Текст книги "История Советского Союза. 1917-1991"

Автор книги: Джеффри Хоскинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 34 страниц)

Для наблюдения за последующими событиями и проведения расследования на Дон явилась высокая правительственная комиссия, которую возглавляли члены Президиума Микоян и Козлов. Они организовали специальное продовольственное снабжение, так что на какое-то время магазины на Дону наполнились. Было арестовано множество рабочих, некоторые солдаты и офицеры пошли под трибунал. Судя по сообщению Солженицына, раненных во время беспорядков людей вместе с семьями сослали в Сибирь, чтобы заставить их молчать.

Кажется, события в Темиртау и Новочеркасске были самыми кровавыми. Не исключено, что они кое-чему научили власти – как избежать волнений и что делать, если они все-таки начались. Потому первой реакцией на протесты рабочих было незамедлительное удовлетворение любых их требований, затем следовали неспешные аресты тех, кто считался зачинщиком, их осуждение по статье за “нарушение общественного порядка” или заключение в психиатрические больницы.

Впоследствии имели место и другие выступления, которые не достигали таких масштабов: из-за плохих жилищных условии (Киев 1969 г., Днепропетровск 1972 г.), из-за нехватки продовольствия (Свердловск 1969 г., Днепропетровск 1972 г., Горький 1980 г.), по поводу завышенных производственных норм (Витебск 1973 г., Киев 1981 г.), из-за низкой заработной платы (Свердловск 1969 г., Днепропетровск 1972 г., Тольятти 1981 г.). Иногда насилие со стороны милиции по отношению к простым гражданам, насилие, в котором не было никакой необходимости, также приводило к массовым демонстрациям. Так случилось в Александрове (Владимирская область) в 1969 г., в Днепродзержинске в 1972 г. и в Орджоникидзе в 1981 г.

Все эти демонстрации и забастовки происходили спонтанно, т.е., иными словами, импровизация всегда преобладала над организацией. Профсоюзы были частью номенклатурной системы, во всяком случае таковыми были профсоюзные лидеры. Поэтому, несмотря на то, что они были, как я уже говорил, достаточно действенны в защите некоторых интересов трудящихся, и речи не могло быть о том, что они примут участие в каких-либо действиях, направленных против властей. Для того, чтобы переломить эту ситуацию, в конце семидесятых годов было предпринято по меньше мере две попытки создать независимые профсоюзы. Они значительно отличались и от официальных профсоюзов, и от того, что считается таковыми на Западе. Ассоциация свободных профсоюзов была создана в 1977 г. мелкими служащими и рабочими. Объединяла их не столько общность социального происхождения, сколько то, что они постоянно сталкивались друг с другом в приемных ВЦСПС (Всесоюзный центральный совет профессиональных союзов), прокуратуры и Верховного совета, где пытались получить возмещение за многочисленные притеснения, которые им пришлось перенести по месту работы. Чтение их дел раскрывает мрачную и достаточно одностороннюю картину взаимоотношений между начальством и работниками на советских предприятиях. Как говорилось в первом официальном заявлении Ассоциации свободных профсоюзов, опубликованном в западной прессе (в советской оно никогда бы не появилось), “нас нигде не хотели даже выслушать, а наши протесты направлялись именно в те органы, действия которых мы и опротестовывали”.

Очень типичен случай организатора этого профсоюза Владимира Клебанова. Горный инженер из Донбасса, он уже с конца 50-х гг. выступал против начальства, которое воровало для своих нужд материалы, брало взятки, использовало фонды в личных целях и т.д. Когда на производстве он получил увечье, начальство отказалось выплатить ему компенсацию, и он вынужден был обратиться в суд, который решил дело в его пользу. Но потом его уволили с работы и выселили с семьей из квартиры. Временно Клебанова поместили в психиатрическую больницу, где он получил диагноз “паранойя” и “патологическое развитие личности”. Его случай служит примером тех средств, которые начальство могло использовать в борьбе с рабочими, а также показывает, что, вопреки ожиданиям властей, справедливости иногда можно было добиться и в советском суде. Да и поставить человеку психиатрический диагноз тоже было далеко не просто: отнюдь не все советские психиатры под давлением властей нарушали свой профессиональный долг.

Но в конце концов власти все же добились своего. Клебанов был уволен и не мог никуда устроиться на работу. Поэтому он и многие другие в 1977 г. начали борьбу за свои права. В уставе Ассоциации свободных профсоюзов есть знаменательные слова о том, что ее целью не является борьба за материальные интересы, но “защита прав и поиск справедливости”. Своим противником члены Ассоциации считали “бюрократию и плохое управление, расточительность и небрежное отношение к национальной собственности”.

Большая часть членов Ассоциации была арестована вскоре после ее создания. Самого Клебанова снова отправили в психиатрическую больницу. Поэтому следующий независимый профессиональный союз, который был создан в 1978 г., – Свободная межотраслевая организация трудящихся (СМОТ) – не стала оглашать имена своих участников. Так некоторым из них удалось по крайней мере остаться на свободе. СМОТ продолжала издавать доклады о нарушениях гражданских прав, прежде всего в сфере производственных и трудовых отношений, но не только там. Так был сделан первый шаг правозащитного движения по направлению к подполью в последние годы жизни Брежнева.

Как было сказано в предыдущей главе, не собираясь радикально менять колхозную структуру сельского хозяйства, Хрущев в известной мере улучшил материальную базу деревни и сделал сельское хозяйство одним из приоритетов политики партии. Преемники Хрущева критиковали его за непоследовательность и положили конец кукурузной и животноводческой кампаниям, но не оставили попыток добиться тех же целей, используя при этом более спокойные и последовательные методы.

На мартовском 1965 г. пленуме ЦК Брежнев объявил, что отныне колхозы и совхозы должны будут составлять планы заготовок на несколько лет вперед. Закупочные цены были повышены, так что производство и бюджет стало можно планировать на более стабильной основе. К тому же Брежнев обещал более весомые премии за перевыполнение плана. Ограничения приусадебного земледелия, возобновленные в последние годы Хрущевым, были снова сняты, налоги на них уменьшены, а председателям колхозов приказано разрешить использование пастбищ и сенокосов для частного животноводства. Брежнев также обещал постоянно увеличивать капиталовложения в сельское хозяйство. Эти средства должны были расходоваться на удобрения, улучшение земель, на строительство дорог, школ и жилых домов, а равно и другие положительные изменения условий сельской жизни.

В общем, правительство действительно твердо выполняло свои обещания. Около двух десятилетий капиталовложения в сельское хозяйство составляли 20–25% всех инвестиций (сравните с 4% в США). Это свидетельствовало об исполнении обещаний, но также и о чрезвычайно неэффективном использовании ресурсов. Плата за продукцию сельского хозяйства была существенно повышена. Однако это, особенно в городах, не привело к повышению цен на продовольствие, причиной чего был страх спровоцировать выступления, подобные новочеркасскому. Для того чтобы покрыть разницу, государство, начиная с 1977 г., выплачивало ежегодные субсидии, всего 19000 млн. рублей, или более 70 рублей на каждого жителя страны. Алек Ноув назвал это “самыми грандиозными субсидиями сельскому хозяйству в человеческой истории”. Эти гигантские расходы делались сверх трат на постоянные закупки зерна за рубежом.

Все эти меры в значительной степени уменьшили сельскую нищету. В 1966 г. колхозники, подобно рабочим совхозов, стали получать регулярную заработную плату, так как трудодень теперь пересчитывался в цифрах, как часть общего дохода колхоза. Постепенно, к середине 1970-х гг., средняя заработная плата в деревне была лишь на 10% ниже средней городской заработной платы. К тому же деревенский житель мог возделывать приусадебный участок, что было существенным подспорьем.

Но все же численность сельского населения продолжала быстро падать. Материальные стимулы были недостаточными, и люди по мере возможности старались перебраться из деревни в город. В некотором отношении это могло бы способствовать разрешению Россией проблемы старения населения, т.е. избытка нетрудоспособного населения в сельской местности. Но, к несчастью, отток людей из деревни не принял ту форму, которая была бы адекватна этой проблеме. Благодаря особенностям паспортной системы из деревни уходили как раз молодые и квалифицированные люди, а престарелые и неквалифицированные оставались на месте. По свидетельству журналиста Александра Янова, который много ездил по деревням в 1960-х гг., многие родители страстно желали, чтобы их дети уехали в города в возрасте пятнадцати-шестнадцати лет (как раз перед тем, как они должны получать паспорта). Целью отъезда было обучение в том или ином профессионально-техническом училище. “Только бы у наших детей было все хоть немного иначе”, – думали родители, отправлявшие своих детей в город. Разумеется, окончив учебу, молодые люди уже не возвращались в деревню.

В шестидесятые годы вновь начались дискуссии вокруг системы звеньев, вызванные необходимостью больше заинтересовать колхозников в результатах их труда. Стандартная бригадная система труда была такова: коллектив численностью от двадцати до ста человек, совместно выполняющий производственные задания. Оплата труда находилась в зависимости именно от этих заданий, а не от конечного произведенного продукта. Таким образом, колхознику, например, было выгодно прополоть поле небрежно, но быстро, поскольку это лучше оплачивалось. При звеньевой же системе труда небольшая группа работников отвечала бы полностью за весь трудовой цикл, а их плата находилась бы в зависимости от количества произведенного ими продукта, который они в конечном счете сдавали государству или предлагали на рынке.

Широкую известность получил проведенный в Краснодарском крае эксперимент, когда Владимир Первицкий со своим звеном из десяти человек получил втрое больший урожай с участка земли, который обычно с грехом пополам обрабатывался бригадой в девяносто человек. Но еще замечательнее случай Ивана Худенко, старого коммуниста из Казахстана. В 1972 г. ему и еще шестидесяти специально отобранным работникам разрешили обрабатывать отдаленный участок целины. Они должны были работать по звеньевому принципу. Первый урожай был такой, что доля каждого работника в нем в двадцать раз превышала среднюю производительность в соседних деревнях. Даже с учетом высокого естественного плодородия девственной земли, это была впечатляющая демонстрация. Опыт так понравился местным жителям, что они написали про Худенко пьесу. Однако на следующий день после премьеры, где присутствовали реформаторы, экономисты и журналисты, Худенко был неожиданно арестован по обвинению в присвоении государственных средств обманным путем. Его колхоз прикрыли. Несмотря на многочисленные попытки спасти его, он был приговорен к шести годам заключения, где и умер через два года.

Как и с реформами в промышленности, оставшимися бесплодными, имелись убедительные политические причины, которые неоднократно уничтожали саму идею “звеньев”. По сообщению Янова, звенья порождали недовольство среди крестьян, которые работали по-старому. Они могли иметь ту же квалификацию и трудиться так же тяжело, но получали лишь четверть того, что получал участник звена. Всеобщий переход на систему звеньев угрожал также сельским партийным организациям и председателям колхозов – большая часть выполняемой ими работы оказалась бы просто-напросто лишней. Была бы создана система земледелия, напоминавшая отчасти дореволюционную. Тогда основной единицей производства был двор, семейное хозяйство, действовавшее внутри деревенской общины (мир). На деле, подобно югославской системе, колхозы должны были функционировать в качестве “генеральных кооперативов”.

Так или иначе, но коллективный сектор оставался малопроизводительным, хоть и в меньшей степени, чем двумя десятилетиями ранее. Причиной относительного роста были колоссальные капиталовложения. Но приусадебные участки оставались жизненной необходимостью. Крестьянские семьи получали с них 70% продуктов питания, к тому же их продукция играла большую роль в продовольственном снабжении городов. Уже в 1965 г. около двух третей картофеля и яиц, около 40% мяса, молока и овощей поступало с приусадебных участков, хотя они занимали 1–2% обрабатываемых земель. Впоследствии эти показатели немного снизились, отчасти потому, что несколько выросла производительность колхозов, отчасти оттого, что многие крестьяне, особенно молодые, не желали проводить долгие часы на своих приусадебных участках после окончания основной работы. Тем не менее “колхозный рынок” сохранял свое значение. Советские домохозяйки в особо торжественных случаях пользовались продуктами с рынка, а не из продовольственного магазина. На рынке все стоило в три или четыре раза дороже, но имелся богатый выбор свежих и высококачественных продуктов.

Самая маленькая ячейка советского общества, семья, на всех его уровнях испытывала сильнейшее социальное напряжение. Это находилось в противоречии с попытками всех правительств, и сталинского, и его преемников, сделать ее более стабильной. Отчасти это было результатом продолжительного воздействия проводившейся когда-то антисемейной политики, отчасти – тех постоянных катаклизмов, что правительство учиняло между 1920-ми и 1950-ми годами. Тогда миллионы людей были с корнями вырваны из своих семей. Самым страшным бедствием стала война, во время которой погибло так много мужчин, в большинстве своем молодых, а множество женщин осталось без мужей, детей – без отцов.

В романе Виталия Семина, опубликованном в 1965 г., где действие происходит в Ростове-на-Дону в среде молодых рабочих, один персонаж спрашивает шестерых своих товарищей, у кого из них есть отцы – только один поднимает руку. Всякий признал бы такое положение типичным. Федор Абрамов назвал один из своих романов о послевоенной жизни “Безотцовщина”. Очень многие дети росли, не имея примера, какова должна быть роль отца в семье. Возможно, именно здесь и следует искать причины осложнений в семейной жизни новейших поколений. Тем не менее матери-одиночки отважно боролись за свои неполные семьи, и при этом продолжали работать, конечно же, по финансовым соображениям. Сеть детских учреждений, которая была развита значительно лучше, чем на Западе, все же не удовлетворяла колоссальный спрос. Единственным фактором, который хоть в какой-то мере исправлял положение, были многочисленные женщины средних и преклонных лет, которые и сами часто были вдовами. Эти бабушки, знаменитые персонажи советского фольклора, которым возраст и здоровье уже не позволяли работать, волей-неволей становились как бы вторыми матерями и тем облегчали бремя, лежавшее на их дочерях и невестках.

Несомненно, в послевоенное время положение постоянно и заметно улучшалось, что прежде всего было результатом колоссальных капиталовложений в сферу социального обеспечения, которые начались после смерти Сталина. Между 1950 и 1980 гг. эти капиталовложения выросли в пять раз. Особое значение имело повышение пенсий, пособий многодетным семьям и дотаций на жилье. Это помогло облегчить до некоторой степени ужасающую нищету сельских жителей, стариков, инвалидов и неполных семей. С течением времени к тому же постепенно смягчалась проблема недостатка мужского населения, поскольку послевоенное поколение подросло и начало обзаводиться семьями. Но, похоже, одни проблемы стали сменяться другими. После того как в 1965 г. вновь были облегчены разводы, они стали обычным делом и количество их достигло опасного уровня. В 1965 г. на 1000 семей приходилось только около 100 разводов; в 1979 их количество возросло до 340. Иными словами, на три брака приходился один развод. Этот уровень приближался к американскому, но США – страна с традиционно высоким уровнем разводов. Русским же традициям это полностью противоречит.

Каковы же причины этих изменений? В судах в качестве причины развода чаще всего упоминалось пьянство мужей – это почти половина всех случаев. В свое время я еще вернусь к этой важной теме. Среди других причин упоминалась супружеская измена, побои и “несовместимость” – последнее могло означать все что угодно. В целом, вполне ясно, что условия семейной жизни были тяжелыми для обоих супругов, но для женщин в особенности.

Наиболее острой была жилищная проблема. Хотя с середины пятидесятых годов положение коренным образом улучшилось, для молодой супружеской пары было совершенно невозможно сразу после свадьбы получить собственную квартиру – если только они не принадлежали к привилегированной элите.

Другой проблемой было то, что большинство женщин продолжало работать. По переписи 1970 г. 86% трудоспособных женщин работали постоянно или временно. Женщины составляли 51% всей рабочей силы в стране. На вопрос, почему они работают, 91% московских женщин ответили, что первостепенную важность для них имеют финансовые соображения, однако 86% заявили, что им нравится работа в коллективе, а также само занятие общественно-полезной деятельностью. Похоже, что большинство руководствовалось обеими причинами.

Но, на беду, социальные условия совершенно не соответствовали тому факту, что работающая женщина стала теперь нормой. Средняя заработная плата женщин составляла лишь 65% от зарплаты мужчин. Иногда это объяснялось тем, что женщины в тех же профессиях имели низшие должности. Но была и другая причина – те профессии, где в большинстве работали женщины, в принципе были самыми низкооплачиваемыми. Ярким примером являются профессии, связанные с медициной, – там женщины составляли 70% от общего числа занятых; даже врач высочайшей квалификации мог получать меньше, чем квалифицированный рабочий. Учителя и работники учреждений, в подавляющем большинстве женщины, получали просто нищенскую зарплату.

Итак, труд женщин оплачивался недостаточно. Но и мужчины не осознавали всех последствий всеобъемлющей занятости женщин. Опросы показывали, что 60–70% работы по дому выполнялось женщинами, и только присутствие бабушек несколько облегчало положение. Однако мужчины постепенно меняли свое отношение к женам. Готовность принять на себя часть домашних забот в особенности характерна для образованных мужчин.

Тем не менее двойная нагрузка, которую обычно несла супруга или мать, теперь была признана серьезной социальной проблемой. Типичный день женщины состоял из постоянной беготни из детского сада к переполненному троллейбусу, затем к метро, потом к месту работы, потом беготни в поисках продуктов, и вечером – опять метро, троллейбус, детский сад. Наконец, вечером она готовила, стирала, штопала, гладила, укладывала детей в постель. Все это хорошо описано в повести Натальи Баранской “Неделя как неделя”. Чувства всех образованных женщин выражены в гневной тираде героини, после того как муж предложил ей бросить работу и целиком посвятить себя дому. Она спрашивает его, не считает ли он, что она не желает, чтобы детям было лучше., Конечно, она хочет этого, но то, что предлагает ей муж, было бы для нее концом. Как быть с ее пятилетней учебой в вузе – спрашивала она супруга, – с ее ученой степенью, ее диссертацией? Что делать с ее опытом работы? Не думает ли он, что можно так просто все это бросить? Кем я стану, спрашивала она, если буду сидеть дома? По ее словам, это был бы кромешный ад, и она все время придиралась бы к мужу. “Да и вообще, как мы можем серьезно это обсуждать? Нам никогда не прожить на одну твою зарплату…”

Следствием того постоянного напряжения, в котором жили столь многие семьи, был низкий уровень рождаемости. По переписи 1970 г. (цифры в целом были неприменимы уже к 1979 г.) среднее число детей в семье равнялось 2,4 (против 2,9 в 1959 г.). Между разными республиками существовали очень большие и показательные различия. Так, в Латвии на семью приходилось 1,94 детей, 1,97 в РСФСР, 2,04 на Украине, но в Азербайджане 4,63, в Узбекистане 5,64 и в Туркменистане 5,95. Отчасти такое положение объясняется влиянием ислама. Другой причиной является то обстоятельство, что в районах с высокой рождаемостью большая часть населения проживает в сельской местности, к тому же большими семьями. С 1970 г. уровень рождаемости в России, на Украине, в Белоруссии и прибалтийских республиках был настолько низким, что уже не обеспечивал воспроизводства населения, по крайней мере для этих регионов. Это вызвало большие трудности при планировании в последние годы существования СССР. Экономисты предупреждали, что в промышленно развитых регионах вскоре будет ощущаться нехватка молодых людей для пополнения рабочей силы, в то время как из среднеазиатских кишлаков, где воздействие плановой экономики было значительно слабее, излишнее население отказывалось перебираться в города европейской России.

В результате некоторые советские демографы начали направленную кампанию за полное изменение семейной политики. Они утверждали, что матери должны оставаться дома и присматривать за детьми по крайней мере несколько лет, а государству следует обеспечить им для этого финансовые возможности. Они также рекомендовали увеличить государственные капиталовложения в сферу услуг и розничную торговлю, чтобы покупки, услуги по ремонту и уходу за жильем стали доступнее и не были столь разорительными. Все эти меры, по утверждению демографов, побудят людей обзаводиться детьми, что впоследствии должно оказать благоприятное воздействие на экономику (и на Вооруженные силы, хотя прямо об этом не говорилось). Но реально было сделано очень немногое. Услуги и торговля оставались забытыми чадами плановой экономики.

Но на деле вопреки всему семья как социальный институт пережила Советский Союз. Это вовсе не было чем-то само собой разумеющимся, если учесть антисемейную направленность раннего советского законодательства и сильнейшие социальные потрясения. С течением времени семья вообще стала весьма консервативной силой, сопротивлявшейся попыткам партии и государства мобилизовать людей и вовлечь их в массовые акции. Большая часть браков заключалась между представителями одного социального класса, одной национальности и одного образовательного уровня. Таким образом, культурное наследие, включая религию и национальные традиции, имели тенденцию к увековечению. К тому же после массового исхода из коммунальных квартир в шестидесятых-семидесятых годах, когда семьи стали жить в отдельных квартирах, чувство принадлежности коллективу (хоть и ненавидимому подчас) резко ослабло. Опросы показывали, что большинство людей проводили свободное время дома, занимаясь домашней работой, читая, помогая детям или просто смотря телевизор. Мало кто предпочитал общественные мероприятия или собрания. В некоторых случаях семья уравновешивала и то идеологическое давление, которое человек испытывал по месту учебы или работы. Дети нередко усваивали ценности, которые хоть немного противоречили тем, что распространялись официальной пропагандой. Государство в целом достаточно неохотно вмешивалось в этот процесс размежевания общества и нарастания различий между людьми, кроме некоторых особых случаев (как правило, связанных с религиозными сектами).

Нигде противоречивость отношения государства к социальным проблемам не проявилась так ярко, как в политике по отношению к алкоголю. Между 1970 г. и 1980 г. продажа спиртных напитков возросла на 77%. По оценке эксперта Министерства внутренних дел, 37% работающих “злоупотребляли” алкоголем в той или иной степени. Хоть никакие официальные данные и не были опубликованы, складывается впечатление, что по потреблению крепких спиртных напитков на душу населения СССР занимал первое место в мире. Официальная политика была даже направлена на развитие производства и торговли спиртными напитками, поскольку они давали колоссальные прибыли. Люди, измученные поиском продуктов питания и потребительских товаров, могли с негодованием видеть, что при полном отсутствии других товаров полки магазинов ломятся от водочных бутылок, ожидавших своего покупателя. Видимо, это был единственный сектор промышленности товаров народного потребления, который действительно хорошо работал в условиях плановой экономики.

Разумеется, в РСФСР пьянство было самым сильным, ненамного отставали от нее Украина и Белоруссия. Меньше всех пили евреи и – что совершенно естественно, – мусульманские народы Средней Азии.

Советская пресса связывала с пьянством множество социальных болезней. Алкоголизм как причина смерти был на третьем месте. Из-за него экономика несла огромные потери, поскольку злоупотребление спиртным приводило к прогулам и некачественной работе. Как мы уже видели, пьяниц нередко увольняли с работы. Алкоголизм был тесно связан и с ростом количества самоубийств – по слухам, это было серьезнейшей проблемой, хоть официальные данные не публиковались до 1988 г. Конечно, под влиянием спиртного совершалось большое количество преступлений: почти все хулиганские действия и 80% грабежей совершались в состоянии алкогольного опьянения. Было также известно, что проблема пьянства существует и в армии.

В конце концов только горбачевское руководство оказалось способным всерьез взяться за проблему пьянства. Горбачев резко сократил производство и продажу спиртных напитков. Как и предсказывалось, этой мерой новый советский лидер много поспособствовал расцвету выгоднейшей отрасли “теневой экономики” – самогоноварения – и привел к кризису в государственных доходах. Пьянство было всего лишь одной из многих с трудом поддающихся лечению социальных проблем – коррупции, воровства, слабой трудовой дисциплины, непрочных семей. К середине 1980-х гг. они подорвали экономическую мощь Советского Союза. Страна нуждалась в срочной помощи. Она пришла вместе с Горбачевым и его “новым мышлением”.