Текст книги "Тысяча слов (ЛП)"

Автор книги: Дженнифер Браун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Но я всё равно последовала за ним.

******************

Внутри дренажной трубы было не так уж страшно. Сыровато, и под ногами лежали промокшие листья, и звук капель эхом отдавался от бетонных стен вокруг меня. Зато не было крыс или паучьих гнезд с отложенными яйцами или типа того, и я могла видеть издали выходное отверстие.

Мак ждал меня внутри. Он наклонился и поднял что-то, а затем протянул мне эту штуку: фонарик.

Было темно, как ночью, и я щелкнула фонариком, к тому же, я всё еще не знала, что мы тут делаем.

Мак поднял руку и указал прямо.

– Итак, всё это проходит под Кипарисовой улицей, – сказал он. – С другой стороны труба выходит к тому ручью. Как маленький туннель. После ливней вся вода с улицы стекает сюда, но дождя не было месяц, так что сейчас довольно сухо. Идем.

Я последовала за ним вперед, подсвечивая себе путь, чтобы не наступить на что-то мерзкое или опасное. Мы пробирались сквозь листья, звуки наших шагов отбивались от стен вокруг нас. То и дело сверху доносился гул проезжающих машин по улице.

Наконец, я увидела прямоугольник, сверху сквозь него пробивался свет, это была канализационная решетка. Туннель расширился. Мак остановился между стоками.

– Когда идет дождь, здесь стекают два водопада, – сказал он. – Мне нравится иногда постоять между ними и послушать. Но нужно немного подвинуться к стене или окажешься в воде.

Я посветила фонариком и попыталась представить, как здесь может быть во время грозы: дождь стучит сверху, льет по обе стороны, но ты стоишь в безопасности у стены, прислушиваясь.

Мак отошел и прислонился к стене.

– Ты часто сюда приходишь? – спросила я.

– Не так часто, как раньше. Это хорошее место для размышлений. Хорошее место, чтобы спрятаться. Здесь тебя никто не найдет. Мне нравится одиночество.

Я выключила фонарик и подошла к нему.

– Ты позволил мне составить компанию, – заметила я.

– Не знал, что у меня есть выбор, – ответил он, а затем хмыкнул.

Я думала о том, как всё это время сидела рядом с ним. Как наталкивалась на него у торговых автоматов. Сидела рядом с ним на скамейке у центрального офиса. Тащилась рядом с ним по тротуару. Требовала слушать его музыку. Требовала пойти с ним.

– Нет, я думаю, у тебя его не было, – сказала я.

Мы немного помолчали, и я начала сгребать листья с пола.

– Я покажу тебе кое-что. Включи свет, – сказал он, и я это сделала. – Посвети на эту стену.

Я нацелила луч на стену прямо напротив нас и ахнула. Как я раньше не заметила? Сверху донизу она была покрыта граффити, некоторые высечены на камне, некоторые написаны жирным черным шрифтом, большинство были нарисованы баллончиками ярких цветов. Слова, рисунки, сообщения, имена. Я встала и подошла к стене, затем протянула руку и провела пальцами по ней.

– Ты сделал это?

– Некоторые. Много людей присоединилось к этому. Вот, дай мне фонарик.

Я передала его, и он осветил участок над моей головой. Слова «ROGER S 6-22-70» были нацарапаны на бетоне белым, выцветшим до серого.

– Я думаю, с этого всё началось, – сказал он. – Я не могу найти ничего старее. – Он переместил луч. – Это мое любимое. − Я отошла в сторону, чтобы посмотреть. Ярко-зелеными мультяшными буквами было написано слово «RHINO» («носорог» – ред.), «O» украшено рогом. Рядом с ним розовой аэрозольной краской было нарисовано «CLEVER WUZZ HERE» («Здесь хорошо продуманный хаос» – ред., перевод свободный, возможна и другая трактовка), а ниже: «PEACE DRIVER» («Надсмотрщик за порядком» – ред., перевод свободный, возможна и другая трактовка).

– Как круто, – сказала я, изучая каждое слово и иллюстрацию. Мак отошел, чтобы фонарь осветил большую часть стены. – А где твои?

Он снова приблизился и посветил ниже.

– Вот здесь, – сказал он. Я присела на корточки рядом с ним и посмотрела. Черными буквами было написано «SOLO» («Одиночка», «Сольное исполнение», «Самостоятельный» – ред.). Над ними была изображена убывающая луна.

– Это твой псевдоним? – спросила я.

– Нет, мое прозвище – Мак.

– Сокращение от…?

Он вздохнул.

– Мое настоящее имя – Генри. Мой папа начал называть меня Маком, когда я был ребенком, потому что я тогда был крупным, как грузовик. И оно прилипло. (Mack Trucks – американский производитель крупногабаритных грузовиков – ред.).

– Так что же означает «Соло»? – спросила я, но он не ответил.

Вместо этого он встал и посветил на другое место.

– Мой папа оставил это здесь, когда я был ребенком.

Это было очень просто и очень понятно, так же незатейливо, как подпись Роджера. «DRAGON AND MACK MAY 1998» («Тиран и дамский угодник, май, 1998 года» хотя у первых двух слов есть и другие трактовки, например: «дьявол и сутенер» и другие допустимые варианты – ред.).

Я провела пальцами по слову «Dragon». Было так много вопросов. Много чего хотелось узнать. Но Мак был скуп на информацию. Ему нравилось его одиночество. Мне оставалось только одно: напроситься пойти с ним в скейт-парк или к ручью; требовать, чтобы он впустил меня в свое прошлое. Это казалось воровством.

– Хочешь отметиться? – спросил он.

– Я?

– Да, почему бы и нет? У меня есть маркер.

– И что мне написать?

– Не знаю. Твоё имя. Все что пожелаешь. У тебя есть прозвища?

Я уставилась на стену. Да, у меня были прозвища. Сейчас вся моя жизнь состояла из прозвищ.

– Конечно, дай мне свой маркер, – сказала я, и в горле внезапно запекло. – Я просто напишу «Доступная Шлюха». Все узнают, кто это сделал. Но я могла бы сократить надпись до «Потаскухи» или «Шалавы», если мало места.

– Я не это имел в виду. Я хотел сказать ...

– Нет, я знаю, что ты имел в виду, – ответила я. – Но если бы я написала «Эш» или «Лютик» или другую тупую кличку, что бы это на самом деле означало? Это больше не я. Теперь я «Доступная Шлюха». Только это всех волнует.

– Ты не такой человек. – Голос Мака звучал мягко, и он выключил фонарик.

– Откуда ты знаешь, кто я? Даже я больше не уверена. Я сделала это, понимаешь? Я сделала снимок. Так что, если фото делает меня шлюхой, то как я могу отрицать это?

И я поняла, насколько сама в это поверила. Снимок был ошибкой, но почему-то эта ошибка начала становиться мной. Как я могу продолжать бороться с этим, продолжать отрицать правду? Это было трудно – защищать себя. Утверждать, что ты не потаскушка, пока все остальные говорят обратное. Когда твое фото было на порносайте. Действительно, как я могу обвинять людей за то, что они строят догадки относительно меня? Как я могу обвинять комментаторов на сайте и школьников за то, что третируют меня? Как я могу винить маму и папу за то, что они предполагают, что я занималась сексом с Калебом?

– Это нелепо, Эшли. Эти люди не могут сказать, кто ты. Не позволяй им иметь такую власть. Ты сделала ошибку. Ты человек.

– Но разве ты не видишь? – сказала я, мой голос стал хриплым и громким в замкнутом пространстве. – У них есть эта сила. Потому что, когда я думаю о том, кто я есть, я могу думать только об этом фото.

– Тогда тебе нужно думать усерднее, – сказал он.

Я покачала головой.

– Забудь, что я сказала. Я ... прямо сейчас я не хочу здесь писать свое имя, вот и всё.

– Хорошо, – ответил он. – Ничего особенного.

Я попыталась снова прислониться к бетону, надеясь вновь ощутить волнение от приключения и восторг от уединения, которые я испытывала, прежде чем он показал мне граффити.

Но стены начали давить на меня, а темнота стала угнетать, из-за чего я чувствовала себя маленькой и испуганной. Мне надо выбраться отсюда.

– Спасибо, что привел меня сюда, но мне нужно возвращаться домой. Увидимся завтра, – прохрипела я, и, несмотря на то, что я однозначно почувствовала, как его рука слегка задела мой локоть, я развернулась и помчалась по той дороге, по которой мы пришли. Я пронеслась через лес, миновала скейт-парк и весь путь домой пробежала не оглядываясь.

ДЕНЬ 28

ОБЩЕСТВЕННЫЕ РАБОТЫ

На следующий день на перерыве я не пошла за Маком к торговым автоматам. Мне было неловко разговаривать с ним. Я чувствовала, что мне нужно извиниться, но не понимала, за что. За то, что заставила показать мне свое самое секретное место, а затем сбежала от него? За то, что психанула, когда он поинтересовался моим прозвищем? За то, что в принципе навязываю ему свою дружбу?

Вернувшись с перерыва, он бросил пачку Life Savers* на мой стол (*популярная в США марка леденцов в форме колечек – ред.). Мы не обменялись взглядами и не произнесли ни слова. Немного погодя, я взяла пакетик с конфетами и открыла. Несколькими часами ранее Филипп Мозес обозвал меня шлюхой, а две второкурсницы хихикали и шептались всё время, пока я была в уборной с ними. А парень с моего курса вел себя так, словно он полчаса лапал мои сиськи.

Но Анджела Фаерстоун на самом деле поговорила со мной на физкультуре, и за обедом некоторые девушки сели неподалеку от меня, словно не в первый раз. Даже Шаенн вроде бы застенчиво улыбнулась мне в коридоре, когда прошла мимо, хотя при других обстоятельствах она бы притворилась, что меня совсем не существует. И тот факт, что я заметила эти маленькие детали, заставил меня задуматься: а что если я не сделала того, что Мак посоветовал в туннеле вчера? Тогда тебе нужно думать усерднее – сказал он. Возможно, дела становятся лучше сами по себе? Или, может быть, я хорошенько подумала?

Папа опять вернется поздно, поэтому мама отвезла меня домой после общественных работ. Я взяла рюкзак и отправилась в свою комнату. Спустя несколько минут я услышала легкий стук в мою дверь, и вошла Вонни.

– Привет, – сказала она, вроде как смущаясь.

Я сидела на кровати, уставившись на нее, потому что не знала, что еще делать. Я практически отказалась от Вонни, что было нелегко. Когда я вернулась с отстранения, она, похоже, оставила прошлое позади. Мне больше не было места в ее жизни, и в большинстве случаев она проходила мимо, будто даже не знала меня.

Вдобавок я обнаружила, что на моем старом месте теперь обедала Рэйчел. И поскольку по решению суда мы не должны иметь ничего общего друг с другом, мне пришлось держаться подальше, что означало, что Вонни выбрала Рэйчел вместо меня.

Как жить дальше, осознав, что ваш лучший друг, которого вы любили всегда, бросил вас, когда ваши проблемы выставили его в плохом свете?

– Привет, – ответила я сомнительно. – Что случилось?

Она теребила кончики трикотажного розового шарфа, который свободно свисал вокруг ее шеи. На ней также были новые сапоги. Из белой замши, со стразами на носках и заднике – невероятно красивые. Я заметила их в школе несколько дней назад, и почти подбежала к ней, чтобы похвалить ее сапожки, но потом вспомнила об этой огромной пропасти между нами, и остановила себя. Даже не могла сказать ей, что мне нравятся ее сапоги – или я бы сломалась.

– Я просто скучала по тебе, – произнесла она. – Мы не общались вечность. Ты в порядке?

Вчера вечером в дренажной канаве я вышла из себя и убежала от единственного человека в мире, который все еще верил в меня. Я избегала моего папы, который возвращался поздно, хандрил и пил каждую ночь. Я смотрела, как мой бывший бойфренд плачет во время извинений, но у меня не было к нему сочувствия. Это нормально? Я не знала, на что похоже «нормально». Я так давно этого не видела. Но Вонни не нужно всего этого знать, тем более что я всё еще не могла даже поверить, что она стоит в моей спальне.

– Полагаю, – ответила я. – Сейчас у меня нет толпы друзей, но я переживу.

Она опустилась на ковер и села по-турецки, как всегда, когда она приходила, как будто ничего не изменилось между нами.

– Прости, Лютик, – сказала она. – Я знаю, что была никудышным лучшим другом.

– Да, – заметила я.

Она была хреновой подругой, и я не видела никаких причин притворяться, что она не такая. Конечно, я никогда раньше не была на ее месте, но я могла почти гарантировать, что я бы поддержала ее. Я бы не убежала, чтобы спасти свою репутацию.

По крайней мере, мне нравилось думать, что я этого не сделала бы. Или убежала бы? Потому что в моей жизни было время, когда я бы сказала, что никогда не снимусь обнаженной и не отправлю фото кому-то.

Она ковыряла стразы на ботинке.

– Как думаешь, сможешь простить меня? Мне очень жаль. Я скучаю по тебе.

– Ты всё еще тусуешься с Рэйчел? – спросила я.

– Немного.

– Потому что она сука, Вонни, и тебе придется выбирать между нами. – Долго не думая, слова вырвались из моего рта неосознанно. Но всё в порядке, потому что это была правда. Если Вонни собиралась дружить с Рэйчел, тогда не со мной. Как сказал Мак, я заслужила лучшего друга.

– Тогда я выбираю тебя. Полностью. – Ответила она, даже не задумываясь.

Мне казалось, что не стоит прощать ее. Вроде надо потянуть с этим делом – помучить ее или типа того. Но я тоже скучала по ней, и хотела, чтобы она вернулась. Даже если я осознавала, что мы больше не лучшие друзья, которыми, как я думала, мы были. И всё же, мы слишком долго дружили, чтобы не простить друг друга. И я не понимала, как злопамятность может решить проблемы.

– Хорошо, – сказала я. – Я прощаю тебя.

Она широко улыбнулась.

– Спасибо.

Наступила минута тишины, во время которой я занялась тем, что пыталась выковырять ногтем крошки из клавиатуры.

– Итак, это должно быть невероятно, – начала она разговор. – Я встречаюсь кое с кем.

– Я знаю. Видела вас двоих в коридоре.

– Разве ты не спросишь, как это произошло?

Что меня восхищало в Вонни – так это ее способность двигаться дальше. Преодолевать странность, неловкость и обиду. Она никогда ничем не парилась. Никогда не критиковала происходящее, и всегда была прямолинейной. Извинись и живи дальше. Для нее жизнь была не более чем вереницей этапов. Мы были в фазе «прости-и-забудь», и это был мой выбор – подыграть или спорить.

– И как делишки?

Она оперлась на локти, вытянув ноги.

– Эх. У него неприятный запах изо рта. Ты же знаешь – я терпеть не могу зловонное дыхание. Будто собака тебя облизала. Так что секса определенно не будет. Ведь если его дыхание настолько плохое, я даже не могу представить, как он будет пахнуть, когда снимет свои носки.

Я засмеялась.

– Мерзость! Но он милый. Может, предложить ему жвачку или что-то в этом роде.

Она скривила гримасу.

– Он слишком слюнявый. Я, скорее всего, просто порву с ним.

Я покачала головой. Для Вонни всегда всё было легко.

– Как насчет тебя, Лютик? В твоей жизни сейчас есть какой-нибудь парень?

– Э-э, определенно нет. И возможно, больше никогда не будет.

– Да ладно! Ты не можешь навсегда отречься от парней, только потому, что Калеб оказался супермудаком.

Я закрыла свой ноутбук и отодвинула его в сторону, затем потянулась к подушке.

– Я видела его.

Ее глаза широко распахнулись, и она выпрямилась.

– Ничего себе! В самом деле? Я слышала, он, вроде как, сейчас полностью подавлен. Я не хотела поднимать эту тему, но раз ты видела его ... как он выглядит?

– Он выглядит сокрушенным, – сказала я. – Он сильно изменился. Худой, бледный, темные круги под глазами, и всё такое. Он извинился передо мной.

– Серьезно?

Я включила какую-то музыку и вытащила пару журналов из ящика стола. И бросила один в Вонни, как в старые времена.

– Его адвокат заставил его сделать это.

– Представляю себе. Он же тряпка.

– Не знаю, – произнесла я. – Я думаю, что это действительно испортило ему жизнь.

– Хорошо, – сказала она. – Не хочу относиться предвзято или типа того, но это его вина. То, что он сделал, было действительно отстойно.

– Да, – сказала я, но чувствовала себя немного неуверенно.

Да, то, что сделал Калеб, было его ошибкой, но в каком-то смысле это был и мой просчёт тоже, верно? Ведь это я сделала фото. Это я приняла решение, и это я стояла в ванной Вонни и разделась. И это я решила послать ему фотографию. Не сделай я этого, ему нечего было бы рассылать. И это подло, что он получил столько негативных последствий из-за такой глупости.

– Как насчет тебя? Как проходит общественная работа? – спросила Вонни.

В памяти всплыло лицо Мака. Обязаловка перестала быть таким ужасным наказанием, и, полагаю, причина в нем.

– Всё в порядке, – ответила я. – Там есть несколько по-настоящему интересных людей, и есть также один неплохой парень.

Вонни взвизгнула.

– Парень?

Я покачала головой.

– Не в том смысле. Он друг. Некоторое время он был моим единственным другом.

Она наклонила голову.

– За что он там?

Я закрыла свой журнал.

– За что он там? Ты что – телевизионный коп? Я не знаю.

Вонни прекратила листать страницы, и уставилась на меня.

– Ты не знаешь? А что если он убийца или вроде того, а ты с ним дружишь?

– Он не убийца. За такие преступления не приговаривают к общественным работам. Вероятно, он просто запутался, как и я.

– Если ты так говоришь, – протянула она. – Но на твоем месте, Лютик, я бы это выяснила. Перед тем, как набиваться ему в друзья. Последнее, что тебе нужно, это еще один негодяй.

Она начала рассказывать, что она видела по телевизору, и я какое-то время слушала ее болтовню, витая в облаках. Затем мы читали друг другу статьи в журналах из разделов вопросов и ответов, смеясь над ними, как обычно, и мне так сильно хотелось, чтобы у нас всё было как раньше. Но это не так. Люди живут дальше, и Вонни вернулась ко мне, но все же я не чувствовала, будто всё в порядке. Что-то было упущено.

– Итак, моя мама что-то говорила о заседании совета завтра вечером? – спросила Вонни.

– Думаю, да. Я мало знаю об этом. Мои родители больше не говорят о таких вещах при мне.

– Моя мама сказала, что они собираются обсудить «проблему секстинга», – продолжала Вонни, делая воздушные кавычки. – И что несколько членов совета требуют, чтобы твой папа покинул пост или его уволили. Думаешь, так будет?

По правде говоря, мне не нравилось думать об этом. Не нравилось думать, что это будет означать для нашей семьи. Мы не могли жить за счёт маминой зарплаты. И чем бы папа занял себя? Он любил свою работу. Он был бы опустошен.

– Я не знаю.

– Это отстой. Моя мама говорит, что там будет много людей. Она сказала, что это будет очень унизительно для твоей семьи. На твоем месте, Лютик, я бы удостоверилась, что меня не будет нигде поблизости этой встречи.

– Это, наверное, хороший совет.

Вонни осталась до тех пор, пока мы не услышали, как мама хлопочет на кухне.

После ее ухода, я спустилась вниз, посмотреть, не готовит ли мама ужин, а из головы не выходило то, что сказала мама Вонни о заседании правления: это было бы унизительно для нашей семьи.

Мама варила суп, в переднике поверх рабочей одежды, ее очки для чтения были сдвинуты на волосы. Ее глаза выглядели усталыми, и казалось, что вокруг них больше морщин, чем было раньше. Я взяла разделочную доску и начала нарезать морковку, которую она выложила.

– Это была Вонни?

– Да. Она заскочила.

– Я не видела ее вечность. – Мама казалась отстраненной.

– В последнее время мы не так уж много общались. Но всё в порядке. Мы всё еще друзья.

Она взглянула на меня.

– Тогда, я полагаю, это хорошо. – Она продолжала помешивать, и я начала измельчать сельдерей.

– Как работа? – спросила я.

– О, это ... – начала мама и замолчала. Она не обернулась и не спросила, почему я интересуюсь, не сделала ничего, чтобы я поверила, что она хотела продолжить разговор. – Люди ... ты знаешь ... люди в твоей школе слышали о ... случившемся?

Я собрала кусочки сельдерея и бросила их в миску, а затем начала резать лук.

Она сделала паузу, и продолжила:

– У меня было несколько огорченных родителей.

– Что ты имеешь в виду?

Она развернулась и прислонилась к плите.

– Эш, не беспокойся об этом. С самого начала у них были проблемы с детьми. Такие родители жалуются на всё.

Я положила нож.

– Как огорчены? Что ты имеешь в виду? – повторила я.

Мама закрыла глаза, и меня поразило то, какой уставшей она выглядела, словно, если она так долго постоит, то уснет. Медленно она снова открыла их.

– Несколько родителей забрали детей из детсада. Они считают, что я не могу подавать хороший пример из-за проблемы, с которой ты столкнулась. На самом деле это не так уж и важно. Как бы то ни было, у нас есть список ожидания из желающих занять места выбывших детей.

Казалось, я должна что-то ответить. Вроде я должна поддержать маму или извиниться. Но что бы я ни сказала, это не может отменить произошедшее. Это словно последствия моих поступков, которые никогда не прекратятся.

Через несколько минут суп начал закипать, и мама отвернулась, чтобы снова помешивать его, а я вернулась к нарезанию. Полагаю, мы закрыли эту тему.

– Ты собираешься на заседание совета завтра вечером? – спросила я.

– Да. Но у меня будет время, чтобы забрать тебя из общественной работы и завезти домой до этого. Таким образом, тебе необязательно быть там.

Заседания правления всегда проводились в здании Центрального офиса, этажом выше 104 кабинета, и я задумалась, может мне пропустить общественные работы и вернуться домой. Я определенно не хотела оказаться среди людей, которые говорили гадости обо мне в интернете и в средствах массовой информации. Мне не хотелось быть там и видеть, как работа и жизнь моего отца рушится. Ни за что.

– Как ты думаешь, папа собирается уйти в отставку?

– Я даже не знаю, знает ли папа, что он должен сделать в этот момент, – ответила мама, и по ее тону стало понятно, что по этому поводу она сказала достаточно, поэтому я закрыла рот.

Мы закончили бросать ингредиенты в кастрюлю, затем мама накрыла ее крышкой и убавила огонь, чтобы суп немного потомился. Пахло знакомо и по-домашнему. И я вспомнила себя ребенком, живущего в безопасности, тепле и уюте, семейные ужины вместе с родителями, где мы обсуждали, как прошел наш день.

Но я знала, что запах теперь был просто запахом. Мы с мамой перекидывались за ужином бессмысленными шутками, а папа возвращался домой поздно, наливал себе выпить и ел в тишине. Никто не хотел делиться тем, как прошел их день, потому что мы все хотели его забыть.

Как будто мы могли.

ДЕНЬ 29

ОБЩЕСТВЕННЫЕ РАБОТЫ

Когда на следующий день я пришла на общественные работы, то была на грани. Здание словно гудело. Снаружи стояла полицейская машина, чего практически никогда не бывало. Полагаю, полицию вызвали, чтобы поддержать порядок этим вечером. Эта мысль немного пугала меня.

По правде говоря, я там вообще не хотела быть, и почти сымитировала кишечный грипп, чтобы отмазаться. Но, в конце концов, я знала: чем скорее разделаюсь с исправительными работами, тем скорее это закончится, и тем скорее я смогу вернуть свою жизнь. Вскоре наступят зимние каникулы, и у меня была слабая надежда, что за время отдыха люди всё забудут и зациклятся на следующем большом скандале. А я бы могла начать новый семестр, будто ничего не случилось.

А что, если не забудут? Что, если я навсегда останусь большой темой для обсуждения? Я пыталась не думать о том, что у меня впереди еще целый год. Эта мысль была слишком удручающей.

Я явилась первой, и миссис Моузли оторвала взгляд от своей книги, когда я зашла.

– Не была уверена, что увижу тебя сегодня, – сказала она.

Я положила свою бумагу на стол.

– Моя мама отвезет меня домой до начала встречи.

Миссис Моузли посмотрела на меня поверх очков, затем сняла их, и они повисли на шейной цепочке.

– Эшли, я думаю, тебе нужно знать, еще никого не присылали на программу с твоей... проблемой.

Отлично, – подумала я. – Я аномалия. И у меня проблема. Звучит, будто я зависима от порно.

Миссис Моузли продолжила:

– Я знаю, что многие дети эсемесятся, и им всё сходит с рук. Ты не первая девушка в мире, которая отправляет свое пикантное фото парню. Ты знаешь это, не так ли?

Я кивнула, уставившись на свои туфли. Разговор начинал становиться неудобным.

– У меня были дети, которых присылали сюда из-за наркотиков, из-за насилия, из-за всяких вещей. Была одна девушка, попавшая сюда, потому что ее поймали за планированием убийства ее матери. Ты можешь в это поверить? Хорошая студентка, никаких наркотиков, связалась с плохой компанией, и следующее, что она узнала – ее арестовывают. За намерение убийства, Эшли. Но у меня никогда не было девушки, попавшей сюда, потому что ее видели обнаженной. Я хочу, чтобы ты знала. Твой случай необычен, потому что ... это необычно. Улавливаешь?

Я кивнула, хотя не совсем понимала, что она говорила вообще. Я уже знала, что мое дело нетипичное. От этого мне не становилось лучше, но и проблем не добавляло. И я просто хотела пойти за свой компьютер и работать.

– И если бы я была окружным прокурором, я бы подумала дважды о том, чтобы называть это не иначе как необычным, – сказала она. – Детская порнография – слишком серьезное обозначение.

Разве я не знаю этого? Я ночами не спала, размышляя, как однажды я объясню это важным людям в моем будущем. Послушайте, прежде чем вы попросите меня выйти за вас замуж, вы должны знать, что я распространила детскую порнографию, когда училась в старших классах....Фу!

Вошел Мак, затем Даррелл и Энджел, хихикая над тем, что они просматривали в телефоне.

Миссис Моузли снова одела очки и закрыла книгу.

– Пожалуйста, никаких сотовых телефонов в кабинете. Вы знаете правило.

– Но, Моз, вы должны это увидеть. Это забавно, – произнес Даррелл, забирав мобильный из рук Энджел и положив его на стол миссис Моузли. И хотя я знала, что они не настолько тупые, чтобы показать Моузли мое фото, я всё еще нервничала из-за слов «вы должны это увидеть», как будто это было оно. Я воспользовалась возможностью, чтобы улизнуть.

– Привет, – сказала я, опускаясь в кресло рядом с Маком.

– Привет.

Он перешел на страницу, которую искал, откинулся на спинку сиденья, воткнул наушники и начал быстро кликать мышкой.

Моя брошюра была почти закончена, и я распечатала образец, затем отодвинула стул и встала, чтобы забрать бумаги из принтера. Когда я проходила мимо Мака, по каким-то причинам мне в глаза бросилось то, что происходило на экране его компьютера.

– Что ты ..? – спросила я, склоняясь над его плечом, чтобы рассмотреть, и застыла на месте. По его экрану бегали анимированные солдаты, прицеливались и стреляли в самолеты. – Видеоигра?

Мак немедленно прекратил играть и нажал кнопку питания на мониторе, чтобы отключить его.

– Шшш! – прошипел он мне, его брови сердито нахмурились.

– Видеоигра? – повторила я, не очень заботясь, слышал ли меня кто-то. Кензи оглянулась на нас, и снова вернулась к разговору с Энджел, покачав головой, как будто мы не заслуживали внимания.

– Ты можешь заткнуться? – сказал Мак сквозь сжатые зубы.

Я выпрямилась и скрестила руки на груди. Это не имело смысла. Мы все проводили здесь наше время, работая. Вы не можете уйти отсюда без результатов, которые можно показать. Так как же Мак собирается когда-либо отсюда выбраться, если он проводит время, играя в видеоигры?

– А Моузли знает? Что ты собираешься делать, когда настанет твоя очередь показать, чем ты занимался? И вообще, из-за чего ты здесь? – Все вопросы, которые я старалась не задавать, сыпались градом.

Он обернулся и посмотрел мне прямо в глаза. Его кожа была сухой, на линии роста волос были прыщи, а кудри прилипли ко лбу. Его гладкие округлые щеки покраснели, будто он был смущен.

– Это мое дело, – сказал он тихим голосом. – Убирайся.

– Отлично, – сказала я и неохотно пошла к принтеру. – Не ожидай, что я прикрою тебя. В конце концов, она это выяснит. – Я не могла не задаться вопросом, почему она этого еще не сделала.

Он сердито запыхтел и снова включил монитор.

Мы молча работали бок о бок, пока миссис Моузли не прокашлялась, объявив, что пришло время отдохнуть. Все встали и ринулись в коридор, чтобы размять ноги, проверить телефоны, заняться другими делами, что они не могли делать в классе.

Я слонялась по коридору, наблюдая, как Мак по привычке направляется к автомату со сладостями. Уверена, я была последним человеком, кого он хотел видеть рядом. Поэтому я прислонилась спиной к стене и ждала, когда перерыв закончится.

– Простите? – Позвала маленькая старушка, спускаясь по лестнице, опираясь на трость с каждым шагом. – Вы знаете, где состоится заседание совета директоров?

Миссис Моузли бросилась к ней и подхватила женщину за локоть.

– Я покажу вам, – сказала она, и они направились к лестнице медленными шагами.

Я прижалась к стене и закрыла глаза. Люди собирались на заседание директоров. Я начала нервничать, как будто все узнают меня, когда я выйду отсюда с мамой. Как они все будут смотреть на меня, говорить обо мне, сплетничать о том, что я здесь на общественных работах за то, что сделала их бедным сыночкам и дочкам. Что я им сделала. Бред.

Больше всего мне хотелось, чтобы Вонни появилась у входа в здание и стала моим героем. Прикрыла меня, как кинозвезду от папарацци. Прямо сейчас. Украдите меня и перенесите туда, куда новости Честертона не дошли. Мне нужен был друг.

Что-то зашелестело возле уха, и я открыла глаза. Мак стоял с упаковкой Dots (марка желейных конфет). Он снова ими потряс.

– Конфет? – Предложил он.

Я поднялась и взяла их.

– Спасибо.

– Куда ушла Моузли?

Мы разорвали наши пакетики. Я насыпала Дотс в ладонь, а он прямо в рот.

– Помогает какой-то леди наверху.

Он кивнул.

– Встреча совета.

Я была удивлена, что он знал об этом.

– Да. Они планируют заставить моего отца уйти в отставку.

– Он не должен. Он не сделал ничего плохого.

Я бросила Дотс в рот, раскатывая конфеты на языке.

– Некоторые люди не согласятся с этим заявлением. По их версии, я навсегда испортила их детей. И он позволил этому случиться. Или что-то типа того.

– Это тупо, – сказал он.

– Я знаю.

Несмотря на то, что миссис Моузли еще не вернулась, и все по-прежнему околачивались возле уборных, болтая и хихикая, мы с Маком потихоньку возвращались в класс, за наши компьютеры, жуя конфеты.

Когда Мак повернулся ко мне, я перемещала текстовый блок в своей брошюре.

– Я не наказан, – произнес он.

– А?

– Суд не обязал меня быть здесь. Вот так вот. – Он пожал плечами.

– Я не понимаю. Что ты имеешь в виду, что ты здесь не по решению суда?

Его взгляд скользнул к двери, будто он боялся, что кто-то зайдет и услышит его. Затем он опустил глаза и тихо сказал:

– Моя мама ушла от нас, когда мне было восемь. А три месяца назад мой отец убил себя.

– Ох, – выдавила я, моя рука всё еще сжимала мышку. Я не знала, что еще сказать. Я даже не была уверена, переварила ли я его слова в этот момент. Если его мама ушла, и он потерял отца, значит, он стал сиротой?

– Как бы то ни было. Я не пошел в приемную семью, потому что мне семнадцать. Вот почему я бросил школу. У меня нет жилья. Я постоянно опаздывал на уроки, потому что у меня не было будильника, и они собирались исключить меня или ещё какое-то дерьмо, поэтому я ушел. Так было проще для всех. Плюс я ненавидел школу, так что это была небольшая потеря.

– Что значит, у тебя нет дома? Где ты живешь?