Текст книги "Где кончается мир"

Автор книги: Джеральдин Маккорин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 13 страниц)

Буря

Мгновения. Прошло всего несколько мгновений, прежде чем жалкие остатки корзин для яиц сгорели дотла и огонь потух. Опасаясь ступать по пеплу, мальчики отправились к ближайшему клейту разжиться едой. Возможно, тупиком. Заслужили же они кусочек тупика за то, что зажгли сигнальный огонь! Однако, всё сильнее и сильнее терзаемым ветром, им пришлось скрючиться с подветренной стороны башенки-кладовой. Куилл осознал, что они не смогут спуститься, пока ветер не утихнет. Спуститься? Они и в Верхнюю Хижину вернуться не смогут, настолько сильны были порывы.

– Будет буря, – сказал Дейви под шум ветра.

– Наверняка будет, – крикнул Куилл. Их головы были на расстоянии меньше ладони друг от друга, и всё же им приходилось кричать. И шапки пришлось снять – чтобы ветром не унесло. Тогда-то Куилл и заметил, как встопорщились у Дейви волосы, каждая прядка по отдельности, будто он, как животное, мог ощетиниваться. Положив руку на свою собственную голову, Куилл почувствовал треск: воздух был так заряжен электричеством, что оно просто кишело у них в волосах.

На мгновение ему подумалось: не они ли тому виной? Вместо того, чтобы привлечь внимание горстки рыбаков на проходящем мимо фрегате, не призвал ли их костёр бурю? Пот, казалось, застывал и превращался в корочку на коже, ветер огибал клейт, хватая Куилла, пытаясь вытянуть его на открытую местность, чтобы сразиться врукопашную. Камни клейта начали шевелиться, но всё же он оставался стоять, защищая потомков тех птицеловов, что построили его многие годы назад.

И, судя по всему, нескольких святых тоже.

Потому что когда мальчишки повернулись, чтобы прислониться к башенке спинами, на них глядела дюжина пар глаз. У земли теснились качурки, а эти птицы обычно никогда не выходили на берег зимой. Маленькие святые, преданные огненной смерти, крылатые свечки в Средней Хижине. «Цыплята Богородицы», кружившие над душами утонувших моряков; «птицы-души», что хватали души суровых капитанов кораблей и убегали с ними по гребням волн.

Качурки, штормовые ласточки, искавшие укрытия с подветренной стороны судов, когда надвигалась буря.

К первым двенадцати присоединились ещё несколько, шаркая прямо по ступням мальчишек, даже залезая им на колени. Ни один из них не двинулся, разве что Дейви наклонил голову поближе к Куилловой, чтобы они могли расслышать друг друга.

– Что им надо? – спросил он.

– Укрыться, как и нам.

– Это знамение, не знаешь?

– Конечно. Их Дева Мария послала. На ужин.

– Но мне нечем их покормить!

– Дейви, – сказал Куилл, – ты, конечно, самая яркая звёздочка на небосклоне твоей матушки, и я нежно тебя люблю, но… ужинать будем мы, а не они. – И он осознал, до чего же давно не смеялся.

Они хватали по две птицы разом с ловкостью истинных птицеловов, которой и карточный шулер позавидовал бы. В попытке свернуть им шеи плечо Куилла предало его, так что он совал их головы себе под бедро и надавливал всем весом на каждый хрупкий череп. Он чувствовал через портки кровь – теплее дождя. Они едва ли заметили, когда начался дождь, но совсем не огорчились ему; от дождя птицы взлетали медленнее и поймать их становилось легче. За две минуты они обеспечили ужином всю команду, а бульона им теперь хватит на много дней вперёд.

Решив, что ещё больше качурок будет укрываться с подветренной стороны других клейтов, они уложили обмякшие тельца в каменную башенку и отправились к следующей, чуть дальше от Хижины.

Наградой им послужили ещё сорок качурок, стоявших подобно прихожанам у алтаря со втянутыми в плечи головами.

– Смотри, Куилл! Смотри! – окликнул Дейви и показал зажатый между костяшек рыболовный крючок – чтобы быстрее хватать птиц и убивать их.

Огонь в море. Искра. Вздымающийся в небеса костёр. И теперь качурки – словно дар, посланный из самого сердца моря! Знамения проливались словно дождь, застилая мальчишкам глаза и крича им в уши: «Всё должно быть хорошо, и всё будет хорошо, и всё, что бы ни было, будет хорошо!..»[6]6
  Цитата Юлианы Нориджской, средневековой духовной писательницы из Англии (Примеч. перев.).


[Закрыть]

…Вот только качурки укрылись от чего-то более жуткого, чем дождь, или зимний холод, или бабкины сказки. Они тоже могли читать знамения – в облаках, в беспокойном море, в собирающейся далеко в Атлантике опасности. Инстинкты говорили им, что надвигается буря, от которой весь мир завертится, словно флюгер.

Теперь она вышла из укрытия, разрывая верёвку горизонта, отделяющую небо от моря, и устремляясь к Сент-Килде, словно намеревалась погрузить каждый остров и Стак на дно морское. Сам океан покрылся чешуйками от ударов дождя, извиваясь и вздымаясь: уже не океан, а дракон – Пожиратель Мира, который, как гласили мифы, лежал на дне моря, а чрево его было полно огня. Молнии-трезубцы ударяли и вонзались в его плоть, но это лишь разжигало в драконе ещё большую ярость. Хотя дождь уплощал дальние гребни волн, когда эти волны достигали Стака и разбивались об него, их брызги взмывали в воздух на сотни футов с шумом, подобным пушечной канонаде. На Хирте буря сдирала бы с пляжа белый песок, солому с крыш домов, дёрн с горных склонов. Между молнией и раскатами грома уже не было промежутков, они превратились в один бесконечный каскад света и грохота.

На вершине Стака Воина буря погребала каменистые склоны под водопадами ледяной воды, смывая мёртвых качурок во тьму, смывая помёт со скал и снова делая их чёрными. Только когда молния разрезала небо, Куилл и Дейви могли разглядеть друг друга или увидеть, куда поставить ногу, положить руку. Они не осмелились пробираться в укрытие Верхней Хижины, хоть до неё и было всего минут двадцать подъёма. Они остались прятаться, скрючившись, за клейтом, Дейви сидел у Куилла между коленей, обнимая руками оставшихся качурок, словно крошечных сморщенных младенцев.

Так что Куилл увидел, как ладошки мальчика разжались, став похожими на морские звёзды, ярко-белые в свете молнии.

– Я выронил его! – ахнул Дейви и начал вырываться. – Я выронил Железный Перст!

– Не страшно.

– Нет! Нет! Это же Железный Перст! Он волшебный! А я его выронил! Я его Хранитель, и я его выронил! – И он начал хлопать по земле вокруг себя, в ужасе, в панике, в отчаянии.

– Найдём его попозже, друг. Не выходи из укрытия.

– Нет! Нет! Дождь смоет его! Я должен его найти! – И Дейви уполз из-под защиты их маленькой каменной башенки – искать рыболовный крючок на склоне горы в полной темноте.

– Дейви. Вернись. Сюда. Сейчас же!

«ВОН ТУТ», – сказала молния, указывая своим огненным скипетром на Стак Воина, чтобы высветить кусочек кривого металла на голой скале, омытой дождём. Дейви набросился на него с беспредельной радостью, подобрал и в победном жесте вскинул кулак с зажатым в нём крючком вверх, чтобы Куилл посмотрел. Он раскрыл рот и начал что-то кричать.

С таким же победным ликованием ветер подхватил Дейви – и поднял его высоко, высоко в воздух, так что на мгновение показалось, будто он сам встал на крыло: птицелов превратился в птицу. Но потом ветер швырнул его на Стак. Шум должен был раздаться невыносимый: треск плоти, и костей, и черепа. Но там, где стоял на четвереньках и таращился во тьму Куилл, гул бури стирал все звуки.

Вниз лицом, прижавшись животом к камням, неуклюже, как выбирающийся на берег тюлень, Куилл пополз по земле, и без света ощущая каждую впадину, возвышение и трещину. Каждый разряд молнии словно оставался выжженным отпечатком в его мозгу, но в следующей за ним темноте этот образ угасал и покидал его. В какой-то момент он обнаружил, что пытается нащупать противоположную сторону канавы, только чтобы следующая вспышка молнии осветила тошнотворную пустоту под его подбородком.

– Я иду, Дейви! Я иду, друг! Держись! – крикнул он, но едва мог расслышать собственный голос, не говоря уже об ответе. Ветер наполнил куртку и потянул за неё с такой силой, что Куилл почувствовал себя практически невесомым.

– Я иду, Дейви! Оставайся на месте!

Рукой он нащупал мальчишеский башмак. Прошло долгое время, прежде чем вспышка молнии осветила обутого в него мальчика.

Дейви ударился о камни не лицом. На его лице не было ни ссадин, ни царапин, только кровь сочилась из носа и рта. Его ноги лежали под невозможными углами к телу, но он приземлился – или соскользнул – в неглубокую впадину, так что хищный ветер не смог вытащить его и поглотить свою добычу. Он мог лишь трепать длинные волосы мальчика, бросая их ему в лицо. Однако впадина была полна воды, и тело Дейви было температуры рыбы на разделочном столе. Его нужно согреть. Нужно обсушить. Нужно унести в укрытие. Нужно, чтобы он был жив. Всё остальное было немыслимо.

Темноту ночи усилил чёрный плащ бури, так что не было видно ни звёзд, ни луны – лишь вспышки молний, подобные затачивающим свои ножи призракам убийц. «Новые знамения», – подумал Куилл с тошнотворной, горькой неприязнью. Какой смысл в знамениях, если некому их растолковать? Какой смысл в знамениях теперь для Дейви?

Поднимая верхнюю часть тела Дейви из воды правой рукой, левую Куилл сунул ему под рубашку, но сердцебиения не ощутил.

– Эта-то рука ничего не чувствует, – сказал он мальчику. – Знаешь, когда долго поспишь на одной руке и она немеет? Знаешь? Вот и я этой рукой ничегошеньки не чувствую.

Он прикинул силу бури. Буря двигалась на запад, но за ней следовала стена дождя: непрекращающегося, студёного дождя. Казалось, будто дождь будет идти, пока весь мир не растворится в нём.

– Между порывами ветра, – велел он Мурдине. – Мы должны двигать его, когда ветер будет затихать на время. – Но Мурдина едва ли могла помочь ему перетаскивать Дейви. Какой же он был тяжёлый – такой мучительно тяжёлый, что даже ветер не мог подхватить Куилла и швырнуть его, чтобы он разбился насмерть. Он намеревался оттащить Дейви в Хижину, но Мурдина запретила, сказала, что он слишком вымотан, чтобы идти дальше первого клейта, у которого они укрывались. Может, это она нащупала пульс под мышкой Дейви и объявила, что он жив; Куилл не мог вспомнить. А может, он себя обманывал. Но как-то вдвоём им удалось поднять мальчика и уложить его в кладовую-башенку, рыбно пованивавшую мёртвыми птицами. Дейви занимал места не больше, чем один-единственный глупыш. Его пояс при этом порвался, и из-за него выпали две качурки. Куилл разорвал их и вылил их масло на мальчика – не как благословение и даже не как лекарство; хоть птичье оперение и было ледяным, масло внутри ещё сохраняло тепло, а Дейви нуждался в тепле.

Куилл и Мурдина Галлоуэй забрались к нему и провели там всю ночь. Всю ночь ветер выл и рыскал вокруг башенки, как почуявший падаль волк. Куиллу снилось, что он в могиле.

* * *

Утром они с Мурдиной смогли дотащить Дейви до Верхней Хижины. Буря не прекратилась, но ветер насупился и обиженно подутих. К тому же стало светло. Вчера здесь был соломенный матрас, готовый служить постелью. Но Куилл сжёг его, не так ли? И развалил защитную стену? Ничего не осталось, только тёмное пятно на полу и суетливые ледяные сквозняки – и всё из-за напрасного, бессмысленного костра.

И всё же Хижина оказалась занята.

Внутри пещеры ютилась целая армия качурок. По привычке, даже не задумываясь, Куилл прошёлся между них, выдёргивая их и засовывая за пояс, словно морковь собирал, велев Дейви и Мурдине сторожить вход и загонять обратно любую, какая попытается сбежать. Раздражённый, что они совсем ему не помогают, он встал у устья сам, потрясая курткой. Скоро вся пещера наполнилась птицами, как недавно наполнялась огнём, такими же суматошными, как мысли в его голове.

– Сегодня нам будет что положить в котелок твоей матушки, друг! Сегодня мы поедим на славу, гляди!

Некоторые птицы сбежали, некоторые попадали на пол, и наконец движение в Хижине прекратилось, а вместе с ним – и сумбур в голове Куиллиама.

Он разложил мёртвых качурок рядами крылом к крылу и уложил на них Дейви, пока они были тёплыми. Оба мальчика были перемазаны маслом, отрыгнутым на них перепуганными птицами. У Куилла не было фитилей, чтобы продеть через качурок, как не было иглы, чтобы проткнуть их, и трутницы, чтобы превратить их в лампы, но если бы были, он бы сам воспламенился, как свеча-качурка.

Птицы под головой Дейви окропились красным, словно превращаясь в зарянок. Может, это было ржаво-красное масло из маслянистых птах, а может, кровь из его затылка, которым он ударился о скалу. Когда Куилл подложил ему под голову свою шапку, она тоже побагровела, как наградная розетка, словно Дейви выиграл во сне какой-то приз.

– Он ещё у меня, Куиллиам! – Дейви распахнул глаза. Это был самый первый признак, что жизнь в нём ещё теплилась. – Железный Перст ещё у меня, правда? – И он раскрыл ладонь.

– Правда.

Он так крепко стискивал его, что остриё вонзилось глубоко ему в ладонь.

– Я сохранил его, правда?

– Правда. Молодец, друг.

– Так что я могу оставаться Хранителем?

– До тех пор, пока не сделаешься седым стариканом с бородой до колен, а каждую рыбёху будешь знать по имени.

Дейви хихикнул.

– Я думал… может, мы смогли бы приманить Перс-том кита, чтобы он приплыл и перенёс нас на Хирту. Чтобы собак проведать, понимаешь?

– Как Иона во чреве кита?

– Только снаружи. Не внутри. Больно уж там темно. Вообще темноты я не боюсь, но…

Куилл согласился, что темнота внутри кита стала бы испытанием и его смелости тоже. Это была худшая темнота – пропитанная зловоньем. Но он знал, что сейчас темнота иного рода, куда хуже, испытывает Дейви на храбрость. Сейчас Хижину заливал тусклый рассвет, но для Дейви кругом по-прежнему царила ночь.

– Чтобы собак проведать, понимаешь? – повторил Дейви.

– А потом что, вернёмся назад? На Стак?

– Чтобы ждать кораблей, да, – сказал Дейви.

– Кораблей с ангелами? Ох, друг, а на Хирте мы их подождать разве не сможем? Конечно, сможем. Мы зажжём огонь в каждом очаге, пусть себе трубы дымят круглые ночь и день, так что ангелы уж наверняка увидят. Как думаешь?

– Если у матушки найдётся лишний торф, – ответил Дейви. Единственный мужчина в семье, он всё ещё беспокоился о хозяйстве.

Куилл назначил себе тяжкое, непосильное задание – заново отстроить защитную стену, которую он сокрушил вчера, чтобы впустить сквозняк. Поскольку он расстался с курткой, чтобы накрыть ею Дейви, труд должен был его согреть. И освободить голову от мыслей. В любом случае, лучше заняться делом и казаться беззаботным, чем сидеть рядом с Дейви, как девчонка, утешающе воркуя, молясь и гладя его по волосам. Это же не то, что нужно мальчишке в беде, а? Мальчишке, который хочет быть храбрым?

По крайней мере, по мнению Дейви, корабль теперь должен был явиться. Куилл зажёг костёр, так что теперь корабль, который увидел Фаррисс, уж наверняка приплывёт. Вера пропитывала Дейви сильнее, чем масло и кровь, запутывалась в его волосах крепче, чем песок и мелкие камешки. Из-за обломков горизонта, по долинам между горами-волнами, приплывёт корабль, белый, как альбатрос, и полный ангелов, и увезёт птицеловов со Стака Воина домой.

– Это твоя гагарка вызвала бурю. Они такие, гагарки. Мне матушка говорила. Они вызывают бури. – Он сообщил эту новость Куиллиаму мягко, словно извиняясь, зная, что друга расстроит горькая правда и птичье вероломство.

– Она не «моя». Это просто гагарка.

Вспышка испуга, хныканье и округлившиеся глаза дали понять, что Дейви попытался пошевелить каким-то суставом, какой-то конечностью – и не смог.

– Ты поможешь мне забраться на корабль, Куилл? Когда он придёт?

– А как же. Конечно.

Дождь снаружи насмешливо зашипел. Двое мальчишек, насаженные на кончик гигантского каменного когтя и застрявшие в поднебесье на потеху чудищам-облакам? Им никак не спуститься.

Застигнутый новой мыслью, Дейви изо всех сил вцепился в запястье Куилла – на этот раз в чистом ужасе.

– А ты не дашь Кеннету меня съесть?

– Съесть?

– Он сказал, когда закончится еда, он станет готовить мелюзгу и есть!

– Полно, дружок, полно. Этот тупица не ртом говорит, а задницей. Ничего он такого не сделает… Думаешь, остальные ему позволят? Очень уж мы тебя любим… Хочешь, что-то расскажу? Когда мы с Мурдо влезли сюда, мы нашли белые перья. Перья орлана, вот так. Знаешь, что нам надо сделать? Надо поймать их с полдюжины, запрячь – и пусть унесут нас на Хирту, сначала посмотреть на собак, а потом караулить белый корабль.

– Прошлым летом у нас орлан ягнёнка утащил, – с сомнением сказал Дейви.

– Значит, за ними должок! – весело произнёс Куилл, будто договор с орланами был на мази.

– А мисс Галлоуэй ещё здесь? – спросил Дейви.

У Куилла едва сердце из груди не выпрыгнуло. Камень, который он держал, с грохотом сорвался со стены и выкатился из пещеры. Волдыри на его руках лопнули и оросили ладони слезами.

– Мне попросить её уйти?

– Нет! Она мне нравится. Когда я был мёртвый – ну, лежал в могиле – она гладила меня по голове. Я представлял, что это матушка. – Очевидно, во время долгой и жуткой ночи в клейте Дейви был в сознании… почти в сознании… время от времени… Всё время? Куилл подошёл и сел перед матрасом из птичек на колени. Он сгорбился, положил лоб на камень и распростёр руки по полу.

Он молился Стаку Воина, чтобы тот сохранил жизни всех людей с Килды. Он молился ангелам, препирающимся над своими помятыми картами, чтобы они явились к ним на помощь. Он молился птицам-душам, на которых покоилась переломанная спина Дейви, чтобы они не высасывали душу из его тела, как высасывают невидимых насекомых из морских брызг. Он молился Мурдине, чтобы она пришла и напомнила ему слова своей песни про плот. Он молился Фарриссу и Доналу Дону, которые были там, внизу, чтобы они наплевали на дождь, влезли к Верхней Хижине и освободили его от этого невыносимого бдения. Он молился Богу, чтобы тот сделал его храбрее – хотя бы вполовину таким храбрым, как Дейви. Он молился всем явившимся на воскресную службу в кирк, чтобы они вспомнили о птицеловах, отправленных на Стак и позабытых там. Он молился призраку Фернока Мора, чтобы тот сжалился, и китам в океанских глубинах, чтобы те прислали подмогу.

Но явилась лишь Мурдина.

Он сел прямо, скрестил ноги и начал гладить Дейви по волосам. Сначала он спел:

 
– Вода так глубока – не перебраться
И не взлететь – ведь крыльев нет.
Пошли мне плот, что двоих снесёт…
 

Позже он спросил:

– Хочешь, расскажу тебе историю?

– Ту, про наместника Владыки и шар из жира?

– Хочешь верь, а хочешь нет, но это чистая правда – вот тебе моё слово. Как-то наместник Владыки попал в шторм, и взбрело ему в голову успокоить волны пудингом из олушьего жира.

«Не делайте этого! Не делайте этого!» – сказала команда.

«Не делайте этого! Не делайте этого, сэр!» – сказал старший помощник.

«Не делайте этого! Не делайте этого! – сказал капитан. – Вы разве не видите, что творится за бортом?»

Но наместник решил, что они просто хотят разделить пудинг между собой. Взял да привязал шар из жира к верёвке и сбросил его за корму – плюх. И вот спроси меня, успокоилось ли море?

– Успокоилось оно, Куиллиам?

– Оно сделалось гладким, как пруд, друг. И корабль перестало качать. И приплыла целая куча рыб, чтобы полакомиться жиром, и тут бы порыбачить на славу… Но приплыла ещё одна рыба. Да такая могучая, что с ней рядом и самые огромные акулы казались не крупнее килек. Приплыла она, повела своим носищем – нюх-нюх – повращала глазами-бусинками да как разинет пасть! А за пастью у неё – двенадцатитонная туша, а за тушей – хвостище размером с королевский якорь! Потому что это кит учуял этот шар из олушьего жира и явился его сожрать!

Дейви булькнул от смеха, не открывая глаз. Его тело расслабилось и слегка вытянулось, руки раскинулись ладонями вверх. Рыболовный крючок так и лежал на его ладошке, впившись в плоть. Куилл продолжил гладить его по волосам.

– Ну, наместник от испуга аж поседел и постарел лет на тридцать. Он поставил парус, и корабль понёсся вперёд – а кит-то не отстаёт! До самых Оркнейских островов за ним плыл, пока наместник не додумался перерезать верёвку и отдать чудищу лакомство. И знаешь что? С того самого дня и до сих пор наместник Владыки никогда не начищает башмаки жиром – боится, что кит его учует и вломится ему в окно.

Шум ветра снаружи стал напоминать шелест дождя, а потом – шаги проходящих мимо гигантов: моряков в длинных морских накидках или женщин в синих платьях и красных косынках.

Куилл вытащил остриё рыболовного крючка из ладони Дейви. Мальчик совсем не почувствовал боли.

Ритуал

Когда на Хирте кто-то умирает, поднимается плач на весь остров, останавливаются работа и игры – останавливается всё, потому что все возвращаются по домам. Утрата словно делает всех меньше.

Куиллиам вышел наружу и издал такой звук, какой, должно быть, издавал Фернок Мор, когда лодка отчалила от берега, оставляя его на произвол судьбы. Это был даже не крик, но рёв более древних времён, когда ещё ни одно животное не возвысилось над другим, а люди ещё выли на луну наравне с волками. Даже дождь распознал этот звук и прекратился.

Внизу, в Средней Хижине, мужчины и мальчики наконец смогли отправиться на поиски двоих пропавших в бурю. Они рассредоточились по склонам Стака, зовя и свистя, будто подзывали своенравных овчарок. Никто не видел вздымавшегося в небеса величественного сигнального огня – полуминутного триумфа Куилла.

Но Мурдо знал, куда Куилл направлялся – искать страницы из Библии в ските Кейна. Так что он первым подобрался к Верхней Хижине, первым услышал весть о смерти Дейви.

В тот же самый миг он начал спускаться обратно.

– Ты куда собрался, друг? Ты что, не поможешь мне? – завопил Куилл.

Но у Мурдо не было желания видеть, а тем более трогать мёртвое тело. И кроме того, за ужасом из-за смерти Дейви быстро последовала мысль: на его месте мог быть он, Мурдо. Если бы он согласился лезть с Куиллом к Верхней Хижине, тогда он мог бы теперь лежать на полу мёртвым. Мурдо нашёл виноватого. Не из-за бури погиб Дейви, а из-за Куиллиама.

Куилл к этому выводу пришёл много раньше. Если бы он не сделал Дейви «Хранителем», не выдумал эту глупую игру и не наделил запасной крючок нелепым волшебством, или если бы он просто согласился пойти порыбачить заодно с поиском знамений, как Дейви и предлагал… Изгнание было меньшим из того, что он заслуживал.

Кеннет притащился в Верхнюю Хижину, потому что он никогда не видел мёртвых «кроме стариков в своих постелях». Увиденное быстро остудило его любопытство. Он притворился, что вид мёртвого тела оказался не таким ужасным, как он рассчитывал, и, углядев под телом птиц, начал вытаскивать их и засовывать себе за пояс, чтобы отнести вниз. Ему не терпелось уйти.

Верёвку принёс Донал Дон и как-то изловчился привязать тело себе к спине и снести его вниз, как раньше носил многих раненых птицеловов. Его сломанная рука была привязана к груди, чтобы он не пытался ничего ею хватать, тянуть и тащить. Так что казалось, будто он несёт не только ребёнка на спине, но и младенца. Когда они с Куиллом спускались, мужчина издавал горлом странные, нечленораздельные звуки – не то от горя, не то от напряжения, не то от боли. Его лицо казалось высеченным из камня, так что сказать наверняка было невозможно.

– Был ли корабль, мистер? – умоляюще спросил Куилл. – Думаете, он нас видел? Думаете, был корабль? – Но Дон уже не верил Фарриссовой версии событий. Если корабль и был, больше его никто не видел, или, подобно китам, он проплыл мимо и о застрявших на острове птицеловах и знать не знал. Его молчание подтвердило, что смерть Дейви была напрасной: она не послужила никакой цели.

В Средней Джон попросили поплакать и поголосить, как того требовали традиции, поскольку в этом ритуале женщины намного превосходили мужчин. Но Джон провела столько времени, подавляя свои девичьи инстинкты, что причитания никак ей не удавались.

Никто не стал мешать Юану, громко и грамотно промолившемуся целый час.

На Хирте мужчины принялись бы изготовлять саван или какой-нибудь гроб – из того, что можно найти – коврик, плавник, покрывало… Но где взять что-то подобное здесь, на Стаке, где и живым едва ли удавалось укрыться от холода? Куилл придумал плотно смотать верёвку и сшить её встык, превращая в некое подобие раковины – колыбель с крышкой из мягкой белой кожи.

Но Мурдо, Хранитель Верёвок, назвал Куилла дураком, не уважающим чужого имущества. От идеи отказались как от слишком расточительной.

По традиции следовало поймать одну из овец семьи умершего, заколоть её и зажарить на поминальный пир. Но здесь овец не было.

– Ещё будет время, когда домой вернёмся, – сказал Дон. Но Куилл, зная, как Дейви беспокоился о материальном положении семьи, выпалил, что утрата овцы «здорово отяготит мать Дейви».

– Тогда зарежем одну из моих, – рявкнул Фаррисс. Он склонился над телом – правильно уложенным, омытым и синевато-белым в своей наготе – обнял Дейви и заплакал, раскачиваясь и называя не имя Дейви, но имена двоих своих дочерей. Все отвели взгляды.

Днём запах жареной баранины всё же донёсся до них с Боререя, как раз в соответствии с похоронным обычаем. Но означало это лишь то, что Коул Кейн пережил бурю. Младшие тут же стали настаивать, что нужно устроить поминальный пир из качурок, приготовленных в их же масле, а пока еда готовилась, они разобрали себе одежду из горстки пожитков Дейви. В конце концов, одежда ему была уже ни к чему.

Юан всё продолжал причитать о «несомненном и непременном воскрешении из мёртвых», но на Стаке ничего не было несомненно и непременно: только горький холод, голод, ссадины, синяки, ветер, море и Смерть.

К счастью, Лаклан знал много плачей и мог спеть их с наступлением темноты. Найлл, Хранитель Воспоминаний, смог припомнить разные добрые мелочи, которые Дейви делал на Хирте, и как старательно он заботился о своей матери. Куилл добавил, что Дейви самостоятельно зажёг сигнальный огонь – отчего все ахнули в искреннем восторге. И хоть Калуму не удалось сложить об этом героическом деянии песню, зато Доналу Дону этого хватило, чтобы произнести речь. В ней он передал «славного и смелого мальца» в руки Господа. Раздалось согласное бормотание – Бог наверняка будет рад, что Дейви теперь с ним, и ангелы тоже возликуют. (Хоть это и было правдой, ни Бог, ни ангелы до сих пор не постарались им хоть как-то помочь.)

Когда Парламент начал обсуждать, как быть с телом, Куилл осознал, что ушёл из Верхней Хижины и даже не поискал в пещере страниц из Библии.

Не поискал он и орланов в небе, которые могли бы унести мальчика домой.

* * *

Оплакивать Дейви полагалось три дня, но ни у кого не было на это ни духу, ни сил. Так что на следующий день Фаррисс снёс маленькое нагое тельце вниз, к причалу, и те немногие, кто могли это выдержать, последовали за ним.

Сильные бури размалывают водоросли вокруг Стака в ярко-оранжевую массу, и теперь бухта была полна ею. С виду она казалась мягкой, но на ощупь была склизкой, и мужчины то и дело поскальзывались на ней. Так что тело опустили на землю торопливо, без церемоний, туда, где седьмая волна сможет заявить на него права. Они назвали это матросским погребением, хотя ни один из них такого раньше не видел. Юан, возможно, знал правильные слова, но он не пришёл. Никто не подумал о нём скверно: у него имелись воспоминания, из-за которых он боялся ходить в бухту и смотреть, как волны волокут детское тело в море.

Скользя и оступаясь, Куилл подошёл к телу – якобы уложить конечности в более достойное положение, но на самом деле вложить крючок из гнутого гвоздя обратно под охрану негнущейся ладошки.

– Да будет наш друг Дейви благословлён семикратно, а верёвка крепка в трудную минуту, – громко сказал он, бросив полный ядовитого упрёка взгляд на Мурдо. Верёвка нужна была Дейви, чтобы послужить ему гробом, а Мурдо поскупился дать её ему.

– Верёвки живым нужны, а не мёртвым, – сказал Мурдо и, отвернувшись, отправился в Среднюю.

– Подойди-ка сюда, а, Кеннет? – позвал Куилл, и, хоть при виде трупа его подташнивало, под взглядами остальных Кеннет почувствовал себя обязанным подковылять к нему по оранжевой слизи. – Видишь? – спросил Куилл, указывая на грудь Дейви. – Смотри внимательно. – Кеннет присел на корточки, отворачиваясь от тела. Куиллу не составило труда схватить его за волосы на затылке и ткнуть лицом в живот Дейви.

– Давай жри, – прошипел он. – Жри, слизняк. Ты же сказал, что начнёшь с мелюзги, помнишь? Когда еда закончится, помнишь? Сказал, что начнёшь с мелюзги. Что? Ты забыл? А Дейви помнил. Дейви это прекрасно помнил. Умер с твоими словами в голове. Он хранил их и хранил, всё думал, всё ждал – когда же я проснусь с перерезанным горлом и увижу, как Кеннет раздирает меня на куски? Умер, боясь, что ты сготовишь его и сожрёшь, насмешник. Смешно тебе теперь, Кен? Ну так откуси кусочек, давай, чего ты?

Кеннет вырвался, оставив пучок волос в кулаке Куилла, и пополз прочь, раз за разом вытирая лицо и рот рукавом и ругаясь. Оставшиеся мальчишки, видевшие это, тоже прижали рукава к губам, будто и они почувствовали синий холод этого принудительного поцелуя.

* * *

Никто кроме Куилла не остался посмотреть, как море заберёт Дейви. Было очень холодно. Долгое время казалось, что волны не соблазнились мальчиком – лишь одолжили ему саван из оранжевой пены. Потом поднялась седьмая – или семнадцатая? – волна, на голову выше остальных, и взмыла высоко над утёсом, чихая ледяными брызгами. Она обшаривала и обшаривала тело Дейви, как мародёр на поле брани, и, не найдя ничего ценного, сбросила его на прибрежные скалы.

Куилл сел, прислонившись спиной к утёсу. Ему казалось, что он слишком часто подводил Дейви. Раз его мать не могла просидеть рядом с сыном два дня и две ночи, тогда Куилл сделает это за неё – град ли, снег ли, морские ли чудища или бушующее море. Пускай каждая девятая волна подносит ему отчаяние: он наелся его сполна. Пускай друзья шепчут за спиной:

«…если бы Куилл не потащил его на вершину…»

Пускай пируют качурками, которых собрали они с Дейви, и ничего не оставят на завтра. На Хирте они следили за тем, чтобы расходовать припасы экономно, чтобы хватило на зимние месяцы или непредвиденные трудности. Но здесь и сейчас – съедим всё до последней птицы. Последнее масло давно прогорело, море сделалось слишком бурным для рыбалки. Так зачем откладывать неизбежное? Скоро им всем дорога туда, куда ушёл Дейви. Старшие просто решили не говорить это младшим.

Он просидел там всю ночь, и холод вспарывал швы его тела, как вода в трещинах превращается в лёд и крушит камень. Холод влез ему в голову. Ввинтился в грудь. Вгрызся в ладони. Но холод не смог ни одолеть его, ни отправить с хныканьем в Хижину. На помощь Куиллу пришла лихорадка: она отогнала ледяной ветер волнами идущего изнутри жара.

Он не мог дотянуться до тела Дейви на прибрежных скалах, и море, казалось, тоже не могло. Наконец Ночь облачила море в траурно-чёрные одеяния и скрыла Дейви из виду.