Текст книги "Канал КØжа (ЛП)"

Автор книги: Джефф Нун

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 11 страниц)

Сны на продажу.

Не пропустите!

Нола парила в тёплых пульсациях электромагнитной энергии, дрейфовала в тумане данных. И то, что когда-то было невидимым для неё и для всех, теперь становилось ясным и блистательным: воздух был живым, зажжённым радиоаккустическими течениями цвета, пуха и треска, далеко за пределами человеческого спектра.

Сксттткзссссск!

Кроваво-проводная. Она сканировала воздух, притягивая сигналы из хаоса, трансформируя их в звук и видео на своей коже. Чувствуя подъём.

Привкус металла, язык расплывался.

Стттззззттт.

Нежный краешек боли. Статический разряд.

Зкскртссссс.

Передаёт плоть. Она меняла каналы в себе, находя новые программы, какие хотела.

Звук! Экшен! Зрелище!

Джордж уставился на синяк.

Он уставился на бледнокожую фигуру своей дочери, катавшейся по полу в своей сфере заточения.

Купол Удовольствия. Трансляция из первоисточника.

Прямо здесь, на теле Нолы, на животе.

Джорджи Бой видел это.

Прямо здесь. Лицо его дочери. Крупным планом на коже, на экране из плоти и крови.

Нола потянула рукав, открывая левое предплечье.

Там были написаны слова, кровавые слова. Они истекали красным, но были неприкасаемы. Джордж попытался: он положил пальцы на кровь, почувствовал, что они остались сухие – это был лишь образ.

Это был эфир раны.

ПАПА Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ.

Он прекратил поиск слов.

Найдя одно.

Пиздец.

-12-

Прямое включение из Купола Удовольствий.

Закатный свет раннего вечера.

В кисее видений, за решёткой образов, в складках узорчатой мембраны снов… Мелисса исповедуется.

 
Я одна.
Теперь одна.
Да.
Папа… ты здесь?
Ты здесь ради меня? Ты смотришь?
Давай, я тебе спою.
Ля-ля-ля, ля-ля-ля.
Злым ребёнком я была. А сейчас тиха-мила. А сейчас сижу-пою.
Я сидела в главном зале школы…
Да. В главном зале с другими девочками. Ряд за рядом, все стараются успеть дописать экзамен.
О, но у меня всё прекрасно. Я была хорошей ученицей.
У меня были планы. Мечты.
Я взглянула на часы. Ещё оставалось двенадцать минут. Ручка скользила по бумаге, писалось легко.
Мир знаний, строчка за строчкой за строчкой…
А потом… я вдруг проснулась.
Никак не могу объяснить это иначе.
Я больше не могла писать. Ни строчки. Ручка упала на парту, на пол. Мои руки схватились за парту с обеих сторон.
Вот так.
Я держалась, крепко.
Возникло чувство… оно пришло из ниоткуда… чувство, что если я разожму пальцы, если ослаблю руки, то – я была в этом уверена – тогда меня каким-то образом просто унесёт в никуда.
Унесёт… в никуда.
Я могла слышать шум в своей голове, свистящий звук, резко-высокий. А потом… а потом…
А потом…
Я не знаю, я никогда не была уверена в своей памяти начиная с этой точки отсчёта. Я помню, как меня отправили домой с позором, и ты ждал меня. Папа, ты так злился, так сильно злился, кричал на меня, и я пыталась объяснить, действительно пыталась, я пыталась сказать тебе о чувствах, которые у меня возникли, о странности, охватившей мою жизнь.
Но ты не слушал.
Ты не хотел слушать, папа.
Вот, это то же чувство. Оно у меня сейчас. Здесь, в этом месте. Но намного, намного страшнее.
Я полагаю, что я немного двинулась.
Да, я знаю. В этом всё дело.
Я знаю.
Мне страшно.
Посмотри на меня.
Бывает. Я не могу это контролировать. Я вижу предметы. Формы. Силуэты. Когда темнеет, я лежу здесь, под Куполом, под луной и звёздами, и прямо перед моими закрытыми глазами, я вижу видения.
Привидения.
Не знаю, как их назвать.
Мерцающие тела из света и тепла.
Они толпятся вокруг Купола, нашёптывают мне.
Так много слов.
Но я никогда не могу разобрать, о чём они говорят.
Они томятся.
Возможно, они пришли спасти меня.
Приход сюда, в Купол, заставил меня осознать: есть только один человек, чей взгляд мне действительно нужен.
О, это так странно. Вот она я, разговариваю сама с собой, ладно, с камерой, с микрофоном, с шаром, но в действительности это совсем как я делала, когда была маленькой. Разговор с зеркалом. Ты иногда заставлял меня смотреться в зеркало, помнишь? Ты говорил мне нанести макияж, надеть затейливый наряд из гардероба и принимать разные позы. Ты говорил, что однажды я стану знаменитостью, если буду продолжать практиковаться, продолжать крутиться, улыбаться, смеяться, сыпать песенками и историями. Хорошие были времена – да, папа? Мы веселились. Если бы они могли продолжаться вечно, эти деньки.
Я закрываюсь от всех лиц, кроме твоего.
Я полна любовью к тебе.
Но иногда я ненавижу тебя.
Но ненависть как-то снова оборачивается любовью. Как мне себя остановить?
Я слишком много хандрила. Это у меня от тебя, конечно, но это значит, что я никогда не могла быть совершенной маленькой девочкой, которой ты хотел меня видеть. И ты находил других девочек, других молодых женщин. Я стояла и смотрела, и хлопала, и праздновала твои успехи каждый раз, когда ты выбирал новые проекты, новые исключительные дарования. Я смотрела на тебя, лелеющего, полирующего, тренирующего их и формирующего по своей воле, создающего свои маленькие фантазии и отпускающего их в мир.
Это могла быть я, папа. Когда должна была подойти моя очередь?
Ты интересуешься мной иногда? Тебе нравится наблюдать за мной на экране? Сейчас я привлекаю внимание – видишь, ты видишь мою руку?
Приди. Если можешь.
О Боже, что я наделала?
Я себя полностью потеряла.
Я зеркало, в котором живёт лицо другой женщины. Я картинка на бумаге, полуузнанная женщина, вывалившаяся из ночного клуба, назойливая фигура дочери мировой музыкальной знаменитости. Девочка с испуганными глазами – неистово красными от вспышек камер глазами.
Я закрытая дверь.
Я шёпот в темноте, потерянные слова утраченной песни, – та, кого ты никогда не дашь услышать публике.
Я твоя дочь. Единственный ребёнок.
Посмотри на меня.
Ненавидь меня.
Отвернись от меня.
Люби меня.
 

-13-

Идёт дождь.

Огни фонарей. Дорожные знаки. Шуршание. Звук рассекающих воздух шин, жёлтый размытый свет.

Нола слабо осознавала, как крутится руль под её пальцами в перчатках. Медленный ритм дворников по лобовому стеклу, – медленные волны мира, плавящегося за каплями.

Музыка:

Играли медленные пульсы Био-Даб музыки

с кожи Нолы,

транслировавшей пиратскую станцию.

Электрическая кровь, бегущая по ней, нервы, живые, танцующие покалыванием и толчками. Зуд в ладонях, жжение. Фильмы и передачи проходят через неё, движутся по ней, распространяются далее, за пределы тела, она чувствует, как они проползают.

Купол Удовольствий взывал из живота.

Нола включилась.

Цвета закрутились в тепловых узорах на плоти, формируя силуэты.

Ей было слышно, как говорит Мелисса.

…комната в конце коридора… прятки… картинка на бумаге… назойливая фигура…

Кожа Нолы подрагивала при каждом слове, каждом шшшшипе статики.

Дорога блестела.

Бип. Бип. Бип. Бип. Бип.

Страдальческая пластиковая песня телебага Нолы.

Это звонил Джордж, несомненно. Джордж со своими мольбами; голос всё ещё звенел в её ушах, его голос скупости, удивления и маниакального желания.

Кончились твои проблемы, моя Нола.

Позволь мне взяться за это. Позволь мне взрастить этот новый магический дар и отправить его глазам публики.

Милая!

Войдя в машину, ты стала машиной, ты вобрала в себя машину. Противиться этому теперь – чистое притворство.

Ты мой особенный проект.

Моё излюбленное создание.

Нола скакала от настроения к настроению, от отчаяния перед неотвратимостью судьбы в весёлое возбуждение от силы, которой могла обладать. В один момент она не хочет ничего, кроме выздоровления и очищения; в следующий – воображает, как улавливает каждый канал, где бы он ни появился сейчас и чувствует себя сияющей в потоке, в изобилии, в чистом белом тепле СЕЙЧАС.

Она струилась чистой энергией.

Продолжай ехать.

Это её единственный план.

Ночь, свернувшаяся вдоль дороги, немедленно отталкивалась фарами. Вдали был виден одинокий огонёк. Ближе. Сияние красное, потом синее, потом золотое.

Неоновый знак. Восемь букв ещё светились, две умерли, одна мигает полусломанной.

ПАДШ Я Л НА

Нола вылетела наружу, к придорожному бару. Она чувствовала, как её подстёгивал дух, засевший в ней. Она придумала называть его Демоном Образов, рисуя его себе в уме вирусом, вызывающим наваждения.

Наружу. Идти. К людям.

Длинное пальто, глянцевое и чёрное, облегающее её, глухо застёгнутое. Тёмные очки. Перчатки и шарф. По правде, жарковато для такого фасона, но выбора нет.

Дверной проём. На одной из панелей стекло треснуто. Столы и стулья наполовину задрапированы тьмой, остальное – слишком яркое. Запах тяжело трудящейся плоти, пот. Захолустная дыра. Много клиентов, оживлённая компания. Смех, выкрики. Кулаки, бьющие по барной стойке. Портапопы и телебаги, и гламкамеры, и сомаподы мигали и жужжали, и пели, и вспыхивали, и искрились в руках людей, у лиц, в футлярах и на столешницах: хор электронных ангелов, зависающих в параллельной компании. Слишком много человечности, но это было как раз то, что ей нужно, это подходит. Просто немного старого доброго человеческого шума, чтобы заглушить сигналы с кожи, картинки, зовущие голоса.

На гигантском экране плексивизора, расположенном на задней стене холла, шла прямая трансляция из Купола Удовольствий. Слова Мелиссы проплывали в нижней части экрана по мере того, как она произносила их. Сумасшествие в строчках, в сказанных вещах. Безумие нарастало. Большинство клиентуры не обращали внимания на программу, потерявшись в своих собственных словах, своих собственных застенках. Но несколько зрителей стояли, примёрзшие к своим местам, уставившись в экран в холодном пьяном свидетельстве.

Нола насчитала дюжину этих жалких зрителей с глазами, прикованными к картинке из Купола. Она подошла вплотную к одному такому и увидела, что его зрачки трепещут в такт со статическим потоком от экрана. Его рот безвольно открывался, и он откликался Мелиссе своим собственным заклинанием:

Пожалуйста, не оставляй меня.

Пожалуйста, моя милая жрица, моя провидица, не надо со мной так, не сейчас, не таким способом.

Останься со мной, останься, как есть.

Кружи и закручивай в танце свой ум для меня, вся на виду.

Будь моей.

Будь моей навеки…

Увы, так быть не может.

Лицо Мелиссы вдруг занавесилось дымкой, словно смазанное напудренной пуховкой.

Мерцание…

Обрыв канала.

Зритель чертыхался. Его глаза, расширились, чтобы собрать больше света, больше образа, больше сигнала.

И повсюду в толпе завозмущались и заругались, они ворчали и проклинали, и ругали, и танцевали.

Но зрителю было не до них.

С таким же успехом он мог находиться в другом помещении.

Нола пошла дальше. Она купила себе пива в баре, и затем нашла местечко в толпе. Но почти тут же к ней подошла женщина, оглядывая её, меряя взглядом. Она представилась как Эвелин.

– Ева. Зови меня Евой. Все так зовут. Я полностью… безбашенная! Тю-тю. Мозг, бай-бай. Коробочка свободна.

Завиток смеха поднялся из глубин её нутра, самовыразившись, наконец, через сиплый хохот. Ева была более чем на три четверти пьяна. Она пыталась сказать Ноле, как она взаправду любила своего бывшего, если бы только этот смазливый никчёмный ублюдок понимал этот простой факт и позволил бы ей вернуться в его жизнь, тогда снова было бы всё прекрасно, всё-всё-всё. Так прекрасно.

Это была женщина, живущая в собственной мыльной опере, её слова были заимствованы и намешаны из диалогов и сцен, виденных в плексивизоре и киноэкране за многие годы.

– Как мне тебя называть?

– Нола.

Ева внимательно пригляделась, вдруг застыла на месте, и её лицо загорелось улыбкой, способной искриться бриллиантами и зажечь лампочку или две в сердце мертвеца.

– Ты мне нравишься, Нола. Это твоё имя, верно. Нола, я же правильно запомнила? – Нола сказала да, правильно, хорошо помнишь уже целых десять секунд. – Ты нравишься мне, Нола, потому что я вижу, ты держишься правильных вещей. Я знаю. Просто чувствую. У меня на это нюх. Я могу ЧУВСТВОВАТЬ. И с тобой что-то… что-то интересное. – Ева могла ощущать это, излучение. Её инстинкты срабатывали. Она улавливала теплоту, мерцание, скрытый танец энергии с кожи Нолы.

Эвелин была одета как Робот-Романтик Новой Модели. Это была мода, эрзац-автоматическое видение, что-то она о нём читала в лайфстайл-журнале. Она начинала вечер как персонаж уровня «эксперт», но к этому времени по её венам бежало уже достаточно выпивки, и её роботские черты сползли. Сквозь её слова и жесты проклёвывалось человеческое. Она спросила:

– Какое место у твоего персонального имиджа? Официально? – Нола покачала головой. Эвелин издала несколько стрекочущих звуков языком о зубы и губы. – О бэйби, бэйби, тебе надо обзавестись статусом имиджа. Начни прямо сегодня! Я была где-то на девятке, приближаясь к десятке. Честно. Но тогда разразилась беда. Меня сократили на три пункта! Можешь в это поверить? Ну что ж, жизнь бывает жестокой, я полагаю. – Её пальцы играли на воображаемых струнах скрипки, другая рука водила воображаемый смычок, лелеющий печальную безысходную мелодию.

Нола оглянулась, ища убежища.

На экране бара руки Мелиссы колотили по искривлённой стене Купола. Её пальцы вытянулись, видимые сквозь узоры поверхности: папины глаза, сломанная кукла, улитка, посыпанная солью, тающая.

Двенадцать застывших зрителей подняли руки, словно пытаясь помочь её побегу. Или удержать её там. Чётко они не решили, зачем. Полулюбя, полустрашась.

Картинка подпрыгнула, вернулась. Заиграла интерференцией.

Эвелин вытащила гламкамеру.

– Обожаю эти маленькие штуковины, а ты, Нола? В смысле, они придают всему такой великолепный блеск!

– Что ты делаешь?

– Подожди. Постой спокойно. Мне нужно твоё фото.

Нола внезапно почувствовала злость.

Её собственный разум в режиме зеркала стенного экрана: нарезка кадров мыслеобразов, случайные картинки, треск, искры и фузы.

Она велела Эвелин посторониться.

– Сейчас, сейчас. Только дай закончить. Что у тебя за свечение? Где можно такое купить? Оно продаётся во флаконах?

Стенной экран затрещал и погас, брызнул светом, снова умер, снова включился. Купол задрожал, заснежился пушинками и дымкой, голос Мелиссы проваливался в шумовой туман. Считывание данных скакало и дрожало.

Звук замыкания предохранителя, усиленно громкий.

Фззззтк!

Купол появился снова, погрязший в статике.

Сфззтзтсзтксзтзтзтсфссстсзтттт…

Несколько из выпивох помоложе издали одобрительные возгласы, наслаждаясь порчей на изображении. Многие повернулись к экрану. Другие проверили программу на своих портапопах – маленькие приборы трещали в такт, как только попадали на заданную частоту. На экране танцевали искажённые картинки, брюзжащие шумом. Некоторые из зрителей стали недовольно мычать и улюлюкать. Пивной стакан блеснул в сумеречном воздухе и разлетелся о стену. Хозяин в отчаянии терзал пульт. В его памяти ещё было свежо восстание, случившееся, когда во время финального кубка пропала электроэнергия. Плохие дни. Плохие ненастные чёртовы дни, будь они неладны.

И в этом хаосе некоторые всё ещё стояли зачарованно – умиротворённые тела, глаза застыли в направлении, всё ещё зафиксированном. Тихие – каждый из них.

Эвелин провела рукой по плечу Нолы, по её шее. Она сказала:

– Я тебя раньше где-то видела. Ты не одна из этих певичек? – Пальцы на плоти. Влажная горячая кожа. – Да, точно. У моей сестры есть твоя первая песня. Неделю или две кроме неё ничего не слушала.

Нола чесала ладони. Скряб, скряб. Привкус синего обожжённого металла во рту. Вся комната поплыла перед глазами. Уши зажужжали шумом: ворчание, резкие вдохи, похабные песенки. Хруст стекла под ногами. Рты, прижатые к телебагам, к портапопам, мелькающие видеороликами. Нола могла чувствовать сдвиг внутри, последовательность искр пробежала по тёмно-красным лакунам тела, глубоко внизу, и стенной экран последовал за ней, переключившись на другую программу. Естественная история. Подводный Мир. Осьминог проталкивается через глубь воды, ноги завиваются и развеваются, кожа подсвечена.

Она сама это сделала, Нола чувствовала наверняка; она заставила канал переключиться.

Клик, клик, клик. Руки не нужны.

Комментатор с экрана: В коже осьминога имеются миллионы пигментированных и отражающих клеток, именуемых хроматофорами.

Чёрное пальто Нолы соскользнуло с плеч.

Усилием воли он может активировать разные цвета в этих кожных пикселях с разной интенсивностью, создавая пульсирующий анимированный дисплей.

Она почувствовала связь с экраном. Телевизионные и радиоволны заполнили пространство вокруг неё, мерцая в серебряной паутине, видимой лишь ей одной.

Существо может использовать их как камуфляж, чтобы отправлять сигналы угрозы или с целью проявления знаков ухаживания.

Клик.

Другой канал. Боксёрский матч.

Её работа.

Нола: человеческий пульт. Она содрала перчатки – одну, затем вторую.

Клик, клик.

Ещё больше каналов, экран заикается, пенится.

Посетители подняли голоса протеста. Все голоса теперь казались одним голосом, одним зрелищем, одной потребностью. Верните трансляцию. Верните Купол! Завязалась борьба. Хозяин призвал к порядку.

Контроллер Нолы переключился, и она почувствовала, как живот сжался. Её ум пульсировал.

Это была она.

Клик, клик, клик.

Это была она, обрабатывающая волны.

Программа переключилась на Шоу искусств: кружились балерины в сверкающих серебристых нарядах, мужчина в маске луны, плачущий. И каждый девайс в этом месте, каждый ручной экран показывал ту же самую картинку, тот же поток, ту же загрузку.

Крики. Вспышки. Опрокинутые напитки. Чёрт! Ссаки! Грёбаная тупая машина! Хозяин бил собственным пультом о стойку, ухитрившись вернуть изображение на место.

Купол Удовольствий.

Плоть Нолы кликнула снова, вернув танцовщиц, потом осьминога, потом полуночный пруд на лесной поляне.

Эвелин отвернулась от экрана.

Нола сняла тёмные очки. Но её глаза не были устремлены ни на Еве, ни на ком-либо из комнаты. Глаза Нолы сместили фокус – мягкие, водянистые.

Эвелин могла видеть мерцание тёплого света, просачивающееся через одежду Нолы, игру цветов вокруг шеи женщины. Она могла слышать голоса с кожи, пока ещё тихие; они привлекли её ближе.

Ева вдыхала Нолу, обоняла её.

Запах пота, людская плоть.

Ещё что-нибудь?

Может, горение проводки? Электричество.

Что это было?

Что-то капнуло на горячее стекло. Чистый ШУМ.

Зззтсизтзл…

Кожа Нолы прервала вещание. Она высасывала жизнь из экрана, счищая образы, переставляя их. Вытягивая данные, выполняя передачу.

Вудуистское электричество.

Зксксттксксткскзктзтттт!

Внезапные взрывы цвета и шума.

Ручные устройства кликали и шипели, и размывались в потоке хаоса.

Картинки синхронно менялись на всех экранах в этом помещении. Они целовались и совокуплялись, и порождали другие картинки, другие звуки, более странные картинки, более странные звуки. Теперь стенной экран бара пульсировал жизнью, вспыхивал экстремальной жестокостью, жёстким порно, разящими выстрелами. Струи крови, фальшивая сперма, плевок. Автокатастрофы. Горящие здания. Две башни, опадающие в пыльные облака. Языки крупным планом, влажные и розовые. Крики о помощи. Отрубленная голова. Руки, ногти – острые и длинные, раздирающие плоть. Живот, открытый ранением как распускающийся цветок в замедленной съёмке. Нарезка кадров с изнасилованиями, убийствами, пытками. Бьющееся стекло. Хруст костей.

Выпуск тьмы из черепа.

Всё призвано Нолой откуда бы то ни было. Всё наколдовано ею, стянуто на землю из сотни разных программ и фильмов, всё ретранслировано кожевещанием.

Аудитория замерла.

Глаза всех присутствующих купались в видении света, все притянуты к стенному экрану. И потом, когда они повернулись, вся толпа – один за другим за другим, как один – осознавала присутствие какого-то чуждого существа посреди себя, кого-то, заставлявшего это происходить.

Женщину.

Теперь крутились музыкальные звёзды.

Нола Блу.

Они уставились на неё, как будто это был пиратский эфир, послание, полученное из другого мира.

Нола медленно оттянула рубашку, чтобы дать им увидеть свой живот, картинки, лица, танцовщицы, создания из глубин, балерины, кружащие друг дружку, вся ночная дымка посланий, шумов, образов.

Всё показано.

Тишина. Все в шоке.

Нола протянула руки к посетителям, своим зрителям, ладонями навстречу, широко открывшимися, чтобы показать образ, мерцавший на коже: на каждой ладони – по проекции глаза, два человеческих глаза, таращившиеся на аудиторию с тёплой влажной кожи рук.

Все смотрели на эти два глаза, а эти два глаза смотрели в ответ.

Смотрели. Смотрели в ответ.

Отражённые.

Глаз

к

глазу…

Спокойствие.

Только один вздох вырвался наружу.

Вздох Эвелин – спокойный, сдержанный, её пальцы нажимали кнопки гламкамеры.

Уирррр.

Проходит мгновение.

Клик уиррррррррррррр.

Нола продвигалась в толпе. Никто не остановил её, никто не дотронулся, никто не посмел. Они расступились, позволяя ей уйти. И даже охранники на входе, те, что в чёрных костюмах и с кирпичностенными плечами, свободно пропустили её.

Когда она вышла из бара, стенной экран встрепенулся.

Зкскст, зскки, ссснммммм, скскст!

Предохранитель перегорел. Изображение оборвалось.

Чернота.

Эвелин вышла из Падшей Луны, чтобы посмотреть, как отъезжает с обочины машина Нолы. Она тёрла глаза, стараясь унять жжение и слёзы.

Этим вечерам она видела слишком много.

Всё ещё наполовину не веря, всё ещё в благоговении.

Гламкамера грела её руки.

Пальцы покалывали, кончики заиграли цветами.

Свечение памяти.