Текст книги "Сократ и афиняне"

Автор книги: Джала Джада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

2

Мне это надоело. Сегодня, когда ушли эти ненормальные – археологи, как себя они по-научному с гордостью именуют, сгребал своим колесным бульдозером последнюю кучу песка в отвал, где загружают самосвалы. По дороге ковырнул ковшом черный с крапинками горшок. Хотел раздавить колесами и сгрести в общую кучу, но что-то удержало. Жалко этих прокаженных. Пусть валяется, завтра найдут и ошалеют, представляю, от радости. Они говорят, что этим черепкам цены нет. Ха! Цены нет! Может, тогда пусть купят у меня, я же нашел. Не-е-е-е… Отберут, да еще и по шее накостыляют. Лучше толкнуть кому-нибудь «налево», слышал, что есть такие коллекционеры, которые готовы вывалить уйму денег за историческую рухлядь. С этими грешными мыслями забрал находку домой, помыл, поставил на тумбочку, рядом с будильником. Пусть полежит у меня, расспрошу поподробней, а потом решу, что делать. Если бесполезная вещь, подброшу обратно в песок, пусть прославится кто-нибудь, словно он первый этот целехонький горшок откопал. С этими мечтами уснул…

Сквозь сон в сознание проник звук, который разбудил Анмара. Это был хруст сломанной сухой ветки. Чуткий слух охотника уловил и тихий досадный вскрик. Так осторожно ходят лишь тогда, когда подкрадываются к зверю. Проснувшаяся Хайрийя, увидев прижатый к губам палец мужа, тоже напряженно стала прислушиваться к звукам ночи, придерживая рукой косу со звенящими на концах подвесками-амулетами, о которых муж в шутку говорил, будто у нее по одной косе снуют соболя, а по другой разлетелись птички.

Лили – сила жизни – живет на кончике косы. После смерти человека она переселяется в новорожденного. Душа самой женщины в ее волосах. Поэтому женщины племени не стригут своих волос: чем длиннее и пышнее косы, тем больше там душ их будущих детей. Потому и носят девушки и женщины всякие накосники и подвески, чтобы оберегать эти души, отпугивая звенящими звуками злые силы.

По вытянутым трубочкой губам мужа Хайрийя прочла то, что уже поняла сама: «Гурты», – то есть не просто чужие люди, а враги. Анмар, стараясь не шуметь, надел широкий расшитый ремень с костяной бляхой, с подвесками и с охотничьим кинжалом с широким лезвием – подарок тестя на свадьбу. Слева на ремне белел зуб того самого первого медведя, на шкуре которого так приятно нежились они сегодня вдвоем. Муж и жена, не сговариваясь, быстро и ловко стали поправлять накосники, ожерелья, пояса, бляшки, накладки на обуви, подвески на шапках – все, что звенит, бряцает, звучит, клацает, скрипит, шуршит, то есть издает звук, отпугивающий всевозможную нечистую силу. Эти обереги могли сейчас своим шумом выдать их.

На той стороне Афры, в лесу за пологим берегом, вдруг раздался неожиданный для ночного времени дикий галдеж птиц, вспугнутая стая вскоре появилась на фоне светло-фиолетового неба. Это темное пятно, время от времени напоминающее очертаниями черного дракона, быстро росло и, расплываясь, словно амеба, двинулось в сторону городища. И в утробе этого иссиня-черного облака глухо клокотали не грозовые раскаты грома, оттуда неслось страшное и отвратительное карканье воронья, будто в котле булькало варево колдуна.

Было ясно, что к реке с той стороны идут люди. Много людей, и они стараются идти тихо и незаметно, для чего и выбрали ночь. Проследив за взглядом мужа, Хайрийя увидела, что из-за поворота реки выплывают черные тени больших незнакомых лодок. Поняв молчаливый вопрос мужа, она, щурясь, чтобы получше разглядеть, сосредоточенно стала считать лодки и людей в них. Закончив, показала мужу сначала пальцы обеих рук. Потом правой рукой как бы сгребла все пальцы в кулак и постучала кулаками по каждому пальцу обеих рук. Анмар молча кивнул и знаками показал жене, чтобы она бежала в городище по короткой дороге и рассказала вождю обо всем, что видела. Она, знавшая с детства на этом берегу каждый камень и каждый кустик, стала быстро собираться, ни о чем не расспрашивая мужа.

Как бы она ни спешила, однако с присущей хозяйке бережливостью достала из родничка под кустиком черный глиняный сосуд с козьим молоком, прикрытый листком лопуха, который она, молодая жена, заботливая и любящая, принесла с собой, чтобы утром напоить мужа. Протянула крынку мужу, тот торопливо сделал несколько глотков холодного ароматного молока. Хайрийя с нежностью смотрела, как ходит кадык мужа, запрокинувшего голову, и любовалась его крепкой статной фигурой, гибкой, как у леопарда. Анмар, улыбаясь, вернул черный горшок с крапинками жене, которая, тоже улыбаясь, смотрела на любимого. Увидев его предостерегающий жест, заметила, что из наклоненного горшка льется на платье молоко. Заглянув в горшок, Хайрийя увидела, что муж оставил ей напиток, любимый ими с детства. Ее сердце, сейчас полное тревоги, затрепетало от радости и тепла от такой заботы и внимания мужа. Аккуратно завернув горшок в медвежью шкуру, еще хранившую тепло их тел, она глазами, полными любви и нежности, взглянула на мужа и с ловкостью, не уступающей любому охотнику, скрылась в тени деревьев и бесшумно помчалась к городищу.

Неожиданно на бегу вспомнился недавний сон, и Хайрийя обмерла, невольно покрываясь холодным потом. Приснилась крылатая Гарш – гигантская птица, которая принесла ветку рябины и сбросила ее в большой костер, который тотчас сверкнул, словно молния, и обдал во сне жаром. Задыхаясь, на ходу Хайрийя думала в отчаянии о своей непростительной вине. Сняв девичью манху и повязав налобную повязку и платок, она забыла от счастья свои обязанности замужней женщины, и, как сейчас с горечью понимала, совершила вчера непоправимую ошибку – не вспомнила, какая это особая ночь: нигде не развесила рябиновых оберегов. Не разложила рябиновых веток по дому и на пороге, не привязала к рукам младших братьев и сестер, не повесила на шею домашним животным, не пожевала сама и не дала пожевать мужу красных рябиновых ягод. Вот кровь и пришла. Злые духи воспользовались ее оплошностью, проникли в этот мир и принесли ее родным и близким горе и смерть.

– Не уберегла… не уберегла… – задыхаясь, на бегу глотала Хайрийя слезы. – Вот и пришли души мертвых в виде страшных гуртов. Прости, святая мать Калтась, мою неосторожность, не допусти гибели моего мужа и… ребенка, – она запнулась, вспомнив, что не успела сказать мужу, что сегодня под любимым дубом их было уже трое, что она носит под сердцем их будущего малыша. Маленькую Басиму или маленького Карамджуда.

Возбужденно занятая своими мыслями, Хайрийя совершила еще одну ошибку: потеряла бдительность. Почти у самых ворот будто из-под земли выросла перед ней темная фигура рослого гурта. Не успела она набрать в грудь воздуха, чтобы закричать, как сзади схватила сильная мужская рука и зажала рот. Во вскинутой руке развернулась шкура медведя, из которой в кусты полетел черный пустой горшок, еще пахнущий козьим молоком.

3

Мне это надоело. Старый будильник противно трещит каждое утро. Открыв глаза, я с недоумением смотрю на комод, где рядом с часами стоит горшок, сделанный как будто из темно-фиолетовой грязи, и непонятно почему утыканный мелкими то ли камешками, то ли горохом. От вечерних мыслей о «бизнесе» уже не осталось и следа. Во мне борются два чувства и два желания. Тоска и стыд – это чувства. Выкинуть на помойку и незаметно подкинуть на раскопках – это желания. Найдут, начнут выяснять, надо будет объясняться, оправдываться. Ладно, пусть постоит.

Днем на работе ничего интересного не произошло. На вопрос, в самом ли деле эти черепки дорого стоят, услышал:

– Чудак! Им цены нет.

– И все же, сколько примерно?

– А-а, ты о деньгах, что ли? Не знаю.

– Ты же сам говоришь, что дорогие.

– Я не говорил, что они дорогие, я говорил, им научной, исторической цены нет! Ценность их не в деньгах, а в научной значимости.

– Как это?

– Да ну тебя! Не поймешь! Вот когда вырастешь, тогда узнаешь…

Каждый день перед сном вижу на комоде эту пришедшую из каких-то древних времен кухонную утварь…

Проследив за убегающей женой, Анмар замер и задумался. У него появилось то волнующе-радостное чувство, которое он испытывал на охоте всегда, когда ощущал, что приблизился к зверю на расстояние броска. Это мгновение решает, кто будет охотником, а кто жертвой: человек или зверь. Он тихо пошел в ту сторону, откуда раздался звук, надвинув на брови вязаную шапку с тонкими проволочными привесками, чтобы злые люди или колдуны не могли прочесть его мысли. Чутье не подвело охотника: вскоре он увидел на краю маленькой освещенной лунным светом поляны вооруженных людей. Воины шли тесной группой, за исключением одного, небольшого роста, который шел чуть сзади, прихрамывая. Вероятно, тот самый, неуклюжий, который прервал сон молодой семьи. Сомнений не было: это – враги, и враги опасные. План возник сразу и ясно. Выждав, когда они скроются в тени деревьев, Анмар обогнул поляну, чтобы не выходить на свет, и подошел в темноте так близко, что можно было различать дыхание идущих на подъем вооруженных людей.

Хромающий не издал ни звука. Анмар забросил его на плечи и удивился, какой он легкий, легче кабана, и побежал по знакомой тропе, где зимой ставил заячьи сети и петли. Приближаясь к входу в городище, Анмар услышал внутри гул, но не такой будничный, какой он обычно слышал, возвращаясь с охоты, а тревожный и тяжелый. Чувство радости и нежности от мысли о жене, которая, как он думал, успела предупредить сородичей, придали силы, и он ускорил шаг. Когда поднялся на вал перед стеной, над ним со спины просвистели несколько стрел.

«Если враги ночью правильно поднимаются к валу, это говорит о том, что дорога им знакома. Откуда? Кто они? Что они еще знают про городище? Не подлого ли торговца Килсана рук это дело?» – будоражили душу неспокойные мысли и сожаление о том, что не успел вчера рассказать вождю о странных встречах купца в лесу с незнакомыми воинами. Поглощенный своими мыслями, Анмар не почувствовал, пробегая мимо куста, легкого запаха козьего молока и не услышал тихого стона жены, лежащей невдалеке связанной и завернутой в медвежью шкуру.

Прячась за кустами от преследователей, которые, вероятно, погнались, подумал Анмар, за ним, обнаружив похищение одного из них, охотник с ношей на спине старался скрытно подойти к потайному входу в городище, устроенному сбоку от больших ворот. За большими воротами, он знал, был не вход, а толстая стена, сложенная из камней. То был ложный вход. Обман, приготовленный для незваных гостей. Навстречу ему спешили несколько человек. За спиной виднелись колчаны со стрелами, и на широких кожаных ремнях висели мечи. Некоторые были вооружены еще тяжелыми деревянными булавами, утыканными острыми железными шипами. Отдав пленника, Анмар вошел в незаметные за деревьями ворота и оказался на площадке, окруженной со всех сторон высокой бревенчатой стеной. Такие входы с ловушками были с обеих сторон от больших ненастоящих ворот, что в центре вала. Анмар поднял голову. Сверху на него смотрели сторожевые с факелами. Если бы проникли сюда чужие, стражники опустили бы тяжелые засовы и тем самым отсекли вторгшихся от оставшихся наружу. Потом закидали бы камнями и копьями. Анмар знал, за какими бревнами вход в городище, и, не останавливаясь, направился туда. Во дворе уже шла подготовка к защите городища.

«Молодец», – мысленно похвалил Анмар жену и порадовался деловому спокойствию сородичей, которые уже готовили большой жертвенный огонь на площади у святилища покровительницы племени Калтась. Вспомнилось, что впервые в святилище Анмар вошел уже взрослым, когда проходил ритуал посвящения в охотники. Внутри святилища находился священный кузовок из бересты, в котором лежали ритуальные копыто лошади, шкурки куницы и белки, крылышки и лапки гуся, перья тетерева, дубовые желуди, рыбий скелет, а в маленьких лубяных коробках хранились ржаная мука, горох, овес, просо и конопля. Все это покойный шаман Тахтур, отец нынешнего шамана Салямсинжэна, использовал во время различных ритуалов и торжеств. От старого шамана Анмар в детстве услышал впервые об огромной птице Гарш, похожей на гигантского орла, которая принесла на землю первых людей и рассыпала для них семена гороха, ржи и проса. В детстве Анмар мечтал, что он исполнит просьбу Гарш, которую не смог исполнить ни один герой: принесет ей шип чудо-рыбы Маджу и получит взамен огонь-меч. И станет великим охотником и воином, которого не сможет победить никто: ни зверь, ни враг. Повзрослев, Анмар понял, что не все звери и не все люди враги. Даже с чужими можно жить мирно. Мир велик, в нем места хватит всем. Анмар вспомнил своего первого убитого медведя. Случайная встреча у реки могла тогда для Анмара закончиться трагически. К счастью, удар оказался удачным, и мертвый медведь всей тяжестью рухнул на охотника и придавил так, что Анмар чуть не задохнулся, пока выбирался из-под него. Оказалось, это была медведица с двумя медвежатами. Один, что покрепче, убежал, а второй, слабый, скулил, тычась носом в брюхо мертвой матери. Без матери в лесу он был обречен на смерть. Анмар взял его домой, подкармливал, ходил с ним в лес. Медвежонок весь день неотступно бегал за ним. Когда Анмар бортничал, медвежонку доставалось любимое лакомство: старые медовые соты, которые он ел с ладони, терпеливо поджидая, когда Анмар слезет с дерева. Ходили вместе и на охоту, пока подросший Емвожика, как окрестили медвежонка, однажды не захотел остаться в лесу насовсем. Дети, которые любили кататься, вцепившись в шерстку на спине медвежонка, скучали и просили Анмара привести медведя из леса в городище обратно. Емвожика часто носился по городищу с кучей взобравшихся ему на спину шумных детей, веселя и смеша взрослых. И так привык к такому грузу, что не возражал, когда кто-либо из взрослых молодых людей в шутку верхом или лежа катался на нем. Казалось, он особенно радовался, когда Анмар подсаживал ему на спину Хайрийю, которую медведь катал с явным удовольствием. Возможно, потому, что медведю после такой наездницы обязательно доставались всякие лакомства от младшей дочери вождя Тармака.

Но каждый должен жить в своей среде. Медведь ушел в лес. Человек и зверь часто еще встречались, и Анмар приносил Емвожике его любимое с детства лакомство – сладкий сотовый воск, который специально собирал и носил с собой в кожаной сумочке на поясе. Удивительно, Емвожика слышал издалека не очень громкий свист охотника и прибегал на встречу, где его обязательно ждало вкусное угощение и ласковое почесывание шерстки. Емвожика подходил всегда один, оставив своих диких сородичей и появившуюся семью в сторонке. Любопытные дикие сородичи Емвожики, настороженно рыча, сидели невдалеке. Съев соты и тщательно облизав сладкую руку охотника, он еще немного сидел рядом, разрешая Анмару погладить густую шерстку, потом, не оглядываясь, уходил.

Особенно радовался Емвожика, когда вместе с Анмаром приходила на встречи Хайрийя. Можно было подумать, будто ему передавалось счастье людей, и возвращались воспоминания о радостных днях детства. Угощения женщины бывали пощедрее и повкуснее. Сначала Хайрийя и медведь бегали рядом. Потом девушка на ходу вспрыгивала медведю на спину, обхватывала руками бока и, уткнувшись лицом в пропахшую лесными травами шерстку, громко хохотала. А он, радостный, высунув язык, рыча и сопя, носился по лесу. Набегавшись, наигравшись, нашумевшись, медведь и женщина вплавь перебирались на другой берег, а Анмар плыл на лодке рядом. У стен городища охотник и медведь оставались ждать, пока Хайрийя вынесет им в горшках холодного козьего молока. Полакомившись ароматным молоком и отдохнув, Анмар и Хайрийя провожали Емвожику до берега и смотрели ему вслед, пока он на том берегу не стряхнет, разбрызгивая во все стороны и создавая радугу, с себя воду и не скроется в лесу, порычав на встречающих его ревниво сородичей.

У многих охотников были такие друзья в лесу: у одного лось, у другого белка, у третьего барсуки и бобры, нередко среди лесных друзей встречались волки, тоже выросшие среди людей, у одного охотника была даже знакомая рысь. К людям слетала порой и богиня Калтась в виде птиц: чаще гуся или журавля. Мир велик, для жизни и счастья в нем места хватает всем: и рыбам, и птицам, и зверям, и людям.

В домах городища уже сновали проснувшиеся люди. Женщины убирали с крыш разложенные сушиться ягоды, подвески рыб, тонко нарезанное мясо и уносили их в продуктовые ямы – погреба, туда же перетаскивали ценные вещи и припасы из хозяйственных амбаров и клетей. Они освобождали крыши для защитников, которые отсюда будут отбиваться от нападающих, отбрасывая их обратно в овраг. Дома стояли вдоль крепости так, что их наружная стена одновременно была и крепостной. А крыши домов одновременно служили и основанием крепостной стены, откуда можно обороняться.

В плетеных лапасах раздавалось блеяние, ржание, мычание и хрюканье – взволнованный гул, свидетельствующий, что животные испуганы предчувствием, что их тоже могут сбросить на головы штурмующих. Раздавались истеричные вопли петухов, разбуженных нарастающим гвалтом и шумом, и неспособных понять, что происходит и почему сегодня люди проснулись так рано, задолго до восхода солнца. В котлах летних домиков и бань уже начинали греть воду, чтобы кипятком обливать влезающих на стены врагов. Для этого же дети затаскивали на крыши черные с крапинками горшки и всю другую глиняную посуду. Смоловары готовились растапливать черные куски смолы. К стенам домов подкатывали телеги и повозки, чтобы можно было со двора подавать на стены защитникам котлы с кипятком и смолой, камни, бревна. Глядя на двухколесную повозку, Анмар вспомнил старого шутника Барсунда и его рассказ, услышанный когда-то в детстве, о том, как была изобретена колесница. Будто Бог дождя Зэгтэ, оплодотворяющий Землю, показал людям полезное, скорое и удобное для езды сооружение – свой детородный член. Два колеса и оглобли, за которые могут тащить колесницу конь или пара лошадей. Барсунд был не только шутник, но и большой выдумщик. Он предложил когда-то еще в молодости обливать штурмующих сладкой водой и сбрасывать на них горшки с роем пчел и ос. Он же придумал переносные плетни для защиты от стрел. Он научил охотников делать треноги для подвески котлов над кострами. Самой удачной выдумкой старого Барсунда была хитрая яма-ловушка для кабанов на тропе к водопою. А недавно он сложил печь с лежанкой и учил теперь несколько человек, которые тоже хотели это сделать у себя дома.

Несколько человек разбирали каменные мельницы, закатывали большие тяжелые колеса на крыши домов. Над большими лжеворотами на веревках подвешивали тяжелое толстое бревно. Во время боя его сбрасывали на головы врагов и подтягивали обратно. Это наносило урон штурмующим и отвлекало их внимание от настоящих ворот.

4

Мне это надоело. Так бессмысленно жить нельзя. Что-то надо решать. Вот же люди. У них зарплата тоже мизер. А от своего дела их не оторвешь ни за какие коврижки. Спрашивал, что копаем, что тут было? Один, очень терпеливый, кратко объяснил:

– Люди жили.

– Давно?

– Лет, эдак, тысячу назад будет.

– Как узнали?

– Да вот, по этим черепкам.

– Черепок как черепок, что он может рассказать…

– Э-э, брат, ты не прав. – Он взял один из обломков из ящика и бережно приложил к моему уху. – Вот сам послушай.

Я смотрел на проспект Салавата и Монумент Дружбы, но почудилось, что видел и слышал совсем иное…

Как ни хотелось Анмару заглянуть домой и повидать Хайрийю, он понимал, что ему нужно идти в басту, в Большой дом, где уже, вероятно, собрались старейшины и вождь Тармак. Стоящий почти посредине городища большой круглый дом был сложен из толстых бревен и обмазан снаружи розовой глиной.

У входа стоял вооруженный тяжелой палицей и копьем воин, который хорошо знал Анмара в лицо. Обсуждение, как понял Анмар, уже заканчивалось. Вокруг священного напольного очага с каменными выкладками сидели на войлочном паласе старейшины, В большом деревянном кресле, покрытом шкурой соболей, восседал Тармак, который, увидев вошедшего молодого охотника, посмотрел на него, как показалось Анмару, с тревогой, слегка кивнул, но продолжал беседу со старейшинами. Речь шла о самом главном – жертвоприношении. Шаман Салямсинжэн, пришлепывая своими жирными толстыми губами, говорил, что опасность не просто большая и страшная, а смертельная. Поэтому нужно вспомнить о том, что делали предки перед такой угрозой, то есть о человеческом жертвоприношении богу войны Бурге. Такая жертва, к которой уже не прибегали давно, в данной обстановке оправданна. Она придаст силу перед лицом врага, возбудит мужество, вселит уверенность. Если в жертву будет принесен воин врага, все соплеменники увидят, что перед ними не великаны, а простые люди, испытывающие и страх, и боль, и смертные. Судя по одобрительному гулу, большинство старейшин склонялось в сторону шамана. Лишь вождь и еще несколько человек колебались.

– Во-первых, такое жертвоприношение в последний раз было так давно, – говорил медленно вождь Тармак, – что в живых не осталось ни одного человека, кто видел это своими глазами. Не получится ли наоборот: не запугает ли кровавое зрелище соплеменников, не устрашит ли и не ослабит ли их дух? Во-вторых, кого принести в жертву? Нужен воин врага или хотя бы их соплеменник. Купца, который уже много лун живет в городище, или посла, который принес требование захватчиков на закате солнца, трогать нельзя. Первый из них гость, и закон гостеприимства свят. Второй – посол: лицо тоже неприкосновенное.

– Бурге должны быть принесены в жертву или воин врага, – громко и отчетливо произнес Салямсинжэн, – или молодая женщина, вышедшая последней в племени замуж.

Наступило молчание. Этой женщиной была дочь вождя Тармака – Хайрийя, ставшая женой охотника Анмара. Такого коварства, кажется, никто не ожидал. Многим сидящим в Совете было известно, что шаман получил отказ, когда просил руки дочери вождя. Предпочтение было отдано молодому охотнику, которого Хайрийя любила с детства. Салямсинжэн затаил в сердце обиду и ненависть. И вот представился подходящий случай, и теперь шаман мог отплатить сполна за обиду и отцу, и дочери, и мужу. Присутствующие понимали и знали, что ради блага племени и вождь, и охотник, и его жена пойдут, не колеблясь, на самопожертвование, как бы это ни было им больно.

Приглядевшись, Анмар заметил за спинами старейшин у едва тлеющего пристенного очага справа от Тармака еще двух людей. Одно лицо, которое невольно дернулось, когда они встретились взглядами, было знакомо. Это был торговец Килсан, который приплыл на небольшой лодчонке в начале весны и торговал украшениями и специями. Скупал меха, кожу и мед. Он делал Хайрийе подарки и стал оказывать всяческое внимание, которое выходило за рамки простого уважения к дочери вождя. Это не понравилось Анмару, который обиженно смотрел, как его, тогда еще невеста, радуется подаркам. И смеялся над ней, когда Хайрийя со страхом рассказала, что однажды ночью в бронзовом зеркале, подарке Килсана, она увидела страшную картину того, как полыхает в огне их городище и по нему бегают страшные гурты, которые убивают мужчин, ловят женщин и детей. И не мог тогда Анмар знать, о чем промолчала в непонятном ужасе его невеста. Она видела в огне городища двух радующихся людей с лицами, перепачканными кровью: купца Килсана и шамана Салямсинжэна, а также окровавленного отца, схваченного гуртами в лесу.

Торговец как-то быстро выучил язык и рассказывал, что его род входит в племя гуртов, которое возглавляет вождь по имени Азамурт, и оно объединяет несколько родов кочевников. Племя, теснимое более могущественными соседями с юго-востока, постепенно перемещается из степей на неудобный для кочевников север, в зону лесостепей и лесов.

Купец, веселый, общительный и щедрый, понравился многим. Много и охотно общался с шаманом, выказывая прилюдно ему большое уважение. Особенно сблизились они после неудачного сватовства Салямсинжэна. Ревность к Анмару сблизила их, нашли общий язык ненависти. Купец часто бродил вокруг городища, уходил порой в лес и возвращался, несмотря на свое мирное ремесло, с богатой добычей, которую щедро раздавал. Именно это и вызвало первые подозрения Анмара, знавшего цену охоты на зверя. Подозрения возросли, когда однажды он обнаружил среди добычи Килсана шкурку бобра недельной давности, хотя купец отсутствовал лишь один день и одну ночь. Купец объяснил, что эту шкуру он нашел на тропе почти у самого городища. Тогда Анмар поймал мимолетный и злой взгляд, который торговец бросил на жителей городища. После этого купец стал более осторожным и еще более любезным с жителями городища и все чаще крутился около шамана Салямсинжэна. Но вчера Анмар его выследил. Торговец встретился в лесу за рекой, куда переправился на своей лодчонке, с тремя незнакомыми людьми, которые явно его поджидали. Одеты пришлые были необычно и не как охотники. Кожаные шлемы с длинными наушниками были оторочены мехом, и сзади свисали лисьи хвосты. На широких поясах с подвесками висели несколько кинжалов и слегка искривленный меч. В руках они держали короткие кожаные плетки. Лошадей Анмар не видел, но не сомневался, что купец разговаривал не с охотниками, а с воинами-всадниками. Вернувшись домой, Анмар хотел поговорить с Тармаком, но Хайрийя увела его к реке, и он отложил разоблачение купца до утра. И вот теперь они глядели друг на друга, и Анмар опять увидел ту же искру ненависти в глазах купца, который, несомненно, был лазутчиком из племени гуртов. Это было ясно из того, что посол, сидевший рядом с ним, был одет в такую же одежду, в какой были вчерашние собеседники торговца в лесу.

Килсан побледнел потому, что отдавал, вероятно, себе отчет в том, какая опасность повисла сейчас над ним. Закон гостеприимства распространялся на торговцев, но не на лазутчиков, проникающих в стан противника под видом купца. Если его разоблачат, то вождь охотно отправит к Бурге его, чем свою дочь. И если будет принято решение о человеческом жертвоприношении, а его разоблачат, то им станет непременно он, несмотря на все его заверения, что он из другого рода, чем вождь Азамурт.

Анмар понял также, что сидящий рядом с Килсаном воин был тем самым послом, который принес требование сдаться на милость захватчиков. Из обсуждения было понятно, что вожди отвергли это требование и решили обороняться.

– Есть еще один, которого принес я, – сказал Анмар, когда Тармак, увидев его вскинутую вверх руку, означавшую желание говорить, согласно кивнул в его сторону.

Присутствующие повернулись к Анмару, и он кратко рассказал, что увидел на берегу и что он сделал после ухода жены. Про встречу купца в лесу Анмар решил пока не говорить. Глаза вождя во время рассказа выражали возрастающую тревогу. Когда молодой охотник дошел до того места, как похитил одного из лазутчиков и притащил его на себе, он заметил и, показалось, даже услышал, как облегченно вздохнул купец. Тармак дал знак воину, стоявшему у двери, и тот пошел за пленником.

Шаман Салямсинжэн оживленно о чем-то переговаривался с торговцем Килсаном.

– Говори, – обратился к нему вождь.

– Мать Бурге требует жертву войны! У нас есть воин врага. То, что он молод, хорошо. Именно таким должен быть принесенный в жертву нашей священной покровительнице! Чтобы победить, нужна кровь врага! Об этом говорят и ветер, и полет птиц, и звезды, и зерна ячменя. Все за то, чтобы совершить обряд освящения земли нашего городища кровью врага! Если прольется чужая кровь раньше, не прольется на нее наша!

Присутствующие оценили лицемерие и ложь шамана, который, во-первых, никак не мог успеть погадать. Во-вторых, за радостными словами явно скрывал свое огорчение, что не удалось за обиду отомстить вождю, отправив на жертвенный костер его дочь, которую тот отказался выдать за него замуж.

От того, что опять помешал молодой и удачливый соперник, ненависть шамана разгоралась только сильнее.

– Тогда решено. Шаман Салямсинжэн, начни подготовку к большому жертвоприношению богу войны Бурге, – сказал Тармак, жестом отпуская жреца и его помощников. Когда они вышли, он спросил:

– А где же Хайрийя? Почему она нам ничего не сообщила?