Текст книги "Сократ и афиняне"

Автор книги: Джала Джада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц)

5

Мне это надоело. Морочат голову. Эти умники говорят, что имя того, кто найдет неразбитый горшок, навечно войдет в историю археологии. Я тоже хочу войти в историю, но лучше бы получить деньгами. И как бы мне со своим горшком не войти в другую историю – уголовную… или в сумасшедший дом. Каждую ночь стало сниться одно и то же, да еще с продолжением. Думаю, что виноват этот проклятый горшок. Почему-то весь дом воняет козой. И сны какие-то непонятные…

«А где же Хайрийя? Почему она нам ничего не сообщила?» Когда до Анмара дошел смысл вопроса, ему стала ясна тревога в глазах вождя. Холод пронзил охотника от макушки до пят.

– Я думал, что вы начали готовиться к защите городища, потому что она вам сообщила о приближении гуртов… – растерянно ответил Анмар.

– Посол пришел с воинами как раз на заходе солнца. Сопровождающие остались за стеной городища. Странно, что он был без толмача, словно знал про купца. Он, – Тармак кивнул в сторону посла, – сказал, что вождь гуртов Азамурт требует беспрекословного подчинения и сдачи на милость без сопротивления. Вот мы и начали готовиться: ведь такое требование означает, что они идут войной и скоро будут здесь. Гурты требуют открыть ворота и всем выйти на берег. Тогда обещают жизнь, если мы будем потом регулярно платить щедрую дань, включая людей: девушек, юношей и детей. Совет решил воевать, хотя шаман Салямсинжэн говорит, что знамения против нас, и бог войны Бурге требует человеческого жертвоприношения. Остальное ты слышал. Но мы не думали, что они уже здесь. А обстреляли тебя, вероятно, воины, которые сопровождали посла и остались за стеной крепости. И повторил свой вопрос:

– Где же Хайрийя?

– Если не пришла, значит, попала в руки врагов, вероятно, как раз сопровождавших посла, – начал кто-то из присутствующих, но, натолкнувшись на жесткий взгляд вождя, тут же замолчал. Купец Килсан быстро-быстро переводил разговор присутствующих послу, и, как показалось Анмару, в уголках его губ играла улыбка.

– Я… – начал Анмар и сам себя оборвал.

Он хотел сказать, что все время шел за лазутчиками, а Хайрийя ушла в другую сторону, но его осенила догадка, что групп лазутчиков могло быть несколько. В руки других и могла попасть его жена. От этой мысли заныло в затылке и задрожали колени. Во рту пересохло, внизу живота появилась тяжесть, к горлу подступила тошнота. Это был страх – чувство, которое Анмар узнал в детстве, когда чуть не утонул. Тонущего мальчишку из-подо льдов выловил оказавшийся поблизости Тармак. Тогда еще не вождь, который с тех пор относился к нему с отцовской заботой. А когда погиб отец Анмара, дом Тармака стал почти родным, где мальчику всегда были рады. И особенно радовалась черноглазая Хайрийя – одна из дочерей Тармака, братские чувства к которой с годами переросли в нежнейшее чувство любви. Когда в этом году, по окончании весенних работ, сыграли свадьбу, были рады все: мать, братья и сестры Анмара и большая семья вождя Тармака. Вместе с молодой четой все радовались их счастью. И все это вдруг и сразу оборвалось… Сердце и ум Анмара не могли примириться с этим событием. Но он еще не знал самого страшного, что вместе с женой он, может быть, потерял и своего первого ребенка.

«Так не должно быть и так не может быть!» – стонала каждая клеточка его тела.

– Я… я… найду ее! – голос охотника, который мог без страха разбудить зимой в берлоге медведя и однажды один победил стаю волков и принес сразу пять шкур, дрожал. Анмар спокойно и играючи выслеживал опаснейшую и хитрую рысь, а сейчас не мог справиться с мелкой дрожью, выдававшей весь необъятный ужас и страх за жизнь самого дорогого ему человека. Он поднял голову и увидел в глазах вождя такую боль и, как ему показалось, упрек, что готов был умереть тут же.

– Разреши мне пойти за ней, отец? – почти с мольбой обратился он к вождю.

– Ты нужен здесь, – сурово начал Тармак и покосился на купца и посла, услышав, как кто-то из них невольно громко охнул. Все еще бледный купец смотрел на посла, который вытаращил глаза в сторону входа и будто окаменел. Проследив за его взглядом, Тармак увидел, что стражник привел пленника Анмара. Даже при неярком свете очага было видно, что это был очень молодой воин. Почти юноша. Посол начал что-то быстро-быстро говорить купцу, который испуганно смотрел то на посла, то на старейшин.

– Он просит, чтобы этого воина обменяли на… него, – перевел Килсан.

– Почему?

Торговец что-то сказал послу, тот коротко ему ответил.

– Он, – купец кивнул в сторону пленника, – еще очень молод, поэтому посол готов пожертвовать собой. Перевод прозвучал как-то неуверенно и фальшиво, показалось, что переводчик тоже не верит тому, что сам сказал.

– Если у вас так ценят юношей, то почему его отправили в рискованную вылазку вместе с лазутчиками? – засомневался Тармак.

Посол что-то опять резко сказал купцу. Услышав голоса, пленник повернулся в сторону соплеменников, и, увидев их, вдруг с криком бросился к ним.

Посол обнял юношу и быстро что-то шепнул ему на ухо. Между послом и переводчиком произошел краткий, но по тону очень жесткий разговор. Было понятно, что купец с чем-то не согласен. Посол замолчал и смотрел на Тармака, который ждал от Килсана перевода и объяснения. Торговец, опустив голову, смотрел на землю и не торопился, словно что-то решал про себя.

– Ну! – сердито поторопил его Тармак.

– Он хочет поговорить с вождем Тармаком без меня, – ответил Килсан резко, и в его глазах блеснули те самые жесткие огоньки ненависти, которые тогда заметил в его взгляде Анмар.

– Он знает наш язык?

– Не знаю, как он собирается обойтись без толмача, – загадочно взглянув на вождя и на посла, ответил купец.

– Выйди! – приказал Тармак Килсану, который, прежде чем скрыться за дверью, бросил на посла злобный взгляд, что-то коротко сказал и вышел.

Увидев, что торговец уходит, Анмар забеспокоился, хотел что-то сказать, но, подумав, сдержался.

Выждав время, когда купец скроется за дверьми, посол что-то сказал пленнику, который стоял, тесно прижавшись к нему.

– Отец просит разрешения обменять меня на… – он замялся и обратился к послу, который медленно и четко несколько раз что-то повторил.

В это время в дверях басты появился шаман, запыхавшийся, словно он бежал. Салямсинжэн кивнул вождю, давая понять, что приготовления к кровавому жертвоприношению завершены.

Какими бы ни были невозмутимыми и сдержанными члены совета племени, но с первых же слов пленника поднялся в баете такой шум, что задрожали языки пламени в священном очаге. Во-первых, пленник говорил на их языке чисто, как на родном. Во-вторых, подозрительным было то, что этот пленный юноша оказался сыном посла гуртов.

– …на какую-то пленницу, которая, я не понял, может быть где-то близко. Отец просит разрешения выйти из крепости. Он обещает вернуться с ней, если вождь обещает отпустить меня. Отец говорит, что он уважает ваши обычаи и не может ничего вам советовать. Он просит дать ему возможность выйти за ворота городища. Если дочь вождя Тармака среди его воинов, то он вернется с ней.

Все заметили, что сын посла, хотя выглядел усталым и испуганным, однако держался с достоинством, присущим только сильным людям, привыкшим повелевать.

– Откуда ты знаешь наш язык? – спросил Тармак.

– Мать научила, это ее родной язык.

– Как ее зовут?

– Отец зовет Лафтия.

– А как ее звали на родине?

По измученному лицу юноши пробежала улыбка. Он посмотрел на Тармака, на окружающих, встретился глазами с Анмаром и испуганно отвел взгляд. Потом тихо ответил:

– Это было давно, тогда она была маленькой девочкой, но она помнила свое имя и просила, чтобы наедине я называл ее «мама Бадрийя».

Тармак при этих словах резко встал, что-то хотел сказать, но, увидев испуг юноши и удивление в глазах посла, сел, ничего не сказав.

Опять по стенам и потолку задрожали отблески пламени очага. Жена посла и мать пленника оказалась родной сестрой Тармака, еще в детстве пропавшей в лесу и которую считали умершей. Перед ним стояли муж родной сестры и племянник, который, как теперь это было заметно, был очень похож на свою двоюродную сестру Хайрийю.

6

Мне это надоело. Вчера эти чудаки нашли какой-то сундук с одной завалявшейся монетой, на которой изображен какой-то «византивный», что ли, император. Я ничего не понял, почему они от этого пришли в такое возбуждение. Долго и горячо обсуждали, что в сундуке могло храниться. Одни говорили, что это мог быть сундук шамана, по-ихнему, значит, колдуна. Другие орали, что «все дураки», что это – сундук для хранения сокровищ племени, только кем-то уже опустошенный. Так и не доспорили. Чего вопили-то! Вот если бы нашли клад, полный сундук с бриллиантами – вот это бы было дело! Поделили бы на всех – и зажили бы как люди. Мне потом опять всю ночь ерунда какая-то покоя не давала…

Опять посол о чем-то быстро-быстро заговорил.

– Он хочет расспросить, что случилось дома и почему я здесь оказался, – перевел молодой гурт.

– Поговори с отцом, – кивнул головой Тармак в сторону посла.

Анмар заметил, как опечалилось лицо вождя, как задумчиво опустил он голову, упершись подбородком о грудь, думая о чем-то своем.

Старший гурт задавал короткие вопросы. По ответам сына лицо его принимало выражение то ярости, то горя, то ненависти, то невыносимой боли. Закончив короткий разговор с сыном, он поднялся с места. Встал перед Тармаком и начал говорить отрывисто и кратко, словно отдавал команды. Юноша так же быстро переводил, но более тихим голосом. Однако стояла такая тишина, что каждое слово долетало до всех.

– Вождь, – обратился посол к Тармаку, – знай, я сводный брат вождя гуртов Азамурта, который с войском уже у твоего городища. Он – законченный мерзавец и злодей, не знающий жалости. Не верь ни одному его слову. Он убьет мою жену, узнав, что она направила сына вслед за мной, чтобы предупредить меня о готовящемся на меня покушении. Он хочет моей смерти. Боится за свой трон. После смерти нашего отца вождем стал старший сын, наш старший брат, который неожиданно скончался. Подозревали, что его отравили по приказу Азамурта. Началась резня, в которой победил четвертый сын умершего вождя – Азамурт, убив еще двоих братьев, которые были старше него и могли захотеть подняться на трон. Потом в сражениях погибли оставшиеся три младших брата. Были убиты под тем или иным предлогом все их дети мужского пола. Теперь настала моя очередь. Я последний и единственный, кто может претендовать на трон вождя племени гуртов. Он и послал меня к вам в надежде, что, может быть, вы убьете посланника с требованиями позорной покорности. Если нет, то на обратном пути меня должны были убить те, кого он послал сопровождать меня. Тогда наследником станет мой сын, который тоже будет обречен. Благодаря верному мне слуге моя жена узнала про эти мерзкие планы Азамурта, когда он, пьяный, хвалился в своем шатре после моего ухода. Желая спасти меня и сына, Лафтия убежала. Но их догнали. Жену схватили. Сыну удалось чудом спастись.

– Откуда твоя жена… была? – нетерпеливо оборвал посла внимательно слушавший Тармак.

Посол удивленно посмотрел на Тармака. И стал рассказывать:

– Это было больше двадцати весен назад. Наше племя не любит пустыню и обходит ее стороной. Но там мы любим охотиться на сайгаков. Однажды отец взял меня и Азамурта с собой. Ночью я вышел из шатра, чтобы облегчиться. Отошел к ближайшему бархану. Вдруг увидел на вершине лунную красавицу, грациозную, нежную, изящную, – мою Лафтию. Решил, что это мне богиня Будур дает знамение, что я буду счастлив в семейной жизни. Я побежал к ней. Приблизившись, увидел, что эта лунная красавица – измученная девочка-подросток. Мне было уже 17 весен, сердце мое дрогнуло. Я с первого взгляда почувствовал, что это мое счастье. Она стояла наверху песчаной горы, освещаемая полной луной. Лунный свет обманчив, он искажает реальности. Она казалась мне тогда огромной. Ее тень доходила до основания бархана.

– Кто ты? – спросил я ее тихо.

Вместо ответа она стремительно полетела, взмахнув крыльями. Я испугался. Потом понял, что это не крылья, а тени от раскинутых рук и что она не улетает, а падает с вершины бархана ко мне вниз.

Я принес ее в шатер к отцу. Выслушав мой рассказ, как я принял ее за посланницу богини Будур, надо мной смеялись, поддразнивая:

– Подумал, наверно, о троне вождя, а? Ведь богиня Будур посылает свои знамения только будущим вождям. Размечтался при луне. Думал, что в пустыне вместо сайгака нашел богатство, силу и власть. При луне появляются чаще юхи, убыры, аждахи, пярии и бисуры, а не посланцы богини Будур. Когда увидел летящую тень, не показалось тебе, что это летучая мышь или черный ворон, а?

Но я не обращал внимания на насмешки. В ту лунную ночь что-то произошло в моей душе. Я точно знал, что судьба мне дала хороший знак, и я не хотел терять это послание, пусть даже пока непонятное.

– Кто бы она ни была, – решил тогда наш отец, внимательно рассматривая Лафтию, – она твоя добыча. Делай с ней, что хочешь: оставь у себя или продай проходящим работорговцам, от которых, скорее всего, она и сбежала по пути, не желая, чтобы ее увозили дальше и дальше от дома. Думаю, утром они прискачут за ней. Хотя она сейчас уставшая и болезненная, она станет красавицей… если выживет.

Она выжила.

Тогда я не понимал, почему при шутках о богатстве и власти в глазах Азамурта появлялись огоньки ненависти, и лицо помимо его воли принимало злое и хищное выражение. Он уже тогда был полон жаждой власти. И никому не хотел ее уступать даже в мечтах.

Утром от каравана, шедшего в Византию, прискакали по следам беглянки несколько всадников. Требовали вернуть рабыню.

– Она сейчас больна и лежит в беспамятстве. Вряд ли выживет в пути по пустыне. Мой сын хочет ее выкупить. Стойбище наше недалеко – день пути, там она, может, выживет, – сказал им отец.

Удостоверившись, что это на самом деле так и поторговавшись для приличия, как полагается купцам, они уступили и ускакали. Отец хорошо заплатил. Щедрость отца их обрадовала, и они на память подарили мне византийское зеркало, сказав, что оно может предсказывать будущее. Азамурт тогда посмеялся, сказав, что я могу с его помощью стать колдуном. Зеркало у меня украли. Но я не переживал, потому что воры не знали того, что еще сказали мне арабские купцы, когда я пошел их проводить. Зеркало предсказывает только смерть, которая может случиться, если в события не вмешаются добрые силы.

Лафтия, как я стал ее называть, вспоминая свои чувства у бархана, залитого лунным серебром, оказалась всего лишь девочкой-подростком, но, как потом выяснилось, не по годам серьезной и рассудительной. Она быстро поправилась. Удивительно скоро выучилась нашему языку. Со слезами рассказала свою печальную историю.

Она заблудилась в лесу. Бродила весь день. Вышла к речке. Решив, что она выше по течению, поплыла верхом на большом сучковатом бревне, забавляясь и предвкушая, как рассмешит сородичей, приплыв верхом на бревне, распевая песню. Лишь к концу дня она поняла, что уплывает все дальше и дальше от дома. Голодную, усталую и измученную, ее подобрали чужие люди и продали в рабство проезжим купцам. Она несколько раз убегала по пути. Били, связывали и увозили все дальше и дальше от дома.

– Я дочь вождя, – гордо заявила она мне. – Можете держать на привязи, иначе все равно убегу!

Она немного успокоилась, когда я пообещал, что сам отвезу ее к родным.

Голос посла стал печальным, помолчав, он с нескрываемой болью добавил:

– Вот и сдержал обещание. Но поздно…

– И что случилось? – нетерпеливо спросил Анмар и осекся, увидев строгий взгляд Тармака, напоминающего, что на Совете никто не может говорить без его разрешения.

– И что же случилось? – повторил вождь вопрос Анмара.

Посол мотнул головой, словно отгоняя тяжелые мысли, и продолжал:

– Когда Азамурт настоял, чтобы я был послом, предъявляющим неприемлемые условия, я не до конца понимал его коварство. Он обещал, что, если захочу, я смогу остаться с семьей и небольшим войском здесь, как покоритель, как властитель. Я поверил ему, полагая, что он таким способом хочет от меня избавиться. Я на время забыл о его звериной жестокости и мстительности. Я подумал, что сумею вас уговорить не проливать кровь. Лучше откупиться, чем быть уничтоженными. Я даже размечтался, что мой сын, как сын двух народов, станет вождем одного народа, объединяющего обе крови. Глупые мысли и наивные надежды. На войне и убивают, и пропадают без вести – всякое бывает, и все потом забывается. Азамурт приказал убить меня, если его первый план сорвется. Верный слуга сказал Лафтие, что слышал еще про какого-то торговца, но он не понял, о ком шла речь. Лафтия не знала, какое отношение имеет ко мне или к моему поручению купец. Мне же было сказано, что здесь под видом купца уже более полугода находится один из самых близких и доверенных лазутчиков Азамурта. Лафтия прибежала ко мне, но уже не застала. Зная, что я отправился на переговоры, откуда не должен вернуться, она отправилась за мной вместе с сыном и небольшим количеством верных слуг. Но за ними следили и почти сразу догнали. Спасая сына, она отвлекла на себя преследователей, которые не заметили, что группа стала на одного человека, спрятавшегося на дереве, меньше. Когда погоня ушла в другую сторону, Баш-ир, так зовут моего сына, которого мать дома называла Истилах, побежал в сторону реки. Догнав группу лазутчиков, он сказал, что Азамурт послал его с дополнительным поручением к отцу. И они взяли его с собой, и он шел с ними, пока ваш воин его не выкрал.

Ваш город и народ обречены. Азамурт с самого начала не собирался кого-либо пощадить. Он мстит.

– Мстит? – удивленно спросил Тармак. – Кому и за что?

– Лафтия, как и предсказал отец в ту лунную ночь в пустыне, стала красавицей. Хотя она и была моей рабыней, к ней в семье относились, помня ее слова, что она дочь вождя своего племени, как к знатной пленнице. Когда ей исполнилось 15 лет, Азамурт хотел ее выкупить у меня и сделать своей наложницей. Я, она и отец не захотели и отказали. Азамурт затаил обиду и ненависть. При его жестокости и мстительности таких обид не забывают и не прощают.

Лафтия, случайно подслушав распоряжения Азамурта, поняла, что он намерен уничтожить всех: меня, сына, ее и весь ее народ. Несмотря на молодость и физическую слабость, Баш-ир, благодаря богам, хороший политик и полководец. Он умеет хитроумно планировать сражение, умеет угадывать планы врага. Его советами неоднократно пользовался и сам Азамурт. Зная эти способности Баш-ира, Азамурт никогда не оставит его в живых.

Понимая это, Лафтия приняла единственно возможное и верное решение: на ходу она рассказала сыну про намерения Азамурта, велела догнать меня и все рассказать. Она решила, что заодно он будет еще и переводчиком. Про купца она не знала.

– Я знаю, о каком купце речь, – проговорил резко Тармак. – Задержать и привести его сюда, – приказал он одному из воинов у входа. Случайно взгляд Тармака упал на шамана, и ему показалось, что шаман чрезвычайно испуган.

Анмар также заметил, как побледнел Салямсинжэн при последних словах вождя. Глядя на шамана, Анмар подумал, что тот, как и Азамурт, получив отказ Хайрийи, затаил обиду и ненависть. И такой же злопамятный и жестокий. Смутные подозрения стали переплетаться с такими же смутными догадками и предположениями.

Привели купца Килсана.

– Есть два вида презренных людей: трусы и лжецы. Ты, – обратился Тармак к Килсану, – лжец. Что ты должен был сообщить послу?

По бледному лицу торговца стало видно: он понял, что разоблачен и отпираться бесполезно.

– Я – купец, а не воин. Он, – Килсан показал рукой на посла, стоящего около Тармака, – требовал, чтобы я указал, где главные ворота. Он хотел перебить со своими воинами стражу и впустить прячущиеся у стен городища группы лазутчиков. Я – купец, а не воин, – повторил он, – я отказался, он угрожал. Он сын, хоть и приемный, вождя. И имеет право наследства трона гуртов. Его угрозы не пустые слова.

Торговец говорил все смелее и громче, поглядывая на шамана, который, хотя и смотрел, опустив голову, на землю, но будто одобрительно кивал головой, шевеля толстыми, словно смазанными гусиным жиром, губами.

– Ты и вчера отказался указать гуртам, где ворота? – спросил Анмар, когда Тармак жестом дал ему разрешение говорить.

Килсан резко повернулся к Анмару. На мгновение в глубине его глаз мелькнули искры испуга и ненависти, но он быстро взял себя в руки.

– О чем говорит охотник Анмар? – спокойно, но чуть медленнее спросил он.

Анмар рассказал про случай со шкуркой бобра. И про вчерашнюю встречу купца с воинами гуртов в лесу.

Истилах шепотом переводил разговор в баете отцу.

– Уведите и приготовьте все для жертвоприношения, – приказал Тармак шаману, указывая на торговца Килсана. Решение Тармака было воспринято всеми присутствующими как справедливое. Никто не усмотрел в этом нарушение закона гостеприимства. Коварная и двуличная роль купца была всем ясна. И никто не заметил того, как шаман и купец быстро обменялись взглядами. Еле заметная улыбка тонкой змейкой проскользнула по губам торговца, и невдомек было присутствующим, какие страшные и подлые мысли расползались, словно маленькие гадюки, в это время в голове шамана, который вышел из басты вслед за торговцем Килсаном, конвоируемым стражниками.

– Отцы родов знают свое место на стенах, проверьте подготовку к защите, всем раздайте все оружие, отведите детей в укрытия, организуйте охрану и учет раздачи еды и воды. После короткого обсуждения, решив, кто и чем должен заниматься, старейшины разошлись. В баете остались Тармак, посол с сыном и Анмар. Тармак долго вглядывался в лицо Баш-ира. Потом, обернувшись к послу, сказал:

– Твою жену Лафтию в детстве звали Бадрийя. Она моя родная сестра, пропавшая более двадцати лет назад. А твой сын приходится двоюродным братом моей дочери… его жены, – Тармак ласково посмотрел на печально опустившего голову Анмара, – которая сейчас в руках воинов, пришедших с тобой.