамках их исследовательской программы.