Текст книги "Где кончается мир"

Автор книги: Джеральдин Маккорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Чудеса

Дни недели казались важными, и не только для того, чтобы знать, когда наступит воскресенье или очередной день исповеди. Чем четверг отличался от вторника? Мальчишки ели одну и ту же еду, делали одну и ту же работу, думали одни и те же мысли. И всё же продолжали бесконечно спрашивать: «Какой нынче день, Куилл?», «Сегодня пятница, Куилл?», «Сегодня понедельник?». Дни недели – это всё равно что спускаться по скале и наощупь искать, на что бы опереться ногой дальше. Если опоры никак не находится, как ни стараешься её нащупать, это может лишить мужества.

Но почему они вечно спрашивали именно его? Раздражительность поразила всех, как вспышка стригущего лишая, и Куилла – не меньше остальных. Из носа у него беспрестанно текло, отчего на верхней губе выскочили безобразные болячки. И всё же шмыганье Калума или очередной вопрос кого-нибудь из мальчишек «Какой сегодня день, Куилл?» были куда хуже: они капали ему на нервы, как кипяток. Куилл глубоко вдохнул, нашёл острый камень и начал выцарапывать над своим спальным местом календарь. Он наобум решил, что сейчас октябрь.

Донал Дон тоже кое-что нацарапал – изображение плота, который он строил. Как построить плот на скалистом пике, где не растёт ничего крупнее лишайников да морских блюдечек? Приходится надеяться, что материалы предоставит море. Море много чего приносит: смытый с кораблей груз, например. Обломки бедствия. Не нужно задумываться над ними слишком сильно, иначе разболится душа, но иногда где-то далеко в открытом море волна ударяется о корабль и смывает за борт корзины, бочки и ящики, а иногда даже мачту.

А иногда людей.

Немало лодок бегут от штормов к Сент-Килде и оказываются в заливе Виллидж-Бэй на Хирте или с подветренной стороны Стаков. Но некоторых подхватывает бурное течение и бросает на скалы, и лодки крошатся, как овсяные лепёшки. Или они застревают среди камней, и море потихоньку терзает их – доска за килем, за палубой, за человеком…

Как бы то ни было, древесину тоже постоянно приносит. Волны много лет могут швырять доску по океанам, прежде чем прибьют её к берегу, а следующий же шторм может вновь забрать её. Но жители Килды собирают плавник, как собирают всё остальное – водоросли, моллюсков, птичьи яйца…

Вот так и вышло, что Донал Дон начал строить плот. Он велел мальчишкам выглядывать, не вынесла ли вода чего, а потом сам спускался и вытаскивал это на берег: кусок плавника, обломок бочки, часть киля, плетёную вершу для омаров. В Нижней Хижине теперь было свалено разное добро, которое никто не мог распознать, но все знали только, что оно к ним приплыло и может поплыть вновь. Мистер Дон попросил Куилла выдёргивать из плавника старые гвозди, надеясь, что их можно будет использовать заново – собрать с их помощью плот, когда придёт время… Он хотел переправиться на Боререй. Такой способ он избрал, чтобы заниматься чем-то кроме ожидания.

* * *

Как-то раз во время своего пребывания на Хирте Мурдина Галлоуэй сказала, что на сегодня она поучила мальчишек достаточно – теперь пусть они её чему-нибудь научат. Так что они научили её плести из соломы корзины для яиц – потому что, взбираясь по каменным уступам собирать яйца, они не могли держать добычу в руках.

– У вас всегда заняты руки, – сказала Мурдина. – Я это заметила. Если вы не вяжете сети, то ткёте, или плетёте из конского волоса, или чините верёвки, или ощипываете птиц. Мне это нравится. Я тоже хочу быть занятой каждый миг своей жизни и не потратить впустую ни секундочки… кроме тех случаев, когда сплю, конечно, – добавила она и рассмеялась. И Куиллиаму отчего-то пришла в голову мысль, что если ему что-то и хочется увидеть перед смертью – так это сонное лицо Мурдины Галлоуэй, лежащей на подушке из перьев, которые он собрал сам.

Они тогда сидели на Улице и чинили верёвки, подставив босые ноги под лучи солнца. Мурдина посмотрела на них и сказала:

– Как же умно Бог сотворил вас! Он дал вам ноги как у птиц и сделал вас сметливыми, чтобы вы ловко обошли любые невзгоды.

Куилл никогда раньше не слышал этого слова – «сметливые» – но он прекрасно понял, что оно означает, и намотал на ус. На самом деле, он запоминал много её слов – словно откладывал их в карман. С ними было так же, как с гвоздями в выброшенном на берег плавнике. Сперва он выпрямлял их, а потом клал в карман – вдруг понадобятся… Он не до конца мог объяснить, зачем собирал слова. Для тихих людей Сент-Килды гвозди были куда пригоднее слов.

Что же до плота Донала Дона – словами его точно не построить. Понадобится много сметливости, плавника и гвоздей, чтобы он продержался до Стака Боререй, хоть и находился тот маняще близко. Именно в поисках плавника толпа мальчишек и оказалась тогда у кромки воды.

По крайней мере, так они сказали, когда впоследствии рассказывали об этом мужчинам.

Спускаться к подножию Стака всегда опасно. Даже в самые спокойные дни прибой то и дело усиливается. Каждая седьмая волна всегда больше предыдущих, но никто не считает волны, боясь случайно досчитать до девяти и подхватить Килдскую Тоску, которая наполнит голову чёрными мыслями. Так что седьмой волне очень легко застать человека врасплох.

Кеннет (который заявил, что не верит, будто наступил конец света) уже несколько дней дразнил Юана, называя его «наш маленький ангелок» и «Боженькин пёсик» и говоря, что Юан «хочет стать ангелом только для того, чтобы платье носить». Дразнил. Довольно туманное словечко, чтобы описать, что начинал делать Кеннет, как только решал донимать другого мальчишку веселья ради.

У Юана, хоть он и был кроткий, как ягнёнок, внутри имелся железный стержень. Сколько бы Кеннет ни потешался над его «богопосланным видением», его верой в ангелов, его цветами, которые он собирал для алтаря-клейта, его пением гимнов, Юан упрямо не сдавался и молился за Кеннета – и за всех остальных тоже.

Обнаружив как-то раз Маленького Ангела распростёртым с вытянутыми руками перед алтарём и уткнувшимся лицом в холодные камни, Кеннет встал Юану на спину и спросил: «А по воде ты ходить можешь? Можешь по воде ходить, а? Можешь? Если сильно веришь – то сможешь пройтись по воде. Я это в Библии прочитал, так-то».

То, что Кеннет хоть раз в жизни читал, было маловероятно, но насчёт истории он не ошибся. Всё, что касалось моря, очень интересовало людей на Сент-Килде, так что историю о том, как Иисус ходил по Галилейскому морю, в кирке особенно любили. «И вот его добрый друг Пётр вылезает из лодки и начинает идти по волнам… но потом ему вдруг приходит в голову, что это невозможно, вера покидает его, и он начинает тонуть. Иисусу пришлось протянуть руку, чтобы Пётр не утонул». Паства согласно кивала, с лёгкостью представляя это. Они видели бесчисленное множество качурок, ходящих по воде и даже не погружающих в неё лапы.

Так что Кеннет дразнил Юана: «Ты должен так сделать. Все ж знают, что ты у нас тут святой». И, прежде чем сойти с его рёбер, Кеннет заставил Юана пообещать, что он попробует пройти по морю до Стака Боререй.

Кеннет ловко подгадал время. На следующий день он дождался, пока все начнут работу на скалах, а сам притворился, что растянул мышцу и не может ничего делать. Потом он собрал публику – просто чтобы сильнее унизить Юана, когда тот падёт духом. Конечно, публика эта состояла не из мужчин и не из старших мальчишек, а из младших, маленьких и доверчивых, веривших, что вот-вот увидят «чудо»: Лаклана, Найлла и Дейви.

Куилл и Джон работали вместе. Их верёвка была обвязана вокруг верхушки камня. Это Джон заметила спускающуюся к причалу горстку мальчишек – крупная фигура Кеннета выделялась на фоне тощих младших. Она указала на них Куиллу, и тот повёл носом. Ветер донёс до него запах какой-то злой проделки.

Однако взбираться по верёвке нагруженным птицами – дело небыстрое, особенно если на вершине скалы не поджидает взрослый мужчина, готовый тебя втащить.

– Далеко тебе до земли? – крикнул вниз Куилл, и Джон прикинула, что безопаснее спускаться, чем подниматься. Им пришлось упасть, больно стукнувшись об уступ, и медленно ползти, огибая скалу, к тому месту, куда направилась кучка мальчишек. Они были достаточно близко, чтобы разглядеть ухмылку на лице Кеннета, но недостаточно, чтобы крикнуть и быть услышанными.

Задира же тем временем произносил речь – издевательским, шокированным тоном:

– Я и подумать не мог, что ты такой трус, Юан! Не могу поверить, что ты такой червяк, такая девчонка, такой Фома неверующий. Что ты вовсе не веришь в Господа.

Остальные мальчишки хихикали, но в то же время были обеспокоены и расстроены. Чудо бы их повеселило.

Не ведая о брошенном Кеннетом вызове, Куиллиам осторожно спускался к бухте. Утёс был крутой, и было бы глупо рисковать, поспешив. Так что он всё ещё находился высоко, и с высоты птичьего полёта прекрасно разглядел тот момент, когда Юан поддался на подначивания Кеннета.

Юан просто пошёл по каменистому берегу, покрытому пеной, и вышел на открытую воду.

Море поглотило его.

У Кеннета отвисла челюсть. Он выбросил вперёд руку, словно пытаясь остановить время и повернуть его вспять. Мимо него промчался Лаклан и бросился в море, и Кеннет сделал ещё одно бессмысленное движение другой рукой.

– Я не думал, что он это сделает! – в седьмой раз визжал Кеннет, когда Джон и Куилл кубарем скатились со скалы. – Я не думал!..

Поднялась громадная седьмая волна, и они увидели, как Юан висит, раскинув руки, в прозрачной воде. Потом он снова скрылся, а холод большой волны захлестнул их до бёдер, так что младшие пошатнулись. Он был сокрушительный, этот холод. Мускулы их ног онемели, а с ними и мозги. Мальчишки просто таращились на впадину за валом: сверкающее углубление – пустое, пустое.

Лаклан вынырнул – один. Он огляделся по сторонам, никого не увидел, перевернулся и снова нырнул, взбивая ногами невесомую пену. Когда он снова появился, за шиворот он держал Юана.

Лаклан замер на воде, глядя в сторону берега, прямо как тюлени на пляже в деревне. Он не пытался плыть к ним. Юан заморгал и начал трепыхаться, но Лаклан взял его за лицо и резко велел:

– Смирно будь.

Он считал волны. Когда, оглянувшись через плечо, Лаклан увидел огромный поднимающийся гребень, напоминающий хребет кита, он позволил ему подбросить их с Юаном к Стаку. Любое встречное течение или волна насмерть разбили бы их о скалы.

Но их выбросило на уступ, и волна выскользнула из-под них, оставляя лежать как многоногую и многорукую вздрагивающую от холода морскую звезду.

Юан наконец расплакался – но не из-за Кеннета и даже не из-за испуга или холода, нет. Из-за того, что у него не вышло пройтись по воде.

Кеннет был в ужасе.

– О чём он думал? Идиот! Дурень! Олух! Сыр у него вместо мозгов, что ли? – Он ни на миг не воображал, что Маленький Ангел примет его вызов – поверит хоть на миг, что такое возможно – осмелится быть таким глупым. – Я просто дразнил его! Просто шутил!

Просто пытался заставить ребёнка плакать и унижаться.

И Лаклан туда же! Бедный Кеннет: замешательство уселось на него, как мокрая овца, и выдавило из него весь воздух.

Что до Лаклана, так если бы у мальчишек были хвосты, он бы вилял своим. Он был героем. Куилл выдал бы ему золотой соверен (если бы он у него хоть когда-нибудь был). Всем, за исключением Кеннета, не терпелось вернуться в Хижину и рассказать, что сделал Лаклан.

– Нельзя рассказывать, – сказала Джон. Она мотнула головой в сторону Юана – что-то лопочущего, дрожащего и несчастного. – Бедняжка. Ему и без того худо – зачем рассказывать взрослым и большим мальчишкам, что он пытался сотворить чудо?

Она была права. Невозможно было рассказать о произошедшем, не добавив Юану страданий и унижения – и не навлекая гнев взрослых на всех причастных.

Так что, вернувшись в пещеру, они рассказали, будто Юан свалился в воду, пытаясь вытащить на берег кусок плавника для плота мистера Дона, а Лаклан прыгнул следом и спас его. Всплеск восклицаний, радостного свиста и восхищённого бормотания отвлёк внимание от Юана, так что ему и не пришлось ничего говорить.

Обоих пловцов раздели и растёрли шерстяными шапками, чтобы согреть. Остальные парнишки одолжили им на время разное рваньё.

«Пастор» Кейн поднялся с места.

– Давайте поблагодарим Господа, – сказал он своим мрачным раскатистым голосом, будто уделённое одетому в лохмотья Лаклану внимание его возмутило.

У Куилла всё ещё кружилась голова от облегчения.

– Да, но и Лаклана давайте поблагодарим тоже! – громко заявил он. – Я считаю, что теперь Королём Олушей должен быть он! – По пещере прокатились возгласы одобрения. Кейн посмотрел на него сердито.

На лбу у Лаклана обычно всегда были морщинки, будто он всё время хмурился, даже когда улыбался; от этого он становился похожим на маленького старичка. Сейчас всё его лицо сияло; он булькнул от смеха и исполнил небольшой танец (и не просто для того, чтоб согреться).

– Во имя всех рыб в море, я обожаю это место! – сказал он.

Куилл не сразу понял, что Лаклан имел в виду Стак. Он имел в виду Стак Воина – эту угольно-чёрную каменюку, на которой они застряли, думается, до самой смерти; вдали от людей, вдали от своих собак, от своих постелей, и овсянки, и наделов, и всего весёлого. И всё же вечно хмурый Лаклан был таким счастливым, каким никто и никогда его не видел.

Изгнанник

Олуши улетали. Это были именно те олуши, ради которых они и приплыли на Стак. Теперь каждый день всё новые семейства олуш поднимались со скал, как осыпающиеся со стены хлопья белой краски, и ветер сдувал их в открытое море. Они не возвращались. Зимы олуши проводили в море. В отличие от птицеловов, они могли покинуть Стак, когда им заблагорассудится. Без них скалы становились чернее и мрачнее. Вид улетающих птиц только усиливал ощущение абсолютной покинутости.

Каждый день вдруг сделался днём отдохновения.

«Пастор» заявил, что все должны прекратить промысел и посвящать каждый час бодрствования молитвам, пению гимнов и очищению душ от всего дурного. Он лично взял на себя ответственность привести их к душеспасению.

Донал Дон издал резкий – и редкий – смешок, похожий на гогот, и неверяще потряс головой. Мистер Фаррисс застонал и отвернулся лицом к стене. Мальчишки, конечно, восприняли это как благо – теперь можно не покидать пещеру. Погода перестала быть дружелюбной. На выходе из Хижины их неизменно подстерегал холодный ветер. Промокшая под дождём одежда без лучей тёплого солнца сохла неохотно.

Они начали смахивать на переживших войну или кораблекрушение – осунувшиеся, со впавшими глазами. Они сидели, ковыряя корочки болячек на коленках, меряясь синяками, втирая птичье масло в царапины и ссадины в надежде, что это поможет им не загноиться.

«Неужели никто не станет спорить?» – подумал Куилл. Это было безумие. Птиц скоро не будет. Нужно продолжать работать, пока только можно. Нужно чинить некоторые клейты. Строить плот мистера Дона. Он был прав! Дон был прав! На плоту можно переправиться на Боререй! Там была парочка бесхозных пастушьих лачуг – и овцы! – и торф, который можно выкапывать и жечь, чтобы согреться. Может, там так же пусто и безжизненно, как на Стаке Воина, но его округлые контуры обещали покой и удобство по сравнению с этой грубой рогатой скалой.

Главной причиной, по которой Куилл чувствовал отвращение при мысли о полных молитв вместо трудов днях, была перспектива безделия. Он наклонился к Мурдо и прошептал:

– Нам нужно быть чем-то занятыми, друг. Важно оставаться занятым, понятно?

Им нужно было проводить время, чтобы Время действительно проходило. Иначе… иначе все они замрут и усядутся, беспомощно сложив руки, а дальше только смерть. Людям лучше быть занятыми. Так Мурдина Галлоуэй сказала.

Куилл поднялся.

– Нельзя бросать работу.

Все повернули головы и уставились на него. Даже мистер Фаррисс, лежавший клубочком, распрямился. Куилл засунул руки поглубже в карманы, словно они сказали достаточно и теперь искали укрытия. Когда никто не заговорил, он почувствовал, что необходимо продолжить.

– Почему Господь дал нам ноги, как у птиц, и сделал нас сметливыми, если хотел, чтобы мы сидели сиднем и ничего не делали? Может, это испытание! Нашей сметлив… ливости. – Он снова сделал паузу, окунувшись в тишину и почувствовав её сырость. – В общем, нам надо чем-то заниматься. Вот как я думаю. Моя ма говорит, бездельникам Дьявол работёнку подкидывает.

Коул Кейн был шокирован, что кто-то осмелился ему прекословить, и никак не мог найтись, что ответить, поэтому решил просто сделать вид, будто его тошнит – у него была специальная мина на такие случаи. Наконец он выдавил:

– Ло! Мальчонка Куиллиам заговорил! ВЕЛИКИМИ СЛОВАМИ.

И Куилл понял: Кейн понятия не имеет, что такое «сметливый» – и это оказалось весьма отрадно. Это был первый раз, когда Куилл знал что-то, чего не знал взрослый: «сметливость». В тот же самый миг его пальцы, нервно стискивающие бесполезный погнутый гвоздь в кармане, подсказали, что этот гвоздь вовсе не бесполезен – из него может получиться отличный рыболовный крючок, если у них закончится птичье мясо. Очень сметливая мысль.

Нельзя сказать, что мнение Куилла изменило хоть что-то. Как и мнения Донала Дона или мистера Фаррисса, которые были согласны с Куиллом и каждый день продолжали выходить на Стак: Дон – искать плавник, Фаррисс – пытаясь вырваться от собственных тревог, словно пёс, пытающийся убежать от собственных блох.

– Ну что? Кто пойдёт поработать? – прорычал мистер Дон и вышел из пещеры с седлом и верёвкой. Но мальчишки остались сидеть. Коул Кейн сказал им, что на Стаке Воина теперь каждый день – день отдохновения, и если они станут работать в такой день, то будут «обречены на вечные муки». Эти слова звучали достаточно пугающе, чтобы держать их во власти напыщенного невежественного человека, которого они не любили и не уважали. Куилл попытался встать, но Мурдо потянул его назад – то ли чтобы спасти его от мук, то ли, что более вероятно, чтобы Куилл прекратил предавать друзей, предпочитавших не работать.

– Нам нужно чем-то заниматься, – прошипел Куилл. – Нам нужны птицы! Ты с голоду помереть хочешь, друг?

Его услышал Кеннет.

– Ха, если у нас закончится еда, я стану есть мелюзгу. – И мотнул своей скошенной челюстью в сторону Дейви, облизнулся и захохотал.

* * *

Некоторое время «пастор» выслушивал их исповеди, по двое, перед клейтом-алтарём снаружи. Когда, на его вкус, там стало слишком холодно, он выгнал всех из пещеры и заставил стоять на промозглом ветру и ждать, пока он допросит каждого мальчишку по очереди. Работа согревает, но просто стоять и ничего не делать зверски холодно.

Даже когда Дон и Фаррисс возвращались с охоты, вскоре они покидали пещеру – уже не покурить на пару трубочку табака, потому что табак весь вышел, а просто оказаться где-то, где нет мальчишек и можно не видеть Кейна.

Так что тем вечером, когда Коул Кейн наконец явил скрывающегося внутри него демона, ни одного из мужчин поблизости не оказалось.

– Я слыхал, среди нас находится тот, кто не верует, – объявил он под бурление в котелке умоляющего быть съеденным ужина.

Юан, уткнувшийся лицом в колени, поднял голову, охваченный паникой, но обвинение было предъявлено не ему. Не неспособность Юана ходить по воде так ужаснула Коула Кейна.

– Здесь есть кое-кто, кто не верует, что настал конец света! Кое-кто, кто погряз в чёрной пучине порока и полон непотребных мыслей. Кое-кто, чья чёрная душа обуглена колдовством.

Это привлекло всеобщее внимание. Даже Куиллиаму стало интересно, кто из них признался на исповеди в «колдовстве».

Ему и в голову не пришло, что это может быть он сам.

– Дейви говорит, что видел, как этот мальчишка «разговаривал с морской ведьмой у воды», – взревел Коул Кейн.

Дейви разинул рот. Он перевёл взгляд с Куилла на «пастора» и обратно.

– Я только сказал… В этом не было ничего дурного! Я только сказал, Куилл – вот тебе крест, чтоб мне умереть! Я сказал, в том, как птица к тебе прижималась, не было ничего дурного!

– Ничего дурного, значит, дитя, в том, чтобы общаться с призраками и демонами? – переспросил Кейн. Дейви что-то забормотал, заикаясь, в попытке исправить недоразумение, но «пастор» вооружился своей властью, как кузнец вооружается молотом. Он ткнул пальцем в Куилла. – И это ещё не всё. Встань, неотёсанный мальчишка. Мало того, что ты водишься с морской ведьмой, так Кеннет ещё и сообщает мне, что ты «занимался грехами плоти» с племянницей мистера Фаррисса.

– Это ложь!

Некоторые ахнули (в основном из-за того, что Кейн так открыто выдаёт сказанные ему наедине секреты). Кеннет прыснул.

– А теперь ты подстрекаешь пареньков нарушить мои заповеди и работать в день отдохновения!

Он так описывал Куилла, будто тот был воплощением всех грехов, неповиновения и колдовства.

Куилл думал, что все засмеются – что хоть кто-то – кто-нибудь – засмеётся. Но никто не засмеялся. Они просто смотрели на него: со страхом и недоверием.

Потом Кеннет подобрал гальку и бросил его в Куилла. Мурдо разъярённо поднялся со своего места, но «пастор» положил благословляющую руку Кеннету на голову и погладил его по волосам.

– Вот так, паренёк. Нельзя позволять колдуну ни осквернять наше гнездо, ни замутнять разум.

И Кейн тоже подобрал камешек и швырнул его – не так метко, как Кеннет, но явно приглашая всех остальных следовать его примеру. Нерешительно, неуверенно мальчишки стали искать вокруг себя камни.

– Правильно, пареньки. Господь велит нам изгонять демонов во имя Его. Давайте изгоним демона Куиллиама во Тьму Кромешную.

Бывает подходящее для споров, объяснений, возражений время: но не в этот раз. Куилл вышел из пещеры, даже не захватив шапку.

* * *

Никто, обладающий хоть толикой здравого смысла, не передвигается по скалам в темноте. Но Куилл так и сделал. Он соскальзывал и скатывался вниз, надеясь встретить Фаррисса или Дона и взмолиться о помощи. Но их нигде не было видно. Небо усеивали птицы – какой-то скрытный и пугливый род, прилетавший домой лишь после заката. Они с такой скоростью стремились к берегу, что казалось, будто они хотят убиться о скалы все скопом. Три или четыре раза одна из них пролетала так близко от Куилла, что ему казалось, будто она в него врезалась – так громко шелестели в ушах птичьи крылья.

Куилл, столь же скрытно и пугливо, устремился в собственную нору – решил добраться до Нижней Хижины, спрятаться от луны, хоть всё, что он мог видеть во владениях Ночи, была лишь зубчатая металлическая поверхность моря, раскинувшегося далеко внизу. Всё остальное казалось чёрной массой пустоты. Он не мог даже разглядеть скалу, по которой спускался – посмотреть, что за выступы и зазубрины наносили ему столько ссадин, синяков и порезов.

Было безумием полагать, будто он сможет отыскать Нижнюю Хижину в темноте. Уже через несколько минут Куилл потерялся. Через час он так перенапряг мышцы рук, что ладони подпрыгивали, как лягушки; он улёгся плашмя на каком-то уступе, чувствуя, как они дёргаются и скребут по высохшему птичьему помёту, сведённые судорогой, и не веря, что это вообще его ладони. Он ничего не мог контролировать – ни руки, ни чего-то другое. Каким-то образом он превратился в Колдуна Куилла, одержимого демонами. Он даже ощущал этих демонов внутри – словно горящий в животе дёрн: Ярость, Ненависть, желание засунуть Коула Кейна в его собственный церковный колокол и колотить и колотить по нему лопатой, пока рот Кейна не лишится зубов, шотландка – тартана, а ничтожная обвислая рожа – самодовольства…

Куилл пожалел, что оставил свою шерстяную шапку: у него не было ничего мягкого, чтобы подложить под лицо. Он начал думать, что ещё он оставил – худшим страхом, пришедшим на ум последним, было оставить Мурдину.

В Хижине она являлась к нему по его зову, но если она явится сегодня, Куилла она там не найдёт. И вовсе она не ведьма, не ведьма, не ведьма, никакая не ведьма! Есть люди, которые умеют делать кролика из связанного узелками платка, чтобы потешить детишек. Куилл мог делать Мурдину из воспоминаний, воображения и мягкости свёрнутой куртки. Но теперь он изгнан, презираем и одинок. Может, даже Мурдина станет сторониться его, поверив в лицемерное враньё Коула Кейна. По крайней мере, Бог не слышал ничего из происходящего на Стаке. Бога бы он своей злобной околесицей не одурачил.

Куилл понимал теперь, как Фернок Мор, овцекрад, чувствовал себя, когда его обрекли на вечное одиночество, высадив из лодки на Стак и оставив здесь до конца его дней. Теперь Куилл понимал, что заставило вора броситься в море и плыть за лодкой, умоляя о пощаде.

Луна клонилась к горизонту. Дорожка лунного света таяла. Скоро Куилл погрузится в полную тьму. И ему тоже захотелось крикнуть луне: «Подожди! Останься! Я изменюсь! Я исправлюсь! Я ничего не сделал!»

А в следующий миг он уже тонул в черноте.

* * *

С первым проблеском рассвета он проснулся – одеревеневший, как плавник. Грудная клетка так онемела от холода, что он с трудом мог вдохнуть. Блуждая в темноте, он сбился с пути примерно на милю. На поиски Нижней Хижины у него ушло несколько часов лазания по скалам. Не раз на него набрасывались черноспинные чайки с клювами острыми, как разделочные ножи. Ветер переменился, на горизонте снопами плесневелой ржи начал собираться дождь.

– Я ничего не сделал! Ничего не делал! – закричал Куилл окружившим его штормовым тучам. Тучи безмолвствовали, лишь уронили на него первые капли дождя – будто плюнули.

Даже море было настроено враждебно к водящемуся с ведьмами Куиллиаму: волны шипели. Температура падала. Дождь пролился на жгущие нутро Куилла угольки гнева, но он был этому не рад: вперёд его вела лишь Ярость.

К тому времени, как он нашёл Нижнюю Хижину, всю его плоть сотрясало от холода. У входа рядком лежали, разлагаясь, мёртвые красные медузы – жуткое приветствие специально для него. Кроме них до самого края мира во все стороны всё было бесцветным.

Час за часом он наблюдал, как дождь стеной льётся на море. К полудню сгустилась тьма. К полуночи тьма сделалась стигийской.

Следующее утро Куилл провёл, нагромождая камни у входа в пещеру, чтобы защититься от ветра. Он прекрасно понимал, что без огня скоро погибнет. Глупыши улетали в море. Олуши пропали. Кладовые Килды истощались. Скоро у Воина не останется в карманах ни крошки еды для детей Хирты. Но пока что у Куилла под рукой был наполовину заполненный клейт, из которого он принёс в пещеру полдюжины птиц. Он думал, что от испуга и злости его желудок съёжился, но от тяжёлой работы голод вновь прокрался в его тело. Первого сушёного тупика он сожрал так, будто это правая рука Кейна и это его плоть он рвёт зубами. Потом съел второго, смакуя каждый кусочек.

Где-то внутри скалы завели свою потустороннюю песню буревестники. Жутковатая это была мелодия. «Словно феи прядут золото под землёй», – сказала Мурдина, впервые услышав её. Куилл повторил эти слова вслух – «Феи прядут золото под землёй!» – и почувствовал, что снова может вдохнуть. В пещере было так холодно, что когда он выдыхал, изо рта вырывался белый пар.

Он захотел пить и высосал из своей одежды дождевую воду, размышляя, как он сможет собрать достаточно воды, если у него нет котелка. Неужели придётся оставить снаружи что-то из одежды, чтобы она намокла, а потом обсасывать её досуха? Нет, он не мог пожертвовать ни одним предметом. Если он когда-нибудь снова почувствует тепло (сказал Куилл себе) – то случится это от воспаления лёгких или если молния ударит его промеж лопаток.

На каменистой площадке у входа были ямы и неровности, но он не осмеливался пить из них, боясь, что заполнило их море, а не дождь. От солёной воды жажда только усилится. От солёной воды мозги замаринуются, и он станет безумным. При мысли об этом в мозг подобно солёной воде начала просачиваться истерия, отчего зрение помутилось, а голова закружилась. Он боялся, что уже стал безумен.

Послышалось какое-то шлёпанье, и что-то – довольно массивное, заслонившее собой солнечный свет, – промелькнуло у устья пещеры. Куилл попятился, углубляясь в пещеру, чувствуя под ладонями гравий и морских слизней. Что это было? Водяной ударил чешуйчатым хвостом по гладким камням? Сине-зелёный люд, сотворённый из сине-зелёной морской воды, обретает плоть на причале, истекая солёным потом? Куилл стукнулся головой о низко нависающий каменный потолок.

Он был так напуган, что его глаза не сразу сфокусировались на вразвалку шлёпающей мимо пещеры бескрылой гагарке. Она остановилась – заглянула внутрь – пошлёпала дальше. Поразительное – но не пугающее – она из себя представляла зрелище: сгорбленная, чёрная и неуклюжая птица размером с небольшого пингвина. Она выдернула Куилла из транса. Увидев её, он почувствовал себя не таким одиноким и напуганным.

Нижняя Хижина казалась огромной без мужчин, остальных мальчишек, груд мешков, сетей, верёвок и корзин для яиц, заполнявших её, когда они только прибыли на Стак Воина. Он мог выбрать любое спальное место. И всё же ему везде казалось или сыро, или неуютно, да и света было гораздо меньше, чем в те летние дни. Кроме того, в воздухе висела невыразимо тошнотворная вонь. Придётся либо притерпеться, либо найти её источник и избавиться от него.

Запах, казалось, исходил из самого тёмного уходящего вниз угла пещеры – слишком низкая расщелина, не подлезть. Так что Куилл лёг на живот и ощупывал темноту, пока его рука не наткнулась на… плоть.

Плоть распалась под пальцами, чем-то сочась и оставляя в его ладони кость. Вытащив эту кость, он обнаружил на ней зубы. Желудок Куилла подпрыгнул так быстро и резко, что он мгновенно метнулся к устью пещеры глотнуть свежего воздуха. Он совал смердящую руку в лужицы воды – солёной, дождевой ли – пить он теперь из них точно не будет – пока не избавился от этого запаха.

Ещё на кости был мех: грубые, короткие волоски.

Он пойдёт назад в Среднюю Хижину. Он расскажет им, что какой-то водяной, какой-то утонувший моряк – может, и Фернок Мор – умер в этой пещере, и тогда они… что? – заинтересуются? посочувствуют? – и позволят ему остаться. Или он отыщет другое укрытие. Но стоило ему подняться с четверенек, дрожа и скуля, как он увидел, что из воды за ним наблюдают трое людей.

Значит, он всё же обезумел. Отчаяние и холод лишили его рассудка, так что из Средней Хижины он скатился прямиком в бездну ужаса и бреда.

– Арф-ф, – сказал один из троих. – Арф-ф, арф-ф.

Тюлени.

Звук, который издал Куилл (хоть и напоминавший тюленье тявканье) спугнул их. Они погрузились в воду и исчезли. Их отец или дед, вероятно, приполз в Нижнюю Хижину умирать. А может, его прибило к берегу мощной волной, уже мёртвого, и он застрял в самой низкой впадине пещеры. Куилл рассмеялся вслух над своими прежними предположениями. На волне облегчения он вытащил гниющую тушу из недр Хижины и вернул в океан. Себе он оставил столько костей, сколько смог, на тот случай, если они вдруг пригодятся. «Храни вещь семь лет, – говорила ему мать, – глядишь и сгодится на что». Очень характерное для жителей Килды рассуждение.