Текст книги "Сократ и афиняне"

Автор книги: Джала Джада

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Просо шелушенное

Странная деревня со смешным названием – Головажелудка. Малюсенькая речушка называется Желудок. Родник (голова), с которого она начинается, находится посредине деревни. Вот и получается название деревни. Речка разделяет дома на два ряда. Улица, разорванная посредине речкой вдоль, превращается в две самостоятельные улицы. Слева по берегу – Школьная, справа – Лесная. Народ тут с юмором: у одной улицы каждая сторона со своим названием. Так уж повелось. Никто не помнит, когда и кто переселился в эти богом забытые места, где все кажется в насмешку: зимой не холодно, летом не жарко, бугорок, называемый горой Свахой, накренился набок, словно телега пьяного мужика, собаки вроде забыли, как гавкать, лишь воют, коровы не мычат, а скрипят, петухи гоняются зачем-то за голубями, овцы блеют на хозяев, нахохлившиеся индюки заставляют не только детей, но и взрослых обходить их через заросли крапивы. Вороны, свившие гнезда на деревьях посреди деревни, громко галдят и питаются в основном цыплятами, утятами и гусятами, которых целыми днями караулят дети и старики. Даже луна над Головажелудком появляется чаще днем вместе с солнцем, чем ночью. Лягушки здесь любят сидеть на изгороди вместо воробьев. Головажелудковцы народ смешливый. Только не понятно, от чего они веселятся, может, древняя традиция или болезнь какая особая. В деревне всего домов двадцать. В каждом по одной или по несколько пьяниц, бабы тоже пьют, но чуть меньше. Мужья убивают ненароком жен, их дети в 20 лет вешаются. Работать некому, большинство жителей старики и старухи, сил которых хватает лишь для того, чтобы прокормить самих себя, выжить. Батюшке лишь бы платили, до остального дела нет. В основном церкви доход за счет похорон. Умирают тут часто. С поводом и без повода. Большой, говорят, начальник недавно умер прямо на лыжне. Непонятно, чего его туда понесло, после пьянки. Школу давно разобрали по бревнам, клуб власти продали беженцам, чтобы молодежь по ночам не шумела. Мост, сооруженный лет пятьдесят назад, после дождя становится непроходимым, и разные стороны улицы с разными названиями становятся самостоятельными деревнями. Украшение деревни – лес по берегам р. Желудка с просветом посередине, где вместо моста – труба, закопанная в глину. Три дома на левом берегу утром и три на правом вечером освещаются солнцем, на остальных падает тень от деревьев. Утром на левых, вечером – на правых. Недалеко есть пруд, где рыбы почти что разгуливают на поверхности, жирные и аппетитные. Ловить не умеют и некому, разве что приезжают из отдаленных мест. Воруют, кто у кого хочет. Сосед зайдет по делу, а на выходе захватит ведро с картошкой или лопату, если не проводишь гостя до ворот. Дети, если они случайно у кого родились, растут как сорная трава. Кормятся сами, матери забыли, что их обязанность кушать готовить для мужей и детей. Грязь, запустение и лень, как паутиной, обволокли души. Единственная ферма – источник трудоустройства оставшихся пока трудоспособными жителей. Там нужны скотники, доярки и ветврач и, главное, заведующий фермой. Почтальона, продавца магазина, который работает в основном, когда приходят за водкой, и все другие обязанности исполняет сильно болеющая в последнее время бывшая доярка. Муж – пьяница, дочь, выскочившая когда-то в пятнадцать лет замуж, теперь мучается в поисках мужей, один сын в бегах от милиции, другой, самый нормальный, зачем-то вернулся домой после армии. Что ни дом, то трагедия, достойная пера Шекспира. Свекровь с сыном-пьяницей мучили невесту, которая боялась присесть на минуту отдохнуть. Была первой в колхозе. Скотина, огород, дети, дом – все тащила одна, не подозревая, что рабыня Изаура была по сравнению с ней аристократкой. Муж наконец помер, свекровь превратилась в дряхлую старуху. Если кто думает, что беда пришла к ней в дом, глубоко ошибается. Счастье на закате жизни заглянуло к ней. Теперь она может среди белого дня лежать с внучкой на диване и смотреть телевизор. Когда бы она раньше позволила это себе! Ее взяли в дом в качестве дармовой работницы, и она более тридцати лет исправно исполняла обязанности этой добровольной каторги. Не отдавайте дочерей замуж в деревню при свекрови. Они своих дочерей желают отдавать замуж за городских, потому что жалеют, а из чужих воспитывают послушных жен, т. е. безголосых рабынь-каторжанок. Нет предела терпению российских баб, но нет и глупее их никого на всем белом свете.

Бабка Настя жила в покосившемся домике с собачкой Жучкой и полоумной внучкой Агашей. Домик скорее был сараем, чем человеческим жильем, ибо, после смерти мужа лет 30 назад, никто его не ремонтировал. Посеревший шифер на крыше, покосившаяся совсем веранда, которая косо обвисла с одного угла дома, рассыпавшиеся ставни, подгнившие бревна, треснувшие и загаженные мухами окна – все свидетельствовало, что хозяева давно умерли или совершенные бездельники и лентяи. И смотрели на мир бабка Настя и Агашка вместе с Жучкой через треснувшее окно. Бабка-то и не была еще бабушкой ни по годам, ни по внукам. Смерть мужа, сонливость, лень, бестолковость да и простота душевная, из-за чего ей доставалось постоянно и от судьбы, и от соседей, согнули ее, иссушили и ум, и чувства. Так они и жили, мыкались, перебирались, где и чем могли. Когда бабка Настя доставала кусок хлеба, а где Агашку накормят, а где и Жучка сворует чего-либо съестного. Настала весна. Головажелудковцы зашумели лопатами, граблями, топорами. Запахло свежей землицей и талой водой. Потянуло дымкой сжигаемой прошлогодней травы и запахом оттаявшего навоза и куриного помета. Только вокруг домика бабки Насти, Агашки и Жучки стояла непорочная тишина и покой. Любопытные соседи поспешили узнать, не померли ли за зиму. Оказалось, что выжили.

– Весна, бабка Настя, копать надо, сажать что-нибудь, чтобы заготовки на зиму делать, – говорили соседи, увидев сидящую на завалинке дружную семейку.

– А жачем мне копать, шажать, – со стоном, но бодро отвечала старушка, не поднимаясь с бревна. – Я помру, Жучка шдохнет, Агашка жамуж пойдет.

Люди осуждающе качали головой и проходили мимо по своим делам. И много раз за лето в разных местах и в разных вариантах можно было услышать шепелявый голос старушки, извещавший о том, что она к зиме помрет, внучка замуж выйдет, а собачка непременно сдохнет. Люди из жалости кормили умирающих, а собирающейся замуж делали подарки. Настала осень, начались заморозки, повеяло зимой. Стало ясно, что бабка не скоро помрет, если только не насильственной смертью, сучка, окрепшая за лето, тоже не собиралась сдохнуть в ближайшее время, а женихи за внучкой как-то не очень спешат: если быть точным, то ни одного не видать. И с первыми холодами собралась старушка припасы на зиму делать. Дул сильный холодный ветер, когда повстречал в поле согбенную старуху возвращавшийся из соседней деревни мужик по имени Нил.

– Ты куда в такую погоду, старая, собралась-то? Глянь, ветром сдует в овраг, – добродушно пошутил он, глядя жалостливо на бедную женщину.

– Колошки, колошки собирать, сынощек.

Жаль стало Нилу убогую и ленивую, которая все лето пробездельничала и теперь вот по холодам одумалась: чужие остатки, колоски, собирает.

– Где же ты, дура старая, в такую погоду колоски найдешь? Вот что, бабка, приходи завтра, я тебе мешок просы дам.

Старушка слезящимися то ли от ветра, то ли от привалившего нечаянного счастья глазами уставилась во что-то на горизонте и впала в глубокую задумчивость. Подождав немного и не дождавшись положенных в таких ситуациях благодарностей, Нил дернул вожжи и лошадка тронулась. Нил подумал:

«Стара, жаль живую душу, хоть и ленива, из-за чего погубила и мужа и детей, помрет зимой, если не от голода, то от холода. Надо дать и картошки, дров подвести на зиму…

Когда отъехал уже метров сто, до Нила ветер донес крик бабки Насти:

– Ни-луш-ка-а-а!

Оглянувшись, он увидел, как, путаясь в подоле длинного заношенного старого пальто, спотыкаясь и задыхаясь, бежит за ним старушка. Ветер бил ей в лицо, душил и заглушал писклявый старушечий крик.

– Тпру! – телега остановилась. Нил терпеливо ждал. – Ну чего тебе, старая? – спросил он, когда наконец бабка Настя пришлепала до телеги. Отдышавшись, бабка Настя каким-то нахально бессовестным голосом и почти сердито спросила, будто собиралась отказаться:

– Ну, а проша-то у тебя шелушенное?

Сотни мыслей заискрились в голове Нила от удивления. Сначала даже растерялся от неожиданности. Ну никак не могла прийти ему в голову мысль, что старуха будет еще вредничать и выяснять, шелушенное или не шелушенное просо ей он даст. Ей, оказывается, еще не хочется шелушить самой. Взбешенный, Нил не успел сам сообразить, как рука с кнутом опустилась на спину ленивой старушки. Ветхое одеяние выпустило облачко многолетней обильной кислой пыли. Внутри старухи что-то екнуло, ойкнуло, хрустнуло, она тихонько и осторожненько опустилась на колени, как будто разглядела на земле что-то интересное, постояла маленько и потом вдруг и резко клюнула носом в твердую, уже подмороженную землю, словно поцеловала ребенка.

Бабку похоронили, сучка скоро почему-то сдохла, а Агашку увел с собой какой-то проезжий пьяница. Сбылись бабки Насти слова. А покосившийся домик с почерневшими бревнами и разваливающимся забором до сих пор стоит посредине деревни со смешным названием Головажелудка.

Бараны

Вот, Я посылаю вас, как овец среди волков: итак будьте мудры, как змии, и просты, как голуби.

Библия. Евангелие от Матфея. Гл.10. Ст.16.

Оказались заблудшие два барана в темном лесу среди волков. Пока хищники не проснулись и пока не рассвело, один из баранов торопливо обломал рога, обточил копыта под когти, а зубы под клыки, наслюнявив, выпрямил колечки шерсти. Закончив перевоплощение, начал зевать, стараясь завыть: «У-у-у-у…» Получилось нечто похожее на «бэу-бэу-бэу…». Под удивленными, злыми и подозрительными взглядами волков он делал вид, что он заболевший волк, потому вид у него немного бараний и голос с хрипотцой. Поверили… кажись… Облегченно вздохнул…

Второй же, прочистив голос, от души заблеял, наслаждаясь звонкой мелодией бараньего естества, понимая, что слышит эти звуки в последний раз. Счастливчика загрызли. В пиршестве, скрывая отвращение, участвовал и урчал от показушного удовольствия «умный» баран, который прожил в стае, завывая по ночам на луну, до старости. Вид здорового волка, естественно, к нему не вернулся, и его долго еще считали в стае «паршивой овцой» с отклонениями, которой место не в стае, а в стаде. Многое стало привычным, лишь сны, пожалуй, оставались без изменения – бараньими.

Когда волки стали досаждать соседней деревне, на них устроили облаву и перебили. Люди были удивлены: в стае волков оказался всего один старый волк, а все остальные были подстриженные под волков бараны и козлища.

Цена улыбки

И враги человеку – домашние его.

Библия. Евангелие от Матфея. Гл. 10. Ст.36.

Он – тот, кто сотворил вас из единой души и сделал из нее супругу, чтобы успокаиваться у нее.

Коран. Сура 7. Ст.189.

Благоразумная супруга! Если желаешь, чтоб муж твой свободное время проводил подле тебя, то потщись, чтоб он, ни в каком ином месте не находил столько приятности, удовольствия, скромности и нежности.

Пифагоровы законы и нравственные правила. СПб., 1808.

Всякие бывают странности у людей. Над ним и посмеивались, и жалели, возможно, кто-то и презирал. Все: и кто его любил, и кто терпеть не мог, и просто знакомые – в один голос утверждали, что он под каблуком жены. Чтобы радовать своих, он работал, не жалея сил, на трех-четырех местах, дома не делил хлопоты на «мужские» и «женские»: и в магазин ходил, и краны чинил, и посуду мыл, и кушать готовил, и убирался, и пылесосил, и в огороде копался. Ничего не тяготило, делал все легко и радуясь. Странность была в том, что безумно радовался, если ему вечером расправляли постель. Утром убрать – пожалуйста, вечером расправить – смерть, ни в какую. Жена и дети знали эту его слабость и подшучивали над ним, специально собираясь, чтобы посмотреть, с каким восторгом, наслаждением, невыразимым словами блаженством он ложился спать в приготовленную ему постель. Их смешило и забавляло это непонятное ребячество, не изменяющаяся с годами странность.

Праздник прошел замечательно: были гости и много подарков. На другой день ему пришлось встать пораньше, надо было сделать отложенные ради домашнего праздника дела. Как в таких случаях бывает, день оказался вдвойне, втройне тяжелым. Вернулся поздно, усталый, голодный. Жена и дети радостно его встретили и стали наперебой щебетать, как они целый день возились с подарками. Поев холодные остатки от праздничного пира, он взялся за гору вчерашней посуды, шутя, веселясь и радуясь с прибегающими на кухню женой и дочерьми над их подарками, которые они теперь вместе с ним начали перебирать заново. Постепенно исчезла усталость, ушла куда-то головная боль, мучившая с полудня, с ног спала свинцовая тяжесть, глаза посветлели – пришло то счастливое чувство семьи, которое не понимают несчастные друзья и знакомые, обзывающие его «подкаблучником». Но все проходит. Закончился и этот день. Оживленные и радостные, разбрелись укладываться спать. Когда он, почистив зубы и умывшись перед сном жидким ароматным мылом, пришел в спальню, увидел постель, расправленную только со стороны жены, которая, с беззаботной улыбкой натирая кремом руки, сказала: «Милый, извини, мне не хотелось тянуться через кровать, скинь, пожалуйста, покрывало на кресло, я утром уберу».

Всего-то делов – легкий жест руки… Но чугунная тяжесть пронзила сверху вниз, от мозгов до подошвы – не шелохнуться. Упал лицом на пол, прямо, как бетонный столб, руки прижатые по бокам. Столбняк. Когда-то говорили: «Кондрашка хватил».

Никто не хватал. Он не умер, он жив, и инфаркта не было. Просто «короткое замыкание» в черепе сожгло участок нервов, весьма странных: он перестал улыбаться и не понимает, что это такое, когда ему объясняют. А во всем остальном он все такой же, и постель себе стелет сам – молча, без упреков, проблем и… улыбки.

Ближе к ночи

Творец! Над центром центров почиваяй

И вышней дланию миры вращаяй,

Продли держать вселенныя весы,

Да прийдут поздней роковы часы.

Словцев П. А. Материя // Избранные произведения русских мыслителей второй половины XVIII века. М., 1952. С. 408.

Умри вовремя. Фридрих Ницше. Так говорил Заратустра // По ту сторону добра и зла. Москва – Харьков. 1998. С. 349.

Случайная встреча через десять лет, и эта шальная ночь в лесу.

– Покажу тебе море цветов, – ласково обещает зеленоглазая колдунья. – Милый мой, гляди, венки из цветов, гирлянды из цветов, ложе из цветов, ты видишь! Здесь море, океан цветов, – шепчет эта бесстыжая обнаженная ведьма, игриво укрывая наготу цветами.

Все смешалось: теплый воздух, настоянный на терпком медовом аромате трав, горячее прерывающееся дыхание, словно эротическая астма, вакхические стоны задавленных объятиями. В вышине звезды в лунном тумане и рвущиеся к ним пугливые тени от тающего пламени костра, затухающего и затягивающегося серебряной золой. А внизу вокруг – цветы, цветы, цветы…

– Соберем здесь не менее трех стогов сена, – говорит она, влезая утром в жесткие джинсы и по-хозяйски оглядывая вчерашние море и океан цветов.

– Вечером «цветы» – утром «сено», – невольно вырывается у меня, и уже не в силах остановиться продолжаю: – Ночью «милый» – днем…

– …днем хороший знакомый, бывший однокурсник», – бросает она не то зло, не то с досадой. Лучи Гелиоса выжгли дотла фантазии Селены. Утро, может, мудрее, но вечер щедрей, да и, пожалуй, добрей. Не потому ли люди утром не умирают, утром умирать тяжелее. Хотелось бы покинуть этот мир ближе к ночи.

Табут

Аллах любит терпеливых.

Коран. Сура 3. 140 (146).

Какой только транспорт человек не использует за свою жизнь, чтобы перемещаться в пространстве самому или перемещать предметы и информацию: коньки, лыжи, скейт, санки, велосипед, самокат, мотоцикл, мотороллер, автомобиль, поезд, самолет, вертолет, воздушный шар, дирижабль, ракеты, метро, лифт, фуникулер, эскалатор, лошадь, осел, олень, собака, як, верблюд, слон, плот, желоба, трубопроводы, рикша, телефон, телеграф, электропровод, почта, голуби, интернет – и это еще не весь список, который можно дополнить. Но у всех, чем бы ни пользовались, последним транспортным средством будет одно и то же – табут. Погребальные носилки.

Случайности

Держись прощения, побуждай к добру и отстранись от невежд.

Коран. Сура 7. 198 (199).

Лис, услышав от Маленького принца, что на его планете нет охотников, обрадовался. Но когда узнал, что нет и курей, воскликнул: «Нет совершенства в мире!» Есть: зло зеркально. Души умерших не могут вмешиваться в нашу жизнь, что-либо подсказывая, они лишь связывают события, которые мы творим сами. За любое зло, умышленное или случайное, неумолимо приходит расплата: упадешь, кошелек украдут, появится склочник-коллега, не дадут премию, с балкона сдует белье, кошка пропадет, заболеют дети, станешь инвалидом, случится пожар, заморозки погубят яблони – что-нибудь да будет. Разнообразие расплаты непредсказуемо и бесконечно. Потому эти связи нам непонятны и недоступны. Все равно когда – рано или поздно, но расплата будет. Если с нами случается большая или маленькая неприятность, мы должны знать, что это за что-то содеянное нами. Обязательно. Можно себя обманывать, но законы бытия – не обманешь. Наши неприятности и беды – расплата за содеянное нами. Такова метафизическая связь цепи событий мироздания. Нарушение этого порядка приведет к разрушению мира. Если хотите, это карма – космический закон воздаяния по злозаслугам, который не может не выполняться. Чтобы уберечь себя от зла (маленького и большого) необходимо постоянно контролировать свои действия. Избегая злых дел, мыслей, слов и чувств, сделаешь свою жизнь спокойной, ровной и радостной. В этом нам помогают души наших умерших родителей. Такой ад и рай ждет всех нас: искать способы защиты наших детей от неумолимого наказания, от которого мы не можем их спасти, но можем найти как можно удаленный эквивалент содеянному ими злу. Люди эту доброту и заботу принимают за случайность.

Справедливый дележ

Баба Ганя – сегодня самая старая в деревне. Но память у нее – молодые позавидуют. Как-то вспомнила почти смешную историю про Ефросинию Непутевую. С этого и разговор пошел, говорили, что непутевость – она от лености и сонливости. Коль человек рано встает, он все успевает. А Фрося любила поспать, да и сладко поесть не дурой была. Вот и разладилось у нее хозяйство. Отец ей оставил столько добра, а она уже ходила побиралась. Гнали ее в шею, потом жалко становилось, помогали, подавали кто что мог. Потом началась революция. Пошли слухи, что у богатых будут отбирать и бедным раздавать. Приободрилась и Фрося. И стала досаждать соседу, который ее корил за лень и обжорство. Настал, как она считала, ее час:

– Говоришь, изба у меня развалится, – злорадствовала она, – ну и что, вон у тебя комната пустует, отберут и мне дадут. – И весело хохотала, предвкушая скорую радость и торжество бедности над трудягой соседом. И доводила своими разговорами о переделе имущества состоятельных соседей в пользу бездельников честного и трудолюбивого Ивана до бешенства. Увидев на улице трясущую большим обвислым животом Фросю, Иван забегал домой и закрывал двери, ругая на чем свет стоит и Фросю, и такую власть, которая собирается поощрять бездельниц. Но страхи тонкой змеей вползали в душу. А Фрося распалялась изо дня в день в ожидании скорого пришествия миссии. Улучив момент, забегала в дом Ивана и, указывая на висящие на вешалке шубы, гордость хозяина, говорила: две шубы висят, зачем одному две, скоро одна моя будет. У богатых скоро будут отбирать и бедным отдавать!». Иван выдавливал эту огромную тушу из своего дома, и если дело не доходило до смертоубийства, то только потому, что студенеобразная Фрося проявляла невиданную прыть, увидев, что Иван схватился за ножку табуретки. Так прошли два, три, пять лет. Неизвестно, перестал ли Иван бояться, но на разговоры Фроси больше так бурно, как это было раньше, не реагировал. Да и в голосе ленивой, но прожорливой Фроси оптимизма по поводу скорого перераспределения богатства зажиточных в пользу бедных тоже поубавилось. Но когда началась коллективизация, старая идея Фроси приобрела новую силу, надежды загорелись жарким костром. Греет не только солнце на небе, но и идея, даже ложная, внутри нас. Фрося ходила именинницей, а Иван как в воду опущенный. У кого праздник, а у кого и похороны – нормальная жизнь, как всегда. У кого старые надежды, а у кого старые страхи. Сотрясающуюся Фросю можно было увидеть и услышать на всех собраниях и митингах, она была в первых рядах устанавливающих Советскую власть в деревне. Даже для кумача президиума отдала свое красное платье, которое хотела пустить на половую тряпку. Активность Фроси была солью на душевную рану Ивана. Но постепенно Иван опять почувствовал, что никто не собирается отбирать одну из его шуб, чтобы отдать ее толстой и ленивой соседке. Возникла надежда, что новая власть – это власть, защищающая работников, мастеров, а не бездельников и болтунов. Сообразив это, Иван повеселел. Заметив это, Фрося стала беспокойной и настороженной. Одна радость была у нее: дочь, бывшая в служении, вернулась с двумя пуховыми подушками. Когда раскулачивали ее хозяина-еврея, она сумела укрыть и присвоить себе эти подушки, с которыми и вернулась теперь домой. Вся деревня знала, что эти самые лучшие подушки в деревне – большая гордость и радость бездельницы Фроси, которая без устали всем рассказывала, каким был нехорошим бывший их хозяин, и какая хорошая власть, которая отобрала их у него и отдала бедной дочери Фроси. Ивана почему-то она стала избегать, а у того не было причин и желания лишний раз встретить ее. Все осталось по-прежнему: шубы у Ивана, покосившаяся изба у Фроси, если не считать появление двух новых подушек большой деревенской новостью. Так и жили, пока не приехали в деревню уполномоченные по размещению государственного займа, который обязаны были добровольно купить все. Платить можно было по частям. Но это мертвому припарка, если нечем платить. Иван отдал одну из шуб, а у Фроси силой отобрали обе подушки. Невозможно пересказать все вычурные выражения трясущейся в разные стороны Фроси, которыми она осыпала попеременно то Бога, то Советскую власть. И с тех пор перестала вдруг Фрося по оставшейся неизвестной причине говорить о справедливом дележе богатств. Когда ее об этом спрашивали, лишь чертыхалась и смачно сплевывала через левое плечо.

Баба Ганя, которая всю жизнь прожила неприметной букашкой, думающей о том, как бы выжить и прокормить себя, весело смеялась над пустыми надеждами людей, неизвестно зачем появившихся на свет.