Текст книги "Где кончается мир"

Автор книги: Джеральдин Маккорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Особенно Куилл оценил тюлений череп, потому что, если перевернуть его и поставить снаружи пещеры повыше, в него собиралась пригодная для питья дождевая вода.

Ложась спать той ночью, он осознал, что понятия не имеет, ни какой нынче день недели, ни как это выяснить.

– Ну, пускай будет четверг, – произнёс он вслух.

И ло, это и впрямь был четверг! А кто станет спорить? Мальчишка, живущий сам по себе, становится королём всего, что он только видит. При этой мысли он улыбнулся.

* * *

На следующий день пришёл Мурдо.

– Меня прислали проверить, здесь ли ты.

– Кто прислал?

– Мистер Фаррисс и Донал Дон. Они заставили нас вчера тебя искать, но дождь полил слишком сильно – пришлось прекратить, чтобы в темноте не сорваться. Я знал, что ты тут будешь. Вот шапчонку твою принёс. – И сунул Куиллу его шерстяную шапку вместе со своим собственным ножом и двумя мешками: на одном спать, вторым укрываться.

– Значит, вернуться мне нельзя? – спросил Куилл, таращась на мешки.

– Лучше не надо. Коул Кейн тебя так описывает, будто ты сущий дьявол. Заставляет младших собирать камни, чтобы тебя ими побить.

Потом друзья улеглись на причале и, закатав рукава, стали ловить в студёной воде ползающих по камням мелких синих крабиков.

На следующий день Мурдо принёс моток конского волоса из верёвки. Они привязали его к погнутому гвоздю из кармана Куилла и по очереди рыбачили, используя морские блюдечки как наживку. Может, Коул Кейн и запретил работу, но демон-изгнанник, живущий в пещере у моря, мог ловить рыбу и птиц, когда ему заблагорассудится, хоть семь дней в неделю. В том, чтобы быть навеки проклятым, были свои преимущества: спокойная жизнь, птицы и рыба (если удастся её поймать).

Каждую посевную, после того как ячмень был посеян, мальчишки и девчонки на Хирте стерегли наделы от чаек, прилетавших порыться в земле в поисках зёрен. Камни, которые кидали ребятишки, редко попадали в птиц, но даже если так – что такого сделали чайки, чтобы заслужить настолько недоброе отношение? Куилл впервые задумался над этим с точки зрения птицы. Может, живя среди них, он и сам стал птицей отчасти. Как раз чтобы быть побитым камнями.

Хранители

Следующим пришёл Дейви, держа в руках тупика в знак примирения. Он положил его у самого входа внутри пещеры и осведомился, очень деловым тоном, по-прежнему ли Куилл его ненавидит.

– За что мне тебя ненавидеть, друг? За то, что ты рассказал, что я говорю с гагаркой? Я говорил. Колдуном меня это не делает. Эту милость мне Коул Кейн оказал.

– Ты не демон.

– Нет, не демон.

Дейви живо уселся на пол, прислонившись к коленям Куилла. Точно так же делала собака Куилла, Крапива.

Где-то Крапива теперь, задумался Куилл. Собак тоже забрали в Рай? Или мир остался полон кошек, и собак, и коров, и овец – сделавшихся брошенными и осиротевшими теперь, когда их хозяева вознеслись? Может, Крапива стоит на каком-нибудь утёсе на Хирте и лает на море? Она, наверное, начала сгонять овец на ощипку, даже без команды пастуха.

– Моя собака – толковая овчарка, – сказал он Дейви. – Умеет хватать овец за горло и опрокидывать на спину.

Но когда пастух не придёт ощипывать шерсть, не станет ли Крапива кусать слишком сильно, не превратится ли в овцеубийцу?

– Вот только загонщик из неё никудышный. И года не проходит, чтобы из-за неё какая-нибудь овца не свалилась с высоты. Так у нас на столе появляется баранина, но овцы всё заканчиваются.

– Я вспомнил! – сказал Дейви. – Я и забыл, как Крапива пугала овец. Расскажи ещё историй о доме.

Так что Куилл рассказал ему историю о том, как испанский галеон попытался укрыться с подветренной стороны Хирты, застрял под сводом одной из скал, обрушил её на себя – и потонул в проливе, погребённый пятьюдесятью тоннами камней.

– И это принесло нам победу в войне с Испанией, потому что Господь так любил нас, шотландцев, что раскидал испанский флот по всему океану и обрушил на них камни.

– Я этого не помню! – воскликнул Дейви, ошеломлённый, что столь значительное событие могло выскользнуть у него из головы.

– Это давненько случилось, – сказал Мурдо, подныривая в пещеру с мешочком масла глупыша для Куилла – втереть в синяки. – Лет сто назад. Или триста? Думается, тебя ещё и на свете не было, Дейви.

* * *

Потом явился Найлл.

Наверху, в Средней Хижине, слушая, как Дейви сбивчиво пересказывает историю про Армаду, он догадался, откуда у неё ноги растут, и заявился в Нижнюю Хижину, тоже желая послушать историю. И тоже принёс тупика в качестве платы.

Так что Куилл рассказал ему историю о Святом Килде, которого пираты бросили в море, но он расправил на воде свою шотландку, и она сделалась твёрдой, как плот, так что, используя рубаху вместо паруса, он доплыл до Хирты и открыл её.

– Он построил здоровенный кирк, но сейчас его уже нет, увы, потому что когда Святой Килда умер, кирк вознёс его в рай, а потом обратился облаком.

Стоило Найллу начать разглядывать небо, на нём и впрямь обнаружилось множество облачных шпилей и дворцов.

– А я слыхал, Святой Килда – это просто слово, которое в книге написали неправильно, – сказал Мурдо, когда Найлл ушёл. – Не было такого человека.

– Теперь есть, – сказал Куилл.

Тем вечером он поймал первую рыбу – а потом и вторую! В конце концов, это всего лишь вопрос ловкости. Всего-то нужно было немного внутреннего спокойствия. Улов здорово обрадовал его (хоть он и ненавидел вкус рыбы); а ещё радостнее ему сделалось, когда на берег выбралась бескрылая гагарка, напоминающая своей маской крупную утку-разбойницу. Он бросил ей одну рыбу. Глядя, как она пропихивает подачку по зобу, он почувствовал, будто некоторым образом подружился с морем.

* * *

На следующее утро вместе с младшими пришла Джон. В качестве входной платы она принесла небольшой мешок с перьями из одного из клейтов. Теперь Куилл сможет спать не на сырой земле и просыпаться без синяков от грубого пола. Дейви заявил, что это Куиллово «рассказывательное кресло» и плюхнул мешок посреди пещеры – со всем почтением, причитающимся, по его мнению, трону.

Джон перестала истекать кровью, но плакать не перестала, потому что теперь она горевала по матери. Тем утром она проснулась с мыслями о доме – как и всегда. Но материнского лица вспомнить никак не смогла.

Когда она сказала это, Куилл заметил, что остальные мальчишки зажмуриваются и проверяют – предстают ли под веками образы друзей и родных: он знал, что они делают именно это, потому что и сам так делал. Картинки в памяти – всё равно что вода: чем сильнее стараешься их удержать, тем скорее они ускользнут. Он не знал, что сказать Джон: терять воспоминание о чьём-то лице невыносимо.

Но потом поднялся Найлл и описал мать Джон – потрясающе подробно – вот так просто – а потом стал описывать дедушку Джон, и их корову Флору, и кустик диких ирисов у их двери, и начищенные башмаки, стоявшие носок к носку у очага, которые никто не носил, кроме как по воскресеньям. Мать Джон тотчас воскресла перед ней, и даже Мурдо с Куиллом словно очутились перед очагом в её домике, завидуя этим башмакам.

– Нарекаю тебя «Хранителем Лиц», – пошутил Куилл, вспомнив, как Кейн помпезно провозгласил себя Хранителем Трутницы. Но Найлл уставился на него таким взглядом, словно Куилл только что сделал его наместником какого-нибудь неприступного замка со стенами, от пола до потолка увешанными портретами.

– Хранителем Лиц? – переспросил он, и его худенькое лицо с сияющей улыбкой немедленно запало всем в память. – Я Хранитель Лиц!

* * *

Как только гости ушли, поспешно взбираясь по Стаку и придумывая оправдания тому, куда это они запропастились, Куилл стал испытывать собственную память, воскрешая в голове всех людей с Хирты и тех, кто был сейчас над ним, в Средней Хижине. Выяснилось, что «пастор» теперь называет мальчишек своей «отарой». Но овцы все одинаковы: одну от другой никак не отличить. К тому же овцы глупые: скорее спрыгнут в море со скалы, чем позволят собаке вроде Крапивы погнать их домой. А никто из мальчишек глупым не был. Мурдина говорила…

Куиллиам резко оборвал эту мысль. Он уже не мог сказать наверняка, действительно ли он помнил, что Мурдина говорила что-то на Хирте, или просто вообразил, что эти слова выскользнули из клюва гагарки у кромки воды; или воображаемая Мурдина говорила то-то и то-то, лёжа ночью в его объятьях, когда они обсуждали прошедший день или выбирали имена своим будущим детям…

Мурдина говорила:

«Мы все должны быть кем-то, дорогой, иначе кто мы есть? Каждый умеет что-то особенное. Каждый мальчишка в некотором роде король».

* * *

Калума он сделал «Хранителем Музыки». Голос у Калума сломался в прошлом году и, в отличие от его одежды, словно расширился и стал поистине чудесным. Глядя на Калума, никто и подумать не мог бы, что внутри прячется такой голос. Сам он не до конца в себя верил: своего нового голоса он смущался. Но восседая на мешке с пухом – «Трон Хранителей» – и нося титул Хранителя Музыки, когда остальные принимались скармливать ему куски полузабытых гимнов и плачей, он глотал их и выдавал роскошные, полные варианты каждой песни, заставлявшие мальчишек или плакать, или плясать.

* * *

Джон была объявлена «Хранителем Игл». Все мальчишки делали иголки из перьев глупышей – обдирали их с крыльев и пытались продырявить стержень остриём единственного ещё пригодного на это ножа. Куилл сказал, что хорошие иголки будут на вес золота; с ними нужно обращаться аккуратно и хранить в надёжном месте.

Одежда у мальчишек разваливалась на куски, а с приходом зимы им понадобится одеваться теплее, а не наоборот. В августе они набили двадцать клейтов полными мешками птичьего пуха. Если у них получится теперь как-то обшить куртки и портки перьями, возможно – только возможно – они не умрут от холода.

– У ма швы ровнёхонькие выходят, – сказала Джон, неуклюже пытаясь вдеть в иголку конский волос.

При упоминании матерей придворные Короля Олуши разом вздохнули со всхлипом. Найлл спросил:

– А что мамули сейчас делают, Куилл?

Среди швецов поднялось беспокойство. Калум, державший острый нож, отложил его в сторонку, боясь порезаться. Куилл должен был придумать, как их взбодрить. В голове мелькнул образ Мурдины Галлоуэй, сходящей с лодки, и сброшенная перед ней на берег котомка старой одежды.

– Помните тот узелок, который привезли с Гарриса? – сказал он. – С одеждой старого Иана? Шерсть у рубашек совсем сгнила – ни на что не годится. Так что мамули сбивают из неё войлок – будет потник для серого пони. Вот прямо сейчас. На разделочных столах. Бух. Бух. Бух. И песни поют. И тут! Колотушка миссис Кейн стукается обо что-то твёрдое. Миссис Кэмпбелл думает, будто это камешек, и тычет в него иглой. Но это не камень! Это что-то металлическое и сияет сквозь шерсть, всё такое жёлтое и блестящее. Это золотая монета! И чем дольше они сбивают шерсть, тем больше раздаётся бряцанья. Старый Иан вшил свои богатства в рубашку, вот оно что! Тут целых четыре… пять – нет! – семь золотых гиней! Миссис Фаррисс начинает говорить, что купит на свою гинею воскресную шляпку. Но миссис Гиллис отвечает: «Нет, Агнес, постой! Мы должны отложить это для наших мальчиков, когда они вернутся с Воина».

Очередной общий вздох-всхлип – на этот раз восторженный. Мальчишки сомкнули замёрзшие ладошки на воображаемой золотой монете.

Кроме Лаклана.

– Окромя моей, – проворчал он. – Мой папаня у неё отберёт ту монету – не успеет она плюнуть.

Остальные его не услышали: слишком были заняты, воображая, как поплывут с мистером Гилмором тратить свои богатства на Гаррис – а то и дальше. На мгновение о Конце Света позабыли, и Хирта снова сделалась населена матерями, отцами и повседневными делами. На мгновение ангелы заменились в мальчишеских головах мамами, а надежды на вознесение заменились надеждами на возвращение.

Когда Калум принёс Куиллу весть, что Донал Дон почти закончил свой плот, это казалось практически доказательством: домой их вернёт тяжкий труд и здравый смысл, а вовсе не целые недели воскресений и не пылающие колесницы.

* * *

Всё, что Куиллу было нужно от Кеннета – чтобы тот держался подальше. У каждого в сердце имелось для Кеннета местечко – крошечное, тёмное и обиженное. Никто никогда не сокращал его имени: чтобы описать злобность мальчишки, требовалась каждая буква. Мальчики не нуждались в его обществе, но, конечно, Кеннет их выследил. Они услышали его задолго до того, как он явился: он громко проклинал покрытые скользкими ракушками и моллюсками скалы. В Нижнюю Хижину он вошёл на середине предложения, обзывая «пастора» «занудным кретином». Очевидно, он впал в немилость Коула Кейна. И всё же он не переставал быть отъявленным стукачом, использующим информацию в качестве лома, чтобы пробивать себе путь. Гостем он был нежеланным.

Он оглядел сборище мальчишек. Выхватив у Мурдо удочку, он попытал силы в рыбалке, но через минуту же бросил. Поймал выпавшую из мешка для историй пушинку, дунул на неё и попытался таким образом удержать в воздухе. Спихнув Джон с перьевого мешка, Кеннет подобрал его, надел на голову и стоял так какое-то время, напоминая здоровенный гриб. Потом неожиданно, ни с того ни с сего, он пробурчал:

– А Хранителем чего буду я?

Куилл притворился, что не услышал, потому что, честно говоря, он понятия не имел, что Кеннет мог бы хранить. Но в последовавшей тишине все почуяли обиду, струящуюся от задиры, как вонь от морского котика. Сгорбившись так, что плечи оказались на уровне ушей, Кеннет повернулся к выходу, без сомнения, заготовив яд, чтобы влить его в уши «пастора» – имена всех грешников, якшающихся с колдуном Куиллиамом.

– Какой сегодня день недели, можешь мне сказать? – окликнул его Куилл, когда Кеннет вылезал из устья пещеры.

Тот пожал плечами.

– Снова воскресенье, ясное дело.

– Но какой день сегодня по-твоему?

Кеннет серьёзно задумался, прежде чем опять пожать плечами.

– Среда?

И Куилл поблагодарил его.

– Следи за этим, ага? Очень важно, чтобы кто-то следил за днями и датами.

И Кеннет улыбнулся Куиллиаму такой яростной улыбкой, что даже нижние зубы обнажились. От постоянного жевания жёсткого и сухого птичьего мяса они были сверкающе-белыми.

– Значит, я Хранитель Дней? – спросил он.

– Если пожелаешь. Это тяжкая ноша, для такого нужен кто-то с толковой головой на плечах.

Кеннет кратко кивнул. Но это был не жест благодарности, а кивок в сторону кучи костей.

– А это чего? – спросил он.

Куилл пожал плечами так небрежно, как только смог.

– А, нашёл в глубине пещеры какой-то человеческий скелет. Фернока Мора, наверное. Выбросило его на берег, видимо, после того как он утоп.

Выражение лица Кеннета стоило каждого тошнотворного часа, который Куилл провёл, избавляясь от тюленьих останков.

* * *

Однако ночами Куилла, свернувшегося на перьевом Троне Хранителей и накрывшегося мешком, одолевали сны. Злобные, как черноспинные чайки, они вонзали свои клювы глубоко ему в голову. У остальных мальчишек всё наверняка точно так же, говорил он себе. Но что они означали, эти жестокие и жуткие кошмары? Он не осмеливался размышлять: только ведьмы да колдуны пытаются толковать сны. Но он знал, что лучше избавиться от них, чем оставить как есть: как от заноз или камня в башмаке. Порой, просыпаясь, он обнаруживал, что тянет себя за волосы – будто так он смог бы оторвать макушку и вытряхнуть посещающие его образы. Самые лучшие его ночи были без сновидений. Худшие переполняли демоны и вилы; падения, призраки, полные кроваво-красных медуз могилы. Кого он мог попросить стать «Хранителем Снов»? На чьи плечи он мог взвалить все эти зловонные ночные видения, чтобы они больше не донимали его?

В день, когда он рассказал о них бескрылой гагарке, она бросилась в море и уплыла прочь, не притронувшись к драгоценной рыбе, которую он выложил для неё на берегу как подношение.

* * *

Он рассказал мальчишкам о том, что гагарка навещает его, но они не торопились в это верить. Птица, казалось, никогда не шлёпала мимо Хижины, когда там был кто-то кроме Куилла, и они, наверное, думали, что это очередная его история. Но её посещения приносили ему огромную радость.

Как-то раз она всё-таки приняла ещё одну рыбу. В другой раз она даже взяла рыбу с его руки, а на следующий после этого день подковыляла к нему, замахнулась головой и огрела его по кулаку своим клювом-колотушкой, будто требуя нового угощения. Через неделю, проснувшись, Куилл обнаружил, что она стоит на его груди и таращится ему в лицо своими обведёнными белыми кругами глазами, разинув клюв. Он тогда оцепенел, дышать было тяжело. Но отметины от её лап давно сошли с его груди, а чувство, что ему была оказана громадная честь, осталось.

* * *

Он повысил Найлла до «Хранителя Воспоминаний», так что Найлл усаживался на трон – мешок с перьями и спрашивал, какие у них есть воспоминания, которые он мог бы сохранить в голове. Воспоминание одного пробуждало какое-нибудь воспоминание у другого: о Хирте, об умерших тётушках, о рыбалках и рождественских днях, о танцах, летней жаре и зимних метелях. Вскоре пещера гудела от воплей: «О, я и позабыл это!», «Да, вот это был улов!», «Мой папка говорит, он помнит, когда…», «Не было такого!», «Я раньше никогда об этом не слышал!».

Куилл понятия не имел, как Найлл сохранит все эти воспоминания, но, наверное, это было и неважно, пока они сидели в Хижине, как птицы на насесте, и пели о лучших временах.

* * *

Куилл думал, что Мурдо слишком взрослый для того, чтобы купиться на его легкомысленные уловки с титулами «Хранитель Того», «Хранитель Сего». Других это радовало, но Мурдо уж наверняка разглядит, для чего это было на самом деле: чтобы дать мальчишкам почувствовать себя нужными. Но после того, как друг целых три дня дулся, потребовал назад свой нож и поинтересовался, кем это Куиллиам себя возомнил, «раздавая направо-налево титулы, как король Англии», Куилл спросил его, что не так. Мурдо ссутулился и объявил, что не потерпит, если кто-то кроме него самого сделается «Хранителем Верёвок».

Куилл согласился и сказал ему:

– Не мне делать тебя тем, кто ты уже есть.

* * *

– Как там ваши исповеди? – как-то раз спросил их Куилл.

Лаклан сплюнул на землю.

– Кейн даёт нам епитимьи: отправляет сидеть под дождём. А мы сюда приходим.

– Это лучше, чем подхватить лихорадку, – спокойно сказал Куилл, но в груди у него всё сжалось от дикой ненависти к «пастору». Как он смел подвергать мальчишек опасности подхватить воспаление лёгких или ангину? Он задумался, какую епитимью Кейн назначил бы себе, если бы из-за его назойливого сумасбродства умер кто-то из мальчишек.

– Мы всегда говорим ему одно и то же, – сказала Джон. – Мы договорились. Кейну делается скучно, и он нас выгоняет.

– Это Джон придумал, – сказал Мурдо с лёгкой улыбкой, похлопав её по спине и задержав там руку. Украдкой он восхищённо косился на неё.

– Иногда Кейн нас шлёпает, – сказал Калум.

– Тогда на другой раз мы не приходим, – добавил Лаклан.

– И тогда он что делает? – спросил Куилл. – За то, что не приходите.

– Отправляет нас сидеть на холоде.

– А мы приходим сюда.

Все засмеялись. Боль в груди Куилла ослабла. Возможно, тирании Коула Кейна наступает конец, и скоро они снова смогут ловить птиц.

* * *

Когда Кеннет пришёл в Нижнюю Хижину снова, он просто сел в глубине пещеры и уставился в пол. Как и в прошлый раз, он не пытался подстрекать мальчишек побить Куилла камнями или бросить его в море. Он просто посидел, а потом ушёл. И лишь позднее Куилл обнаружил на том месте, где сидел Кеннет, змееподобный моточек конского волоса, привязанный к погнутому гвоздю. Его дар – вторая рыболовная леска. Куилл собирался использовать её по назначению: изгнание сделало его отличным рыболовом. Но надолго дар у него не задержался.

* * *

– Значит, остался только я, – смело сказал Дейви, придя в следующий раз. Только он – слишком маленький и бесполезный, чтобы быть Хранителем Чего Угодно. Так что Куилл вывел его из пещеры на каменную площадку – «Да будет сине-зелёный люд тому свидетелем!» – и торжественно поручил Дейви хранить один из своих рыболовных крючков. С двумя крючками ему было бы куда сподручнее, учитывая, что теперь гагарка каждый день приходила пообедать. Но он мог пожертвовать обыкновенным крючком, чтобы порадовать Дейви.

– Это, Дейви, Волшебный Железный Перст из глубин Моря. Он достался мне от шелки, которую я застал расчёсывающейся на скалах. Этот Железный Перст подманивает рыб. Ни одна не может ему сопротивляться. Храни его, ага? Он ещё может нам пригодиться.

Дейви засиял от восторга.

– Хранитель Железного Перста.

* * *

Куилл не собирался становиться противником Коула Кейна, но, судя по всему, именно так и вышло. Один за другим все пареньки, кроме набожного и послушного Юана, в конце концов начали ходить в Нижнюю Хижину.

Наконец явился даже благочестивый Юан.

Он нырнул в Хижину – золотистые волосы потемнели от дождя, лицо осунулось от холода. Новость, которую он принёс, казалась ему настолько постыдной, что он едва мог её выговорить.

– Мистер Дон говорит, ты можешь вернуться, Куиллиам. Пастор Кейн теперь наверху.

– Наверху? В Раю, что ли?

– В Верхней Хижине. Он несёт там бдение. И постится. И молится за нас, весь день и всю ночь. Ты можешь вернуться.

Приведённый в праведный гнев (по словам самого Кейна) нескончаемым шумом и непослушанием греховных мальчишек, он отправился на самую вершину Стака, где сможет быть поближе к Богу и подальше от их скотского безбожия. С собой он забрал все корзины для яиц, большую часть оставшихся мешков, лучший нож и бесценную трутницу.

– Мужчины что, не пытались его остановить?

– Мистер Дон хотел, но у него рука поломана.

– Что! – Новость была ужасающая. Куилл повернулся к остальным: – Почему мне никто не сказал?

Но Юан был слишком поглощён своими собственными скорбями, чтобы волноваться об этом. Как прислужник пастора у алтаря он был особенным. Но Кейн, должно быть, разгадал его жалкий секрет – как-то прознал, что Юан не смог пройти по воде… А какое ещё могло быть объяснение? Потому что вместо Юана пастор взял с собой в Верхнюю Хижину Джон.

– Чего? Чего? Чего он сделал? – взревел Мурдо.

Куилл положил другу на плечо руку, успокаивая.

– Джон… Он этого хотел? Джон? Пойти с ним?

Юан лишь пожал плечами. С чего бы (читалось у него на лице) кому-то отказываться служить Богу и пастору Кейну?

Мурдо и Куилл переглянулись, в головах у них появилась одна и та же пугающая мысль.

– Ты не…? – хором спросили они друг у друга. То, как они одновременно задали вопрос, как синхронно обличительно ткнули друг в друга пальцами, должно было быть смешно. Но не было. Каждый считал, что другой мог предать секрет Джон.

– Может, она сама ему сказала, – прошептал Куилл. – Исповедовалась, во время исповеди, может?

Но Мурдо был слишком взбешён, чтобы понижать голос.

– Заткни свой клюв. Она б не стала! Ни за что б не стала! Видишь, что ты наделал!

– Что именно? Что я наделал?

Остальные мальчишки немедленно занервничали. Они не понимали, из-за чего вспыхнула ссора, но здесь, в приморской пещере, опьянённые историями, воспоминаниями и песнями, они могли передохнуть от вечного беспокойства. Им не хотелось, чтобы их пристанище испортил шумный переполох.