Текст книги "Где кончается мир"

Автор книги: Джеральдин Маккорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 13 страниц)

Тёплый приём

Куилл отправился назад, вверх в Среднюю Хижину, а младшие переругивались за его спиной, кто понесёт отсыревший мешок перьев – «Трон Хранителей». Они даже стали напоминать своего рода победоносную процессию – если вообще возможно идти процессией вертикально вверх по наклонной каменной глыбе. Только Мурдо обгонял Куиллиама.

– Нам надо вернуть её, – всё бормотал он. – Надо!

– Джон не рассказала Кейну, что она девчонка. Она б ни за что не стала, – убеждал Куилл.

– Зато какой другой поганец мог.

– Ну это был не я и не ты, а больше никто не знает. – Куилл намеревался не поддаваться панике Мурдо.

– Значит, Кейн догадался!

– Бог с тобой, друг. Этот дурак? Он и одну утку сосчитать не сумел бы. Почему он не взял Юана, так это потому, что Юан его затмевает. Юан, он… настоящий.

– Настоящий?

– Ага. Самый что ни на есть. С ним не особо весело, но он настоящий махонький святой. А Кейн обманщик. Хочет главным быть, как преподобный Букан. Но для чего? Потому что командовать нами хочет, говорить: «Теперь вторник – это воскресенье», «День – это ночь», «Луна слеплена из сыра». Но он это не от чистого сердца говорит, понимаешь? Видать, с Юаном он кажется себе мелким… Так что он не забрал Юана с собой наверх; он взял кого-то полезного, вот и всё. Чтобы всё ему подносили и таскали за ним.

– Но теперь он точно заметит! Когда их там всего двое. И она такая хорошенькая.

– Не, друг. Если б Джон была пони, этот дурень её за овцу бы принял.

Отчасти Куилл убеждал и себя самого, пытался уменьшить тревожную боль в сердце. Мысль о том, что Коул Кейн сознательно увёл девушку в своё «логово» на верхушке Стака, была… Он так резко прекратил об этом думать, что голова закружилась. Куилл сказал себе, что Джон просто вернётся в Среднюю, если почувствует опасность.

Он сделал остановку, чтобы передохнуть, закрыл глаза, несколько раз глубоко вдохнул, позволяя сердечному ритму замедлиться. Если изгнание его чему-то и научило, так это не размышлять о невыносимом: только живот разболится.

Мурдо – другое дело. Он так кипел от ярости и злости, что взбирался слишком быстро, промахиваясь руками мимо каменных выступов.

– Я её верну. Верну. Я полезу наверх; верну её.

– «Его». «Его», не «её», – пропыхтел Куилл, оглядываясь, чтобы посмотреть, не услышал ли кто. – И давай помедленней, а?

– Тебе-то ничего, друг. Она не твоя девушка.

– Она и не твоя, – удивился Куилл. – …или как?

Новость о том, что Мурдо намеревается жениться на Джон, ошеломила его.

– А она знает? – спросил Куилл.

– Пока нет. Но она у меня в голове, понял? Как у тебя – мисс Галлоуэй. Я построил вокруг неё стену. Так что она теперь моя. И я собираюсь её вернуть. – И внезапно Мурдо как-то померк – его мстительный гнев превратился в простую печаль. Джон увели, а вместе с ней – великое множество любовно лелеемых надежд.

* * *

По возвращении в Среднюю Хижину Куиллиама не встретил град камней. Никто не прикрыл нос от вони его пороков. Хоть горело всего две пичуги-свечи, в Средней по сравнению с Нижней было приятно тепло: он просто стоял и наслаждался жаром на щеках.

– Откуда огонь, если трутницы нет? – спросил Куилл.

– Свезло на какое-то время, – ответил Донал Дон. – И Лаклан подсобил.

Сначала они поддерживали два пламени, поджигая от остатков одной сожжённой качурки фитиль следующей и одну держа горящей на всякий случай. Но в Среднюю раз за разом неизбежно врывался какой-нибудь дикий порыв ветра и, обшаривая её в поисках признаков жизни, задувал оба фонаря.

Тогда Лаклан сделал своей обязанностью взбираться к Верхней Хижине, заткнув за пояс две свечи-качурки с уже продетыми фитилями из конского волоса. Оказавшись там, он выклянчивал у «пастора» огонь и уносил горящие свечи вниз, прикрывая их собственной курткой.

– Прямо как Прометей, крадущий огонь с небес, – сказал мистер Фаррисс в стену.

Несмотря на все тяготы восхождения, были и другие мальчишки, мечтавшие занять место Лаклана.

Мурдо так отчаянно хотел спасти Джон, что тут же подорвал свои шансы.

– Позвольте мне пойти в следующий раз, мистер! – взмолился он. – Я достану трутницу, даже если мне придётся прикончить этого подлюгу!

Мистер Дон, долгие недели сдерживавший свой горячий норов, не собирался терпеть его проявлений среди мальчишек.

– Никуда ты не пойдёшь, мальчик. Сиди смирно и следи за языком.

– Как там, наверху? – спросил Юан Лаклана. – Там есть алтарь? Они молятся весь день?

Лаклан лишь пожал плечами.

– Он сам ко мне выходит. Мне в его нору нельзя.

Так что Юан продолжил воображать какое-то святилище и стал умолять, чтобы в следующий раз наверх отправили его. Он так горячо просился, будто восхождение к Верхней Хижине – это лестница прямиком в Рай. Очевидно, он скучал по «пастору», как ягнёнок скучает по своей матери. Но из-за этого Дон серьёзно засомневался, что Юан вернётся из Верхней Хижины, стоит ему туда уйти, так что он отмёл его предложение, настаивая, что только Лаклан может это делать.

– Он теперь Хранитель Огня, – пробормотал мистер Фаррисс и покосился на Куилла. Взгляд этот говорил, что на Стаке Воина ничего нельзя сохранить в секрете.

Когда Куилл спросил Донала Дона о его сломанной руке, тот лишь отмахнулся.

– А, срастётся, – был весь его ответ. – По крайней мере, плот готов.

И всё же с тех пор, как Куилл видел его в последний раз, лицо Дона покрылось незнакомыми морщинами – желобками, по которым будто стёк весь его оптимизм. Добавляя последние штрихи к своему плоту, он нечаянно наступил на комок водорослей и упал. Один удар о зазубренную поверхность Стака – и вот у него уже сломано предплечье и он не может в одиночку добраться до Хижины, не то что спустить на воду плот и управлять им.

Мистер Фаррисс беспрестанно проверял пульс Дона и цвет его ногтей, поправлял повязку из мешковины… Сбей он Дона с ног сам и сломай ему кости нарочно – и то не казался бы настолько снедаемым виной. Если бы он только был рядом, когда Дон поскользнулся! Он мог бы поймать его или соскрести водоросли!

Но мистер Дон был не из тех, кто упивается жалостью. Ему, как и Фарриссу, было прекрасно известно, что если рана начнёт гнить, он умрёт от гангрены. Он был вполне уверен, что даже если его рука заживёт, он больше уже не вырежет ни одной ложки, не починит ни одной лодки, не свяжет ни одного жилета. Только выбросив подобные мысли из головы, человек навроде Донала Дона мог выжить. Так что за то, что Фаррисс с ним так носится, он благодарен не был.

Дружба, объединившая мужчин против Коула Кейна, подувяла, когда Куилл ушёл.

Теперь, когда Дон воображал сигнальный костёр на Боререе, он уже не представлял, что зажигает его он. Кому-то придётся отправиться вместо него – на его плоту.

– Как тебе такая работёнка, Куиллиам Маккиннон? – спросил Дон. – У меня пока нет желающих. Но кто-то из нас должен туда поплыть – и поскорее. Дальше погода будет только хуже.

Это была чистая права. Пожив у края воды, Куилл получше других узнал переменчивый нрав моря. Сейчас большую часть дней ветер то и дело менял направление, волны бежали во все стороны разом, сталкиваясь и разбиваясь друг о друга столпами брызг. Переправа – хоть сколько краткая – дело пугающее. Куилл не спешил принимать предложение, несмотря на умоляющее выражение лица Дона.

А выражение лица Юана можно было читать, как раскрытую книгу. Это он должен был отправиться на Боререй, когда ему представился шанс: он должен был перейти туда по плоскому, спокойному морю. Любой дурак, у которого найдётся хоть на полпинты веры, смог бы это сделать, и тогда пастор не отверг бы его…

Куилл перетащил потрёпанный, облезлый Трон Хранителей в центр пещеры. Пусть сослужит свою службу в последний раз. Пусть История придёт на помощь в последний раз. Пусть История спасёт Юана из бессмысленного замкнутого круга ненависти к самому себе. В конце концов, здесь больше нет Кейна, чтобы проклясть его или побить за это камнями.

– Как-то раз – слушайте, друзья, это чистая правда; мне отец рассказывал. Как-то раз наместник Владыки плыл на Хирту собирать налоги, и его лодка врезалась в косяк сельди – здоровенный, какой никто раньше не видал. Селёдки эти скользили и перекатывались друг по другу, да в такую плотную кучу сбились, что лодка намертво застряла в них. Олуши так и кружили над ними и лакомились рыбкой – такая стая собралась, что даже солнце заслонили – ныряли в воду, ловли селёдок и пожирали их – и так кругом сколько глаз хватит… вообразите! Потом одна олуша – самая здоровенная – промахнулась мимо рыбы и воткнулась в лодку, так что её клюв пробил в досках дыру, а сама она свалилась на дно. Крылья её раскинулись по сторонам, как парус. Люди сидели по одну сторону птицы и по другую, и всё они страшно боялись за свои жизни, потому что из-за дыры лодка могла потонуть. Но, к счастью, голова олуши так плотно застряла в дыре, что ни капельки воды в лодку не попало, и так она и торчала там, всю дорогу до Хирты… После того, как косяк селёдок расплылся, поняли? Люди потом до конца своих дней об этом судачили. Селёдки было столько, что впору ходить по ней, как по дорожке! – Куилл откинулся назад, опираясь на локти. – Сам-то я думаю, это-то и случилось с Иисусом и его друзьями-рыбаками.

Донал Дон, пробовавший масляный бульон в котелке, поперхнулся, выплюнув бульон на пол. Мальчишки стали упрашивать Куилла продолжить рассказ.

– Иисус же сотворил всех селёдок в мире, правильно? Так что селёдки, конечно, приплывали, если Он им свистел? Так что когда Он был на берегу, а Его друзья – в море, Он свистнул и призвал огромный косяк селёдок и пошёл по воде по их спинам – чтобы добраться до своих учеников, ага? (Они рыбу не видели, поэтому очень впечатлились.) И Иисус сказал Святому Петру тоже так попробовать… и Пётр попробовал – и это у него, конечно, получилось! А потом селёдки решили, что с них довольно, и все расплылись, а Пётр начал тонуть. Вот поэтому-то больше никто в мире и не может ходить по воде. Без селёдок, по крайней мере. Или кораклов из ивняка на ногах. Ни один из святых, никогда, ни разочка.

Несколько младших мордашек повернулись к Юану, охваченные восторгом. Конечно, он не смог пройти к Боререю по волнам! Селёдок-то было маловато!

Куилл чувствовал на себе взгляд Юана, но не стал оглядываться (просто на тот случай, если Юан догадается, что он придумал эту историю исключительно ради него).

Коул Кейн вскричал бы «Богохульство!» и стал бы кидать в Куиллиама камни за то, что он приправил священную библейскую историю какими-то шотландскими селёдками. Но «пастора» здесь не было – он отпустил бразды правления, и на смену ему пришёл Рассказчик Историй.

– С возвращением, Куиллиам, – со смешком сказал Донал Дон.

– Я бы сказал, что Куилл должен быть «Хранителем Историй». – Это были первые слова, которые произнёс Кеннет с того момента, как Изгнанник вернулся в Среднюю Хижину. И почему-то это польстило Куиллу сильнее, чем он мог бы подумать.

– Ей-богу, я б сам мог по воде пройтись, когда он это сказал, – рассказал он Мурдине Галлоуэй, засыпая той ночью в её воображаемых объятьях.

Портки царя Саула

На следующий день ветер снова задул свечи. Так что Лаклан полез вверх по Стаку, чтобы купить у «пастора» огня. С собой он взял связку угрей-песчанок, которых Куилл поймал в Нижней Хижине, но не смог съесть от отвращения. Как обычно, Кейн услышал, как он карабкается по последнему откосу, и встретил на широкой площадке перед пещерой. С полным гадливости лицом Кейн взял гниющих угрей и бросил их на землю.

– Можешь расплатиться со мной работой. Принеси-ка мне побольше камней, чтоб от ветра защититься.

Складывать грудой перед устьем пещеры валуны и каменные глыбы – изнурительный труд, после которого синяков не оберёшься. Джон помогла Лаклану, но не сказала ни слова – не бросила ни взгляда – и заговорщических рожиц не строила. Возможно, ей не разрешалось говорить ни с кем с низов.

На обратном пути руки у Лаклана устали в два раза сильнее после ворочанья валунов. А одной рукой ему приходилось держать двух зажжённых птиц под курткой. Так что когда раздался раскат грома, он напугался, мускулы его спины пронзил приступ боли, и он едва не выпустил птиц. Чувствуя, как свечи-качурки выскальзывают из его хватки, он инстинктивно прижал их к себе плотнее. Из шеи у одной брызнуло масло и попало прямо на пламя. Палящий жар обдал челюсть Лаклана, а потом спустился вниз по груди, по дорожке из капель горящего масла. Куртка загорелась тоже. Мальчик закричал, и где-то в вышине ему вторила какая-то морская птица.

Мгновением спустя с небес хлынул дождь. Он почти немедленно потушил Лаклана, но боль осталась – от челюсти до пупка, да такая, словно с него содрали лоскут кожи. Он наполовину ожидал, что из него вывалятся внутренности. То, что у него не осталось зажжённой свечи, мучило его почти так же, как боль.

Кое-как, неловко и неуклюже из-за сломанной руки, мистер Дон побрызгал на лоснящийся ожог маслом глупыша – его снадобьем от всех хворей, от зубной боли до кашля и запора.

– Я бы дал тебе виски, друг, но твоя маманя за это шкуру б с меня содрала, так что и хорошо, что виски у меня нет, – сказал он.

Пользуясь случаем, Мурдо попытался вызваться добровольцем, чтобы забраться к Кейну вместо Лаклана за новой порцией огня. Но он оказался недостаточно расторопным. Маленький Юан опередил его, странно радуясь рискованному подъёму и вероятности упасть и разбиться насмерть.

С золотисто-рыжими волосами, голубыми глазами и в заплатанной и покрытой перьями одежде, взбираясь, он очень напоминал возносящегося ангела. Лаклан подробно объяснил ему, как спускаться с зажжённой птицей-свечой, укрывая её курткой. Но кому-то стоило бы спросить, что именно Юану понадобилась в «пасторовом» ските.

Юан стремился получить прощение грехов и быть принятым Коулом Кейном обратно в прислужники у алтаря. Он был вполне готов (собирался он сказать этому святому человеку) противостоять всем лишениям отшельничьей жизни: и поститься, и молиться, и мёрзнуть, и хранить молчание…

* * *

Все отрепетированные слова покинули Юана, когда он наконец встал на пороге Скита Кейна.

В пещере горело неприлично расточительное количество свечей-качурок. Пол устилали остатки дюжины трапез из гуг, а рядом лежал лучший нож, который только был у птицеловов. Алтаря никакого не было – если только не считать за алтарь груду камней, не впускающую внутрь восточный ветер. С потолка свисала пара подбитых перьями штанов, заплатанных и грязных. Преподобный Коул Кейн спал, храпя, на куче раздавленных соломенных корзин для яиц и двух мешках с перьями. На той же постели, спиной к нему для тепла, лежала Джон.

Щёки Юана покраснели от неумеренного жара всех этих свечей. Его восхищение Кейном воспламенилось в груди и сгорело дотла. Так называемый «пастор» покинул Среднюю Хижину вовсе не для того, чтобы оказаться поближе к Богу! Он ушёл за миром и покоем, и чтобы есть больше, чем ему причитается, и спать на перьях, и присвоить лучшие орудия, и делить тепло тела с мальчишкой – прислужником у алтаря, который был не Юаном – хоть Юан и пытался быть лучшим прислужником на свете и вообще-то это именно у него случилось видение.

Юан подобрал нож и встал над напыщенным диктатором, который притворился, будто сам придумал про Конец Света, а потом изображал из себя праведного, бескорыстного человека.

Что ж, Юан знал Библию гораздо лучше могильщика. Он помнил библейский рассказ о другой пещере, где замечательный безгрешный юноша Давид отыскал своего смертельного врага царя Саула и застал его спящим рядом с мечом. Юный Давид мог бы убить злодея Саула прямо на месте, во сне, но, будучи человеком праведным, он предпочёл оставить ему послание, сообщающее: Я был здесь. Я мог бы убить тебя. Я пощадил твою жизнь. Взяв меч царя, он отрезал кусок от его плаща.

С помощью Кейнова же ножа Юан, охваченный праведным гневом, как-то умудрился откромсать штанины от «пасторовых» запятнанных, бесформенных штанов, свисающих с потолка в свете свечей. Вшитые в них для теплоты перья измученным ангелом опустились на пол.

* * *

– Ты порезал его портки? – спросил Фаррисс.

– Он не постится, и бдение не несёт, и не воздерживается ни от чего! – простенал Юан и немного описал, что он видел. – И спал он на здоровенной кровати с перьями! Вместе с Джоном.

Мурдо взревел, как раненый лев, и уронил лицо в ладони.

– Так что я сделал, как святой Давид из Библии! – сказал Юан.

– И ты не забрал трутницу? – не веря своим ушам, спросил Донал Дон. – Ты отрезал штанины его портков, но и не подумал взять трутницу?

Юан его не понял:

– Но это же было бы воровство, мистер!

Младшие мальчишки (несведущие в библейских историях) сочли невероятно смешным, что Юан порезал Коулу Кейну штаны. Но мужчин лишь шокировала упущенная возможность. Юан закрыл рот в мрачной тишине.

Если бы не сломанная рука, Донал Дон сам бы полез до Верхней Хижины и немедленно забрал бы трутницу. Говоря это, он сверлил взглядом мистера Фаррисса, потому что хотел, чтобы туда отправился именно он. Если бы Дон мог, он бы встряхнул Фаррисса как тряпку – вытряс бы из него Килдскую Тоску, вернул ему краски. Но Фаррисс был вялым и больным, кожа его стала бледной и воскоподобной, а мысли никак не желали превращаться в слова. Он походил на потухший костёр, последние угольки которого умирают.

Внезапно Мурдо рявкнул, что он с радостью отправится наверх и перережет Кейну глотку. Никто не принял его предложения. Никто, кроме Куилла, не понимал, почему Мурдо так гневается; почему, в последовавшей за его словами тишине, у него так громко и яростно скрежещут зубы.

– Obà, друг. Успокойся, – сказал Куилл. – Завтра пойдём вместе.

Переправа

Джон взбиралась к Верхней Хижине с «пастором», боясь немыслимого, гадая, кто шепнул её секрет Кейну. Его представлением об отшельничьей жизни она оказалась приятно удивлена. Ей нравилась еда, и её самым большим страхом – ну, вторым самым большим страхом – было то, что Кейн станет отказывать себе (и ей) в радостях ежедневной трапезы и только лишь пить по воскресеньям птичий бульон, пока они оба не умрут от святости. Но выяснилось, что обязанности Джон как его прислужника у алтаря состоят в том, чтобы приносить птиц и перья из каждого клейта на расстоянии двадцати чейнов[2]2
  Чейн – мера длины, равная 20,1168 метра (Примеч. перев.).


[Закрыть] от пещеры и готовить еду. Кейн оказался обжорой и лентяем.

Что же до самого большого её страха – он поутих, когда Кейн продолжил называть её «парень» и «мальчишка», продолжил рассуждать о политике и мочиться у неё на глазах. По её опыту, никто из мужчин с Хирты не стал бы делать ничего подобного в присутствии женщины. Она по-прежнему не понимала, почему Кейн выбрал её вместо набожного маленького Юана, но уже скоро выяснила. Кейн, несмотря на свою страсть к нравоучениям, был из тех, кто предпочитал утруждаться как можно меньше. Внешность Джон – сильной, проворной и плотной – говорила о том, что она может подносить и таскать, готовить и шить и не устанет так быстро, как мальчишки потощее.

На третий день, когда за гигантский пик Стака не зацепилось ни одного облака, Джон разглядела далёкий Скай. Это было редкое и волнительное зрелище, но Коулу Кейну она говорить об этом не стала: он велел ей отвечать только тогда, когда заговорит с ней первым. От этого её существование делалось мирным, хоть и немного одиноким.

* * *

Однако теперь «пастор» неистовствовал.

Проснувшись и обнаружив, что штанины его портков обрезаны на уровне бёдер, Коул Кейн обвинил Джон. А кто ещё, в конце концов, мог это сделать? Осыпая своего прислужника шлепками и тумаками, он содрал со спины бедняжки лохмотья, намереваясь устроить абсолютно заслуженную порку. И тут, сквозь красную пелену ярости и метель кружащихся перьев он сделал второе за день открытие. То, чего он не понял, три недели проспав спина к спине с Джон, открыл ему один порыв гнева.

Оказалось, что Джон вовсе не мальчишка. Человек, стоявший перед Кейном теперь, трясущийся от холода и страха, определённо был не мальчишкой.

– Противоестественное создание! Ты что такое?

Торопливо собирая обрывки одежды и горько всхлипывая, Джон выглядела униженно виноватой – и чувствовала себя так же. В конце концов, она с рождения чувствовала вину – за то, что родилась не мальчиком.

– Ты искусительница? Послана искушать меня, сбивать с пути истинного?

Джон промычала что-то, что можно было принять и за «да», и за «нет». Если она искусительница, может, Кейн отошлёт её с глаз долой и позволит вернуться вниз. С другой стороны, он может сбросить её со скалы, сочтя ведьмой.

– Я всего лишь Джон Гиллис, мистер. Я ничего не…

На Хирте у Кейна была жена: костлявая маленькая женщина, вся одежда у которой застёгивалась рыболовными крючками – и не только шаль, но и юбка, и кофта, и накидка для похода в кирк. Муж с женой редко обнимались. Детей в этом браке не было. Теперь Кейн затруднялся и вспомнить о жене что-то кроме рыболовных крючков да вечного запаха мыльного щёлока. В любом случае, она, по всей вероятности, сейчас отправилась наверх в Рай, а может, вниз в другое место – ему было наплевать… И ло! Господь даровал ему замену! Шок поутих. Холодный страх превратился в нечто гораздо более разгорячённое. Он глядел, как девчонка подбирает клочья своей одежды, продолжая отрицать, что это она порезала штаны, и в голове Коула Кейна зазвенела новая мысль – громче, чем церковный колокол Хирты.

Он женится на Джон, и они будут жить, подобно Адаму и Еве, в каменистом Эдемском саду, подальше от мужчин, которые ни во что его не ставят, и громкоголосых и мерзопакостных мальчишек, у которых душ явно нет вовсе.

* * *

Тем временем Мурдо собирался на собственную миссию: спасти Джон из лап Коула Кейна или умереть. Чувствуя, как сильно любовь осветила жизнь Куиллиама, Мурдо очень хотел последовать его примеру, и последовал бы, если бы всех на свете девушек и женщин не забрали в Рай, пока он торчал на скале посреди моря. Потом ему подвернулся секрет Джон, а вместе с ним – прекрасная возможность. Он ещё может влюбиться в Джон!

Будучи одновременно стеснительным и терпеливым, ей он об этом не сообщал. Но омерзительное известие о том, что Кейн и Джон спят на одной постели, мигом лишило Мурдо стеснительности. Его охватило боевое безумие. Он словно превратился в оленя, ревущего об украденной у него лани. Он устроит засаду у Верхней Хижины, сказал он Куиллу, а когда представится шанс, спасёт свою даму из её высокой башни.

– Несмотря на её бесчестие, – щедро добавил он.

– Может, честь ещё при ней, – предположил Куилл, но всё равно предложил сопровождать его. Украдкой покосившись на облака, он с радостью обнаружил, что небо расчищается, а ветер меняет направление. День обещал быть славным.

Но на полпути к Верхней Хижине они заметили две фигуры, спускающиеся по щебенистому склону. На Джон было надето одеяло, продырявленное так, чтобы она могла продеть в него голову, и завязанное на талии ремнём из соломенного жгута. Это можно было счесть за платье. С другой стороны, каждый из них согревался как мог. Так сохранила Джон свой девичий секрет или нет?

За собой она волокла раздутый мешок, так легко подпрыгивающий на камнях, что внутри него могли быть лишь перья. У Кейна на шее висела связка насаженных на конский волос гуг. Его слегка нелепая фигура повернулась, огляделась, потом потащилась дальше – гуги подскакивают на груди, короткие штаны развеваются на ветру. Джон плелась следом. Почему она не вырывается? Почему не сбегает?

– Он собирается взять плот! – внезапно осенило Куилла. – Беги назад в Хижину, друг! Приведи остальных!

Мурдо и не подумал его слушаться.

– Сам приведи, – вот и был весь его ответ. Ничто не могло заставить его отступиться от спасательной миссии.

Так что Куилл повернулся и пустился в непростой путь назад в Среднюю Хижину, неся в стиснутых зубах новость: «Коул Кейн собирается украсть плот! И Джон с ним!»

Птицеловы поднялись как один и разгневанным роем последовали за Куиллом. Только Доналу Дону было не под силу спуститься. Держа на весу сломанную руку, он стоял у входа в пещеру, наблюдая, как они уходят, и сыпал проклятиями.

* * *

– Джон? – позвал Мурдо.

Если она и услышала, то виду не подала.

День стал совсем прекрасным: безветренным и свежим. Низкое солнце серебрило мокрые скалы. Плот был привязан к огромным валунам, скатившимся по склонам из-за штормов и землетрясений и нагромоздившимся у основания. Эта бухта так приглянулась Дону для постройки плота, потому что отсюда до Боререя было ближе всего. Остров, казалось, совсем недалеко, руку протяни и дотронешься: клин серого камня и изумрудно-зелёной травы. Над ним кружила россыпь чаек, паривших в восходящих потоках воздуха.

– Джон, ты чего делаешь? – крикнул Мурдо. – Не ходи с ним!

Она даже не оглянулась.

Вместо неё ответил Кейн.

– Господь велел нам переправляться.

– Переправляться? Куда? Ну и ладно, вперёд. Только от Джон отстаньте. Вы её ударили? Вы её бьёте?

– Что за трепливый мальчишка. Можешь сказать остальным, что я рискую своей жизнью ради них. Ради их блага. Ради общего блага. Мы обоснуемся в домике отшельника на Боререе и станем молиться о спасении, как делали праведники в стародавние времена.

– Джон, ты по доброй воле идёшь? – спросил Мурдо.

Наконец Джон взглянула на него – мимолётно, украдкой. Под глазами у неё красовались синяки, так что прочесть её взгляд было сложно. Она поглядела Мурдо за спину и, должно быть, увидела, что остальные спускаются к бухте. Казалось, это заставило её поторопиться.

– Да, – сказала она. Мурдо схватил её за руку, но она вырвалась и поспешила помочь Кейну подтащить плот к краю площадки. Плот на миг завис, покачиваясь на кромке берега, а потом с шумом плюхнулся в воду, погружаясь и снова всплывая. Пара кусков дерева отвалилась и уплыла прочь.

– Ты ж утонешь! – закричал Мурдо. – Дай я поплыву вместо тебя!

Джон фыркнула.

– Хорошенькая же из тебя получится жена для пастора.

Мурдо лишился дара речи. Кейн покосился на него, проверяя, знал ли он уже об этом.

– Джон исповедалась мне в своей женской природе и предложила стать моей подругой.

– Ты не могла! – Мурдо уставился на неё, надеясь на опровержение, и Джон напустила на лицо выражение надменной красавицы, которая только что стала «Королевой Килды» и считает себя выше всяких неудачников.

– Мы с Коулом поженимся на Боререе. На каменном столбе. Там есть овцы, – сказала невеста, вытирая нос тыльной стороной ладони.

– Овцы? Для чего? Гимны распевать? – Мурдо никак не мог уразуметь, для чего на свадьбе понадобились овцы.

– Овцы. Если родятся чада, им потребуется молоко.

– И кто же вас поженит, скажи на милость?

– Сам пастор, конечно, болван, – и она вспрыгнула на плот, отталкивая его от берега. Она схватилась за Кейнову куртку, так что он пошатнулся на миг, прежде чем вынужден был ступить на борт. Лицо его побелело от страха.

– Но ты же не ляжешь с этим поганцем? Не ляжешь! Точно не ляжешь!

– Ты ревнуешь, что ли? – насмешливо улыбнулась Джон.

– Но вы же отправите сигнал на Хирту, а? – Это был мистер Фаррисс, первым подоспевший из Средней.

Кейн, стоя в центре плота посреди своей поклажи, крепко закусил губы и вцепился в мачту. Было что-то вызывающее восхищение в том, как этот человек боялся, но всё же отправлялся в плавание.

Мальчишки, запыхавшиеся от спуска, начали кричать:

– Подождите! Подождите!

– Возьмите нас, а?

– Я вам буду овец ощипывать!

Мысль об овцах, крове и виде на Хирту привлекла их к самой кромке воды. Но Коул Кейн взялся за самодельное весло – гниющую доску – и неуклюже замахнулся на них.

– Пшли прочь! Места мало! Только двое влезут – не больше! – взвизгнул он. – Я сыт по горло маленькими грубиянами! Убирайтесь!

На площадку плеснула волна, распугивая мальчишек. Увиденной вблизи вспенивающейся воды хватило, чтобы переменить их мнение касательно переправы.

– Будь добр, сядь, a chiall mo chridhe? – взмолилась Джон полным теплоты голосом и взялась за весло, отгоняя желающих влезть на плот, встав на самую его корму.

– Но вы же подадите сигнал! – снова закричал Фаррисс. – Поклянись, Кейн! Поклянись, что подашь сигнал домой!

– Да, да, да, – простонал Кейн, вглядываясь в каждый гвоздь плота, каждый узел верёвки, каждый брызг всплёскивающего моря.

– Ты блудница и Иезавель, Джон Гиллис! – взревел Мурдо с побагровевшим лицом и от бессилия швырнул комок водорослей плоту вслед. – Блудница и Иезавель! – Ругательство будто застряло у него в глотке, потому что он поперхнулся и закашлялся. Джон поднялась на ноги, словно разъярённо направляясь в сторону Мурдо… а потом просто шагнула с края плота, не выпуская весла, и погрузилась под воду.

Мгновение спустя она вынырнула, весло всплыло прямо перед ней. Джон вытянула руки и неуклюже и судорожно забила ногами. Отходящей волной её отнесло дальше. Следующей поднесло ближе.

Тем временем Кейн с круглыми глазами уплывал на неуправляемом плоту всё дальше и дальше от берега, вцепившись в мачту. Плот медленно вращался, влекомый течением, а самодельный парус хлестал мужчину по лицу. Он не сразу понял, что произошло – соскользнула ненароком? – но когда мальчишки на берегу начали подбадривать Джон, Кейн выпустил мачту и подполз к краю плота. Плот угрожающе накренился под его тяжестью. Кейн начал грести назад – с плеском шлёпать руками по воде, отчего весь вымок. Плот никак не среагировал, кроме разве что того, что более лёгкий конец приподнялся над водой из-за его веса. Плот лизнула крупная волна, снова подталкивая его к берегу. Она накрыла Джон, и та скрылась под кучей морского мусора; весло торчало из воды, напоминая акулий плавник. Кейн лёг на плот плашмя и начал тянуться в воду, пытаясь сцапать Джон, а морская вода плескала в его извергающий проклятия рот.

Мальчишки на берегу начали озираться в поисках камней и гальки, чтобы закидать ими Кейна, в точности как ребятишки, стерегущие с камнями наготове ячменные посевы от чаек.

– Не попадите в Джон! – предупредил Куилл, на своей шкуре ощутивший, как больно ранят камни.

Слишком перепуганный, чтобы встать на ноги, пастор проклял их и всю их родню, подполз к покосившейся мачте и обнял её крепче любой жены. Когда Джон появилась на поверхности и снова по-лягушачьи поплыла за веслом, он обвинительно ткнул в неё пальцем и проревел:

– Чтоб тебя удавили твоими же космами и никто не заплатил за твои похороны, распутница!

Без весла он не мог ни вернуться обратно к берегу, ни поправить курс. Но течение явно несло его на Боререй. Он становился всё меньше и меньше – всё уменьшающаяся и уменьшающаяся фигура на фоне массивного зелёного острова, вращающаяся, вращающаяся, вращающаяся…

* * *

Джон растёрли разномастными шерстяными шапками. Желающих нашлось немало, как только покрывало-шотландка было снято с неё и появились неоспоримые доказательства, что Джон и впрямь девчонка. Но она совсем не облегчала им задачу, извиваясь и завывая в истерике от облегчения, вспоминая пережитый страх, боязнь утонуть и вероятность того, что Кейн выловит её из воды и затащит обратно на плот.