Текст книги "Звёзды в их руках"

Автор книги: Джеймс Бенджамин Блиш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 11 страниц)

– Временной разрыв, – пробормотал Корси, – имеет первостепенное значение. Помни Блисс, что научный метод – НЕ закон природы. Его не существует в природе. Он есть только в наших головах. Вкратце – это образ мышления о разных вещах. Способ просеивания данных. И ему – рано или поздно – предстояло устареть. Так же как еще раньше устарели софизмы, парадигмы и силлогизмы. Научный метод отлично действует, когда имеются тысячи очевидных фактов, рассыпанных вокруг для обозрения, фактов столь же очевидных и измеряемых, как например, скорость падения камня. Или таких как порядок расположения цветов в радуге. НО ЧЕМ НЕУЛОВИМЕЕ СТАНОВЯТСЯ ФАКТЫ, ТЕМ БОЛЬШЕ ОНИ ОТСТУПАЮТ В ОБЛАСТЬ НЕВИДИМОГО, НЕОЩУТИМОГО, НЕВЗВЕШИВАЕМОГО, СВЕРХМИКРОСКОПИЧЕСКОГО. Они становятся абстракциями. И соответственно, дороже и длительнее делается исследование их научным методом.

И когда мы достигаем уровня, при котором ОДНО только исследование требует выделения миллионов долларов на ОДИН ЭКСПЕРИМЕНТ, такие эксперименты могут оплачиваться только правительством. А ПРАВИТЕЛЬСТВО НАИЛУЧШИМ ОБРАЗОМ МОЖЕТ ВОСПОЛЬЗОВАТЬСЯ ЛИШЬ ТРЕТЬЕРАЗРЯДНЫМИ ИССЛЕДОВАТЕЛЯМИ, КОТОРЫЕ НЕ СПОСОБНЫ ОТОЙТИ ОТ ИНСТРУКЦИЙ "ПОВАРЕННОЙ КНИГИ" С ПОМОЩЬЮ ВНУТРЕННЕГО ОЗАРЕНИЯ, НЕОБХОДИМОГО ДЛЯ СОВЕРШЕНИЯ ФУНДАМЕНТАЛЬНЫХ ОТКРЫТИЙ. И как результат – то, что ты видишь: стерильность, застой, загнивание.

– Так что же остается? – воскликнул Уэгонер. – Что мы теперь будем делать? Я достаточно хорошо тебя знаю и подозреваю, что ты вовсе не собираешься отказываться от надежды.

– Нет, – ответил Корси, – я не сдался, но я совершенно не в состоянии изменить ситуацию, которую ты мне изложил. И кроме того – теперь я как бы не при чем. Что, наверное, и неплохо для меня. – Он задумался на секунду и затем неожиданно спросил: – Нет никакой надежды на то, что правительство полностью снимет завесу секретности?

– Никакой, – ответил Уэгонер. – Даже на частичное послабление. Во всяком случае, не сейчас.

Корси сел и подался вперед, опустив локти на узловатые колени и уставившись на угасающие угли. – Тогда у меня есть два небольших совета, Блисс. На самом деле, они – две стороны одной медали. Прежде всего, многомиллиардодолларового подхода – типа Манхэттенского проекта. Мы жизненно нуждаемся не в более точном – на одну десятую – измерении электронного резонанса, сколь в новых путях, новых категориях знаний. Колоссальные исследовательские проекты – покойники. Сейчас необходима чистая работа мозгами.

– Со стороны МОЕГО персонала?

– Да с чьей угодно стороны. Теперь другая половина моих рекомендаций. Оказавшись на твоем месте, я пошел бы к шарлатанам.

Уэгонер подождал. Все это Корси выложил для эффекта. Джузеппе любит драму в малых дозах. Через мгновение он все объяснит.

– Конечно же я не имею ввиду настоящих шарлатанов, – продолжил Корси. – Но тебе самому придется провести черту. Тебе нужны люди, работающие где-то на грани, ученые в общем-то с неплохой репутацией. Просто с идеями, не находящими поддержки среди коллег. Что-то вроде атома Крехора, или теории старика Эренхафта о магнитных течениях, или космогонии Милна. И тебе же придется искать плодотворную тему. Высматривай то, что кажется отбросами и после этого решай, заслуживает ли идея того, чтобы ее ПОЛНОСТЬЮ отбросить. И – не принимай на веру первое попавшееся мнение так называемого "эксперта".

– Другими словами – надо заняться сортировкой мусора.

– А что, можешь предложить другое? – спросил Корси. – Естественно, вероятность найти что-нибудь по-настоящему интересное – самая ничтожная. Но сейчас ты не можешь обратиться к действительно что-то значащим ученым. Слишком поздно. Теперь тебе придется использовать игроков, чудаков, неудачников и прочих позорников.

– И с чего начать?

– А как насчет ГРАВИТАЦИИ? – воскликнул Корси. – Я не знаю какой-либо иной темы, более привлекательной для идиотского теоретизирования. Вдобавок, даже от самой приемлемой теории гравитации не дождешься хоть какой-нибудь пользы. Ее нельзя заставить работать, скажем, на запуск космического корабля. Мы не можем манипулировать тяготением, как полем. У нас даже нет общепризнанной системы уравнений для него. И мы не сможем создать эту систему, вбухивая хоть целые состояния и многие годы в подобный проект. Закон уменьшающихся результатов полностью загубил такой подход.

Уэгонер встал.

– Немного же ты мне оставил, – промолвил он, голос его стал еще более унылым.

– Немного, – согласился Корси. – Только то, с чего ты начал. И все же больше, чем осталось у очень многих из нас, Блисс.

Уэгонер слегка улыбнулся ему и они пожали друг другу руки. Когда сенатор уходил, он заметил, как силуэт Корси вырисовался на фоне пламени спиной к двери, с опущенными плечами. И когда Уэгонер смотрел на него, невдалеке послышался выстрел, эхо которого отразилось от стен посольства, находившегося через улицу напротив. Не совсем привычный звук для Вашингтона. Но и не столь уж необычный. Наверняка один из тысяч неизвестных снайперов города стрелял либо в соперника, либо в полисмена, либо в тень.

Корси никак не прореагировал. И сенатор тихо затворил за собой дверь.

За ним следили всю дорогу до его собственных апартаментов, но в этот раз он едва ли обратил на это внимание. Он думал о бессмертном человеке, который летел от звезды к звезде быстрее света.

1. НЬЮ-ЙОРК

В современных средствах массовой информации...

популяризация науки заведена в тупик ритуалами массовых

развлечений. Одним таким стандартным приемом является

драматизация науки через биографию героя-ученого. Его

обязательно обнаруживают в заброшенной лаборатории,

орущего "Вот ОНО! Нашел!" и рассматривающего мутную колбу

при свете тусклой электрической лампочки.

Жерар Пайл

Оказалось, что этот парад знаменитостей – людей, пользующихся известностью, и просто "денежных мешков" – проходящий через приемную "Дж.Пфицнер и Сыновья" наблюдать весьма приятно. В течение тех полутора часов, пока полковник Пейдж Рассел щелкал каблуками, он узнал следующих героев "масс-медиа". Сенатора Блисса Уэгонера (демократа от штата Аляска), председателя Объединенной Комиссии Конгресса по Космическим Полетам. Доктора Джузеппе Корси, президента Американской Ассоциации по Развитию Науки и в прошлом – Директора Всемирной Организации Здравоохранения. И Фрэнсиса Ксавье Мак-Хайнери, наследного руководителя ФБР.

Кроме этого, он узрел еще определенное количество и других знаменитостей меньшего калибра, чей род занятий для фирмы, занимающейся микробиологией, был явно неподходящим. Полковник беспокойно заерзал.

В данный момент, девушка, сидевшая за столом, разговаривала с семизвездным генералом [высшее воинское звание в армии США]. Генерал оказался настолько поглощен беседой, что совершенно не заметил приветствия Пейджа. Затем большой чин быстро прошел внутрь. Позади стола открылась одна из двух вращающихся дверей с врезанными в них зеркальными вставками, и Пейдж поймал мимолетный взгляд коренастого, темноволосого человека приятной наружности в консервативном костюме.

– Генерал Хорсфилд, рад вас видеть. Входите.

Дверь закрылась, не оставив никакого другого занятия Пейджу, кроме как глазеть на лозунг, написанный над входом по-немецки черными буквами:

WIDER DEN TOD IST KEIN KRAUTLEIN GEWACHSEN!

А так как этого языка он не знал, то перевел надпись по системе "если-бы-это-был-английский". Результат получился следующий: "Жирная лягушка обжирается коровьим салатом из шинкованной капусты". Похоже, смысл фразы не соответствовал тому немногому, что он знал из съестных привычек обоих животных. И совсем уже не являлся подходящим указанием для сотрудников.

Конечно же, Пейдж всегда мог обратить внимание на секретаршу. Спустя полтора часа он уже почти видел ее насквозь. Девочка в общем-то была хорошенькой, но едва ли в чем-то выдающейся, даже для космонавта, только что вернувшегося на Землю. Может быть, если бы кто-нибудь и снял с нее эти очки в черной оправе и распустил узел волос на голове, то пожалуй, она и подошла бы. По крайней мере – при свете лампы с китовым жиром где-нибудь в эскимосской иглу. Скажем, во время ужасной пурги.

Довольно странно, что сейчас он подумал об этом. Такая большая фирма, как "Пфицнер" могла бы подобрать самую лощеную секретаршу. Правда, "Пфицнер" по сравнению с родительской корпорацией "А.О. Ле Февр е Си" являлся достаточно маленькой картофелиной. И конечно же, деятельность "Объединенной Военной Компании" Ле Февра была куда значительней, чем у "Пфицнера". Как наверняка и "Камеры Пикока" и "Химических продуктов". "Пфицнер", фармацевтическое подразделение картеля, являлся весьма свежим приобретением, купленным после некоторых весьма выдающихся обходных маневров вокруг антитрестовских законов, предпринятых с помощью поправок "о разнообразии".

Так или иначе, но Пейдж уже прошел стадию "мягкого" раздражения из-за долгой задержки. Ведь он пришел сюда по просьбе этих людей, сделав им маленькое одолжение, о котором они его попросили. Но все-таки, сейчас он попутно наслаждался своим отпуском. Неожиданно, он резко встал и направился к столу.

– Извините меня, мисс, – сказал он, – но мне кажется, что вы чертовски невежливы. Я начинаю думать, что вы просто делаете из меня дурака. Вам это нужно или нет?

Он расстегнул правый нагрудный карман и вытащил из него три маленьких плиофильмовых пакетика, приваренных к пластиковым почтовым этикеткам. Каждый из пакетиков содержал в себе немного – с чайную ложку – грязи. Эти этикетки адресовались "Дж. Пфицнеру и Сыновьям", подразделению "А.О. Ле Февр е Си", Бронкс 153, ВПО 249920, Земля". И на каждой карточке была наклеена двадцатипятидолларовая марка ракетной почты, оплаченная "Пфицнером", но все еще не погашенная.

– Я полностью с вами согласна, полковник Рассел, – ответила девушка, совершенно серьезно глянув на него. Вблизи она выглядела еще менее очаровательно, чем на расстоянии. Но у нее был дерзкий и хорошенький носик. А модный, пурпурный с отблеском, цвет помады больше подходил ей, чем большинству "звездочек", которых можно было увидеть в эти дни по третьему видеоканалу.

– Просто вы оказались у нас здесь в неудачный день. Естественно, нам нужны пробы грунта. Они очень важны, иначе мы не попросили бы доставить их сюда.

– Так почему же я не могу кому-нибудь передать их?

– Вы можете передать их мне, – вежливо предложила девушка. – Обещаю вам, что должным образом переправлю их, куда следует.

Пейдж покачал головой.

– Только не после этой нервотрепки. Я сделал все так, как меня попросила ваша фирма. И я здесь, чтобы увидеть результаты. Я брал почву во всех точках, где останавливался. Даже тогда, когда это оказывалось весьма неудобно. И множество таких же пакетиков я отправил по почте. Это лишь последние три из серии. Вы вообще-то представляете откуда доставлены эти крошки грязи?

– Извините пожалуйста, это совсем до меня не дошло. У нас сегодня очень тяжелый день.

– Два из них – с Ганимеда. А этот, последний – с Юпитера-5. Я набрал его там в тени "лачуги", той самой, где обитает группа Моста. Обычная температура на обоих спутниках примерно двести градусов ниже нуля по Фаренгейту. Не пробовали когда-нибудь отколоть ледорубом хоть что-то от почвы при такой температуре – да еще в космическом скафандре? Но я все же достал для вас почву. А теперь я хочу понять, для чего эта грязь нужна "Пфицнеру".

Девушка пожала плечами.

– Я уверена, что вам рассказали для чего. Еще до того, как вы покинули Землю.

– Предположим, что даже и так. Я знаю, что ваши люди из грязи получают лекарства. Но неужели те парни, которые доставляют вам пробы, не удостаиваются чести увидеть, как идет весь процесс? А что если "Пфицнер" получит какое-нибудь новое чудо-лекарство с помощью одной из моих проб? Неужели я не смогу даже похвастать перед своими детишками?

Поворачивающиеся двери распахнулись и в комнату просунулось приветливое лицо.

– Доктора Эббота здесь еще нет, Энн?

– Нет, мистер Ганн. Я сообщу вам сразу, как только он прибудет.

– А меня вы продержите здесь, по крайней мере, еще полтора часа, почти без выражения произнес Пейдж. Ганн быстро окинул его взглядом, посмотрев на полковничий орел на воротничке и задержав взгляд на крылатом полумесяце, приколотом над нагрудным карманом.

– Примите мои извинения, полковник, но у нас сегодня – маленький кризис, – опытно улыбаясь, пояснил он. – Как я понимаю, вы доставили нам несколько проб из космоса. Если бы вы, например, могли прийти к нам завтра, я уделил бы вам все доступное время. Но прямо сейчас...

Ганн извиняясь, быстро качнул головой и втянул ее в плечи, словно только что прокуковало двенадцать ночи и теперь ему надо куда-нибудь смыться и прилечь поспать на часок. И прежде чем дверь окончательно закрылась за ним, через нее просочился еле различимый, но ни с чем не сравнимый звук.

Где-то в лабораториях "Дж.Пфицнера и Сыновья" плакал ребенок.

Моргая, Пейдж вслушивался до тех пор, пока плач не стих. Когда же он снова посмотрел вниз, на девушку за столом, выражение ее лица заметно изменилось.

– Послушайте, – начал он. – Я не прошу вас о каком-то большом одолжении. Я не хочу знать ничего такого, что мне не положено. Все, что я хочу – это понять, как вы собираетесь обработать мои пакетики с почвой. Простое любопытство – но поддерживаемое путешествие длиною в несколько сот миллионов миль. Так будет мне позволено хоть что-то узнать, за все мои труды или нет?

– И да и нет, – спокойно ответила девушка. – Нам нужны ваши пробы. И мы согласны, что они очень интересуют нас, так как доставлены из юпитерианской системы. Если честно – это первые, полученные нами оттуда. Но нет никакой гарантии, что мы найдем в них что-то полезное.

– Неужели?

– Нет. Полковник Рассел, поверьте мне, вы – не первый человек, пришедший сюда с образцами грунта. Правда, вы – первый человек, доставивший их из-за пределов орбиты Марса. И в действительности – вы всего лишь шестой по счету пилот, доставивший пробы из мест более удаленных, чем Луна. Но совершенно определенно, вы не имеете ни малейшего понятия о том, каков объем проб, получаемых обычно нами здесь. Мы просим практически каждого пилота, каждого миссионера, каждого торговца и путешественника, каждого исследователя, каждого журналиста собирать для нас пробы грунта – везде, куда бы они не отправлялись. Прежде, чем мы открыли аскомицин, нам пришлось проверить СТО ТЫСЯЧ образчиков почвы, включая несколько сотен с Марса и почти пять тысяч с Луны. И знаете, где мы нашли микроорганизм, вырабатывающий аскомицин? На перезревшем персике, который один из наших людей подобрал в ларьке на рынке в Балтиморе!

– Наконец уловил вашу точку зрения, – вынужденно произнес Пейдж. – А кстати, я подзабыл, что такое аскомицин?

Девушка посмотрела на свой стол и переложила лист бумаги с ОДНОГО МЕСТА на ДРУГОЕ.

– Это новый антибиотик, – пояснила она. – Мы его скоро выбросим на рынок. Но то же самое я могу рассказать вам в отношении и любого другого лекарства.

– Понятно.

Тем не менее, Пейдж не был уверен, что все понял. Он слышал имя "Пфицнера" из многих, весьма неожиданных источников за время долгих месяцев, проведенных в космосе. Но насколько он мог определить, после того, как название стало привычным, каждый третий из тех, с кем Пейдж встречался на планетах – либо собирал пробы грунта для фирмы, либо знал того, кто этим занимается. Слухи, служившие единственным источником информации среди космонавтов, давали понять, что компания вовлечена в важную правительственную работу. В этом, конечно, нет ничего необычного в наш Век Обороны. Но Пейдж знал уже достаточно много, чтобы подозревать "Пфицнер" является чем-то особым. Чем-то громадным, наверное, столь же эпохальным, как и исторический Манхэттенский проект. И куда более секретным.

Дверь открылась и во второй раз пропустила Ганна, на этот раз целиком.

– Его все еще нет? – спросил он девушку. – Похоже, он все же не успеет. Жаль. Но теперь у меня есть немного свободного времени, полковник...

– Рассел, Пейдж Рассел, Армейский Космический Корпус.

– Благодарю. Если вы примете мои извинения за задержку, полковник Рассел, я рад провести вас по нашему маленькому предприятию. Кстати, мое имя Гарольд Ганн, я – вице-президент "Пфицнера", отвечающий за экспорт.

– Но в данный момент как раз я экспортирую, – заявил Пейдж, держа в руках пакетики. Ганн с благоговением взял их и положил в карман своего пиджака. – Но все же с удовольствием ознакомлюсь с лабораториями.

Ганн кивнул девушке и двери захлопнулись за ними. Полковник оказался внутри.

По крайней мере, то, что Пейдж увидел, поразило его, как он того и ожидал. Прежде всего, Ганн показал ему комнаты, где поступающие пробы классифицировались и затем распределялись по соответствующим лабораториям. В первой из них, отмеренные части проб грунта опускались в литровые колбы с дистиллированной водой, взбалтывались для равномерного распределения и затем проходили сквозь серию растворений. Полученные растворы затем вливались в экспериментальные колбы на специально наклоненных бумажных листах с агаром, и в чашки Петри, содержащие разнообразие питательных сред, которые затем помещались в инкубатор.

– К сожалению, доктора Акино в данный момент нет, поэтому мы ничего не можем трогать. Но вы и сами все ясно видите через стекло – мы переносим растворы с чашек Петри и косого агара на новые разновидности питательных сред, – пояснял Ганн. – Так вот, у всякого микроорганизма, обнаруженного в пробах грунта, имеется целый набор собственных штаммов. И мы делаем так, чтобы каждый штамм выделялся только в одну питательную среду и смешения не происходило.

– А если оно и происходит, то, должно быть, в весьма незначительных размерах, – заметил Пейдж. – Как же вы проверяете действие этих самых выделений на бактерии?

– Вам видны вон те стоящие рядком чашки с белыми бумажными кружочками в центре и четырьмя желобками, веером расходящимися от кружочков? Так вот, каждый желобок содержит среду, выделенную одним чистым штаммом. Если на всех желобках появляются быстроразвивающиеся бактериальные колонии, значит выделения наших штаммов не содержат никакого антибиотика, действующего на бактерии. Если же на одном или нескольких желобках колонии не появились, или они отстают в росте по отношению к другим, значит есть надежда.

В следующей лаборатории антибиотики, обнаруженные дисковым методом, применялись уже против целого спектра опасных микроорганизмов. Как пояснил Ганн, примерно девяносто процентов антимикробных средств отсеивалось здесь. Либо по причине их недостаточной активности, либо из-за дублирования свойств уже широко известных антибиотиков.

– То, что мы называем "недостаточной активностью", тем не менее зависит от обстоятельств, – добавил Ганн. – Антибиотик, проявляющий ЛЮБУЮ активность против туберкулезной палочки или против возбудителя болезни Хансена – проказы – всегда представляет для нас интерес. Даже если он и не атакует никакой другой болезнетворный микроорганизм.

Далее гид поведал, что некоторые антибиотики, прошедшие спектральные тесты, отправляются на миниатюрный опытный заводик, где микроорганизмы, производящие их, высеваются для работы в отлично вентилируемой ферментативной цистерне. И из этого бурлящего водного раствора извлекаются в относительно больших количествах неочищенные лекарства. Затем они проходят очистку и отправляются в фармакологические лаборатории для проведения испытаний на животных.

– И вот здесь мы теряем очень многие в общем-то многообещающие антибиотики, – продолжил Ганн. – Большинство из них оказываются слишком токсичными для внутреннего и даже наружного употребления человеком. Мы уже тысячи раз уничтожали бациллу Хансена в лабораторных колбах, но при этом обнаруживали, что антибиотик гораздо смертоноснее для жизни, чем сама проказа. Но как только мы удостоверяемся, что лекарство не токсично, или его токсичность намного меньше терапевтической эффективности, в конце концов оно отправляется в наши аптеки, в больницы и отдельным врачам для клинических испытаний. Кроме того, в нашем распоряжении – вирусологическая лаборатория в Вермонте, где мы испытываем наши новые лекарства против таких вирусных инфекций, как лихорадка и обычная простуда. Небезопасно такой лаборатории работать в столь густонаселенном районе, как Бронкс.

– Все гораздо сложнее, чем я себе представлял, – сказал Пейдж. – Но как я вижу, на эти трудности идти необходимо. Вы разработали технологию проверки проб грунта здесь?

– Нет, конечно, – улыбнулся, как бы извиняясь, Ганн. – Ваксманн, открыватель стрептомицина, разработал базовую процедуру многие десятилетия назад. Мы – далеко не первая фирма, массированно использующая этот метод. Один из наших конкурентов сделал то же самое и открыл антибиотик широкого спектра, названный хлорамфениколом, спустя едва лишь год после начала работы. Что и убедило всех – нам лучше принять такую технологию прежде, чем нас окончательно вытеснят с рынка. И как оказалось – это неплохая вещь. Иначе бы никто так и не открыл тетрациклин, оказавшийся одним наиболее многоцелевых антибиотиков, когда-либо прошедших тесты.

Чуть далее по коридору распахнулась дверь. Оттуда послышался крик ребенка, куда более громкий, чем ранее. И это не было плачем годовалого ребенка, а скорее походило на придыхание новорожденного.

Пейдж вздернул брови.

– Это одно из ваших экспериментальных животных?

Ганн постарался рассмеяться.

– Мы почти все тут энтузиасты, полковник. Хотя, наверное, где-то необходимо провести черту. Нет, просто у одной из наших лаборанток проблемы с няней. Поэтому мы разрешили ей брать ребенка с собой на работу, пока она не подыщет лучшего выхода.

Пейджу пришлось признать, что Ганн оказался скор на сообразительность. Это объяснение выскочило из "гида" подобно чеку, вылетающему из кассового аппарата, без всяких признаков предварительного раздумья. И не вина в том Ганна, что Пейдж, до того, как отправиться в космос, пять лет был женат, и мог отличить крик ребенка достаточно большого, чтоб его можно было таскать на работу, от хныканья младенца, появившегося на свет несколько дней назад.

– Но разве здесь, – продолжал выпытывать Пейдж, – не опасное место для новорожденного – ведь вокруг такое множество болезнетворных микробов, ядовитых дезинфектантов и прочих вредных веществ?

– Мы принимаем все надлежащие меры предосторожности. Я осмелюсь заявить, что у нашего персонала – куда более скромный среднегодичный уровень заболеваемости, чем тот, который вы найдете на любом промышленном предприятии схожего размера. Хотя бы просто потому, что мы знаем проблему. А теперь, если мы пройдем вот в эту дверь, полковник Рассел, то увидим последний этап. Основной цех, где мы производим лекарства уже серийно, после того, как они прошли апробацию.

– Да, мне хотелось бы взглянуть на это. А вы уже запустили в производство аскомицин?

Но этот раз Ганн бросил на него острый взгляд, не пытаясь никоим образом скрыть свой интерес.

– Нет, – ответил он, – он по-прежнему проходит клинические испытания. А могу я спросить вас, полковник Рассел, как случилось, что вы...

Вопрос, на который, как запоздало понял Пейдж, было бы весьма затруднительно ответить, так полностью и не прозвучал. Над головой Гарольда Ганна пробудился к жизни ящичек переговорного устройства:

– Мистер Ганн, только что прибыл доктор Эббот.

Ганн отвернулся от двери, которая по его словам, вела в главный цех, с соответствующим, хотя и очень малым количеством вежливого сожаления.

– Ну вот, наконец-то мой человек, – с облегчением вздохнул он. Боюсь, мне придется резко сократить нашу экскурсию, полковник Рассел. Вы уже могли видеть, что за собрание важных персон у нас сегодня на фабрике. И мы ждали только доктора Эббота, чтобы начать очень важную встречу. Если вы меня извините...

Пейджу ничего не оставалось, как ответить "естественно". Спустя, как показалось, лишь несколько секунд, Ганн спокойно вернул его в приемную, откуда они и начали.

– Вы увидели все, что хотели посмотреть? – спросила его секретарша.

– Думаю, что да, – задумчиво ответил Пейдж. – Мисс Энн, у меня есть предложение, которое я хотел бы представить на ваше рассмотрение. Не будете ли вы так добры отужинать со мною сегодня вечером?

– Нет, – отрезала девушка. – Я видела уже достаточно много космонавтов, полковник Рассел, и на меня они уже не производят впечатления. Более того, я не расскажу вам ничего сверх того, что вы услышали от мистера Ганна. Так что нет никакой необходимости тратить на меня свои деньги или время отпуска. До свидания.

– Не так быстро, – усмехнулся Пейдж. – Я говорю о деле – или, если вам так нравится, я намерен причинить вам неприятности. Если вы уже прежде встречали космонавтов, то вы знаете, что они любят независимость. Не то, что наши земные сограждане, за всю жизнь ни разу не поболтавшиеся в невесомости. Я интересуюсь вовсе не вашим звонким девичьим смехом. Меня интересует информация.

– А я вот – не собираюсь вам ее давать, – спокойно ответила девушка. – Так что поберегите дыхание.

– Здесь Мак-Хайнери, – спокойно произнес Пейдж. – А также сенатор Уэгонер, и кое-кто еще из влиятельных персон. Допустим я отловлю кого-нибудь из них и сообщу, что "Пфицнер" проводит опыты над людьми?

Как только он произнес это, Пейдж заметил насколько побелели кулачки девушки.

– Вы просто не знаете, о чем говорите, – прошептала она.

– Допустим, но у меня есть повод для жалобы. И я отношусь к ней серьезно. Мистер Ганн не смог скрыть от меня кое-что, хотя очень старался. Теперь, я собираюсь передать свои подозрения по соответствующим каналам и добьюсь того, что в "Пфицнере" будет проведено расследование. Или, быть может, вы предпочли бы общение над отличной камбалой, поджаренной в перцовом масле?

Взгляд, брошенный девушкой в его сторону, нес в себе почти неприкрытую ненависть. Похоже, она не нашла способ притвориться. И теперь выглядела еще менее привлекательной. Вряд ли он когда-нибудь приглашал на свидание ТАКУЮ, по крайней мере ничего подобного он сейчас припомнить не мог. Почему он ДОЛЖЕН тратить на нее деньги и время своего отпуска? Помимо всего прочего, по переписи 2010 года в США насчитывалось пять миллионов непристроенных женщин, и по крайней мере 4.999.950 из них должны быть гораздо более привлекательными и менее упорными, чем эта.

– Хорошо, – неожиданно сказала она. – Ваше природное очарование просто подкосило меня, полковник, иной причины для моего согласия нет. Пожалуй, даже интересно было бы услышать ваш блеф и посмотреть, как далеко вы уйдете с этой вашей сказочкой о вивисекции. Но мне не хотелось бы связывать наше свидание с вашей дурацкой шуткой.

– Вполне удовлетворен, – ответил Пейдж, с неприятным чувством осознавший, что его блеф НАЗВАН таковым. – Предположим, я вас встречу...

Он замолчал, приметив, что голоса за двойными дверьми стали намного пронзительнее. Спустя мгновение, генерал Хорсфилд, как бык, ворвался в приемную, а по пятам за ним следовал Ганн.

– Я хочу, чтобы вы все поняли, раз и навсегда, – рычал Хорсфилд. Этот проект в конце концов окажется под военным контролем, если только мы не предъявим результатов прежде, чем придет время просить новые ассигнования. Здесь по-прежнему происходит много такого, что Пентагон расценивает как работу с ничтожной эффективностью и высоколобое теоретизирование. И если именно об этом Пентагон доложит в Конгрессе, вы знаете что предпримет Казначейство... Или что за него сделает Конгресс. Нам придется урезать расходы, Ганн. Понимаете? Урезать до минимума!

– Генерал, мы и так уже на самом минимуме, каком только можно существовать, – ответил Гарольд Ганн, достаточно миролюбиво, но и с определенной твердостью. – Мы ни грамма этого антибиотика не запустим в производство, пока не будем всесторонне им удовлетворены. Иной другой путь – просто самоубийство.

– Вы знаете, что я на вашей стороне, – произнес Хорсфилд, став как-то менее грозным. – И генерал Олзос тоже. Но ведь мы ведем войну, без оглядки на то, понимает это общественность или нет. Что же касается такого весьма чувствительного предмета, как смертельные дозы, мы не можем позволить...

Ганн, который с запозданием, но заметил Пейджа по завершении своей собственной тирады, еще с того момента пытался подавать сигналы Хорсфилду движением своих бровей, и неожиданно до генерала дошло. Он резко обернулся и уставился на Пейджа. Несмотря на неожиданно воцарившуюся мертвую тишину, совершенно очевидно, что Ганн пытался сохранить в своем отношении к полковнику некоторые осколки профессиональной вежливости и учтивости, которую сам Пейдж посчитал незаслуженной. Особенно, если принять во внимание, то направление, которое принял его разговор с девушкой.

Что же касается Хорсфилда, то он одним взглядом отнес Пейджа к категории "маловажных личностей". У полковника не имелось никакого намерения оставаться в этой категории даже секундой более времени, требующегося на то, чтобы выбраться отсюда. Естественно, что назвать свое имя было бы смертельно опасно. И, пробормотав девушке "...тогда в восемь", Пейдж бесславно бочком выскользнул из приемной "Пфицнера" и убрался восвояси.

Несколько позже, в тот же день, бреясь перед зеркалом, полковнику подумалось – собственно почему он подвергал себя из ряда вон выходящей серии маленьких унижений. Зачем пытался подобраться поближе к тому, что никак не являлось его делом. Хуже того, совершенно очевидно, эта тема проходит под грифом "совершенно секретно", что делает ее потенциально смертоносной даже для тех, кому о ней следует знать. Не говоря уже о тех, кому положено знать по званию. Иметь сведения о чем-то в Век Обороны означает, быть подозреваемым, как на Западе, так и в СССР [Советский Союз, конечно, стал всего лишь историческим названием, однако возрождение тоталитарной империи на просторах Евразии вполне реально].

Два огромных конгломерата наций становились все больше и больше похожими друг на друга последние пятьдесят лет в своем отношении к "безопасности". Он сделал ошибку, упомянув о Мосте на Юпитере. Несмотря на тот факт, что о существовании Моста знали все.

Но каждый, говоривший о нем с такой фамильярностью, мог быстро заполучить ярлык человека, в опасной степени болтливого.

Особенно, если говоривший, как Пейдж, действительно провел некоторое время в юпитерианской системе. Причем не имело значения, обладал ли он доступом к информации о Мосте или нет.

И тем более, если говоривший, подобно Пейджу, в действительности общался с группой работников Моста. Работал с ними над некоторыми проектами. О ком известно, что он беседовал с Чэрити Диллоном, распорядителем работ на Мосту. И еще в большей степени ставило его под удар то, что он имел воинское звание. Ведь это давало ему возможность продать секретные документы какому-нибудь конгрессмену. Подобные вещи являлись традиционными путями устраивания военной карьеры в обход нормальных правил повышения по службе.