355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Джерри Хилл » Затерянная улица » Текст книги (страница 12)
Затерянная улица
  • Текст добавлен: 7 мая 2017, 18:30

Текст книги "Затерянная улица"


Автор книги: Джерри Хилл


Соавторы: Дженис Спрингер,Анна Эберхардт,Морли Каллаган,Скотт Янг,Малькольм Лаури

Жанр:

   

Прочая проза


сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

– Как ты говоришь, тебя зовут?

– Да я уж сказала вам: я – Батч.

– Батч… А дальше как?

Она удивленно взглянула на него.

Разве этого мало? Она живет у Вейланхортов: зеленый дом, третий отсюда.

– Значит, Вейланхорт – твой…

– Да нет же! Никакой он мне не родственник, они подобрали меня, когда я была еще совсем маленькой.

– А твои родители – сами-то они откуда?

– Родители?..

Она недоуменно пожала плечами. Давно уж никто не задавал ей подобного вопроса.

– Просто я живу у Вейланхортов. Мое имя Сен-Анж… Мари Сен-Анж. Но все зовут меня Батч.

– Ну ладно… Так вот что, Мари. Если ты и дальше будешь прибирать дом, как прибирала его для старика, я буду платить тебе по два доллара в месяц. А может, и больше. Ты, верно, славная девушка. И работу свою знаешь.

– Еще бы не знать!

– А может, ты и о табаке кое-что знаешь?

Он хотел всего лишь подразнить ее, но она ответила ему вполне серьезно:

– Конечно. Я и о табаке все знаю. В нашей округе только его и выращивают. И я всегда помогаю в поле, особенно когда он созревает.

Очевидно, она так и не поняла, что он над ней подшучивает. Что ж из этого, сказал он себе, она – всего лишь простая деревенская девушка.

Он уже целую неделю прожил на новом месте, когда к нему заявился агент по продаже сельскохозяйственного инвентаря. Это был грузный человек в очках. При первом знакомстве он производил впечатление человека медлительного, но в действительности это был ловкий делец.

Всю жизнь ему приходилось иметь дело с сельскими жителями, и он перенял у них все их приемы. Он говорил на понятном им языке и знал их заботы. Он никогда не старался пускать пыль в глаза, понимая, что это может подорвать их доверие. Особенно он остерегался упоминать о деньгах и заводил о них разговор в самую последнюю минуту, лишь после того, как проверил или сделал вид, что проверил, землю, машину, сеянцы.

Но тут он понял, что перед ним заказчик иного рода, с таким ему еще не приходилось сталкиваться. Он сразу же почуял, что наклевывается выгодное дельце – парень был при деньгах и, что самое главное, готов платить наличными.

Вместе они осмотрели остатки сельскохозяйственного инвентаря Баптиста: разбитый распылитель для удобрений и древнюю сажалку.

– Уму непостижимо… – твердил агент. – Ну, просто уму непостижимо, как это старина Лангельер ухитрялся выращивать такой знатный табак с помощью этой дряни – ведь это же куча хлама. Утиль… и гроша ломаного не стоит. Я каждый год здесь проезжаю и всегда навещал его. Славный он был старикан – такой, знаете, добродушный старый канадец, да уж очень темный, знаете ли, – жаль мне его было.

– Дело ясное. Вам было жаль, что вы ничего не могли продать ему.

– Что и говорить… Такая уж у меня работа. Но не в этом дело…

С таинственным видом агент огляделся по сторонам, словно у ростков табака могли оказаться уши. Однако кругом не было ни души. И только вороны, единственные живые существа в этом краю, разгуливали по полям. Воздух, напоенный ароматами оплодотворенной земли, сделался необычайно тяжелым и, словно наркотическое средство, вливал силы в фермеров.

– Мне было его жаль не только из-за этого. Известно ли вам, что здешние жители не любили старика Лангельера?

– Не любили? С чего бы это? Насколько я знаю, он и мухи не обидел.

– Боже упаси!.. Но только вот что я вам скажу… Табак старика Лангельера, тот, что он выращивал, был совсем не такой, как у всех. За двадцать лет мне довелось повидать немало табачных ферм и перепробовать немало всяких сортов табака – и хороших и так себе… Крупный красный, мелкий красный и мелкий голубой, камсток и каннель. Но такого табака, как у старика Лангельера, я ни разу не встречал! – И агент присвистнул, обнажив при этом почерневшие зубы.

– А цена на него была высокая?

– Мой мальчик, зарубите себе на носу – если б старик захотел, он через несколько лет стал бы богачом! Но он не желал менять своих привычек. Он помешался на старом инвентаре. Вы сами, должно быть, видели его резак. Это же было сущим преступлением так кромсать стебли. Разве за испорченный табак можно получить настоящую цену? Но вам-то кое-что он все же оставил… Сознайтесь-ка! Кое-что полезное… – Агент понизил голос до волнующего шепота. – Семена, а?

Они дошли до конца поля. В этом месте склон, поросший кустами дикой малины и тигровыми лилиями, круто сбегал вниз, к самой реке.

– Если вы хотите сколотить деньжат, я имею в виду солидную сумму, вам необходимо обзавестись добротным инвентарем. Да вы это сами знаете не хуже меня. Ведь вы же из города… Солидным предприятиям – вот кому достаемся самый лучший инвентарь и самые новые станки! Разве не так? И сколько бы они ни стоили, вы на этом только выиграете, потому что они сами себя окупят…

Агент вкратце перечислил Альберту все, что ему требовалось из современного инвентаря. Условия были сходными: сто долларов наличными, остальные – позднее.

Сеянцы росли вдоль стены. Обзаведясь необходимым инвентарем, Альберт сделал теплицу. Здесь, под лучами теплого весеннего солнца, он в течение нескольких недель чувствовал себя счастливым, обновленным, словно первые побеги проклюнувшихся сеянцев. Как зачарованный следил он за их ростом, за появлением крошечных зеленых побегов, и ему казалось чудом, что наступит время, когда на них вырастут листья, настоящие листья, шириною в щедрую ладонь.

Иногда, проходя деловой походкой по склону холма мимо темнеющих елей, он поднимал голову и, завидев на горизонте огромное черное облако, стремглав бросался к своей теплице. Приподняв раму, он впускал к сеянцам свежий воздух, боясь, как бы они не задохнулись перед грозой.

Он по-прежнему оставался городским парнем и некоторых явлений природы так и не мог постичь. Больше всего его удивляла изменчивость погоды с ее капризами – то благотворными, то опасными; упорство сорняков; грозы с раскатами грома, которые заглушали рев ветра; град, чей отрывистый стук он возненавидел, так как скоро убедился, что из-за него может погибнуть весь урожай. Удивляли Альберта и бескрайние поля, среди которых его тень занимала ничтожно малое пространство, несмотря на то, что заходящее солнце удлиняло ее и превращало в черного гиганта, растянувшегося на земле.

Как все городские жители, он привык поздно вставать. Теперь же к шести часам он бывал на ногах. Каждый раз, проснувшись чуть свет, он чувствовал себя героем – независимым, бодрым и сильным, способным «встать и идти». Однако он всегда поражался, видя, что его соседи уже работают в тусклом свете начинающегося утра.

Около девяти часов приходила Батч. Альберта тяготило одиночество, и он с нетерпением ждал ее появления. Как только она входила в дом, он бросал работу и шел к ней.

– Эй, Мари, ты не видела тут мою лопату?

Она вздрагивала, услышав незнакомое ей имя, от которого он упорно не хотел отказываться.

– И не говори мне, будто ты опять не знаешь. Да, раз уж ты здесь, я, если хочешь, могу угостить тебя кофе. Ты завтракала?

– Я поела утром…

– Ну ладно. Не пройдет минуты, как я приготовлю тебе горячего кофе.

Ей казалось, что вся его рассеянность проистекала от голода. Но больше всего ее удивляло, что он оказался таким тихоней и никогда не распускал руки. Всякий раз, когда он подходил к ней, она испуганно сжималась в комок, ожидая, что вот сейчас эти руки обнимут ее и тогда ей придется изо всех сил отбиваться от него. Довольно уж она от старика натерпелась! Но нет. На уме у господина Альберта, как она продолжала называть его, к немалому удивлению соседей, было совсем другое. Он даже не всегда окликал ее, чтобы пожелать спокойной ночи, когда по окончании рабочего дня сидел на крыльце, покуривая трубку и забавляясь с собакой. Да, он завел себе собаку. И какую!..

Однажды утром он нашел ее у двери: вся в грязи, искусанная блохами, она жалобно скулила. Вид этой вонючей твари растрогал его до слез. Откуда она взялась? Должно быть, издалека. Нетрудно было представить себе ее «трагедию». Он решил прогнать от себя это дурно пахнущее создание, да так, чтобы ее и след простыл. Он плеснул в собаку керосином, и ее как ветром сдуло. Задыхаясь от невыносимого зловония, въевшегося в ее шкуру, она принялась метаться из стороны в сторону, кататься по земле, плескалась в воде, но все было тщетно – всюду ее преследовал ненавистный запах.

Альберт не мог иначе поступить: уж очень от нее скверно пахло.

Бедное создание искало спасения в овраге у ручья, она несколько часов плескалась в водоеме, пытаясь избавиться от запаха, и то и дело возвращалась к порогу его дома. Потом они накормили ее, и она у них так и осталась.

Альберт, которому никогда в жизни не приходилось возиться с животными, привязался к собаке. Она казалась ему очень странной, и он пытался объяснить это Батч, единственному человеку, с которым мог перекинуться словом.

– Что ни говори, а чудной это край! Удивительно, как он меняет людей!

– Конечно. Вот вы теперь обрабатываете землю, а раньше жили в городе.

– Все это так… И все же кто бы подумал, что я заведу себе собаку! И хоть бы порядочная была…

– Верно… Не очень-то она красива.

– Да, не очень… Но все же что-то живое. По вечерам, когда я сижу на крыльце и курю, мы с ней беседуем. Человек не может без собеседника…

Батч в это время занялась бельем, которое только что выполоскала и теперь развешивала на веревку, протянутую от задней стены сеновала до молоденькой ивы. Наклонившись над старой корзиной, она вынимала из нее белье и, держа его в руках, расправляла, как флаг, затем доставала из кармана передника защипку и закрепляла белье на веревке.

Она стояла спиной к солнцу, и ее силуэт в ореоле волос, растрепавшихся на ветру, отчетливо выделялся на фоне белой простыни. Яркое солнце, просвечивая сквозь тонкую юбку, выставляло напоказ ее стройные ноги.

С минуту Альберт смотрел на нее, глупо улыбаясь.

– Да, я беседую со своей собакой, – заговорил он наконец, – я рассказываю ей о городе и о самом себе. Я бы не сказал, что она меня понимает, и все же она понимает!

– Иногда вы, наверное, чувствуете себя очень одиноким, хоть и завели себе собаку.

– Иногда чувствую… но уже стал привыкать.

– На ферме мужчине не прожить одному, – проговорила она бесхитростно.

– Да я и не знаю, останусь ли здесь. Если все пойдет, как надо, я, пожалуй, скоро ее продам.

– Продадите землю?.. Да разве в наше время кто продает землю!

Мало-помалу он начал осваиваться с этой новой, непривычной для него жизнью.

Ему нравилось доказывать этим сельским жителям, что городской парень тоже способен хозяйствовать.

В довершение всего он заставил торговца объяснить ему, как пользоваться его техникой, и усвоил все, что тот ему рассказал.

Навещая соседей, он не терял времени даром и ловил каждое слово о земле, о выращивании табака или о другой какой работе, без которой не обойтись на ферме.

Он получал ни с чем не сравнимое удовольствие от того неправильного образа жизни, который ему приходилось вести. Случалось, что из-за дождя он не работал целый день, но бывало и так, что не разгибал спины с раннего утра до поздней ночи, особенно во время посадки растений. Это были воистину тяжелые дни.

Он нанял работника и еще Батч, так как успел убедиться в ее выносливости и силе, она и вправду была одной из немногих женщин в округе, которые могли работать в поле наравне с мужчинами.

Взгромоздившись на сиденье сеялки – при этом спина его упиралась в накалившийся от солнца бак с водой, – он провел на нем три изнурительных дня. За его спиной, почти вровень с землей, на двух маленьких сиденьях примостились Джереми Биленд и Батч, на коленях у них стояли ящики с рассадой, перед ними передние лемехи плуга прокладывали в земле борозды; высадив сеянец, Биленд и Батч секунду поддерживали его рукой, из бака на сеянец падала струйка воды, затем задние лемехи прикрывали его землей. Работать приходилось не покладая рук, и с них сошло сто потов, зато в первый день они высадили тысячу двести сеянцев, тысячу четыреста во второй и шестьсот – из-за дождя – в третий.

Приходилось спешить. А у него как на зло все валилось из рук. Он должен был постоянно следить, чтобы лошади не сбивались в сторону и оставляли за собой две ровные линии сеянцев. У помощников Альберта был острый глаз, но они предпочитали помалкивать. И правда, в начале Джереми позволил себе несколько колких замечаний в его адрес, впрочем, сказанных дружелюбным тоном, да и то тут же осекся, так как Батч, ничуть не смущаясь, решительно осадила своего напарника.

Но вот высоко в небе поднялось солнце, и от его жарких лучей зарябило в глазах. Движения их стали механическими. Помощники Альберта то и дело воровали струйку воды, предназначенную для сеянцев, и выпивали ее из горсти, черной от налипшей земли.

В Полдень, перекусив на берегу реки, которая от нестерпимого зноя казалась потоком расплавленного олова, они сделали передышку. На предложение Альберта искупаться в реке его помощник сначала ответил отказом, но затем, то ли соблазнился этим, то ли, чтобы угодить хозяину, пошел за Альбертом вниз по течению. Батч в это время спала как убитая.

На третий день, перед грозой, жара стала совершенно невыносимой. Почувствовав приближение грозы, они еще больше заторопились. Небо давило на них своей тяжестью, и капли их пота, словно дождь, падали в борозду. Джереми принялся поддразнивать девушку, то и дело хватая ее за колени. Спина сидевшего на сиденье впереди Альберта сделалась неестественно прямой и словно одеревенела.

Несколько дней спустя он заметил на лбу Батч царапину.

– Эй, Мари, да ты никак подралась?

Ничего не ответив, она продолжала работать.

– Держу пари, ты была на празднике. Что с тобой случилось?

– Ничего… – чуть слышно прошептала она.

Ему передалось ее волнение.

– Ты, может, споткнулась и упала?

На этот раз она обернулась и посмотрела на него своими большими печальными глазами.

– Нет! Я не упала. Это Жан-Жак постарался.

– Жан-Жак?..

– А кто же! Один из сыновей Вейланхорта – тот, которому скоро будет шестнадцать.

– Какая муха его укусила? Он что – не в своем уме?

– Мы всегда с ним деремся.

– Из-за чего это?..

Его настойчивость объяснялась не столько любопытством, сколько желанием поддержать разговор. Альберт истосковался по людям, он был сыт по горло своим одиночеством и вечно молчаливой природой.

– Так, стало быть, вы всегда с ним деретесь… – повторил он. – Сдается мне, этот твой Жан-Жак бойкий парень. Тебе, должно быть, не скучно с такими дружками…

– Он мне не дружок. Дрянь – вот он кто! Разбил кружку о мою голову и чуть было не убил.

– Что же у вас с ним произошло?

– Он первый начал! Вчера на скотном дворе я не дала ему поцеловать себя, и он наговорил мне разных гадостей… Я и пальцем-то никого не трону. И ничего мне не надо, только бы оставили меня в покое. В отместку он сказал мне, что это я нарочно пустила теленка в табак. А когда я ответила, что он сам его туда пустил и что не только я это видела, он налетел на меня, да еще обозвал…

– Как же он тебя обозвал?

Ей еще ни разу не приходилось рассказывать о себе. Все свои многочисленные обиды она привыкла скрывать от людей и, по мере того как они накапливались, сбрасывать в самый дальний закоулок своей памяти – настолько далекий, что они исчезали там почти бесследно. Сейчас Альберт осветил этот темный закоулок, и гора накопленных обид оказалась на самом виду: они потоком хлынули из ее глаз, и сердце ее словно разрывалось на части.

– Так как он обозвал тебя, Мари?

– Он меня обозвал… Сказал, что у меня нет родителей!..

– Ах вот оно что… А ты что ответила?

– Да, как всегда, ничего.

Они замолчали. Мари отвернулась к плите, на которой варился гороховый суп. Время от времени до Альберта доносились ее всхлипывания. В углу проснулась собака; потянувшись, она зевнула, показав свой ярко-розовый язык, темное нёбо и блестящие белые зубы.

– Ко мне, Патира!

– Почему вы назвали свою собаку Патира?

– Почему? Да очень просто. Это имя я вычитал в книге.

– У вас есть книга?

– Да. Я нашел ее однажды на скамейке. В ней говорится об одном несчастном парне вроде меня. Его звали Патира. Вечно ему не везло. Эта собака, когда я подобрал ее, была всеми покинута, без отца и без матери. Вот я и назвал ее Патира.

– Но ваша Патира совсем не похожа на того парня. Ведь она же счастлива сейчас!

– Все может быть… А ты как думаешь, дружище? Тебе не так уж плохо сейчас, а? Вот бы всегда так было… Но если ты хоть немного похожа на меня, не видать тебе счастья…

Мари взглянула на Альберта и почувствовала, как в душе ее что-то всколыхнулось, что-то теплое и ласковое, словно она увидела родного брата.

– Славная собачка, – сказала она и похлопала Патиру по голове.

А вскоре землю поразила жестокая засуха. Величественное небо не знало жалости. Каждый вечер гигантский диск солнца скрывался за горизонтом, и отсветы его пламени возвещали наступление нового дня, несущего гибель всему живому.

Целый день пронзительно стрекотали сверчки, и, казалось, этому стрекоту не будет конца: он начинался утром и не смолкал до поздней ночи, продолжаясь при слабом свете обнаженных звезд. Зной, иссушая землю, всей своей тяжестью наваливался на поля, уничтожая беспомощные растения, высаженные людьми.

В первые дни ручьи, все так же беспечно распевая свои весенние песенки, сбегали по склонам оврагов; они были уверены, что еще немного, и пойдет дождь, который наполнит их каменистые русла. Однако вскоре утренняя мелодия ручьев начала звучать все тише, а затем превратилась в какое-то невнятное бормотание. Там, где некогда были глубокие заводи, теперь виднелись лишь пустые углубления с сухим потрескавшимся дном.

Вначале под палящими лучами солнца табак чувствовал себя как нельзя лучше. Его корни все глубже и глубже уходили в землю – там в подпочве было еще много влаги. Но затем жара добралась и до песчаного грунта и принялась иссушать его день за днем. Саженцы сопротивлялись и в поисках влаги все дальше вытягивали свои тоненькие корешки, но тщетно: они всюду натыкались на ссохшуюся корку земли, которая постепенно превращалась в пыль.

Стебли табака поникли, листья потеряли былую зелень, края их сморщились. Усталые, отчаявшиеся, доживающие свои последние дни, они с каждым днем все сильнее клонились к земле.

Люди, перестав ждать и надеяться, все же каждое утро принимались за работу. С рассветом они шли в поле и, черпая ведрами воду в реке, поливали саженцы, стараясь, чтобы каждое растение получило хоть по капле воды. Вода, попадая на землю, тут же исчезала, точно ее лили в решето. Иссушая влагу, солнце опережало людей. Вода, не успев просочиться в почву, мгновенно испарялась и уносилась в небо. Целыми семьями трудились фермеры в поле, обливаясь потом, и, когда уже стало ясно, что полуденный зной одержал над ними победу, фермеры продолжали вглядываться в медное небо и, проклиная погоду, все еще пытались уловить легкое дуновение ветерка, который мог повернуть на юго-восток.

Время от времени воздух становился густым, казалось, он насыщен той влагой, которой так жаждала иссохшая земля. Это был даже не воздух, а скорее пар из кипящего котла.

Но вот на горизонте появилось облачко. Вначале маленькое, едва заметное, оно вскоре стало расползаться по всему небу. Фермеры высыпали из своих домов; мужчины, женщины, дети жадно всматривались в тучу, предвещавшую грозу. Словно гигантская птица, расправляла она свои крылья, и, глядя на нее, люди надеялись, что она спустится к ним и спасет их урожай. Но увы! Дождевые тучи упрямо обходили их стороной. И когда умирающая земля потеряла всякую надежду на спасение, пролился живительный дождь, но не над Гранд-Пином, а над Сен-Салпайсом, где земля была не такой уж бедной и не так отчаянно нуждалась во влаге.

Махнув на все рукой, Альберт предался безделью. Сперва, как и все, он пытался спасти свои сеянцы и под палящими лучами солнца таскал на поле воду, в которой отказали ему небеса, но через несколько дней бросил это занятие. У соседей семьи были по шесть, восемь, а то и десять ртов, он же был один.

Он был подавлен случившимся, собственная беспомощность вызывала в нем отвращение. Только теперь он понял, что природа не такая уж простая вещь, что для него это книга за семью печатями.

Вначале он наивно полагал, что там, где преуспевают местные жители, он – смышленый городской парень – без труда добьется успеха. Только теперь он понял, что по сравнению с заводским рабочим фермер должен обладать более обширными и глубокими познаниями и еще он должен быть более терпеливым, изобретательным и рассудительным.

Своим соседям Альберт как-то пожаловался, что ему всю жизнь не везет. Дальние родственники старого Лангельера, из старожилов, рассчитывавшие на получение наследства, не взлюбили пришельца, двое из них были уверены, что наверняка застолбят этот участок или в крайнем случае выкупят его за гроши.

Именно они подали мысль, что у Альберта дурной глаз. В этой засухе виноват он. Да и откуда он взялся?.. Стоит разразиться беде, как в душах подозрительных людей вспыхивает нелепая вера в колдунов. Фермеры вносили пожертвования на одну мессу за другой, но ничто не помогало… Видно, что-то стояло между ними и господом богом, если даже такое средство не принесло результатов. Отчаяние отбросило их на много веков назад, превратило в трусливых и злобных животных, готовых бежать, прятаться, кусаться…

Дьявольские чары неба, казалось, вырвали всю радость из их сердец. Обычно простые и приветливые люди, предпочитающие шутку ссоре, они становились все более угрюмыми, по мере того как над их полями проносились грозовые тучи, а дождя все не было.

Заподозрив Альберта в недобром, они теперь сторонились его. Альберт, который и раньше не понимал этих людей, почувствовал себя совсем одиноким. Они все еще говорили ему «Доброе утро» при встрече, но, отойдя от кучки фермеров и оглянувшись, он замечал, что они смотрят ему вслед и шепчутся.

Батч раскрыла ему глаза.

Однажды утром она не пришла. Вернувшись с поля, где он лениво ковырял землю, пытаясь помочь гибнущим саженцам, Альберт не нашел в доме ни девушки, ни кофе, который она всегда готовила ему к этому времени.

Она пришла лишь на следующий день и задумчиво принялась накрывать на стол.

– Похоже, что я теперь не смогу приходить к вам, господин Альберт, – сказала она.

– Отчего, Мари?

– Не смогу, и все!..

– Заболела?

– Ничего я не заболела.

– Так в чем же дело?

Отвернувшись от него, она принялась мыть тарелки; он смотрел на ее плечи, склоненные над тазом с посудой, на русые волосы, собранные в пучок, и золотистый пушок на шее. Забыв обо всем на свете, он не отрываясь глядел на нее. Сколько лет он был одинок… Затем его мысли вернулись к повседневным заботам.

– Почему ты не хочешь приходить? Разве я тебе мало плачу?

– Не в этом дело! Деньги, что вы даете, – это все, что у меня есть. Ведь Вейланхорты не платят мне ни гроша. Я работаю только за хлеб и ночлег.

– Так в чем же дело?

Она взглянула на него, и в глазах у нее заблестели слезы. Лицо Батч неузнаваемо изменилось: впервые на нем не было той улыбки, приветливой и жизнерадостной, которая так красила ее.

– Они злые люди, господин Альберт, злые люди. Я вам расскажу… Они говорят… Они говорят…

– Что же они говорят?

– Они называют вас неудачником, говорят, что это вы принесли несчастье в наш приход. Они говорят, что дождя не будет, пока вы не уйдете отсюда.

– Вот оно что!..

В открытую дверь вошла собака и легла у ног хозяина. Альберт наклонился и машинально погладил ее.

– Хорошая собака… хорошая…

– И Вейланхорт сказал, чтобы я не ходила сюда и ничего не делала для вас.

С поля доносилась торжествующая песнь кузнечиков, провозглашавших наступление нового дня жары, нового дня, несущего с собой гибель.

– Все это страшная ерунда, – ответил Альберт и рассмеялся. Но смех его был неискренним – он напоминал рябь на поверхности глубокого озера. – Это верно, мне всегда не везло. Ну и что из этого? А что ты сама об этом думаешь?

Батч заколебалась. Стараясь не глядеть ему в глаза, она принялась выжимать тряпку, которой мыла посуду.

– Не знаю… Право, не знаю… Как бы там ни было, а с погодой все-таки неладно… Такого еще не бывало. Сами понимаете…

Так продолжалось еще несколько дней. Соседи Альберта начали пропалывать оставшиеся саженцы. Адский труд! Целый день, согнувшись в три погибели, они вырывали сорняки, мешавшие уцелевшим растениям.

Но когда Альберт отправился на поиски помощников, он никого не нашел. Одни отвечали, что у самих дел по горло, другие молча смотрели на него и, если он не уходил, поворачивались к нему спиной.

Затем пришло письмо от торговца, который напоминал ему о необходимости внести плату за купленный инвентарь. Подписывая купчую, Альберт понимал, что внести все деньги он сможет только после того, как соберет урожай и продаст табак.

Но миновала ночь, за ней другая, а воздух по-прежнему был словно липкая и едкая паста. И Альберт понял, что это конец. Он прошел по своему полю, на котором лежали пожелтевшие саженцы, похожие на высохшие цветы на кладбище. Он шагал прямо по полю, не выбирая дороги, и под ногами его, словно шелк, шуршали мертвые листья.

Заглянув в глубокий овраг, он увидел, что река совершенно обмелела – едва заметный ручеек поблескивал меж непомерно высоких берегов. Он постоял, машинально съел пригоршню малины. Кроваво-красное солнце опускалось в море пыли. Его последние лучи продолжали выжигать луга, которые раньше времени утратили свою зелень и пожелтели. Высохшая трава могла вспыхнуть от малейшей искры. Воздух, насыщенный влагой, лип ко лбу Альберта, соленый пот застилал глаза. Рядом с ним, тяжело дыша, стояла его собака, пересохшая земля мгновенно впитывала стекавшую с ее языка слюну.

В наступившей темноте они поднялись обратно к дому. Хозяин шел с высоко поднятой головой, за ним по пятам трусила собака. Они сидели на крыльце до тех пор, пока совсем не стемнело.

Затем Альберт зажег фонарь. Он прошел по всем комнатам, запирая за собой двери и задергивая на окнах занавески. Свои вещи он связал в узел, похожий на тот, что принес с собой, – ни больше, ни меньше.

Уже была поздняя ночь, когда он лег. А когда проснулся, у него было такое ощущение, словно он и не спал, однако часы показывали четыре часа утра.

Ночь была на исходе, но утренний воздух не принес прохлады. Он взглянул на небо, но звезд не увидел, и земля казалась странно притихшей. Что такое случилось с птицами? Почему они молчат? От вчерашнего обеда у него осталась горстка бобов, и он, не разогревая, съел их с куском хлеба и запил глотком воды.

На востоке, из-под нависших над горизонтом облаков, пробивался бледный рассвет. Надо было спешить…

Собака спала в своей конуре за дверью. Услышав, как она повизгивает во сне, Альберт сначала заколебался, но все же окликнул ее.

Он уверенно вошел в хлев и вынес оттуда топор. Оглядевшись по сторонам, Альберт зашагал по направлению к полю и вскоре оказался среди табака. Нет, это было неподходящее место!

Он направился к реке, туда, где, скрытая со всех сторон зеленым кустарником, лежала маленькая лощина. Альберт тихонько свистнул, собака ответила ему лаем.

И когда она, задыхаясь от бега, приблизилась к нему, он молча ударил ее топором. Затем принялся рыть глубокую яму. Глаза его были сухи, а губы крепко сжаты. Кончив копать, он изо всех сил отшвырнул от себя топор.

Потом Альберт вернулся в дом, взял узел и зашагал навстречу первым проблескам зари.

Он не успел сделать несколько шагов, как из-за ели выскользнула чья-то тень. Батч… Должно быть, она видела его из чердачного окна. Она впопыхах надела платье, башмаки так и не зашнуровала, волосы ее были распущены и падали на спину.

– Здравствуй! Это ты, Мари?

– Куда вы идете… с этим?.. – Она указала на узел.

– Ну да!.. – проговорил Альберт, видя, что ей и так все понятно. – В город. А это место не для меня.

И он зашагал. С минуту Батч стояла в раздумье, потом сделала несколько шагов вслед.

– И вы решили просто так взять и уйти?..

Он молча пожал плечами.

– Я думала, вы мне скажете об этом.

– Зачем это? – Он решил отделаться шуткой. – Или ты, может, со мной хочешь пойти?

Она стояла неподвижно и молчала, затем слегка дотронулась до его плеча, и он тоже замолчал.

– Пойти с вами?.. С вами?..

Некоторое время они стояли молча. Им были слышны голоса в доме Вейланхортов.

– А что, если… – тихо произнесла она. – Я пойду с вами… подождите меня! – И голос ее зазвучал, как вода в роднике.

Он взглянул на нее, посмотрел ей в глаза, оглядел всю с ног до головы. И никогда взгляд его не был так ясен, словно в это злосчастное утро он увидел ее впервые: красиво очерченный рот, загадочная улыбка, стройная фигура, сильные ноги, обутые в незашнурованные башмаки. Только теперь до него дошло, что из всех живущих в этой глуши одна она была не чужой ему – единственный друг, дорогой его сердцу, хоть он никогда и не задумывался над этим.

Единственная часть его владений, которую он хотел бы взять с собой.

– Ну что ж… Значит, пойдешь?

Он заметил ее нерешительность. Обернувшись, она смотрела на дом, который никогда не был ее домом, хоть она и прожила в нем всю жизнь. Он знал, что, если она вернется туда, пусть только чтобы взять что-то из своих вещей, он уйдет один.

Но она просто нагнулась и зашнуровала башмаки. Затем старательно собрала в пучок свои длинные волосы.

И они пошли.

Первую остановку они сделали прямо на дороге. Они шли уже около часа и, добравшись до вершины холма, остановились отдохнуть. Альберт стоял и смотрел на восток. Батч сидела на песке у обочины дороги. Заученным движением, хоть и не без труда, она машинально выводила пальцем на песке: «Альберт – Батч».

Он взглянул на нее, и она покраснела. Он осторожно стер ногой «Батч» и, наклонившись, написал «Мари».

И они снова отправились в путь.

Через щель, образовавшуюся в толще облаков, на них упал луч солнца. Они посмотрели на запад. Над Гранд-Пином висела гряда свинцово-серых дождевых туч, и в косых лучах солнца виднелись темные полосы проливного дождя.

– Видишь, Мари? Они получили свой дождь!

Кивнув, она тихо прошептала:

– Они получили его, потому что ты ушел…

– Верно, – согласился Альберт. – Зато у нас осталось солнце.

Перевод с французского И. Грачева

    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю