Текст книги "Золотой фонд детектива. Том 5"

Автор книги: Джек Лондон

Соавторы: Айзек Азимов,Шарлотта Армстронг
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц)

Послышались хлопки и шум одобрения.

– Попали в собственную ловушку, – услышали они добродушный голос, произнесший эту фразу безукоризненно по-английски.

– Это Джон Грей, – шепотом объяснил Груне Холл. – Если бы наш театр не держался целиком на коммерческой основе, он бы его преобразовал в корне.

– Спор о словах, – услышали все ответ Луковиля. – Словоблудие, фокусы речи, казуистика слов и идей. Если вы, друзья, дадите мне десять минут, я изложу мою позицию.

– Вот видите! – шептал Холл. – Наши милые убийцы еще и симпатичные философы. Чему же теперь вы больше верите: тому, что они сумасшедшие, или тому, что они бесчувственные и жестокие убийцы?

Груня пожала плечами: «Возможно, они преданы красоте и избранному ими пути, но я не могу забыть об их намерении убить дядю Сергиуса, моего отца».

– Но разве вы не видите? Ими владеют идеи. Саму человеческую жизнь, даже свою собственную, они не принимают в расчет. Они рабы мысли. Они живут в мире идей.

– По пятьдесят тысяч за голову, – отпарировала она.

На этот раз он пожал плечами.

– Пошли, – предложил он, – войдем. Нет, я войду первым.

Он повернул ручку двери и вошел. Груня последовала за ним. Разговор сразу прервался, и семеро мужчин, удобно устроившихся в комнате, поднялись навстречу вошедшим.

– Послушайте, Холл, – с явным раздражением сказал Харкинс, – вам бы лучше держаться подальше от всего этого. Мы вас не приглашали, однако вы явились и, простите, с чужим человеком.

– Ну, если бы это касалось только вас, друзья, я бы держался в стороне, – ответил Холл. – К чему секреты?

– Таков был приказ шефа. Это он нас сюда пригласил. А поскольку, подчиняясь его указанию, мы не приглашали вас, то можно заключить, что это он вас сюда впустил.

– Нет, это не он, – улыбнулся Холл. – И вы можете пригласить нас сесть. Это, джентльмены, мисс Константин. Мисс Константин, – это мистер Грей, мистер Харкинс, мистер Луковиль, мистер Брин, мистер Олсуорти, мистер Старкингтон и мистер Гановер. За исключением Хааса, здесь все оставшиеся в живых члены Бюро убийств.

– Вы нарушили наше доверие! – сердито крикнул Луковиль. – Холл, я от вас этого не ожидал.

– Вам неизвестно, дорогой Луковиль, что это дом мисс Константин. Пока не пришел ее отец, вы ее гости.

– Насколько мы поняли, это дом Драгомилова, – сказал Старкингтон. – Он нам так сказал. Мы приходили поодиночке, но, поскольку все мы пришли именно сюда, можно сделать единственный вывод, что ни в названии улицы, ни в номере дома не было ошибки.

– Это ничего не значит, – спокойно улыбнувшись, возразил Холл. – Мисс Константин – дочь Драгомилова.

В одно мгновение Холл и Груня были окружены всеми, и к ней протянулись руки. Но она спрятала свою руку за спиной, сделав внезапно шаг назад.

– Вы хотите убить моего отца, – сказала она Луковилю. – Я не стану пожимать эти руки.

– Вот стул, садитесь, уважаемая леди, – произнес Луковиль, подавая одновременно со Старкингтоном и Греем ей стул. – Для нас большая честь… дочь нашего шефа… мы даже не знали, что у него есть дочь… добро пожаловать… мы готовы приветствовать всех дочерей нашего шефа…

– Между тем вы хотите его убить, – раздраженно продолжала она. – Вы убийцы.

– Мы друзья, поверьте. Мы представители содружества гораздо более высокого и нерасторжимого, нежели жизнь и смерть. Человеческая жизнь, уважаемая леди, ничто – не более как безделица. Жизнь! Наши жизни просто пешки в игре по имени «социальная эволюция». Мы восхищены вашим отцом, уважаем его, он великий человек. Он является, а точнее – был нашим шефом.

– И все же вы хотите его убить, – настойчиво повторила она.

– Но это же по его приказу. Садитесь, пожалуйста.

И как только она, подчинившись уговорам, опустилась на стул, Луковиль продолжал:

– Мистер Холл – ваш друг. Вы не отрекаетесь, он ваш друг. Вы не называете его убийцей. А ведь это он отдал пятьдесят тысяч долларов за жизнь вашего отца. Как вы можете убедиться, наш шеф, уважаемая леди, уже наполовину разрушил нашу организацию. Однако мы не имеем к нему претензий. Он остается нашим другом. Мы глубоко уважаем его, потому что он настоящий мужчина, честный человек, человек слова, преданный этике, в какой степени преданный – не так важно.

– Разве это не прекрасно, мисс Константин! – не удержавшись, воскликнул Гановер. – Дружба, превращающая смерть в ничто! Закон справедливости! Культ справедливости! Разве это не вселяет надежду? Подумайте, конечно, нет никакого сомнения, что будущее принадлежит нам, что будущее принадлежит правильно мыслящим и соответственно поступающим мужчинам и женщинам, что такие свирепые и низкие побуждения и низменные желания грубой плоти, как себялюбие и родственная привязанность, зов плоти и крови, бесследно исчезнут, как предутренний туман под солнцем высшей справедливости. Разум и, я подчеркиваю, здравый смысл восторжествуют! Когда-нибудь весь род людской станет поступать не по зову плоти и грязных животных инстинктов, а в соответствии с высшей справедливостью!

Груня покачала головой и в полном отчаянии развела руками.

– Вам нечего им возразить, а? – наклонясь к ней, с нескрываемым ликованием сказал Холл.

– Это какой-то винегрет из сверхумных мыслей, – ответила она безнадежно. – Бред каких-то свихнувшихся борцов за этику.

– О чем я вам и говорил, – сказал он. – Все они сошли с ума, вкупе с вашим батюшкой, а с ними и мы, поскольку на нас оказывают воздействие их мысли. Ну, так что же вы теперь думаете о наших любезных убийцах?

– Да, что вы о нас думаете? – сверкнул на нее взглядом своих очков Гановер.

– Все, что я могу сказать, – ответила она, – это то, что вы на них не похожи, на убийц. Что же до вас, мистер Луковиль, я готова пожать вашу руку, я готова пожать всем руки, если вы пообещаете, что оставите мысль об убийстве моего отца.

– Долгий, долгий еще путь предстоит вам проделать к свету, мисс Константин, – с сожалением упрекнул Гановер.

– Убийство! Убийство! – возбужденно воскликнул Луковиль. – Откуда этот страх перед убийством? Смерть – это ничто. Боятся смерти только звери, болотные твари. Уважаемая леди, мы выше смерти. Наш интеллект созрел, чтобы принять как добро, так и зло. Мы так же готовы погибнуть, как и убивать. Убийства! Они же происходят во всем мире на каждой бойне и на всяком консервном предприятии. Все это само собой разумеется и стало даже банальностью.

– А кому не приходилось уничтожать комаров? – вскрикнул Старкингтон. – Одним шлепком руки раздавить прекрасный, тонкий и самый поразительный летающий механизм? Если смерть – это трагедия, вспомните о комаре, раздавленном комаре, необыкновенном воздушном летающем чуде, так разрушенном и расплющенном, как не был разрушен и расплющен ни один авиатор, даже Мак-Дональд, упавший с высоты в пятнадцать тысяч футов. Вы когда-нибудь занимались комарами, мисс Константин? Это очень благодарное занятие. Видите ли, комар – столь же изумительное явление живого мира, как и человек.

– Правда, различие имеется, – вставил Грей.

– Я к этому подхожу. Так каково же различие? Шлепнув комара… – он сделал многозначительную паузу. – Ну что же, вы его уничтожаете, не так ли? С ним покончено. Исчезла и память о нем. Иное дело шлепнуть человека, на протяжении поколений шлепали человека и что-то оставалось? Не аристотелевский организм, не пустой желудок, лысая голова и больные зубы, а царские, королевские мысли. Вот в чем различие. Мысли! Высокие мысли! Верные мысли! Разумная справедливость!

– Хорошо схвачено! – воскликнул Гановер, вскочив со стула и возбужденно жестикулируя. – «Шлепаем», мне нравится ваше слово, Старкингтон, это грубовато, но выразительно. Шлепаем и заметьте, Старкингтон, даже в том случае, когда мы шлепаем тончайшую клеточку прозрачной материи, из которой сотворено нежное крыло комара, то это отдается во всей Вселенной от центральных ее солнц до звезд, находящихся за этими солнцами. Не забывайте, ведь существует космическая справедливость, она есть и в этой нежной клеточке, и в самом последнем атоме из того биллиона атомов, которые составляют эту нежную клеточку, и в каждом из неисчислимых мириадов корпускул, которые составляют один атом этого биллиона атомов.

– Послушайте, господа, – сказала Груня. – А зачем же вы здесь? Я, разумеется, имею в виду не Вселенную, а этот дом. Я согласна со всем, что мистер Гановер так красноречиво говорил здесь о нежной клеточке комариного крыла. Разумеется, это неправильно… шлепать комаров. Но тогда как же, не греша против здравого смысла, согласуете вы свое присутствие здесь, свое намерение совершить кровавое убийство с только что изложенными вами этическими принципами?

Поднялся всеобщий шум: каждый хотел что-то объяснить Груне.

– Эй! Стойте! – проревел Холл и, повернувшись к девушке, резко приказал ей: – Перестаньте, Груня. Вы тоже начинаете терять разум. Через пять минут вы станете не лучше их. Довольно споров, друзья. Перестаньте. Забудем все это. Давайте перейдем к делу. Где шеф, отец мисс Константин? Вы говорите, он велел вам сюда прийти. А зачем вы пришли? Убить его?

Гановер, почувствовав усталость после напряженного спора, вытер свой лоб и кивнул.

– Да, таково наше намерение, – сказал он спокойно. – Конечно, присутствие мисс Константин стесняет нас. Видимо, нам следует попросить ее удалиться.

– Вы чудовище, сэр, – заявила она обходительному ученому. – Я не сойду с этого места. И вы не посмеете убить моего отца. Я повторяю: не посмеете.

– Почему же все-таки до сих пор нет шефа? – спросил Холл.

– Потому что еще не время. Он позвонил нам, говорил с нами сам и обещал встретиться с нами здесь, в этой комнате, в десять часов. Скоро десять.

– Может быть, он не придет, – усомнился Холл.

– Он дал слово, – последовал простой, но убедительный ответ.

Холл посмотрел на свои часы. До десяти оставалось несколько секунд. И как только истекли эти секунды, дверь открылась и вошел бледный Драгомилов, облаченный в серый дорожный костюм. Он окинул собравшихся мягким взглядом своих бледно-голубых глаз.

– Приветствую вас, уважаемые друзья и братья, – сказал он ровным бесстрастным голосом. – Я вижу все здесь, кроме Хааса. А где он?

Убийцы, совершенно неспособные лгать, смотрели друг на друга с откровенным смущением.

– Где Хаас? – повторил Драгомилов.

– Мы… э… мы точно не знаем, да, именно, не знаем, – неуверенно начал Харкинс.

– Так, а я знаю, и точно, – отрезал Драгомилов. – Сверху, из окна, я наблюдал, как вы сходились. Я узнал всех. Хаас тоже пришел. Сейчас он лежит в кустах справа от дорожки и точно в четырех футах и четырех дюймах от нижнего шарнира ворот. Как раз позавчера я измерял это расстояние. Вы, полагаете, что со стороны Хааса этого мне и следовало ожидать?

– Мы не собирались предвосхищать ваши ожидания, уважаемый шеф, – беззлобно подчеркнул Гановер. – Мы тщательно обсудили ваше приглашение и ваши условия и единодушно пришли к выводу, что посылая Хааса на то место возле дома, мы не нарушали ни своего слова, ни вашего доверия. Согласно вашим условиям…

– Прекрасно, – согласился Драгомилов. – Минутку, я сам их вспомню.

Примерно полминуты, пока царило молчание, он обдумывал свои условия, а потом на лице его появилось удовлетворение.

– Вы правы, – объявил он. – Вы ни в чем не нарушили условий. Но теперь, дорогие друзья, все наши планы разрушены вторжением моей дочери и человека, который является вашим временным секретарем, а когда-нибудь в будущем, я надеюсь, станет моим зятем.

– Что же вы задумали? – быстро спросил Старкингтон.

– Уничтожить вас, – засмеялся Драгомилов. – А что задумали вы?

– Уничтожить вас, – признался Старкингтон. – И мы намерены вас уничтожить. Весьма сожалеем, что здесь оказалась мисс Константин, а также и мистер Холл. Они не были приглашены. И лучше бы, пожалуй, им удалиться.

– Я никуда не уйду! – воскликнула Груня. – Презираю вас, хладнокровные, бесчувственные, расчетливые выродки! Это мой отец, и вы можете втоптать меня в грязь, сделать что угодно, но я не уйду, а вы не тронете его.

– Вы должны пойти мне навстречу, – настаивал Драгомилов. – Давайте будем считать, что обе стороны потерпели неудачу. Я предлагаю перемирие.

– Отлично, – уступил Старкингтон. – Перемирие на пять минут, в течение которых не может быть предпринято никаких действий и никто не должен выходить из этой комнаты. Мы бы хотели посовещаться вот там, у пианино. Договорились?

– Да, конечно. Но вначале прошу заметить, где я стою. Моя рука лежит вот на этой книге, на книжной полке. Я не двинусь, пока не узнаю, какой путь вы решили избрать.

В дальнем конце комнаты началось совещание. Террористы переговаривались шепотом.

– Пошли, – шепнула Груня отцу. – Чтобы бежать, вам нужно только шагнуть к двери.

Драгомилов добродушно улыбнулся.

– Ты не поняла, – сказал он ласково.

В отчаянии сцепив руки, она заплакала:

– Вы тоже безумец, как и они.

– Но, Груня, родная, – защищался он, – разве такое безумство не прекрасно, уж если употреблять этот термин? Здесь господствуют мысль и право. Это, на мой взгляд, высший разум и контроль. Человека выделяет из низшего мира животных именно контроль. Обрати внимание на создавшееся положение. Там стоят семь мужчин, собирающихся меня убить. Здесь – я, имеющий намерение убить их. Однако с помощью чуда, творимого словом, мы устраиваем перемирие. Мы верим. Это великолепный пример морали – высшего, тормозящего фактора.

– Да любой отшельник, живущий в уединении, в горной пещере, вместе с змеями, дает вам великолепный пример такого торможения, – нетерпеливо вернулась она вновь к своему предложению. – Торможения, распространенные в сумасшедших домах, тоже нередко весьма замечательны.

Но Драгомилов отказался от побега, он смеялся и шутил до тех пор, пока не вернулись убийцы. Как и прежде, говорил за всех Старкингтон.

– Мы решили, уважаемый шеф, – сказал он, – что наш долг убить вас. Остается еще минута. Когда она истечет, мы приступим к своим обязанностям. А тем временем, мы вновь предлагаем двум не приглашенным гостям удалиться.

Груня отрицательно покачала головой.

– Я вооружена, – предупредила она, вынимая маленький автоматический пистолет и тут же обнаруживая свое неумение с ним обращаться, потому что она и не подозревала, что оружие нужно снять с предохранителя.

– Очень сожалею, – вежливо извинился Старкингтон, – но мы выполним свой долг.

– Если не произойдет ничего вами непредвиденного? – уточнил Драгомилов.

Старкингтон бросил взгляд на товарищей, которые закивали в ответ, затем сказал:

– Разумеется, если ничего непредвиденного…

– А вот оно, непредвиденное, – хладнокровно прервал его Драгомилов. – Видите мои руки, мой дорогой Старкингтон. В них нет оружия. Но минуту терпения. Взгляните на книгу, на которой лежит моя левая рука. Позади этой книги, за полкой имеется кнопка. Стоит толкнуть книгу, и она нажмет на кнопку. Комната набита динамитом. Думаю, не имеет смысла продолжать объяснения. Сдвиньте ковер, на котором вы стоите. Вот так. Теперь осторожно поднимите паркет, он свободно вынимается. Видите бруски, плотно уложенные друг к другу. Все они соединены.

– Чрезвычайно интересно, – буркнул Гановер, разглядывая динамит сквозь свои очки. – Смерть таким простым способом! Бурная химическая реакция. Как-нибудь в свободное время нужно будет заняться изучением взрывов.

Последние слова заставили Холла и Груню поверить, что эти убийцы-философы в самом деле не боятся смерти. Как они утверждали, они не были во власти плоти. Любовь к жизни не оказывала влияния на их мыслительный процесс. Им ведома была только любовь к мысли.

– Об этом мы не догадывались, – заверил Грей Драгомилова, – но мы предчувствовали то, о чем не догадывались. Вот почему оставили мы Хааса возле дома. Вы можете уйти от нас, но не от него.

– Добавлю, друзья, – сказал Драгомилов, – что один провод протянут в то место, где сейчас скрывается Хаас. Будем надеяться, что он не наткнется на кнопку, которую я там спрятал, иначе мы с вами взлетим на воздух вместе с нашими теориями. Может быть, кто-нибудь из вас пойдет и приведет его сюда. А пока давайте снова установим перемирие. В этих обстоятельствах ваши руки связаны.

– Семь жизней за одну, – сказал Харкинс. – Да, с точки зрения математики – это нонсенс.

– Это не оправдано и с точки зрения экономики, – согласился Брин.

– Положим, мы установили перемирие до часу, и все вы пойдете и поужинаете со мной.

– Если согласится Хаас, – сказал Олсуорти. – Я пошел за ним.

Хаас был согласен, и, как компания хороших друзей, они вместе вышли из дома и, сев в трамвай, отправились в город.

Глава XIII

В отдельном кабинете ресторана «Пудель» за столом сидели восемь террористов, Драгомилов, Холл и Груня. Ужин получился веселым, почти праздничным, правда, Харкинс и Гановер были вегетарианцами, а Луковиль избегал всего вареного и, подбирая с большой тарелки салат, тяжело жевал свежую репу и морковь, что до Олсуорти, то он как начал ужин орехами, изюмом и бананами, так ими и кончил. Тем временем Брин, который, если судить по внешнему виду, страдал болезнью желудка, предавался разгулу, разделываясь с толстым поджаренным куском мяса и всякий раз вскакивал, когда подавали вино. Драгомилов и Хаас пили слабый местный кларет, Холл же, Грэй и Груня выбрали бутылку рейнского. Старкингтон, начавший ужин с двух порций мартини, то и дело погружал свое лицо в объемистую кружку пива.

Разговор был откровенным, даже, можно сказать, сердечным:

– Вы бы попались, – заявил Старкингтон Драгомилову, – если бы неожиданно не прибыла ваша дочь.

– Дорогой мой Старкингтон, – усмехнулся Драгомилов. – Она-то как раз вас и спасла. Я бы накрыл вас всех семерых.

– Да нет, вам бы это не удалось, – вмешался Брин. – Насколько я понимаю, провод шел в кустарник, где прятался Хаас.

– Его пребывание там случайность, чистейшая случайность, – бодро ответил Драгомилов, но все же он не смог при этом скрыть некоторой неуверенности.

– С каких это пор случайность перестала быть фактором эволюции? – с ученым видом начал Гановер.

– Нет, вам бы так и не удалось выпалить, шеф, – проговорил Хаас одновременно с Луковилем. Последний обратился к Гановеру.

– А с каких это пор случайность была признана подобным фактором?

– Ваш спор, мне кажется, чисто терминологический, – примирительно сказал Холл. – Гановер, это спаржа консервированная. Вы это знаете?

Забыв о споре, Гановер отпрянул от стола.

– Мне же нельзя ничего консервированного. Вы уверены, Холл?

– Спросите официанта. Он подтвердит.

– Ничего, дорогой Хаас, – проговорил Драгомилов, – уж в следующий раз я выпалю и вам не удастся мне помешать. Вы окажетесь как раз у нужного конца провода.

– Боже, я не могу, не в силах этого понять, – воскликнула Груня. – Мне все это кажется шуткой. Это просто не может быть правдой. Все вы здесь добрые друзья, ужинаете, пьете вместе и в то же время горячо обсуждаете способы, как вернее убить друг друга. – Она повернулась к Холлу. – Да, разбудите меня, Винтер. Что это – сон?

– Я сам хотел бы, чтобы это был сон.

– О, дядя Сергиус, – повторила она, обратившись к Драгомилову, – разбудите меня!

– Это не сон, родная.

– Тогда, если это наяву, – продолжала она убежденно, почти сердито, – то вы все лунатики. Проснитесь! Ну, проснитесь же! Хоть бы затряслась земля или случилось что-нибудь такое, что встряхнуло бы вас. Отец, ведь это в ваших силах. Отмените приказ о своей смерти, который вы отдали.

– Но вы же сами видите, что это невозможно, – убеждал ее Старкингтон с другого конца стола.

Сидевший напротив Драгомилов подтвердил его слова кивком головы.

– Груня, не надо призывать меня нарушить слово.

– А я не побоюсь нарушить! – прервал его Холл. – Я был инициатором приказа и я беру его обратно. Возвратите мои пятьдесят тысяч долларов или потратьте их на благотворительные цели. Мне все равно. Главное, чтобы остался жив Драгомилов.

– Вы забыли, кто вы такой, – напомнил ему Хаас. – Вы только клиент Бюро. И когда вы обратились к услугам Бюро, вы принимали определенные обязательства. Бюро, свою очередь, тоже взяло на себя обязательства. Вы не властны разорвать соглашение. Это дело – в руках Бюро, а Бюро, как известно, не нарушает заключенных соглашений. Оно их ни разу не нарушило и никогда не нарушит. Если не будет полной уверенности в нерушимости данного слова, если данное слово не будет так же абсолютно, как, скажем, закон земного тяготения, то исчезнет последняя надежда в жизни. Вселенная превратится в хаос от самой своей внутренней фальшивости. А мы отвергаем фальшь. Это мы доказываем своей деятельностью, намертво закрепляя данное слово. Разве я не прав, друзья?

Послышался гул всеобщего одобрения. Драгомилов, привстав, потянулся через стол и крепко пожал руку Хааса. На один миг, всего на один миг ровный, спокойный голос Драгомилова дрогнул, когда он произносил с гордостью:

– Надежда всего мира! Высшая раса! Вершина эволюции! Настоящие руководители, гениальные умы! Осуществление всех мечтаний и стремлений, червь поднялся к свету: сбылось пророчество божие!

В порыве восхищения интеллектом шефа Гановер встал со своего места и обнял его. Груня с Холлом смотрели на них в отчаянии.

– Гениальные умы, – буркнул Холл.

– Сумасшедший дом плачет по таким гениальным умам, – зло отозвалась Груня.

– Ну и логика! – усмехнулся он.

– Я обязательно напишу книгу, – добавила она. – Она будет называться: «Логика лунатизма, или почему свихнулись мыслители?»

– Никогда нашу логику не защищали более удачно, – сказал ей Старкингтон, когда чествование гениальных умов несколько поутихло.

– Да это же насилие над логикой! – парировала Груня. – И я вам это докажу…

– С помощью логики, конечно? – быстро вставил Грэй.

И это вызвало взрыв всеобщего смеха, от которого не могла удержаться и Груня.

Холл торжественно поднял руку, призывая к вниманию.

– Мы еще не обсудили вопрос о том, сколько ангелов могут танцевать на острие иглы.

– Не иронизируйте, – вскочил Луковиль, – это старо. Мы ученые, а не схоласты.

– Вы, конечно, и это сможете прояснить, – зло бросила в ответ Груня, – и по обыкновению, без особого труда: и про ангелов, и про острие, про что хотите.

– Нет, коллеги, если мне в конце концов удастся выбраться из этой путаницы, – произнес Холл, – я отрекусь от логики. С меня довольно.

– Признание в интеллектуальной усталости, – заявил Луковиль.

– Ну, он, конечно, не то имел в виду, – вставил Харкинс. – Не сможет он не быть логичным. Это свойство досталось ему в наследство как человеку. Оно отличает человека от низших существ.

– Постойте! – вмешался Гановер. – Вы забываете, что Вселенная стоит на логике. Без логики Вселенной бы не существовало. Логика в мельчайших ее творениях. Логика в молекуле, в атоме, в электроне. У меня в кармане книга, я вам из нее почитаю. Я назвал ее «Электронная логика». Она…

– Вот официант, – мягко прервал Холл. – Он, разумеется, подтвердит, что спаржа консервированная.

Гановер перестал рыться в кармане и разразился тирадой по адресу официанта и дирекции «Пуделя».

– А вот это уже нелогично, – улыбнулся Холл, когда официант вышел.

– Ради Бога – почему? – недовольно спросил Гановер.

– Потому что в это время года свежей спаржи не бывает.

Не успел Гановер прийти в себя после резонного замечания Холла, как к нему обратился Брин.

– Вы недавно говорили, что интересуетесь взрывами. Позвольте продемонстрировать вам квинтэссенцию всеобщей логики – неопровержимую логику элементов, логику химии, логику механики и логику времени – все навечно сплавленные воедино в одном из самых замечательных механизмов, когда-либо созданных умом смертных. Я совершенно согласен с тем, что вы говорили, поэтому готов вам сейчас показать логику неразумной материи во Вселенной.

– Почему неразумной? – спросил Гановер, с отвращением глядя на нетронутую спаржу. – Вы полагаете, что электрон не имеет разума?

– Я не знаю. Мне никогда не приходилось видеть электрон. Но давайте ради спора предположим, что имеет. Во всяком случае, согласитесь, он обладает самой неотразимой логикой, самой совершенной и неуязвимой логикой, какую только можно представить. Взгляните сюда, – Брин подошел к стене, где висело его пальто, и вытащил плоский продолговатый сверток. Глаза его сияли от восторга: – Гановер! – позвал он. – Мне кажется, вы правы. Взгляните на это! Вот вещий голос, глушитель неприятных споров и противоречивых убеждений, последний арбитр. Когда говорит он, умолкают короли и императоры, мошенники и фальсификаторы, лицемеры и фарисеи, все, кто неверно мыслит, – умолкают навсегда.

– Пусть он заговорит, – усмехнулся Хаас. – Быть может, он заставит Гановера замолчать.

Но смех сразу же стих, так как все увидели, что Брин, как бы взвешивая этот предмет на руке, о чем-то задумался. И воцарившееся молчание означало, что они поняли: он на что-то решился.

– Отлично, – сказал он. – Он заговорит.

Он извлек из жилетного кармана обыкновенные бронзовые часы.

– Они с боем, – сообщил он, – на семнадцати камнях, швейцарской работы. Так… Сейчас полночь. Наше перемирие, – он обратился к Драгомилову, – заканчивается в час. Смотрите, я устанавливаю их точно на одну минуту второго. – Он указал на открывшееся, как в фотоаппарате, окошечко. – Видите это отверстие? Оно сделано специально для этих часов, обратите внимание, я сказал «специально сделано». Вставляю часы вот так. Слышите, металлический щелчок. Это устройство срабатывает автоматически. Теперь никакая сила их оттуда не вынет. Даже я не смогу этого сделать. Приказ вступил в силу и не может быть отменен. Все это изобретено мною. Кроме самого голоса. Этот голос принадлежит японцу Накатодака, умершему в прошлом году.

– Записывающий фонограф, – недовольно заметил Гановер – А я-то думал, вы расскажете о взрывах.

– Голос Накатодака – это и есть взрыв, Накатодака был убит в своей лаборатории своим собственным голосом.

– Формоз! Да, теперь я припоминаю, – сказал Хаас, кивая головой.

– Но, насколько я понимаю, секрет погиб вместе с ним, – сказал Старкингтон.

– Так все думали, – возразил Брин. – Формула была найдена японским правительством и выкрадена из Военного министерства, – в его голосе зазвучала гордость. – Это первый формоз, изготовленный на Американском материке. И его сделал я.

– Бог мой! – воскликнула Груня. – Когда он сработает, нас всех разорвет.

Брин самодовольно закивал головой.

– Если остаться, то да, – сказал он. – Люди вокруг примут это за землетрясение или за новую выходку анархистов.

– Остановите его! – Приказала Груня.

– Я бессилен. В этом-то и вся его прелесть. Как я уже говорил Гановеру, такова логика химии, логика механики и логика времени, навечно сплавленные вместе. И во Вселенной нет силы, которая способна была бы разрушить этот сплав. Любая попытка только ускорила бы взрыв.

Груня схватила Холла за руку, во взгляде ее была безнадежность.

А Гановер хлопотал, суетился возле адской машины, с восхищением через очки разглядывал ее, он был в восторге.

– Великолепно! Замечательно! Поздравляю вас, Брин. Это нам поможет разрешить проблемы многих наций и водрузить мир на более высокий и прекрасный фундамент. Мой еврейский язык – все это в прошлом. Вот оно, настоящее дело! Я посвящу себя теперь изучению взрывов… Луковиль, ваш взгляд опровергнут. У элементов есть и мораль, и разум, и своя логика.

– Вы забываете, мой дорогой Гановер, – возразил Луковиль, – что за этой механикой, и химией, и абстракцией времени стоит человеческий ум, конструирующий, контролирующий и применяющий.

Внезапно вскочив со стула, Холл прервал его:

– Вы же безумцы! Засели здесь, как отшельники. Разве вы не понимаете, что эта проклятая машина скоро взорвется?

– Не раньше, чем наступит одна минута второго, – мягко заверил его Гановер. – Кроме того, Брин еще не рассказал нам о своих намерениях.

– За бесчувственной материей стоит человеческий ум; именно он руководит тупыми силами, – торопливо закончил Луковиль.

Старкингтон, наклонившись к Холлу, тихо ему сказал:

– Перенести бы эту сцену на подмостки для зрителей Уолл-стрит. Вот бы началась паника!

Воцарившееся молчание вновь прервал Холл.

– Послушайте, Брин, что вы собираетесь делать? Что касается меня и мисс Константин, то мы немедленно уходим, сейчас же.

– О, у нас масса времени, – ответил хранитель голоса Накатодака. – И вот что я собираюсь делать. Я нахожусь между дверью и нашим уважаемым шефом. Сквозь стену-то он не уйдет. А дверь я охраняю. Остальные уходите. А я останусь с ним. Через минуту после окончания перемирия последнее поручение, принятое Бюро, будет выполнено. Прошу прощения, уважаемый шеф, один момент. Я не могу остановить процесс, но я могу ускорить его. Посмотрите, мой палец лежит на кнопке. Стоит только нажать на нее. Нажимаешь пальцем, и машина сразу взрывается. Как человек опытный, логически мыслящий, вы понимаете, что любая ваша попытка скрыться через эту дверь приведет к гибели всех, в том числе вашей дочери и временного секретаря. Поэтому вам лучше не покидать своего места. Не волнуйтесь, Гановер, формула не погибнет. Я умру вместе с шефом, как только минет одна минута второго. А формулы вы найдете в моей спальне в верхнем ящике секретера.

– Да сделайте же что-нибудь, – взмолилась Груня, обращаясь к Холлу. – Вы должны что-то сделать.

Холл, севший на место, снова встал, отодвинув бокал в сторону, он оперся рукой о стол.

– Джентльмены, – начал он, стараясь говорить спокойно. Своей уверенностью он сразу привлек внимание. – До самого последнего времени, несмотря на свое отвращение к убийствам, я чувствовал себя обязанным с уважением относиться к идеалам, которые руководили вашими действиями. Но теперь я вынужден взять под сомнение ваши мотивы.

Он повернулся к Брину, внимательно за ним наблюдавшему.

– Скажите, вы что же, в самом деле считаете себя заслужившим уничтожение? Ведь если вы отдадите свою жизнь во имя гибели шефа, то нарушите принцип, в соответствии с которым смерть от вашей руки любого человека должна обязательно быть оправдана преступлениями жертвы. Что же за преступление, позвольте спросить, вы совершили, чтобы дать ход приговору, который вы единолично себе вынесли?

Брин усмехнулся такому ловкому аргументу. Остальные выслушали Холла со вниманием.

– Видите ли, – с удовольствием стал объяснять бактериолог, – Бюро допускает возможность гибели его членов при исполнении служебных обязанностей. Это обычный риск нашей профессии.

– Случайная смерть в результате неожиданных обстоятельств – да, – возразил Холл. – В данный же момент речь идет о запланированной смерти невинного человека. Это нарушение ваших собственных принципов.

Минуту все молчали в задумчивости.

– Знаете, Брин, он совершенно прав, – наконец сказал Грэй, слушавший словесную дуэль, наморщив лоб. – Боюсь, что ваше предложение неприемлемо.