Текст книги "Планета матери моей"

Автор книги: Джамиль Адил оглы Алибеков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 44 страниц)

21

Хотя наша автобаза славилась допотопными драндулетами, но от невзгод военных годин мы уходили, как и вся страна, со скоростью первоклассной гоночной машины!

Возвращение мне водительского удостоверения приветствовалось всеми сослуживцами без исключения, даже Галалы, который считался у нас общепризнанным барометром: «стрелки» его учитывали малейшие перемены в состоянии дел.

Газетчик Дадашзаде действительно не мог выбрать для себя лучшей мишени! Статья его называлась: «Я, ты и все остальные».

Сделав вступление, беседу с Галалы автор статьи передал так:

«– Вы по образованию педагог. Так, кажется? Но вашего влияния на молодых работников базы в этом смысле незаметно. Почему?

– Воспитатель из меня не вышел, что поделать!

– Это относится и к вашим собственным детям?

– Вовсе нет. Дома я полный хозяин.

– Поддерживаете суровую дисциплину?

– Разумеется. Без этого в семье нельзя.

– А на работе дисциплина нужна?

– Ну… тоже, конечно…

– Мне рассказывали, что один шофер из-за того, что его лишили премии, кинулся на вас с кулаками. А вы ему сказали: «Не нравится – ищи себе другое место». Это так?

– Так. Он не выполнил план и лишен премии законно.

– На план влияет степень организации работы. А за это отвечает уже руководитель. У того шофера сел аккумулятор, он неделю простоял на приколе. Чья, по-вашему, вина?

– Водителя.

– Почему?

– У хорошего водителя машина никогда не простаивает.

– Вы можете указать одного-двух «хороших» в качестве примера?

– Да сколько угодно! Запчастей не клянчат, план выполняют – значит, и заслуженная премия согревает им руки, как теплый уголек зимой!

– Простите, они расплачиваются из собственного кармана за запасные части?

– Вероятно.

– Немалые суммы! Откуда они берутся?

– Почему вы спрашиваете об этом у меня?

– Потому что руководитель отвечает за те моральные принципы, которые воспитал в своих подчиненных.

– Я уже сказал, что педагог из меня неважный.

– Но быть только специалистом мало для хорошего руководителя! Нельзя существовать по принципу: «дай – поем, укрой – посплю». Командир производства не сторож металлолома, товарищ Галалы!»

Газету с этой статьей передавали друг другу, читали и перечитывали.

«Банда-база», словно одурманенный великан, просыпалась, постепенно протирала заплывшие веки и с любопытством оглядывала самое себя.

Никогда прежде не толпилось столько народу в конторе. Речи становились все вольней и громогласней: «Нашелся наконец человек, который плеснул холодной водицы в уютное гнездышко Галалы!», «Как бы все это не вышло боком Икрамову и Вагабзаде?», «Э, треск, шум, больше ничего. Газетку почитают – и пустят на растопку!»

Икрамов ходил именинником. Его подбадривали:

– Смелый ты, Афрасияб! Сердце волка в детстве, наверно, съел? Не каждый начнет открытую борьбу с «акулами».

Но Икрамову мало было сделаться героем общей молвы. Он продолжал гнуть свое, твердил, что дело надо довести до конца. Выкидывал правую руку и тряс огромным кулачищем:

– Задали им перцу?! Но это только начало. Держитесь крепче, племяннички!

Возле каморки Икрамова теперь постоянно выстраивалась очередь: каждый хотел посоветоваться с председателем месткома, поговорить с ним.

Поверх голов он как-то поманил меня к себе. Протянул какую-то бумагу. На ходу бросил:

– Ознакомься. Через полчаса заседание месткома.

Все взгляды обратились ко мне. Те, кто меня знал, дружелюбно улыбались. Другие взирали с почтением: обращение ко мне Икрамова как к ровне подняло меня в их глазах. Обо мне шли толки, что я первым вступился за свои права, не проглотил обиды молча, как делалось до сих пор, не испугался, что мне прилепят ярлык склочника. Да и в газете было достаточно написано обо мне. Дадашзаде со свойственной его перу железной логикой раскрыл все преимущества перевыполнения плана по тонно-километрам. Доказал, почему это выгодно каждому в отдельности и всему управлению в целом.

Однако на автобазе были и такие, кто встречал мое появление ледяным молчанием. Их подозрительные, косые взгляды портили настроение. Чем я им насолил? Воображают, будто хлопочу ради тепленького местечка, что ли?

По привычке, наша бывшая бригада собиралась после рабочего дня в ближайшей чайхане. Это было уютное, хотя довольно тесное помещение с четырьмя столиками. Чайхана стала нашим клубом, нашей читальней. Здесь играли в шашки и состязались в пении. Кто-то отбивал на медном подносе ритм, приглашая попытать счастья в сольном номере. Каждая группка выставляла своего певца, а проигравшие угощали остальную компанию чаем.

Впрочем, споры не всегда кончались добродушным смехом. Однажды шофер из прежнего окружения Медведя-Гуси рассказал дорожный случай: он взял в кабину по пути молодую женщину и скорее от нечего делать, чем с определенными намерениями, стал приставать к ней. Она подняла крик: «Останови машину, иначе выскочу на ходу и моя кровь будет на тебе!» Водитель испугался: ее вопли могли услышать проезжающие; круто повернул в степь и лишь вдалеке от людных мест вытолкнул пассажирку из кабины. «Не хотела полюбезничать с красивым парнем, кукуй теперь посреди волков и лисиц». Женщина с невыразимым презрением отозвалась: «Эх ты, недоносок! Ты не годишься даже на то, чтобы слить воду на руки моему мужу. Он всю войну провоевал и погиб, спасая таких недомерков, как ты. Если у тебя, мужчины, нет представления о собственной чести, то я, женщина, пощажу папаху твоего отца, не пойду жаловаться, чтобы и на суде не видеть твою поганую рожу».

– Хотел я ее придавить: кто там в степи разберется? Да вовремя спохватился. Она, паршивка, тоже сдержала слово, не продала меня.

Пожилой шофер с такой силой отодвинул от себя стакан с горячим чаем, что тот опрокинулся и залил кипятком грудь и живот рассказчика.

Когда под его жалобные стоны мы сорвали мокрую рубашку, обожженная кожа уже покрылась волдырями, и чайханщик извел целую банку кислого молока, пытаясь унять боль. Пострадавшего пришлось спешно отвезти в больницу.

А в чайхане между тем разгорались страсти. «Пацанам» представился случай поставить бывшего атамана Гуси перед выбором: поддержать «своих» или отречься? Один из них швырнул на стол финку.

– Здесь должна пролиться кровь! – высокопарно возгласил он. – Пусть ударят меня, или ударю я!

Глаза Медведя-Гуси вспыхнули недобрым огнем. Отпихнув ногой стол, с которого посыпались чайник и стаканы, он ухватил пожилого шофера за грудки, оттащил в сторону. Все вскочили с мест, вооружаясь кто самоварной трубой, кто стулом.

Я прыгнул вперед, заслонил незнакомого шофера и оказался перед разъяренным Гуси.

– Что ж, Медведь, начинай расправу!

– Уйди, – прохрипел тот. – Мне нужен не ты. Посторонись, Замин.

– Нет, я не уйду.

– Твоей крови не хочу, сойди с дороги. Помни, я не женщина, чтобы бросать слова без счета, как золу по ветру!

– Кого защищаешь, Гуси? Мерзавца, которому неведома мужская честь? Он оскорбил чужую жену и бросил ее, беспомощную, посреди степи.

– А тебе-то что?

– Она моя сестра.

– Врешь!

– А была бы твоя сестра, стерпел бы?

– Не тронь мою сестру, бригадир! И не заговаривай мне зубы…

Медведь в ярости сдернул с себя куртку, рукавом задев мое лицо. Мне показалось, что он хочет сделать мне «темную». Я отпрыгнул и со всего размаха залепил ему пощечину.

– Ударил? Ты меня ударил?!.

Он был так ошеломлен, что позволил себя оттащить. Нас разняли.

Авторитет Медведя как вожака был утрачен навсегда. По блатной этике «вор не позволяет бить себя по щекам!» Бывшие дружки обходили его теперь стороной, и подобострастное «салам алейкум» перестало раздаваться возле поверженного кумира. Хотя я всем упорно твердил, что вовсе не собирался его бить, а задел по лицу случайно.

Вскоре, вернувшись из поздней поездки, Гуси спросил обо мне у механика. Я услышал его голос, но не двинулся с места, копаясь в моторе: на поворотах возникал посторонний звук, я искал неполадку. Проверив все сомнительные места, с силой крутанул руль – и вновь услышал нечто похожее на тявканье щенка.

Неужели отправляться завтра в рейс на неисправной машине? В изнеможении я опустил голову на руль и нечаянно надавил на сигнал.

Кабину тряхнуло, хотя мотор был выключен. На подножку впрыгнул Медведь-Гуси. В темноте его глаза горели опасным огнем.

– Затравил Медведя, а теперь со страху сигналишь? Лаешь, как собака из подворотни?

– Я тебя не видел. И травить никогда не собирался.

– Ты меня погубил, понимаешь это?

– Чем?

– Влепил оплеуху, а я тебя до сих пор не убил. Кто теперь со мною считается?!

– Гуси, ты давно уже на свободе. Зачем цепляться за тюремные обычаи?

– Их придерживаются мои друзья!

– Какие они тебе друзья? Друзья были там, на перевале, помнишь? Прошлое – это всего лишь тусклый светлячок, вот-вот погаснет. А впереди твоя дорога освещена мощным прожектором. Не отворачивайся от света, Гуси! Не надейся, будто укроешься в каком-нибудь затхлом углу наши прожектора достанут тебя повсюду. Мы не отступимся от тебя!

– В лагере говорили: вору суждена одна койка, а та под замком, за запертой дверью.

– Вору – может быть. А рабочему человеку, мужчине во цвете лет, как ты, пора иметь двухспальную кровать да еще люльку для первенца. Тебе нужен семейный очаг, возле которого станет тепло другим. Ну, подумай, кого ты бросился защищать, чьим мнением дорожишь? Пакостника, который обидел вдову солдата? Да такой у собственной бабушки сундук взломает, не посовестится. Венчальное платье сестры проиграет в карты! Разве ты сам способен на подобное?

– Нет, нет!

– А если нет, то живи так, чтобы твоя тюремная кличка забылась. Чтобы тебя называли впредь не Медведем-Гуси, а дядюшкой Гуси, братцем Гуси.

– Поздно, Замин. Я могу от пустяка вспыхнуть, как тогда в чайхане. Мне трудно справиться с собою.

– Мы поможем тебе, Гуси! Ты для нас не потерянный человек. Ты наш дорогой товарищ!

– Я от тебя ничего не скрываю, Замин. Назад мне тоже дороги нет. Твоя пощечина перечеркнула мою прежнюю жизнь. Никто не захочет вспомнить, каким виртуозом был Медведь! Я ведь замки с закрытыми глазами без ключа отмыкал. А сейчас стал вроде больного пса, которого каждый пнет. Сдохну – сволокут в канаву и камня надгробного не поставят…

От слов Гуси меня пробрала дрожь. А что, если он пришел убить меня и затеял весь этот разговор лишь для того, чтобы оправдаться перед собственной совестью?!

Мне стало еще больше не по себе. Рывком повернув ключ, включил мотор, и лишь привычный шум машины успокоил меня.

– Ты внимательно прочитал статью Дадашзаде?

– Как сумел. А что?

– Помнишь, он рассуждает об «я» и «мы»? Взявшись за руки, помогая друг другу, все вместе люди становятся «мы».

– Из вчерашнего лагерника партийца не получится. Не агитируй зря, Замин.

– Ошибаешься! Не зря. Я еще сам не член партии. Но готовлюсь. Мечтаю об этом. До всего надо дойти собственным умом, Гуси! Отец может подарить сыну дом, мать – сшить для него красивую одежду. Но убеждения не берутся у других. Они не наследство, не подарок. К ним приходят собственным путем. К партийному билету тоже.

Я оборвал на полуслове и потянулся рукой к дверце. Гуси нажал ручку с другой стороны. Но когда кабина распахнулась, он не отступил. Продолжал испытующе сверлить меня взглядом.

– Торопишься в город?

– Нет. У нас заседание.

– Какое еще?

– У Икрамова.

Гуси нерешительно кашлянул, прочищая горло:

– Наверно, и про меня будете говорить?

– Что именно?

– Гнать, мол, надо таких с автобазы. Чужак я для вас.

– Глупости. Здесь нет чужаков.

Я выпрыгнул из кабины, с шумом захлопнул дверцу. Но Гуси и теперь не посторонился. Мы стояли лицом к лицу; по пословице, между нами вода не протекла бы. Эти несколько секунд решали многое.

– Не топчи меня, – со скрытой угрозой проговорил наконец он. – Я еще не побежден.

– Хочу, чтобы ты был победителем, Гуси. Но только над своим прошлым!

22

После мелких текущих вопросов речь на заседании месткома неизбежно зашла и о статье Дадашзаде.

– Хочу подчеркнуть, – сказал Икрамов, – что проект нашего решения основывается на выводах этой статьи. Ее следует не только прочесть каждому, но и обсудить на общем собрании.

Взгляд Икрамова обежал сидящих и задержался на тощей сутулой спине Галалы, сжавшегося в дальнем углу. Потом с неменьшей выразительностью остановился на начальнике, который за последние дни порядком порастерял былую вальяжность. Даже его гладкий зачес казался сейчас неряшливым и не отливал прежней безукоризненной сединой. Глядя в пол, Сохбатзаде не осмеливался вытереть пот со лба и лишь негромко отдувался.

С видом победителя Икрамов поднес листок бумаги к глазам, стал зачитывать постановление грохочущим басом.

Местком требовал немедленно оборудовать индивидуальные шкафчики для спецодежды. Она должна быть сменной и своевременно стираться за счет автобазы. Следует, не откладывая, починить дырявую крышу ремонтных мастерских. Провести электричество в смотровые ямы. Для мытья запасных частей выдавать керосин, запретив пользоваться бензином. Построить душевые. Завести аптечку для срочной помощи. Проследить, чтобы все вышеуказанное было выполнено к Первому мая.

Икрамов несколько мгновений стоял с листком в руках, словно ожидая возражений, как опытный боец, подстерегает ответный удар.

– Кто хочет выступить?

Взоры обратились к Сохбатзаде. Тот молчал.

– Есть дополнения? Возражения против отдельных пунктов?

Первым собрался с духом Галалы, который понял, что отмалчивание плохо помогает при защите. Он признал, что перечисленные улучшения назрели давным-давно. Что требования месткома справедливы: все это надо было осуществить еще при организации автобазы. Виноват ли он сам? Конечно! Его можно даже привлечь к ответственности за то, что он так долго закрывал глаза на явные нарушения охраны труда. Достаточно привести недавний случай, когда шофер-новичок, протирая запчасти бензином, уронил искру и, лишь накрыв телом вспыхнувший огонь, не допустил пожара. Однако себя подверг большой опасности.

– Случись такое у Икрамова, – язвительно сказал кто-то с места, – вы бы его с работы турнули, дело пришили. И государственное имущество подверг опасности, и человек чуть не погиб.

Галалы на секунду смешался, захлопал веками, как всполошенная курица крыльями.

– Икрамов тоже не безгрешен, – процедил наконец сквозь прокуренные зубы. – Пусть расскажет про ахсуинскую историю, когда на перевале пустили вперед Медведя-Гуси, а тот врезался в дерево.

– Не вороши старое, – буркнул Икрамов, густо краснея.

– Давно ли человеколюбцем стал? Когда сам попадаешь впросак, отводишь удар на других, а под похвалу тащишь дружков? Так?

Я не мог этого стерпеть и, не прося слова, поднялся с места:

– Пусть товарищ Сохбатзаде скажет: была ли легкой перевозка гематита? Рисковали все одинаково. Гуси показал себя там с лучшей стороны, он был заслуженно отмечен премией.

Галалы хрипло захихикал, будто ворона закаркала.

– Прекрасная логика! Сначала Медведю дают Почетную грамоту, а потом публично позорят, так что все от него отворачиваются.

Он говорил это не мне, а Икрамову. Но отвечал по-прежнему я:

– Неправда! Мы не отворачиваемся от Гуси. Мы помогаем ему уйти от прошлого. Для нас он наш товарищ, который проявил большое мужество на Ахсуинском перевале. Я говорю для тех, кто там не был. Представьте: заснеженная крутая дорога, бездонная пропасть… Если бы первым поехал менее опытный шофер, то вся колонна следом за ним могла разбиться. Кусков бы не собрали! На головной машине ехал первоначально я, но я был мало знаком с местностью. А Гуси бывал уже на перевале раньше, он сам вызвался вести колонну, просил об этом. Да, его машина перевернулась, но он успел упереться ею в ствол дерева и спас нас всех. Вот какова эта ахсуинская история.

Галалы не спускал глаз с Икрамова, меня он словно не видел вовсе. Не взглянул он и в сторону Сохбатзаде, хотя явно хотел распалить его.

– Ты роешь яму начальнику, Икрамов! Метишь на его место – вот в чем дело. Откуда взялся вдруг такой заботник о благах рабочих? Ты кто? Советская власть? Управление треста? Хочешь поссорить шоферов с товарищем Сохбатзаде, ловишь рыбку в мутной воде? Да?

Он взывал к членам месткома, обежал их взглядом одного за другим, но не нашел былой поддержки. Пыл его стал спадать. Слишком хорошо зная нрав Сохбатзаде, Галалы был уверен, что и тот отвернется от него, когда он останется без приверженцев. Сохбатзаде был из тех руководителей, которые не любят побежденных подлипал. Их всегдашнее желание обеспечить себе покой. Ни единого звука наружу – вот их девиз. Сохбатзаде впервые руководил большим предприятием и поначалу полностью зависел от ловкачей типа Галалы. Но понемногу он обзаводился собственным опытом, а опыт подсказывал ему, что не надо спешить класть на лоб холодные примочки, пока голова не разболелась окончательно.

По жизненным устремлениям Икрамов и Сохбатзаде были полными антиподами.

Хотя на первый взгляд казалось, что конечная цель у обоих одна: оба хотели, чтобы автобаза хорошо работала и выполняла план. Но одному это было нужно применительно к личной пользе, а другой не думал о себе совершенно. «Таким я родился, таким умру», – твердил упрямец Афрасияб.

В общем, решение месткома было принято единодушно.

Не сдаваясь, Галалы подпустил последнюю шпильку:

– Может быть, товарищ Икрамов разъяснит, кто же будет проводить в жизнь столь замечательное решение? Уж конечно, не он сам! Его дело, по пословице, пустить людям в голову ветер. Кто спорит, что электричество в смотровых ямах и душевые – это хорошо? Но на все надо время. А если наседать на начальство, выедать ему мозг, что получится? Решение на бумаге ничего само по себе не сделает.

– С этим я вынужден согласиться, – устало сказал Икрамов. – Если нет намерения выполнять, то бумажное решение ни к чему.

– Ну вот и ты, Железный камень, смягчаешься понемногу! – обрадовался Галалы.

Икрамов слегка пожал плечами.

– Жаль, что заседание уже закрыто. Давайте проведем новое и вынесем решение, чтобы отменить им предыдущее. Такова, кажется, мысль товарища Галалы?

Не уловив иронии, Галалы выпрямился и независимо закинул ногу за ногу. Может быть, его воображению представилось, что на месте председателя будущего заседания сидит он сам?

Сохбатзаде нашел нужным вмешаться, чтобы предупредить всеобщий хохот.

– Я поддерживаю мысль товарища Галалы. Ответственность за выполнение пунктов надо распределить тут же, не откладывая. – Бросив не то укоризненный, не то ободряющий взгляд на своего приспешника, покачал головой: – Не стоило переводить все в шутку, товарищ Галалы. Вопрос достаточно серьезный. В смысле бытовых и технических удобств наша база действительно плетется в хвосте.

Галалы проворно поджал ноги и с немым восхищением уставился на патрона. Льстивый взгляд возымел действие: Сохбатзаде приосанился, голос у него зазвучал увереннее:

– Наше отставание не простительно, товарищи. Однажды за это крепенько спросят, и первым отвечать буду, конечно, я! Но ближе к делу. У меня лично вызывает сомнение срок; к Первому мая никак не управимся. Давайте наметим что-нибудь более реальное.

Галалы подхватил с воодушевлением:

– А я что говорю?!

Но Икрамов тоже достаточно хорошо изучил начальника. Не давая ему привычно подпасть под влияние хитреца, сурово оборвал того:

– Я вам не давал слова, Галалы. Имейте уважение к товарищу Сохбатзаде, не перебивайте его!

– Я уже почти кончил, – Сохбатзаде милостиво кивнул в сторону Икрамова. – Нам будет нелегко. Но постараемся преодолеть трудности.

Обиженный Галалы неопределенно бросил в пространство:

– А шифер у нас есть? Чем будем крыть душевые?

– Достанем. – Икрамов нахмурился.

– Где? Как? Без лимита нам и щепки не дадут, чтобы в зубах поковырять.

– В тресте имеется своя ремонтно-строительная контора…

– Имеется. Только там скажут, что планы давно утверждены и что мы поздно спохватились. Я второй год не могу фонарного столба выпросить.

Икрамов не без яда ввернул:

– Однако новую диспетчерскую товарищ Галалы сумел построить. И никакого лимита, никаких накладных. Просто велел каждому водителю прихватить из карьера десяток камней. Возвели за один месяц. Но мы не станем следовать такой самодеятельности. Обещаю, что добьюсь стройматериалов законным путем. Товарищу Галалы придется взять на себя лишь саму постройку. Кстати, и на диспетчерскую попробуем получить задним числом строительный паспорт, а то нехорошо получается.

Сохбатзаде решил показать свое полное беспристрастие:

– У товарища Галалы, как он утверждает, связи в тресте? Самое время подтвердить это делом. Не пустой же он хвастун!

Галалы невольно поежился. Слова Сохбатзаде задели его за живое. От отлично понимал, как сложно задание, которое ему «вешают на шею». К тому же опасался, что если легко уступит, то его «и в гору кнутом загонят, и пинком сбросят с горы». Плясать под чужую дудку? Ну нет, голубчики. Вы еще плохо знаете Галалы.

Он рассмеялся. Смех был натужный и смахивал на нервную икоту: звуки вылетали, а лицо оставалось неподвижным.

Я сказал ему шепотом:

– Вы как ветка калины, Галалы. Куда ветер подует, туда и гнетесь.

Он отозвался тоже сквозь зубы:

– Рано безрогому барану нападать на рогатого. Как бы не пожалеть.

Один из самых уважаемых членов месткома слесарь Володин приподнялся с места.

– Так как поступим с решением?

Икрамов не уловил серьезности тона, отозвался с усмешкой:

– Как с сурой из Корана: опустим в кувшин, а воду выпьем.

Все с готовностью рассмеялись. Но кто-то крикнул:

– Хватит болтать! Сидим допоздна. У всех дома семьи, а завтра с утра снова на работу. Или решаем что-нибудь, или расходимся.

Обычно, когда шутка Икрамова оказывалась невпопад, он виновато опускал свою лапищу на плечо собеседника, говоря: «Ну, сморозил ерунду. Не обращай внимания, друг». Сейчас он только заморгал и беспомощно оглянулся на Володина. Тот, словно ничего не заметив, продолжал:

– Предлагаю копии данного постановления месткома послать в райком партии и в республиканский комитет профсоюза. Не обижайтесь, товарищ Икрамов, но благие решения принимаются у нас не впервые. Можно отыскать целую кипу бездейственных бумажек. Нужно добиться их выполнения. Иначе грош нам цена.

Сохбатзаде счел за лучшее величественным кивком подтвердить согласие с мнением слесаря.

Володин поднял обе руки, перепачканные мазутом.

– В таком виде я вынужден ежедневно возвращаться домой. Пугать людей в автобусе, да еще отмываться часа два на общей кухне в тазу. Мне это надоело, говорю прямо. Если в самом скором времени не будет душевой и шкафчика для городской одежды, я уволюсь. Предупреждаю.

– Товарищ Володин прав, – вставил Икрамов.

– Я много мест прошел за войну, – продолжил Володин. – Видел, как можно содержать гаражи. Нет ничего невозможного даже в том, чтобы ходить в белых халатах. А разве мы сами не способны вырыть двухметровую яму, зацементировать ее и провести проводку? Мы, которые саперной лопатой перебросали столько земли из окопов! Нужна лишь команда. И тут скажем прямо: у нас плохой командир.

Все примолкли. Таких смелых слов на автобазе еще никто не произносил в открытую. Едва Володин раскрыл рот, на него обрушивался целый хор приспешников Галалы. Но теперь его слушали затаив дыхание.

– У нас привыкли шушукаться за спиной, плести интриги. Чтобы предотвратить все это, я и предлагаю довести наше решение до ответственных лиц. Когда оно выйдет за ворота базы, его нельзя будет замолчать.

Сохбатзаде, пропустив мимо ушей фразу о плохом командире, энергично закивал массивной головой.

– Конечно, конечно, виноваты мы сами! Следует засучить рукава и каждому взяться с энергией за свой участок производства. Капля за каплей – озеро нальется. Но, дорогие товарищи, – его голос зазвучал отеческой укоризной, – нужно ли нам лезть в райком партии с душевыми кабинками и тряпками для протирки запчастей? Разве там нет более серьезных дел? Просто бессовестно отвлекать вышестоящих товарищей по пустякам. Как мы будем выглядеть в их глазах, если признаемся, что не способны решить простейших бытовых вопросов? Думаю, со мною все согласятся. – Он говорил, не делая пауз и не давая никому вставить слово возражения. – Ей-богу, товарищи, мы не хуже всех остальных. – Он улыбнулся широко, располагающе. – Если от пятерых отстаем, то зато пятерых опережаем!

Икрамов взорвался:

– Вот этот дух терпимости и губит всякое живое дело, тянет нас назад! Да что мы, в мечети, что ли, где только твердят о терпимости?! Вода заливает по горло: ничего, потерпите! Безгласно сносить недостатки, по-моему, опаснее и вреднее, чем самому делать ошибки. Я не могу согласиться с товарищем Сохбатзаде, будто рядовые труженики не вправе беспокоить партийное руководство. У нас пока нет первичной организации, и мы вправе просить совета прямо в райкоме.

У Галалы на лбу вспухла жилка. В последнем усилии переломить ход собрания он закричал:

– Опять заносишься, товарищ Икрамов!

– Говорю, что велит долг партийца.

– Один человек еще не партия.

– Вся партия – единое сердце и единый ум!

– Попадаются такие, кто примазывается к партии. На нашей базе вы не единственный коммунист, учтите! – Галалы выпаливал без запинки, сохраняя многозначительный вид, мысленно прикидывая, как можно будет использовать свои «обличения» в дальнейшем. – Не считай всех оболтусами. Ты, как немытая ложка, суешься в самую середину кастрюли: мол, вот он – я! Хоть низенькую горушку, а спешишь насыпать, чтобы залезть наверх. Как это называется? Карьеризм – вот как!

Икрамов смотрел на него в немой ярости, но не спешил ответить. Он понимал, что расчет Галалы именно и строился на ответной горячности, на каких-нибудь опрометчивых словах с его стороны.

– Не уводи нас, товарищ Галалы, в ненужный спор, – сказал он почти спокойно. – Речь идет не обо мне лично, а о решении месткома. Я свое место знаю. Выскажешься, когда на повестке будет стоять мое персональное дело. Правильно я говорю, товарищ Сохбатзаде?

Тот сидел, облокотившись на стол, пряча взгляд одинаково и от Икрамова, и от сощурившегося в бессильной злобе Галалы. На прямой вопрос не отозвался ни звуком, лишь опустил тяжелые веки, не то в знак согласия не то думая что-то свое.