Текст книги "История Советского Союза. 1917-1991"

Автор книги: Джеффри Хоскинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 34 страниц)

Короче говоря, новая частная экономика в сочетании со старой государственной, окончательно впавшей в маразм, способствовала ужесточению дефицита, из чего извлекала немалую выгоду. По мере того, как из продажи исчезало все больше товаров, люди начали создавать запасы продуктов, которые выдерживали длительное хранение – так создавался порочный круг. К 1990 г. в некоторых городах были введены карточки на ряд товаров первой необходимости – на колбасные изделия, сыр, мыло, – что не применялось после первых послевоенных лет[32]32
  На самом деле карточки были введены много раньше – с середины семидесятых годов почти повсюду, кроме столиц союзных республик, Москвы и Ленинграда – Прим. ред.


[Закрыть].

Продолжительный и постоянно углублявшийся экономический кризис делал недействительными все попытки Горбачева выправить положение. Это укрепило людей во мнении, что он лишь один из многочисленных вождей, обещающих с три короба, а реально делающих даже меньше, чем ничего, поскольку им не хватало то ли способностей, то ли желания подняться над узкими интересами своей группы и провести подлинные и необратимые реформы. Кажется, что именно это и было причиной первого с хрущевских времен всплеска рабочего недовольства, случившегося на угольных шахтах Кузбасса в июле 1989 г. Оттуда волнения распространились на Донбасс и в другие места. Трудовой конфликт принял обычную для СССР форму, когда рабочие требовали не только повышения заработной платы, улучшения условий труда и отдыха, жилья, но и социального обеспечения, медицинского обслуживания и продовольственного снабжения. Общей чертой требований рабочих было возмущение, которое вызывали привилегии аппаратчиков и полное неверие их обещаниям. Рабочие проигнорировали официальные профсоюзы и самостоятельно создали стачечные комитеты, которые во время забастовки патрулировали улицы, поддерживали порядок и запретили употребление алкоголя. К тому же на многих шахтах было выдвинуто требование допустить рабочих к управлению предприятиями и дать им возможность принимать решения об использовании прибылей.

Горбачев поддерживал большинство требований рабочих и даже пытался добиться их выполнения. В то же время он понимал, что паралич отрасли, занятой добычей важнейшего энергоносителя, нанесет ущерб всей экономике в целом и, следовательно, программе реформ. Поэтому он несколько раз выступал с телевизионными обращениями к рабочим, уговаривая их прекратить забастовку. Возможно, шахтеры тоже понимали, что ослабление позиций Горбачева сделает тщетными любые надежды на улучшение положения, и неохотно вернулись на рабочие места.

Впоследствии рабочее движение время от времени продолжало оказывать давление на Горбачева. Поскольку правительство не могло выполнить свои обещания рабочим и удовлетворить их экономические требования, к последним вскоре добавились и политические. Весной 1991 г. прокатилась волна забастовок – их участники требовали отставки Горбачева, запрета парторганизаций на предприятиях и конфискации партийной собственности с последующим распределением ее между жителями СССР. Но все же, несмотря на свою решимость и широкую общественную поддержку, рабочим не хватало единой стратегии борьбы, а также единства действий с политиками демократического направления. Отчетливо проявилась такая тенденция: забастовки начинались в каком-либо одном городе или на предприятиях одной отрасли, но рабочие других предприятий в других городах к ним не присоединялись. Они прекрасно проявляли себя в импровизации и самоорганизации на местах, но с куда большим трудом создавали организации, выходящие за пределы данного региона. Так же нелегко налаживали они и прочные связи с демократическими политическими движениями.

Все двусмысленности горбачевской политической системы полностью проявились на заседаниях Съезда народных депутатов в мае и июне 1989 г. Ни процедура созыва Съезда, ни даже сами его функции не были как следует определены, что и позволило Горбачеву в который уж раз выступить в роли высшего арбитра. Это явилось виртуозным представлением новой “президентской демократии”. Но это же позволило Андрею Сахарову предложить Съезду самому создавать и принимать законы, вместо того чтобы делегировать это право случайно отобранной в Верховный Совет пятой части своих делегатов.

Выборы показали, что общественное мнение настроено враждебно по отношению к номенклатуре и только и ждет, чтобы кто-нибудь направил его в нужное русло. Большим моральным авторитетом пользовались те депутаты, кто находился в оппозиции самому Съезду. Но большинство Съезда состояло из бывших аппаратчиков – и именно им принадлежало решающее слово в том, что было основной задачей Съезда, – выборы главы государства и Верховного Совета.

Но с точки зрения тех, кто разделяет мнение Джона Стюарта Милля относительно того, что основной задачей представительного собрания является политическое просвещение и стимулирование политических дискуссий, Съезд, несомненно, был триумфом оппозиции. Все его заседания с начала и до конца транслировались телевидением: многие тогда забросили работу и не отрываясь следили за развитием событий. Люди увидели сжатую панораму всех сторон жизни советского общества – даже новая пресса не была столь убедительна. Они увидели, как генералы давали показания о тех методах, при помощи которых они контролируют людские толпы; министров, с пристрастием допрашиваемых относительно их соответствия должности; даже Горбачева критиковали за то, что он постоянно перебивал ораторов.

И сам Съезд, и предшествовавшие ему выборы показали советскому народу, что он может влиять на политическую жизнь и тот более высокий уровень информации, который это позволял. Аппарат сохранил контроль над всеми уровнями власти, но столкнулся с оппозицией, которая как раз находилась в стадии формирования – в виде Межрегиональной депутатской группы. Потенциальным лидером этой оппозиции был Борис Ельцин, опальный аппаратчик, но он уже начал восхождение к своему новому качеству. Он снова стал учиться политике: сначала у “неформалов”, которые организовали его предвыборную кампанию; позже, уже на Съезде, у ведущих интеллектуалов-нонконформистов – Андрея Сахарова, Юрия Афанасьева, Гавриила Попова и Анатолия Собчака. Из недовольного коммуниста он превратился в демократического политика или – по меньшей мере, – в деятеля, способного предложить и отстаивать политическую линию, альтернативную горбачевской.

Но все же Съезд народных депутатов СССР стал препятствием на пути Ельцина к власти. В нем по-прежнему доминировали представители номенклатуры, избранные благодаря вполне традиционным методам политического манипулирования, – те, кого Афанасьев назвал “агрессивно-послушным большинством”. К тому же теперь все политические проблемы, начали принимать отчетливую этническую окраску. Поэтому любое оппозиционное движение, претендовавшее на то, чтобы представлять весь Советский Союз, рисковало оказаться расколотым. По мере того как центры реальной власти все больше перемещались в республики, Ельцин менял приоритеты и весной 1990 г. выставил свою кандидатуру на выборах Съезда Народных депутатов РСФСР.

Он понимал, что “суверенитет”, который был неприемлем для Горбачева, когда провозглашался Эстонией или Молдавией, заставит его полностью переменить политику, если о нем заявит Россия.

И снова на помощь ему пришли неформалы. Большинство либеральных и социалистических групп некоммунистического толка соединили свои усилия и смогли преодолеть разделявшие их разногласия. Они создали предвыборный альянс, получивший название “Демократическая Россия”. Ее программа взывала к памяти Сахарова, умершего в декабре 1989 г., и содержала заявление, что Съезд Народных депутатов России должен сделать то, что до сих пор не выполнено общесоюзным Съездом, и принять на себя всю полноту власти в России. В крупнейших городах “Демократическая Россия” добилась успеха: Ельцин в Свердловске получил 80% голосов, а в Москве и Ленинграде были избраны радикальные городские администрации. В малых городах и деревнях, тем не менее, избирались нередко прежние номенклатурные кандидаты.

Во время предвыборной кампании произошло событие чрезвычайной важности: КПСС наконец-то отказалась от своей монополии на власть. Это свидетельствовало о том, что она сама начала сомневаться в собственных способностях осуществлять исполнительную власть и в возможности сохранить целостность Советского Союза. Горбачев расширил свои президентские полномочия, которые заменили бы власть партии, но было совершенно ясно: реальная власть переходит в союзные республики. Это означало, что в течение 1990 г. республиканские верховные советы стали ареной событий совершенно нового рода – борьбы между ставленниками номенклатуры и радикалами (последние по-прежнему находились в меньшинстве повсюду, кроме Армении, Грузии, Молдавии и республик Прибалтики). Разворачивались эти события вокруг понятия о суверенитете, смутного и изменчивого. Для радикалов оно означало воплощение их мечты о демократии и национальном самоопределении. Для аппаратчиков это была просто власть, в том числе и власть отвергать навязываемые Москвой крайне для них неприятные перестроечные новшества.

Именно благодаря этим событиям в 1990 г. большинство союзных республик заявило о своем суверенитете – начало этому процессу положила Литва, фактически объявившая себя независимой. В какую бы словесную форму эти декларации ни облекались в каждом конкретном случае, республиканские верховные советы обязательно заявляли о первенстве местных законов над теми, что принимались в Москве. Сделав ставку на суверенитет России, Ельцин смог сначала стать спикером российского парламента, а после, в июне 1991 г., стал первым всенародно избранным Президентом России.

Те политические силы, которые желали сохранить Союз, тоже спешили организоваться для сопротивления “параду суверенитетов”. Эти попытки привели к тому, что первоначально многие русские националисты сотрудничали с коммунистами, поскольку опасность, с их точки зрения, им угрожала одна и та же. Для русских национальное освобождение вовсе не означало автоматическое отделение от Советского Союза; напротив, многие российские патриоты, причем не только национал-большевики, но и некоторые возрожденцы, считали, что русские унаследовали от предков родину, простирающуюся на весь СССР, а не только на РСФСР. Даже некоторые из тех русских патриотов, которые раньше находились в глухой оппозиции коммунизму, вроде сибирского писателя Валентина Распутина, теперь готовы были вступить в союз с аппаратом КПСС ради достижения общей цели – сохранения Российской империи.

Теперь к Интерфронту в странах Прибалтики добавился Объединенный фронт трудящихся – он был создан в Ленинграде в сентябре 1989 г. для того, чтобы поднять “ведущий класс” на защиту социализма и единства Советского Союза. Вскоре явилось и сонмище аналогичных организаций, объединявших солдат, служащих, деятелей искусства и т.д. В декабре 1989 г., готовясь к местным и республиканским выборам, они в качестве противовеса “Демократической России” создали Блок социально-патриотических движений России. Его предвыборный манифест провозглашал: “Отечество в опасности!”. Блок получил ничтожное количество голосов, как правило, менее 10%.

Потерпев поражение на выборах, социал-патриоты попытались добиться своих целей иными методами. Главным их органом стала депутатская группа “Союз”, которая на Съезде Народных депутатов СССР была создана для противодействия Межрегиональной группе. Ее лидерами были, в основном, выходцы из союзных республик, русские по происхождению – Юрий Блохин из Молдавии, полковник Виктор Алкснис из Латвии. После того, как партия отреклась от своей монополии на власть, они требовали возродить и укрепить другую опору империи: Вооруженные силы, КГБ и недавно созданные специальные части милиции – ОМОН.

Тем временем Горбачев пытался спасти Союз по-своему – комбинируя реформу экономики и новый Союзный договор. Беда была в том, что он пытался совместить несовместимое, и его попытки как-то контролировать ход событий выглядели все более безнадежными.

В сфере экономики он мог бы пойти навстречу требованиям радикалов и удовлетворить их, если бы принял план академика Шаталина. Этот план принимал понятие частной собственности на средства производства (в том числе и землю); признавался и суверенитет союзных республик и не предусматривались никакие попытки установить над ними союзный контроль; в качестве первого шага предлагались антимонопольные меры и приватизация предприятий, что должно было сочетаться с резким сокращением государственных расходов (это предполагало отказ от крупного промышленного строительства, почти полное прекращение помощи другим странам и резкое сокращение военных расходов).

Какое-то время летом и ранней осенью 1990 г. казалось, что Горбачев действительно принял план Шаталина. Но его оппоненты сыграли на страхах Горбачева. Они совершенно правомерно полагали, что воплощение в жизнь плана Шаталина лишит партийно-государственный аппарат экономической власти, которая основывалась на подчиненных центральным министерствам предприятиях военной и тяжелой промышленности. При поддержке министра финансов Валентина Павлова правительственная команда разработала альтернативный план. Горбачев нервничал – его старые товарищи отвергали предложения Шаталина, к тому же он не знал, насколько можно доверять радикалам. В итоге он предложил соединить оба плана – Ельцин назвал это свадьбой ежа со змеей.

В конце концов Горбачев принял решение. Он отверг план Шаталина и назначил Павлова премьер-министром, чтобы тот смог воплотить в жизнь свои предложения. К тому же он сместил и министра внутренних дел Вадима Бакатина, который вел с союзными республиками переговоры относительно предоставления им всей полноты власти над полицейскими силами. Вместо Бакатина министром стал Борис Пуго, бывший шеф латвийского КГБ. Вместе с министром обороны Дмитрием Язовым и председателем КГБ Владимиром Крючковым двое этих новых министров составили группу высших государственных деятелей, полных решимости сохранить целостность Советского Союза и – по возможности – власть партийного аппарата. Видимо, именно они инспирировали демонстрацию силы в Прибалтике в январе 1991 г.

В марте 1991 г. эта группа предприняла вторую попытку повернуть вспять общее движение к демократии, что совпало с попытками сместить Ельцина с поста спикера Российского парламента. Марш протеста в защиту Ельцина в центре Москвы был запрещен, а улицы были перекрыты войсками. Возможно, помня о событиях в Праге и Лейпциге, тысячи людей нарушили запрет и вышли на улицы. После нескольких часов напряженного ожидания стало ясно, что войска просто стоят и смотрят на демонстрантов. В парламенте же группа коммунистов переменила фронт и спасла Ельцина от выражения ему вотума недоверия.

Напуганный возможным поворотом событий, явно чреватых насилием, Горбачев частично пошел навстречу требованиям радикалов. На своей загородной даче в Ново-Огареве он достиг согласия с Ельциным и лидерами других республик относительно нового Союзного договора: в соответствии с ним республики должны были получить значительную власть. В обмен на это условие Ельцин взял на себя обязательство способствовать прекращению нараставших в тот момент политических стачек. Это соглашение было попыткой расчистить путь к радикальной децентрализации СССР.

Однако противники этого придерживались иной точки зрения. Они полагали: то, что должно произойти, приведет к окончательному развалу Советского Союза. 19 августа, за день до подписания нового Союзного договора, они начали действовать, чтобы не допустить этого. Вице-президент Геннадий Янаев, поддерживаемый Государственным Комитетом по чрезвычайному положению, выступил с заявлением, что он взял на себя исполнение обязанностей президента СССР, так как Горбачев заболел. В состав ГКЧП входили Крючков, Язов, Павлов и Пуго. Комитет объявил в стране чрезвычайное положение с целью “преодоления глубокого и всестороннего кризиса, политических, этнических и гражданских раздоров, хаоса и анархии, угрожающих безопасности и жизни граждан Советского Союза и независимости нашего Отечества”.

Примечательно, что в обращении этом не было ни единого упоминания о Коммунистической партии, да и сам его язык не содержал ни малейших следов марксистско-ленинского мышления. Содержание документа было насквозь имперским и употреблялись там такие понятия, как единство, закон и порядок, не обошлось также и без упоминания о позиции, занимаемой Советским Союзом в мире.

Первое, что бросается в глаза, – импровизированность переворота, несмотря на то, что подготовка его велась на протяжении нескольких месяцев. Весьма вероятно, его участники рассчитывали на то, что Горбачев, который находился на отдыхе в Крыму, присоединится к ним – и были ошарашены его отказом. Возможно, они рассчитывали и на то, что с возвращением привычной власти все незамедлительно подчинятся ее приказам. Если так, то они не учли тех глубинных изменений в настроении людей, которые принесла перестройка. Как бы то ни было, но оппозиционные политические деятели не были арестованы (в отличие от Польши в декабре 1981 г.), сохранилась также и связь с внешним миром. Оппозиционные газеты, правда, были запрещены, но умелое пользование множительной техникой привело к тому, что на улицах и станциях метро часами висели листовки, денонсировавшие распоряжения ГКЧП

К тому же в неприкосновенности остались российский парламент и только что избранный Президент. Когда танки окружили здание парламента (известное в народе, как Белый дом), Ельцин немедленно взобрался на один из них, поздоровался с экипажем и объявил незаконными все распоряжения ГКЧП, поскольку создание его было антиконституционным. Он предупредил, что все, кто будет выполнять распоряжения ГКЧП, могут преследоваться по закону. Ельцин призвал ко всеобщей забастовке. Вокруг Белого дома стали собираться толпы, как это уже было в Риге и Вильнюсе несколькими месяцами раньше. Начали сооружать баррикады. Радикальный мэр Ленинграда Анатолий Собчак явился к военному коменданту города генералу Самсонову и предупредил его, что если тот вздумает выполнять распоряжения ГКЧП, его будут судить, как судили нацистов в Нюрнберге.

Так обозначились противостоящие друг другу силы. Реакция на переворот была различной – некоторые рабочие начали забастовки, но многие проигнорировали призыв Ельцина. Возможно, они считали, что он бросил их на произвол судьбы, подписав Ново-Огаревское соглашение. Некоторые республиканские лидеры объявили переворот незаконным – так поступили в Молдавии и странах Прибалтики. А некоторые, и прежде всего Назарбаев в Казахстане и Кравчук на Украине, предусмотрительно держали нейтралитет и ограничились призывами сохранять спокойствие. Смелое заявление Ельцина показало всем, что автоматически исполнять распоряжения ГКЧП вовсе не обязательно, поскольку его законность сомнительна. Офицеры армии и КГБ, которые имели решающее влияние на исход конфликта, должны были выбирать между законно избранным президентом России и советским “правительством”, которое за семьдесят четыре года до этого пришло к власти не совсем законным путем. Многие выбрали Россию – или по крайней мере отказались стрелять в толпу. Поэтому путчисты бездействовали. Здесь не могло повториться то, что двумя годами ранее случилось на пекинской площади Тяньанмынь – но все же трое были убиты, когда на вторую ночь переворота колонна бронетранспортеров двигалась к Белому дому.

Так кончилась стрельба в Москве – в Прибалтике при подобных обстоятельствах жертв было больше. На следующий день путчисты покинули Москву и предстали в Крыму перед Горбачевым. Они заявили ему, что совершили ошибку, но по-прежнему находятся на его стороне. Путчистов арестовали, а Горбачев возвратился в столицу.

По его собственному выражению, он вернулся в “другую страну”. Своим провалившимся выступлением путчисты ускорили именно те события, которые хотели предотвратить, – окончательный распад СССР и отречение от Коммунистической партии. На Лубянской площади веселая толпа с удовольствием наблюдала за свержением памятника Дзержинскому. В российском парламенте Ельцин подписал указ о расследовании участия Коммунистической партии в попытке переворота. Горбачев одержал верх над заговорщиками, но вынужден был отступить перед человеком, который сделал возможной эту победу. Он ушел с поста генерального секретаря КПСС и посоветовал Центральному Комитету самораспуститься. Таков был скоропостижный конец организации, которая устроила революцию 1917 г. и потом управляла невиданной доселе империей.

Конец самого Советского Союза тоже был не за горами. После провала переворота большинство союзных республик провозгласило независимость – возможно, что Белоруссия и республики Средней Азии сделали это неохотно, но и они понимали, что другого выхода у них нет. Затем последовало несколько месяцев дипломатических маневров, во время которых Горбачев старался возродить то, что еще оставалось от Союзного договора. Он пытался уговорить республики пожертвовать частью только что обретенной ими свободы в пользу Центра, передав в его ведение внешнюю политику, оборону и, возможно, экономическую политику.

Окончательно карточный домик рухнул в начале декабря, когда референдум на Украине полностью поддержал декларацию о независимости: даже традиционно прорусски настроенные восточные регионы дали около 80% голосов в поддержку декларации. Горбачев предупреждал, что как без Украины нет Союза, так без Союза нет и Украины. Первая часть этого утверждения была чистейшей правдой. Ельцин встретился с Кравчуком и президентом Белоруссии Станиславом Шушкевичем[33]33
  Станислав Шушкевич был в то время председателем Верховного Совета Белоруссии. – Прим. ред.


[Закрыть]. 8 декабря они обнародовали совместное заявление, где говорилось, что Российская Федерация, Беларусь и Украина, будучи основателями СССР и сторонами, подписавшими Союзный договор 1922 г., (…) объявляют, что СССР, как субъект международного права и геополитическая реальность, прекращает свое существование. Вместо этого они образовали “Содружество независимых государств” и пригласили другие республики присоединиться к ним.

Конституционность такого шага сомнительна. В определенном смысле это был “демократический государственный переворот” – однако лидеры, которые приняли столь неожиданное решение, в отличие от августовских путчистов, по крайней мере получили от своих народов власть вполне законным путем. Сомнителен этот акт и с дипломатической точки зрения. Все бывшие республики СССР, кроме Прибалтики и Грузии, вступили в СНГ, но некоторые выразили свое возмущение, поскольку с ними не было проведено никаких предварительных консультаций по вопросу о прекращении существования государства, к которому все они формально принадлежали.

Горбачев в характерной для него манере сначала протестовал, а потом смирился с неизбежным. 25 декабря он объявил о своей отставке с поста Президента СССР. И вот вместо красного флага с серпом и молотом над куполом Кремлевского дворца поднялся трехцветный флаг России.

Новому Содружеству по-прежнему досаждали все неприятности, унаследованные от СССР. К тому же в самой его концепции имелись неясности, осложнявшие отношения между двумя крупнейшими республиками СНГ. Украина явно рассматривала его со-' здание как несколько замаскированное окончательное расставание с СССР, в то время как Россия склонялась к мнению, что это обновленный и подправленный вариант того же СССР.

Советский Союз пал из-за фатальной слабости, заложенной в нем Лениным в самом начале. В марксистской теории всегда существовал разрыв между научным анализом буржуазного общества и пророческим предвидением социалистического будущего. Ленин разрешил это противоречие при помощи “партии”, которая должна была превратить убогие пророчества в реальность посредством единомысленных политических акций. Когда естественное развитие общества не соответствовало программе (а это было почти всегда), партия использовала физическое насилие и веру, чтобы привести первое в соответствие со вторым. Таким образом партия не только руководила обществом, но в конечном итоге вытеснила его и сама встала на его место, приступив к созданию нового общества по своему образу и подобию.

Во времена быстрой индустриализации и Отечественной войны еще было какое-то оправдание этому тотальному принуждению, формирующему и контролирующему все социальные процессы. Но во времена более мирного и тонкого развития партия превращалась в злого духа, стоящего на пути экономического и интеллектуального развития, сковывающего энергию общества и в конечном итоге постепенно подрывающего Советский Союз как сверхдержаву.

Именно в такой момент к власти пришел Горбачев. Он знал, что следует решительно ограничить власть партийно-государственного аппарата. Выполняя эту первостепенную задачу, Горбачев обратился к Ленину образца 1921–24 гг., тому Ленину, на котором уже не лежала ответственность военного времени, да и политической власти он тоже уже не имел. Тогда он смог осознать систему, которую сам и создал. Он знал: что-то было сделано неправильно, но точного диагноза поставить не мог – он сам даже ухудшил положение, повысив властные полномочия Центрального комитета. Тем не менее последние ленинские работы изобилуют предупреждениями об опасности бюрократизма, коммунистического чванства, шовинизма и навязчивой идеи решать все проблемы при помощи администрирования.

Поднимая общество на борьбу с мертвой хваткой партийного аппарата, Горбачев действовал гораздо успешнее Ленина. Но в результате он развалил Советский Союз. После того как гласность достигла той точки, за которой начинается свобода слова, неформальным политическим движениям было позволено консолидироваться, а законодательные собрания были реформированы таким образом, что неформалы оказались способны влиять на их деятельность. Горбачев высвободил силы, которые оказались гораздо мощнее, чем он думал. Он также отпустил на волю этнические процессы, которые долго воспалялись под гнетом национальной политики советского правительства. И когда на сцену явились подлинные социальные и политические силы, которые не зависели от партии, аппарат оказался неповоротливым и неспособным к действенному сопротивлению. Так не осталось ничего, что сдерживало бы распад Союза.

Нации и классы советского общества оказались куда более способными заниматься реальной политикой, чем это казалось со стороны. Столкнувшись с ними, коммунистическая партия, которая скрепляла всю эту систему, оказалась хрупкой, склонной к расколам и лишенной каких-либо конструктивных идей. В ее девяностолетней истории практически отсутствовал опыт, который мог бы пригодиться в политической борьбе с движениями, пользующимися настоящей народной поддержкой.

Столкнувшись с такими вопиющими противоречиями, Горбачев начал колебаться и попытался сочетать совершенно несовместимые политические линии. Он попробовал запустить механизм рыночной экономики, не узаконив при этом частной собственности на средства производства. Он уничтожил монополию КПСС на власть, так и не превратив ее в партию парламентского типа. Он обещал республикам самоопределение, но всеми силами старался сохранить в руках центральной власти важнейшие прерогативы. Он раздавал назначения и, по его словам, верил политикам, которые желали его неудачи. Попытка путча в августе 1991 г. была во многом заговором Горбачева против самого Горбачева, когда одна половина его двойственной политики совершила покушение на другую.

Так Советский Союз и распался на составные части. КПСС не могла стать обычной политической партией, а потому продолжала подавлять любые гражданские инициативы и предпринимательство. Когда ее не стало, у многочисленных земель и народов, которые она объединяла, не осталось ничего общего, кроме разве исторической привычки, от которой они рады были избавиться.

Настоящей стала трагедия русского народа, рассеянного по пространствам империи, которую он завоевал и которой управлял больше четырехсот лет. Двадцать пять миллионов русских оказались чужими на территориях, которые они привыкли считать своей родиной. Русские столкнулись с враждебностью, дискриминацией, иногда даже с насилием со стороны своих соседей, только что обретших свободу. Может быть, наступит день, когда Российская Федерация станет национальным русским государством, где этот народ создаст свободную политическую жизнь для себя, никого не угнетая. Но теперь, когда кровоточит огромная неуклюжая туша СССР, пришлось оставить населенные русскими территории, отошедшие другим республикам. Поиски законного выхода из этого положения и строительство подлинно российского государства будут не последней по важности проблемой, оставшейся в наследство от СССР.