Текст книги "Тысяча слов (ЛП)"

Автор книги: Дженнифер Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 12 страниц)

Он пожал плечами.

– Всюду, где могу. Несколько раз я останавливался у Моузли. Дома у друзей. Иногда, если погода хорошая, я сплю на улице. В скейт-парке, у ручья – пофиг. В местах, где бывал мой папа.

У меня в голове сразу же возникла картинка, как лунный луч освещает слово «СОЛО». Соло, в смысле один. Всё это время я чувствовала себя ужасно одинокой, пока мои родители сражались за меня, и Вонни проведывала меня. Я понятия не имела, что такое «одинокий».

– Это ужасно, – сказала я.

– Сначала Моузли хотела, чтобы я пришел сюда написать кое-что о самоубийстве, потому что я не понаслышке знаю, что это может сделать с семьёй. И когда я закончил с этим, она разрешила мне и дальше заходить. Так что у меня есть место, куда можно прийти днем. Особенно, когда холодно. Снаружи отстойно, когда холодно. Поэтому, отвечу на твой вопрос, да, Моузли знает об игре. Она не против.

– Ох, – повторила я, полностью осознавая, что выгляжу как дура. Но я как бы поняла, что заслуживаю быть дурой, после того, как плакалась ему и грузила его своими проблемами, не представляя, какова была его жизнь. – Ладно.

Остальная группа начала заходить.

– Посмотрите на это. Два круглых отличника зарабатывают дополнительные баллы, пока нет учительницы, – сказала Кензи, увидев нас.

– Заткнись, – ответила я.

– Прости, что ты сказала, Супермодель? Думаю, что с этим коричневым дерьмом на носу ты звучишь смешно (под фразой «коричневый нос», brown nose, в американском английском подразумевают человека, которого хотят обозвать подхалимом, любимчиком учителя или жополизом – поцеловал в задницу и на носу остался след – ред.). − Возможно, тебе стоит сфотографироваться и разослать это всем.

Мак повернулся к ней.

– Она сказала, заткнись. У тебя проблемы со слухом?

Кензи закатила глаза.

– Пфф! А ты кто, ее папочка? Подожди. Нет, ее отец наверху скоро будет уволен, потому что его дочь – шлюха.

Я развернулась на сиденье, но Кензи уже успела усадить свой большой живот в кресло, отвернувшись к нам задом, и зашла миссис Моузли. Мое лицо горело, я была так зла. И смущена. Я только что разузнала, что Мак не был преступником, но Кензи напомнила ему, что я была такой.

Через несколько минут Мак стукнул меня в плечо.

– Просто, чтобы ты знала, я тоже получил сообщение.

Конечно, он получил. Почему бы и нет? Он больше не ученик Честертона? И что с того? Куча людей не из нашей школы получили сообщение. Вероятно, все в этой комнате получили его. Кого я обманываю? Пройдет много времени, прежде чем я окажусь среди людей, которые еще не видели меня обнаженной. Мне хотелось плакать. Я обманывала себя, думая, что он был кем-то другим.

Он еще раз наклонился.

– Раньше, когда у меня еще был телефон. Но я не открыл его, – добавил он.

Я посмотрела на него.

– Я никогда не видел фотографии, – сказал он.

Искреннее выражение его лица подсказало, что он говорит правду. И это дало мне маленький, крошечный проблеск надежды. Возможно, были люди, которые получили сообщение, но не разослали его своим друзьям, не сплетничали об этом со всеми знакомыми, не загружали это в компьютер, не обзывали меня и не разносили слухи обо мне... И вообще не смотрели на него.

Возможно, такие люди существовали. Или, может быть, Мак был единственным. Но полагаю, это тоже хорошо. Потому что от простого факта, что есть один человек, я чувствовала себя намного лучше, я почти ощущала легкость, как после бега.

Как только я закончила с конфетами, мама зашла в класс. Она прибыла на пять минут раньше, но миссис Моузли сказала, что поняла и не сократит мне время на моем листе.

Мак вынул свои наушники, когда я вышла из системы и собрала вещи.

– Значит, ты не собираешься на встречу? – спросил он.

– Ни за что. А ты?

– У меня нет лучших вариантов. И мне надо кое-что распечатать. Это может быть интересно.

Я нахмурилась.

– Это не развлечение. Это работа моего отца. И это тупо, как ты и сказал. – Я застегнула рюкзак и повесила его на плечо. – Я, например, не хочу это видеть.

– Пойдем, Эш, – позвала мама с порога. Она оттянула рукав водолазки, чтобы посмотреть на часы.

– Ты можешь пойти со мной, – сказал Мак.

– Думаю, что я пропущу, – пробормотала я. – До завтра.

Я последовала за мамой, которая повернула налево, а не вправо.

– Я припарковалась сзади, – сказала она, быстро шагая, так что я едва поспевала за ней. – Таким образом, тебе не нужно проходить через зал наверху. Не то чтобы здесь было много людей.

Итак, мама сделала это. Она стала другом с машиной для побега внизу, а не Вонни. Мама собралась скрыть меня, как кинозвезду. Мама была героем, в котором я нуждалась, хотя я ее не просила.

– Спасибо, – сказала я, мы поспешили вниз по коридору, вышли на улицу, и тогда я замедлилась.

Мак был прав. Это было глупо. Всё это – скандал, собрание совета, то, как я позволила себя охарактеризовать. Забившись в угол, притворяясь в школе слепой, глухой, застывшей и мертвой, убегая. То, что я позволила всем остальным захватить власть над моей жизнью.

Как долго я позволяла другим людям решать, кто я? Как долго я сохла по Калебу? Или была типа лучшей подругой Вонни? Или доступной шлюхой? Когда в последний раз я говорила, кто я? Когда в последний раз я была просто Эшли?

Тогда тебе нужно подумать усерднее...

Я остановилась.

– Я хочу остаться, – сказала я.

Мама обернулась.

– Что?

– Я хочу остаться. Я хочу пойти на собрание.

– О, Эшли, ну же, пойдем. У нас нет на это времени. Мне нужно вернуться сюда…

– Я не шучу, мама. Я хочу пойти.

Она сделала несколько шагов ко мне, всё еще ища в сумке ключи от машины.

– Дорогая, не думаю, что тебе это нужно. Это будет неприятно для твоего отца.

– Именно поэтому я и должна быть там. – Она все еще выглядела неуверенной. – Мама, я знаю, что делаю. Это будет не сложнее, чем всё остальное, через что я прошла. – И эта часть была правдой. Всё, что я пережила, было унизительным и досадным, болезненным и одиноким, но ничто из этого не было важным. Ничто не имело смысла.

А вот это было важно. У этого был смысл.

– Пожалуйста, поверь мне, – сказала я. – Я в порядке. Лучше не бывает. – Я улыбнулась, несмотря на бабочек, которые порхали под ребрами, заставляя меня нервничать и чувствовать тошноту.

Мама, казалось, подумала об этом несколько минут, затем медленно вытащила руку из своей сумки. Она обняла меня за плечи, и мы вместе вернулись в здание Центрального офиса.

СОБРАНИЕ

В Центральном офисе не было конференц-зала, который вмещал бы более пятидесяти человек. Обычно это не проблема. В основном общественность игнорировала большинство заседаний совета директоров, поэтому не было необходимости в помещении побольше. Папа годами жаловался на то, что общество было настолько безразличным, что невозможно заставить людей заботиться об образовании своих детей, пока их что-нибудь не возмутит. Судя по толпе, которая сегодня заполнила зал заседаний, казалось, что он был прав.

Первое, что я заметила, когда мы с мамой вошли, была телекамера. Приперлись местные СМИ. Я поняла, что эта встреча была новостью, а в нашем маленьком обществе это были большие новости. Мама обняла меня за плечи, и мы проложили себе путь через людей, которые в основном, казалось, не замечали нас вообще – в заднюю часть конференц-зала, где сидел папа, составляя свои заметки.

Он выглядел мрачным, сгорбившись над рабочим столом, напротив него стояла чашка кофе. Увидев, что мы с мамой вошли, он начал беспокоиться.

– Что случилось? – спросил он маму.

– Она хотела прийти, – ответила мама. – Я не могла отказать. Это по поводу нее.

– Это не так, – сказал он, его взгляд метался между нами. – Это по поводу меня, а не тебя. Ты не должна быть здесь. Давай мама отвезет тебя домой.

– Папа, этого даже бы не случилось, если бы не я. Конечно, это меня касается. Я в порядке.

Бумаги, которые он держал, дрожали между его пальцами, и я забеспокоилась о нем.

– Я в порядке, – повторила я, и он, похоже, согласился.

Мы околачивались в служебном помещении до последней минуты. Затем мы удалились, папа подошел к длинному столу, где сидел совет, заняв свое привычное место справа от президента, а мама села в первом ряду рядом с секретарем папы, дерзко выпятив подбородок.

Я неловко стояла в дверях, стараясь не оглядываться, но ничего не могла с собой поделать. Люди были повсюду. Все места были заняты, у стен тоже стояли люди, даже коридор был переполнен. Телевизионная камера завращалась, и я покраснела и затаила дыхание, увидев, что попала в поле ее обзора. Я притворилась, что не замечаю ее, хотя это было сложно, ведь она такая огромная. Может быть, оператор не знал, кто я. Возможно, для них я была просто частью толпы.

Я увидела маму Вонни, родителей Рэйчел и моего учителя английского языка. Я узнала телевизионного репортера и множество людей, которых видела в Центральном офисе, включая миссис Моузли. Был директор Адамс, сзади ошивались некоторые ученики, и смирно сидели несколько стариков, в том числе женщина с тростью, которой миссис Моузли помогла подняться по лестнице.

А через два ряда от миссис Моузли, в последнем ряду, сидел Мак, подперев коленями спинку кресла перед собой. Один наушник свисал с его рубашки. Он казался заинтересованным и удивленным.

Я его не знала. Нет. Но я знала о нем достаточно. Я знала, что он в своей жизни потерял гораздо больше, чем я когда-либо. Я знала, что он не ноет по этому поводу. Он не прогибался, не бесился и не осуждал. Он продолжал жить, занимался своими делами, держался.

А еще я знала, что он получил сообщение, но не посмотрел, и это всё, что мне нужно было знать о нем. Он не смотрел.

Я пробралась в последний ряд и села рядом с ним. Он поприветствовал меня, отсыпав «Тик-Так» мне в ладонь.

Собрание по-тихоньку началось. Секретарь прочитала протоколы; приступили к некоторым проблемам бюджета, рассказала какие изменения в учебниках хотели сделать в следующем году. Люди нервно ерзали на своих местах, скрещивая и распрямляя ноги, ожидая, пока комитет доберется до причины, ради которой они все здесь – пикантные подробности.

Наконец, председатель совета огласил новое дело.

– Как вам известно, – начал он, глядя на лист бумаги перед ним, – Есть вопрос… ээмм… об отставке управляющего Мейнарда… эээмм… за неправильное решение проблемы с смс-перепиской…ээммм…. в Честертонской средней школе. Даем возможность комментировать.

Неправильное решение проблемы? Что он имел в виду под неправильным решением? Папа конфисковал телефоны, он связался с полицией, и он, мой собственный папа, согласился на то, чтобы меня отстранили от занятий. Как еще он мог поступить? Попахивает подставой. Председатель хотел, чтобы папа ушел, и они все здесь ради этого.

К микрофону подошла женщина и поправила свитер. Она наклонилась вперед, словно думала, что ее рот должен быть прямо на микрофоне, чтобы ее услышали. В результате все ее «П», «T» и «С» разразились громом в наших ушах.

– Моя дочь учится в средней школе Честертона, – начала она, – И хотя она не получила сообщение, фотографию ей показал один из мальчиков в ее классе...

Слушая ее болтовню о том, как расстроилась ее дочь из-за фотографии, мои руки сжались в кулаки, а плечи начали болеть от напряжения. После того, как она закончила говорить, поднялась другая женщина, а затем мужчина после нее. Все, так или иначе, изображали из себя жертв и все обвиняли папу.

Когда четвертый человек встал и направился к микрофону, Мак стукнул меня в плечо.

– Валим отсюда, – прошептал он.

Я покачала головой.

– Мне нужно быть здесь.

– Между прочим, у меня кое-что есть, – сказал он, наклонился в сторону и поднял с пола свернутую кучу бумаг.

Он развернул один лист. Это был маленький плакат. Сделанный из фотографии, которую я использовала для своей брошюры, с надписью на подушке: «Фотография стоит тысячи слов». Только он изменил надпись, добавив: «Но они не рассказывают всю историю».

Я моргнула, и перечитала несколько раз, мои губы вытянулись в улыбке. Это было идеально.

Из кармана джинсовой куртки он достал два рулона скотча, и протянул один мне. Я взяла его.

Поднявшись и, не обращая внимания на людей, которые разворачивались на своих местах, с любопытством поглядывая на нас, мы начали медленно продвигаться в толпе, приклеивая плакаты на стены.

– Молодой человек, – сказал председатель, заметив, что присутствующие начали суетиться. – Молодой человек, вы не можете нарушать работу собрания...

Его мы тоже проигнорировали, повесив еще один плакат, прилепив куском скотча. Когда вокруг нас зашептались, мы умотали из зала заседаний, смеясь. Мои руки дрожали, но я чувствовала себя прекрасно.

– Спасибо за это, – сказала я, и мы приклеили еще два листа на каждую дверь переговорной комнаты, потом вышли на улицу и воткнули сложенные копии под все «дворники», которые увидели на стоянке. Затем сели на скамейку и ждали, пока собрание не закроется. Мы разделили наушники Мака, его шляпа была небрежно надвинута на макушку.

Наконец люди начали выходить из здания, некоторые из них смотрели на нас, некоторые выглядели удивленными. Мама и папа покинули здание последними, держась за руки. Правление проголосовало и решило – не единогласно – не принимать пока дальнейших мер. Папе так и не довелось произнести свою прощальную речь. Он не уйдет в отставку. По крайней мере, не сегодня. Не из-за этого.

ДЕНЬ 30

ОБЩЕСТВЕННЫЕ РАБОТЫ

Я купила обед. Впервые с того дня, как выбросила свой пудинг в урну, я купила и съела обед за своим старым столом с поднятой головой. Сэндвич с индейкой, картошка фри, брауни, шоколадное молоко. Будто в начальной школе.

В этот же день раньше какие-то девушки обозвали меня шлюхой, проходя мимо моего шкафчика, и я не знала, или дело было в заседании школьного совета накануне, или в плакатах, или во фруктовом мороженом, которое позже сделал папа, чтобы отпраздновать, но внезапно меня это всё достало. Надоело быть жертвой.

– Эй, – позвала я их. Они обернулись, нагло ухмыляясь и закатывая глаза, будто смотреть на меня было мучительно. – Вы можете называть меня, как хотите. Меня это больше не беспокоит. Но если вам становится легче, обзывая меня шлюхой, вам стоит с этим разобраться, потому что у вас проблема.

Они не ответили. Просто кивнули мне, и ушли, перешептываясь. Но мне было пофиг. В любом случае, я ликовала, и решила, что устала ходить голодной, потому что слишком боялась обедать.

Я взяла поднос, рассчиталась на кассе за обед, затем встала у входа в столовую, осматриваясь.

Сначала мой мозг воспринял окружающее пространство, как это виделось мне неделями: пугающее, холодное, одинокое. Но я напомнила себе: если вчера я смогла расклеить плакаты на заседании правления, я могу сделать что угодно. Если я смогла дать отпор тем девушкам в коридоре, я могу сесть за обеденный стол. Я могла бы вернуть свою жизнь. Так я и сделаю.

Я демонстративно направилась к своему старому столу, где сидели Вонни, Шайенн и Энни. Приклеив улыбку на лицо, я села.

– Привет, Лютик, – сказала Вонни, вытаскивая пачку чипсов из ее обеденной сумки Hello Kitty.

– Привет, – ответила я, убедившись, что обменялась взглядом со всеми тремя. Я хотела, чтобы Шайенн и Энни узнали, что я возвращаю свое место, нравится им это или нет. Я перестала скрываться, и если они считали, что мое присутствие вредит их драгоценной репутации, это их проблема.

Шайенн улыбнулась.

– Привет, Эш. – Энни выдавила улыбку.

Это всё, что требовалось.

Я села и принялась за обед, размышляя, что это лучшая еда, которую я когда-либо ела в жизни. Мы болтали о школе и домашних заданиях, и кто во что был одет на зимнем балу. Никто не заводил разговор о сообщениях, или фотографии, или Калебе, или об общественной работе.

Немного погодя к столу подошла Рэйчел и встала около Шайенн с сердитым выражением лица. Ей пришлось подождать несколько минут, прежде чем все ее заметили.

– Тебе не положено здесь сидеть, – произнесла она.

Я проглотила свой кусочек сэндвича.

– На самом деле, это тебе не положено быть здесь. Я пришла первой, а это значит, что тебе нужно держаться подальше.

Она склонила голову в сторону, будто я была какой-то идиоткой.

– Я сижу здесь каждый день, и ты это знаешь.

Я отхлебнула молока.

– Но сегодня я попала сюда первой, а это значит, что тебе стоит найти другое место. Что я и делала. Только без лишних разборок.

– Вон? Серьезно? – заскулила Рэйчел, положив руку на бедро, словно бросала вызов Вонни, чтобы выгнать меня. Я затаила дыхание, ожидая, что же ответит Вонни. Я прекратила жевать, так и не сглотнув. Вонни сказала мне, что она прекратит общаться с Рэйчел. Это было бы настоящим испытанием нашей дружбы. Если Вонни выберет Рэйчел, я бы покончила с ней.

– Я сижу с Эшли, – ответила Вонни, а девочки кивнули, соглашаясь. Я сглотнула и вздохнула.

Рэйчел прищурилась на ответ Вонни, с полным ненависти взглядом, а затем вздохнула.

– Плевать, – пробормотала она, и развернулась, озираясь, где бы еще присесть.

Часть меня ощущала победу. Я выиграла небольшую битву. Мои друзья по-своему осторожно поддерживали меня. И если бы они этого не сделали, я была готова найти друзей лучше. Моя жизнь была под контролем. Может быть, впервые.

Вонни и девушки вернулись к обеду и болтовне, но я абстрагировалась от них, лишь присоединяясь к разговору, когда у меня спрашивали что-то конкретное. В основном, я думала о Рэйчел. О том, что произошло между нами. Это нужно было разрешить.

Когда раздался звонок, мы поднялись со стульев. Я выбросила мусор и поставила поднос на конвейерную ленту, а затем повернулась и начала искать Рэйчел в толпе.

Наконец нашла, она покидала столовую с несколькими девушками, которых я не знала. Она повернула за угол, и я последовала за ней, догнав ее, когда она дошла до шкафчика.

– Рэйчел, – позвала я.

Она обернулась, выражение ее лица мгновенно сменилось от любопытного к недовольному.

– В чем дело? – сказала она. – Ты должна держаться подальше от меня.

– Для моей защиты, Рэйчел, а не твоей. Помнишь? Я тебе ничего не сделала. Наоборот. Хотя теперь это не имеет значения. Думаю, нам нужно поговорить.

Она прислонилась к своему закрытому шкафчику. Девушка около соседского шкафчика пыталась выглядеть безразличной, но было вполне заметно, что она подслушивала.

– О чем нам нужно поговорить? – спросила Рэйчел скучающим голосом.

Я глубоко вздохнула.

– Я больше не хочу с тобой дружить, но думаю, что невозможно всегда избегать друг друга. Я знаю, что по приказу суда тебе нужно держаться подальше от меня, но если ты не будешь, мне, честно говоря, всё равно.

Она закатила глаза.

– О, так ты теперь важнее меня, или как?

– Нет, но... ты действительно испортила мне жизнь. И я думала, мы были друзьями, от чего стало еще хуже. Я до сих пор не знаю, зачем ты это сделала. Но мне надоело думать об этом. Я устала от того, что эта фотография имеет отношение к моей жизни. Поэтому, если ты передумаешь, я не буду поднимать шум из-за этого. Я хочу вернуться к нормальной жизни. Я просто... проигнорирую тебя. – Я не могла предложить ей дружбу, но это был самый дружелюбный шаг, что я смогла придумать.

Девушка рядом, наконец, закрыла шкафчик и ушла. Народ в коридоре по-немногу расходился, вскоре мы остались только вдвоем. Я заметила, что мистер Грин, учитель французского, стоит у двери, настороженно на нас поглядывая, будто ожидая, что разразится драка.

– Предполагалось, что это шутка, – сказала Рэйчел. – Я не хотела быть предвзятой.

– Это было не смешно, – ответила я. – Но мне уже по барабану. Твои слова и поступки больше не имеют для меня значения.

Я развернулась и ушла от нее, и было так хорошо оставить ее там. Оставить ее с пониманием, что мне не нужен приказ суда, чтобы выбросить ее из своей жизни. И чтобы она знала, что, невзирая на ее «шутки» надо мной, я окажусь сильнее. Борьба с Рэйчел только провоцирует её. Сказать ей, что она не имеет значения – и действительно подразумевать это – лучший способ обезоружить ее.

Она больше не будет меня критиковать.

До спокойствия было еще далеко, но я, по крайней мере, приблизилась на один шаг.

После школы, когда по приказу Моузли мы бродили по зданию, снимая плакаты, я рассказала Маку, как прошел мой день. Я описала ему выражение лица Рэйчел, когда она поняла, что я больше не буду целовать ее задницу, и он расхохотался.

Закончив, мы вернулись в комнату 104 за наши компьютеры. У меня осталось всего несколько часов, чтобы закончить мою брошюру. Моя общественная служба была почти завершена.

Но прежде чем приступить к работе, я свернула в трубочку несколько плакатов и спрятала их в свой рюкзак. Я планировала повесить их в спальне. Мое время в 104 кабинете вскоре закончится, но я не хотела забывать об этом. Не обо всём.

ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ

ОБЩЕСТВЕННЫЕ РАБОТЫ

В мой последний день миссис Моузли принесла пиццу.

Я встала перед полукругом стульев, мой живот урчал после порции пепперони.

Место Кензи было пустым, потому что накануне вечером у неё начались роды. Никто не знал, появился ли у нее ребенок или еще нет, хотя Энджел пыталась узнать это с помощью переписки. Кензи не отвечала на сообщения, поэтому мы начали делать предположения, не означает ли это, что она рожала в данный момент. И шутили о том, как мы сочувствуем медсестрам, которым сейчас приходилось иметь дело с Кензи.

После выхода с больницы общественная работа Кензи закончится, но к тому времени меня здесь уже не будет. Вероятно, я никогда не узнаю, мальчик у нее, или девочка. Не то чтобы это имело значение. Я сомневалась, что наши пути снова пересекутся. Во всяком случае, надеялась, что этого не случится.

На Подростковые Беседы пришло двое новых людей. Одна из них была девочкой, всего 12 лет, она слишком часто сбегала из дома и ее поймали. Другой – мальчик, который сломал руку своей матери, пытаясь отобрать ключи от машины. Они не учились в школе Честертона, но оба знали, почему я здесь. Но я осознала, что меня это больше не беспокоит. Люди говорили. Ну и пусть. Что я могу сделать, чтобы остановить их? Они знали тысячи слов, но не знали всей истории.

И, конечно же, оставался Мак. Я привезла ему полный пакет конфет в качестве прощального подарка.

Миссис Моузли произнесла свою привычную речь о том, чтобы быть вежливыми и послушать мою презентацию. Затем я встала и рассказала о событиях, которые привели меня сюда.

Наконец, я открыла свою брошюру, в которой были собраны факты о секстинге, и развернула ее, чтобы все могли видеть.

– Исследования показывают, что каждый пятый ученик, в возрасте от 12 до 17 лет, отправлял или получал фотографии с обнаженкой в сообщениях, – начала я, и обнаружила, что говоря об этом, я чувствовала себя менее униженной. Я была не одна. Это случилось не только со мной. Другие тоже это пережили, и некоторые из них были в порядке. Возможно, я тоже смогу. На самом деле, может быть, я покажу себя лучше, чем некоторые другие, которые отправили мою фотографию своим друзьям из-за жестокости. Потому что ошибку можно принять, но намного тяжелее справиться с жестокостью человека.

Я прочитала все факты из брошюры. И гордилась проделанной работой. И надеялась, что это поможет кому-то не вляпаться в неприятности, в которые я попала. И я показала плакат Мака, потому что я тоже этим гордилась.

Когда я закончила, миссис Моузли разрешила нам взять перерыв на пиццу. Я захватила бумажную тарелку, положила на нее пару кусочков, а затем направилась к своему обычному месту за компьютером рядом с Маком. Только на этот раз у меня не было никакой работы.

Я включила видеоигру, которую предпочитал Мак, и начала играть.

– Рада свалить отсюда? – Спросил он, присаживаясь на свое место и держа тарелку с пиццей.

– Да. Определенно. – Я бросила гранату.

– Чем теперь займешься? – поинтересовался он.

– Помимо школы? Бегом, я думаю, – ответила я. – Я скучаю по этому. Это неожиданно, ведь я больше не бегала с Калебом, но, оказывается, мне нравится бегать. А по нему я скучать не буду.

И это было правдой. Было время, я чувствовала, что умру, если он будет встречаться с другой. Но теперь я о нем даже не думала. Я ненавидела, что его жизнь пошла наперекосяк из-за случившегося, и верила, что он сожалеет. Но это меня больше не касается. Мы разошлись, я оставила прошлое позади, и это всё, что имело значение.

Миссис Моузли помогала одному из новичков с исследованиями, и все вернулись к работе, оставляя на клавиатуре жирные отпечатки грязными после пиццы пальцами.

За исключением Мака и меня. Мы удобно развалились на наших стульях. Разделили наушники и расслабились за видеоигрой. Закончив с пиццей, он открыл упаковку конфет, которую я принесла ему, и мы с таким же успехом набивали наши животы шоколадом и сахаром.

Когда наше время закончилось, мы покинули помещение, как в любой другой день, только на этот раз я не вернусь, и это показалось мне действительно странным.

Снаружи меня ждал папа, в застегнутом пальто и шарфе вокруг шеи. На улице, наконец, похолодало, и я увидела, как дыхание Мака превращалось в пар, когда он шел по тротуару.

Я остановилась и повернулась к папе.

– Думаю, сегодня я пойду домой пешком, – сказала я.

Его брови удивленно поднялись.

– На улице мороз.

– Я немного побегаю, – сказала я. – Плюс у меня есть пальто. Всё будет хорошо.

Папа пожал плечами и открыл двери. Он пошел к своей машине, и я побежала за Маком.

– Я пойду с тобой, – сказала я, подпрыгивая, чтобы согреться. – Скейт-парк?

Он кивнул.

– Хорошо.

Мы не очень долго зависали на рампах. Было слишком холодно. Но я не возражала, потому что на самом деле хотела вернуться к ручью. Мне нужно было кое-что сделать.

Я шла спереди, Мак молча шел позади. В туннеле было на удивление тепло, и теперь я поняла, почему он иногда спал там, особенно, когда было сухо. Наши шаги отражались эхом от стен, как прежде, только на этот раз у нас была цель. Я направилась прямо к прямоугольникам света и повернулась лицом к стене с граффити.

– Я кое-что принесла, – сказала я. Открыв свой рюкзак, я вытащила маленький аэрозольный баллончик с серебряной краской, которую утром раздобыла в гараже.

Мак ничего не сказал, просто усмехнулся, под грязной челкой его кожа была холодной и натянутой, и наблюдал, как я встряхнула банку и сняла крышку.

Удерживая палец на кнопке, я присела, чтобы найти пустое место рядом с «Соло». Я точно знала, что собираюсь написать. Я была не просто тоскующей девушкой Калеба. Я была не просто лучшей подругой Вонни. Я была не просто бегуньей. И определенно я не была доступной потаскушкой.

Я – это не мои ошибки. Никто больше не мог давать мне характеристики.

Только я должна сказать, кто я.

И я была... мной.

Просто Эшли.

Я нажала на кнопку и нарисовала большую, витиеватую, яркую «Э».

КОНЕЦ.

ЗАМЕТКИ АВТОРА

Я была подростком в 1980-х годах. У нас не было мобильных телефонов. Не было ноутбуков или социальных сетей, никакого Skype, sms или мгновенных сообщений. У нас были фотоаппараты «мыльницы», в результате фото получалось зернистое. И еще около недели занимала проявка плёнки. Или у вас было время, чтобы позволить себе крутую одночасовую обработку.

Во многих отношениях у нас не было мгновенной связи, мы были вынуждены полагаться на передачу бумажных записок из рук в руки в классе, а потом ждали – часами и даже днями – когда нам отпишут. А чтобы позвонить друзьям, использовали привязанный к кухонной стене телефонный шнур спиралькой (в котором наши волосы всегда, всегда запутывались). А каждый кадр, который мы сделали, был просмотрен в фотосалоне во время проявки. На самом деле фотосалон в моем местном торговом центре выбрасывал готовые фотографии через окошко, одна за другой, на конвейерную ленту, которая находилась снаружи, поэтому каждый мимо проходящий мог видеть наши дела.

Когда не было телефонов с камерой и обмена сообщениями, если мы и опасались, что сверстники поймают нас обнаженными, то в нас вселял ужас Случай Общественной Обнаженки. Скажем, классический кошмар, который превратился в реальность, «Обнаружили Голым в Классе Алгебры». Или «Огромная Катастрофа с Резинкой от Купальника», произошедшая в общественном бассейне.

Нельзя сказать, что мы не раздевались перед теми, перед кем не стоило бы. Конечно, обнажались. Возможно, восьмидесятые кажутся доисторическими временами, но мы всё-таки были людьми. А люди раздеваются. Люди экспериментируют с такими вещами, как секс, и делают глупости: бросают дурацкие вызовы или принимают глупые решения, чтобы пустить пыль в глаза, или привлечь внимание, или пошутить, или вообще без причины.

И так как мы были людьми, мы делали ошибки и, конечно, наши самые дерзкие решения имели негативные последствия. Некоторые последствия были хуже других: позор, глумление, домашний арест, привод в полицию. Вместе с экспериментами и необдуманными решениями все эти злосчастные наказания существовали и до секстинга.

Согласно свежим статистическим данным, 20% подростков отправляли свои обнаженные или полуобнаженные фотографии или видеоролики кому-то еще. В интернет-пространстве существует куча наготы и это вопрос времени – когда ее увидят дурные глаза. И тогда можно ожидать либо несчастного случая, либо шутки, или издевательства, или мести. Либо их просто распространят.

Но независимо от наличия обнаженных эпизодов в нашей жизни у всех нас были моменты, когда мы ощущали страх незащищенности перед нашими ровесниками. В эти моменты мы ощущали себя…голыми. Никто не хочет оказаться в такой ситуации. Никому не хочется обнажать свое тело – или обнажать свою душу, если уж на то пошло, – чтобы мир мог видеть, судить, комментировать. Мы хотим скрыть свои интимные места, будь-то внутренние или внешние. И самим решать – когда, как и кому открываться.

И если мы окажемся в столь щекотливой «голой» ситуации, хоть в 1983 году, хоть в 2013, в прямом смысле или переносном, самое главное – это как мы справимся с последствиями. Вы не можете вернуть этот обнаженный момент или сообщение. И время тоже не вернуть обратно, чтобы вы могли скрыть и защитить это. Но есть куча времени, чтобы научиться двигаться вперед. Как сказала Бэа Валери в моем первом романе «Список ненависти»: «Всегда есть время для страдания, и всегда есть время для исцеления».

Разрешаем ли мы людям с осуждающими комментариями и длинным языком эмоционально нас унижать? Разрешаем ли мы нашим обидчикам вешать на нас ярлыки? Разве мы позволяем им говорить, кто мы такие, только потому, что они думают, что знают нас, основываясь на одном обнаженном мгновении?

Или мы, как Мак, напоминаем себе, что наши разоблачители знают только часть истории, и только частично знают нас настоящих? Или мы, как Эшли, в конце концов, находим сами себя? Ведь неважно, насколько мы оголились, одно плохое решение не определяет нашу личность.