Текст книги "Против ветра"

Автор книги: Дж. Фридман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

– У мамы новая работа, – говорю я, стараясь быть терпимым и по возможности справедливым к ней. – Иной раз ничего не поделаешь. Скоро все будет по-другому.

– А если нет?

– Послушай! Занятия в школе кончаются через месяц, ты все лето будешь со мной, тогда обо всем и поговорим, о'кей?

– У меня же все равно нет выбора, правда?

Хороший вопрос.

– Нет, – сама себе отвечает она.

– А тебе не кажется, что мама обидится?

– Не знаю. Может быть. Не знаю.

– Ты же для нее все! По-моему, она здорово обидится.

– Теперь уже нет. Я теперь уже не все для нее. – Глядя на меня, она опирается на локоть. – А для тебя? Разве я не много значу для тебя?

– Ты для меня значишь больше всего на свете.

– Ну и…

– У меня есть кое-что такое, чего нет у нее. Я больше преуспел, чем она. Я больше заработал денег…

– Сейчас она зарабатывает кучу денег. Готова побиться об заклад, что больше, чем ты!

– Может быть. – Черт, только этого мне еще не хватало! Чтобы Клаудия сидела тут и подсчитывала, кто из родителей больше зарабатывает.

– К тому же у меня это был уже второй брак, а она раньше не была замужем…

– Тебе же самому с ней страшно не нравилось! Это было еще хуже, чем быть вообще неженатым. Ты мне сам говорил. – Она видит меня насквозь.

– К тому же сейчас я живу с другой женщиной.

– С Мэри-Лу?

– Да.

– А почему она сегодня не приехала?

– Она не захотела мозолить тебе глаза, ведь это же твой праздник.

– Ты бы сам ей не разрешил, правда?

– Да.

– Надо было ей приехать. Мы бы здорово повеселились.

– Я ей передам. Она будет рада это слышать.

– Мне кажется, она бы мне понравилась.

– Ты бы ей тоже понравилась.

– Это важно. На тот случай, если ты на ней женишься.

Черт, мне за ней не угнаться!

– Мы пока даже не заикаемся об этом, Клаудия.

– Когда-нибудь, может, и заикнетесь. Просто я хотела тебе сказать, что она мне нравится. На случай, если это будет тебе интересно.

– Спасибо.

Мой мозг работает с лихорадочной быстротой. Общеизвестно, что дети обладают даром предвидения, неужели она догадывается о чем-то таком, о чем я сам не имею ни малейшего представления?

– Маме как раз это и нужно, – продолжает она.

– Выйти замуж? По-моему, на новой работе у нее нет времени думать об этом.

– Так или иначе, время у нее находится.

– Откуда ты знаешь? Она что, сама тебе об этом говорит?

– Она мне больше ни о чем не говорит. Она мне приказывает.

– Ты уверена, что не преувеличиваешь?

– Да. Она все говорит приказным тоном. Она без конца срывает на мне злость.

– Клаудия…

– Да, срывает! Теперь она то и дело выходит из себя. Что бы я ни делала, ее это не устраивает.

– Это все из-за новой работы. Ей, наверное, на самом деле трудно приходится, она работает гораздо больше, чем раньше. Она к этому не привыкла, ее гложет сознание вины из-за того, что она не уделяет больше времени тебе, вот она так и поступает. Ты же знаешь, что она души в тебе не чает.

– Ну да! – говорит она без всякого воодушевления.

Горячий шоколад в чашке уже остыл. Я снова наливаю его в кастрюлю, чтобы подогреть. Она бредет следом за мной на кухню. На ней ночная рубашка, она уже собралась ложиться спать. Уже одиннадцатый час, обычно она ложится пораньше. Я думал, что мы с ней выпьем горячего шоколада и поболтаем на сон грядущий.

– Она что, с кем-нибудь встречается? – спрашиваю я. – Она мне говорила, что видится кое с кем из мужчин.

– Одни зануды.

– Не все, наверное.

– Все до одного! Мама почти ни с кем и не встречается больше одного раза.

– Ей угодить трудно.

– Все они – зануды. Я бы никого из них даже близко к себе не подпустила.

– Рано или поздно она найдет себе кого-нибудь.

Теперь, когда она процветает и уверена в своих силах, это лишь вопрос времени.

– Мне все равно. Иногда я думаю, что она просто боится.

Устами младенца…

Когда я наливаю шоколад обратно в чашку, звонит телефон. Взяв трубку, Клаудия слушает секунду, потом передает трубку мне.

– Ты смотришь телевизор?

– А что там?

Это Мэри-Лу.

– Включи телевизор. – Судя по голосу, она страшно взволнована.

– По какой программе?

– По любой. По всем программам одно и то же.

– А что мне там смотреть?

– Просто включи, и все! Я сейчас приеду. – Она бросает трубку.

Я передаю Клаудии чашку с шоколадом, захожу в гостиную и, взяв блок дистанционного управления, включаю телевизор. В желудке у меня бурчит сильнее прежнего, такое впечатление, что сейчас вырвет.

– Как только допьешь шоколад, – говорю я, – чисти зубы и марш в кровать. Comprende?

– В день рождения?

– Уже почти половина одиннадцатого. Пей и ложись… – Я замолкаю на полуслове, стоит четкой картинке появиться на экране телевизора.

Здание тюрьмы штата. Небо освещено прожекторами, которые обшаривают его вдоль и поперек позади проволочных заграждений, за главными воротами, где установлены телекамеры. Света в здании самой тюрьмы не видно, единственное место, где виден свет, это несколько зданий, которые полыхают пожарами. Все кадры сделаны с большого расстояния, от места, где стоят телекамеры, до любого из зданий, расположенных за заграждениями, будет добрых две сотни ярдов.

Десятки агентов полиции штата и пожарных скопились перед зданием. Полицейские и пожарные машины, передвижные телевизионные установки и другие автомобили заполнили стоянку и прилегающие к ней места для мусора. Повсюду царит суматоха, люди носятся взад-вперед, слышно, как, отключив микрофоны, они что есть силы орут друг на друга. Словом, столпотворение.

Перед объективом камеры появляется диктор. Внезапно у него за спиной, из-за тюремных стен, раздается взрыв. Диктор невольно нагибается, прикрывая голову руками. За первым взрывом следует еще один, над крышей одного из тюремных зданий в небо поднимается огненный шар.

Диктор берет себя в руки, поворачивается лицом к камере. Его бьет нервная дрожь, насколько ему известно, тюрьма вообще может взлететь на воздух, и восемьсот заключенных, вооруженных до зубов, в любую минуту могут ринуться наружу.

– Судя по информации, которую удалось получить от местных властей, – начинает он срывающимся от волнения голосом, – ссора, неожиданно возникшая после того, как на ужин арестантам была подана якобы протухшая пища, переросла в полномасштабный бунт в стенах тюрьмы. Арестанты четвертого блока, который считается тюрьмой умеренно строгого режима и где заключенным разрешается свободно перемещаться, без предупреждения напали на охранников, захватили их в качестве заложников, взяли штурмом другие блоки и заперли ворота тюрьмы изнутри. Они силой заставили охранников и администрацию тюрьмы открыть все камеры во всех блоках, включая изолятор максимально строгого режима, где арестанты содержатся в отдельных камерах двадцать четыре часа в сутки.

Камера смертников. Значит, мои ребята теперь на свободе: звери, вырвавшиеся из клеток, которые теперь рыскают по всем коридорам. И одному Богу ведомо, чем они сейчас занимаются.

Клаудия смотрит на меня.

– Папа… – начинает она дрожащим голосом. Она знает, что мои подзащитные в тюрьме.

– Ложись спать, моя хорошая.

– Пап…

– Ложись спать! И немедленно! Я не хочу, чтобы ты все это видела.

– Хорошо. – Вопреки обыкновению, она уступает. Она и сама не хочет все это видеть.

Я обнимаю ее за плечи и легонько целую в щечку. Она выходит из комнаты. Присев перед телеэкраном на корточки, я по-прежнему смотрю, что там происходит.

Перед объективом камеры появляется начальник тюрьмы. Вид у него еще тот, лицо черно от копоти и пота, волосы и одежда в беспорядке. Впрочем, он спокоен, по крайней мере внешне, за это ему и платят. Он хочет показать общественности, что не зря получает деньги, хочет удержаться на работе и впредь.

– Не могли бы вы рассказать о положении, сложившемся на данный момент в здании тюрьмы, господин Гейтс? – спрашивает у него диктор.

– Я этого не знаю, – напрямик отвечает начальник тюрьмы. – Сейчас никто этого не знает. У нас нет связи с теми, кто остался в тюремных корпусах. Они вывели из строя все линии связи.

– Что вы собираетесь предпринять?

– Мы стараемся восстановить хоть какую-то связь! – резко отвечает начальник тюрьмы. – Это сейчас самое главное. Нам нужно разобраться в том, что происходит, оценить создавшееся положение, выяснить, чего они хотят.

– Сколько заложников они захватили?

– Этого я тоже не знаю. – Пара вопросов, заданных в лоб, и начальник начинает раздражаться, он ведь утратил контроль за тюрьмой, ничего хуже для него быть не может. – По меньшей мере полдюжины охранников, может, и больше. А также несколько заключенных, которых мы использовали в качестве подсадных уток.

– Кто-нибудь был убит?

Начальник тюрьмы снова переводит взгляд на здание. Из некоторых окон выбиваются языки пламени, особенно это заметно в том месте, где расположен первый корпус максимально строгого режима.

– Да.

Внезапно к начальнику тюрьмы подбегает кто-то из подчиненных, что-то ему говорит, и тот срывается с места. Диктор продолжает как ни в чем не бывало.

– В настоящий момент здесь царит полная неразбериха. Никто из тех, кто находится за пределами тюрьмы, включая представителей ее администрации, не может сказать, что происходит внутри. – Обернувшись, он смотрит на человека у себя за спиной. Это начальник тюрьмы, он подходит к микрофону, держа в руке клочок бумаги.

– Я хочу сделать заявление, – говорит он. – У нас появилась кое-какая новая информация, которая хотя и требует частично проверки, но поступила от надежного источника, находившегося в здании тюрьмы, когда начались волнения. – Он мрачнее тучи и сейчас сердит больше, чем раньше. К тому же его основательно пугает запись на пленку, я чуть ли не носом чую страх, источаемый с экрана.

– Складывается впечатление, что бунт готовился несколько месяцев, – читает он, глядя на листок бумаги. – На прошлой неделе нескольких заключенных, все – закоренелые преступники, ранее содержавшиеся в одном из тюремных корпусов максимально строгого режима, были переведены в корпус умеренно строгого режима, где и начался бунт. Их перевели, чтобы разгрузить корпус максимально строгого режима: так постановил суд. – Он с неприязненным видом качает головой. – Мне это решение не понравилось, о чем я информировал суд, я сказал, что это опасное решение, но в ответ мне заявили, что у них нет выбора, мол, не хватает помещений для содержания заключенных и этих людей надо перевести на новое место. Мне пришлось исполнить указание. Сейчас я считаю, – говорит он, чуть не задыхаясь от переполняющего его гневного возмущения, – что эти люди, еще находясь в корпусе максимально строгого режима, готовили восстание, зная, что их собираются переводить.

Резонно, ничего не скажешь, на редкость резонно. Не могут же заключенные захватить тюрьму без предварительной подготовки! Возможно, они размышляли над этим, готовились к этому месяцы, а то и годы.

Открыв дверь своим ключом, входит Мэри-Лу. На ней майка и джинсы, лицо не накрашено. Подойдя, она в знак поддержки быстро и легко сжимает мне руку и плюхается в кресло рядом.

– Слышала? – спрашиваю я.

– Что сказал начальник тюрьмы? Да. Я слушала радио, когда ехала к тебе.

– Все это может плохо кончиться.

– Ты имеешь в виду ребят?

– Может, их уже и в живых нет.

– Ты так думаешь? – Она невольно поеживается, об этом она не подумала.

– Нет, но может быть и так. – Я иду на кухню, достаю из холодильника пару бутылок пива, откупориваю их и одну бутылку передаю ей.

– Более вероятно, что если там на самом деле кого-нибудь прихлопнули, то не обошлось без них.

– О Боже! Надеюсь, это не так. Боже, надеюсь, это не так!

Я тоже, хотя с какой стати им оставаться в стороне? Ведь они уже настроились на новый суд, судьба дала им шанс, чтобы выкарабкаться, а им взяли и нанесли удар под самый дых. Терять теперь уже нечего, можно отправиться и на тот свет, будучи овеянными ореолом славы.

Мы смотрим телевизор еще часа два. Скоро полночь. Поступающие сообщения носят отрывочный характер, много чего происходит, но свежих новостей практически нет.

Я поднимаю трубку телефона и начинаю набирать номер.

– Кому ты звонишь?

– Робертсону. Может, он что-то знает.

– Хорошая мысль.

– Если только он станет со мной разговаривать.

– Станет. Почему бы и нет?

– Потому что я спутал ему все карты, а он таких вещей не забывает. Он страшно злопамятен и на редкость хитер.

Номер занят. Несколько минут я слоняюсь по комнате без цели, потом пробую дозвониться снова. Номер по-прежнему занят. У него сейчас запарка, придется набраться терпения, чтобы выяснить, что же, собственно, происходит.

Мы занимаемся любовью. Ощущение странное, несуразное, все это каким-то нелепым образом накладывается на то, что сейчас происходит за стенами спальни, но мы изголодались друг по другу. По идее, после этого я должен почувствовать себя совсем без сил и уснуть (хорошее оправдание, как будто оно мне все еще нужно, я по-прежнему не могу избавиться от привычки к самокопанию), но не тут-то было. Ни она, ни я не засыпаем.

Поэтому мы не смыкаем глаз и говорим, говорим почти до самого рассвета. О том, откуда мы родом, о том, как исчезла Рита Гомес, о том, что, как нам обоим кажется, в стенах кабинета Робертсона зреет какой-то заговор, словно раковая опухоль, о которой не подозревают, но которая тем не менее налицо.

Мы с Мэри-Лу снова занимаемся любовью и наконец засыпаем, тесно прижавшись друг к другу.

17

Еда день ото дня становилась все хуже. Бывали дни, когда она буквально не лезла в рот, больной проказой в Калькутте, и тот, наверное, побрезговал бы ею. Затем в трех тюремных корпусах вышли из строя кондиционеры, и в течение недели жара внутри стояла невыносимая. Хуже всего пришлось арестантам в блоках максимально строгого режима, где при любом раскладе люди сидят в камерах по двадцать часов в сутки. Начальник тюрьмы хотел было пойти на уступки и разрешить заключенным в дневное время выходить из камер во двор, он понимал, что, держа их взаперти в таких условиях, нарывается на неприятности, но ему запретили это, спустив указание свыше – из Управления штата по делам исправительных учреждений. Как выяснилось впоследствии, начальник Управления даже не знал обо всем этом. Звонил кто-то из чиновников. Как всегда бывает, так и не удалось установить, кто именно.

Поскольку за последние несколько лет получали одобрение все законы о принудительном заключении лиц в ожидании приговора, заключенных в тюрьмах, и так переполненных, становилось все больше и больше. В камеры-одиночки стали сажать по двое, а то и по трое. Три человека в замкнутом пространстве размером двенадцать на десять футов по двадцать часов в сутки – пукнуть, и то стало негде. В результате резко возросло количество драк, чего и следовало ожидать. За последний год трое заключенных погибли от рук своих же.

Когда сломались кондиционеры, тюремная кухня, которая и раньше не слишком усложняла себе жизнь, взяла и подала арестантам явно протухшее мясо. Для того чтобы это определить, достаточно было одного взгляда. Свыше двухсот человек слегли с острым пищевым отравлением. Тюремный лазарет не мог вместить такое количество больных, пришлось оказывать медицинскую помощь прямо в камерах. Много дней по всей тюрьме воняло рвотой.

Словом, к бочке пороха оставалось только поднести спичку, чтобы последовал взрыв.

Три недели назад начались давно ожидавшиеся работы по реконструкции тюрьмы. Собирались строить новый тюремный корпус с тремястами новыми камерами. Это целиком решило бы проблему, но потребовало бы времени, скажем, нескольких лет. Бюрократам кажется, что несколько лет – это целая вечность, дальше этого они не заглядывают. Они считали, что теперь-то проблема решена на много лет вперед. Представители тюремной администрации знали, что это не так, понимая, что, как только появятся триста новых камер, число тех, для кого они предназначены, составит человек шестьсот. Но они надеялись, что это хоть как-то поможет снять остроту проблемы.

Прежде чем начать строительство нового тюремного корпуса, решили сначала реконструировать центр управления, размещавшийся в главном тюремном корпусе, – мозговой центр всей тюрьмы. Это считалось первоочередной задачей, хотелось усилить меры безопасности с учетом поступления шестисот новых гавриков. Сидя в центре управления, один охранник мог автоматически как закрыть всю тюрьму, так и открыть ее. Рабочие, представляющие хорошо известную многонациональную строительную корпорацию из Сан-Франциско, которая успешно (и с незначительными затратами – лишь позднее обнаружилось, что использовавшиеся ею строительные материалы не соответствовали стандартам качества) построила массу тюрем как в США, так и за рубежом, заменили устаревшие решетки практичными, с учетом требований безопасности заграждениями из стекла, способного, как показали испытания, выдержать давление в десять раз большее, чем металл, готового выстоять даже после землетрясения силой в 8,5 балла. Если установить такое стекло, охранники будут лучше видеть тюремный блок целиком, главный блок максимально строгого режима. Через решетки отдельные его места плохо просматривались, и в прошлом узники несколько раз пользовались этим, поднимая бунты.

Люди, работавшие на стройке, которых все время охраняли самым тщательным образом, на первых порах внимательно следили за тем, чтобы по окончании каждого рабочего дня не оставлять после себя ни одной гайки. Однако со временем они успокоились и уже не убирали за собой кое-какие строительные материалы и инструменты, собираясь использовать их на следующий день. Охранники не следили за рабочими, поскольку это не входило в их обязанности. Они следили за заключенными, чтобы те не напали на рабочих.

В последнюю неделю перед бунтом шестерых заключенных временно перевели из корпуса усиленного режима в корпус умеренно строгого режима. Как впоследствии объяснит начальник тюрьмы, это было сделано в соответствии с постановлением суда. Один из заключенных обратился в Верховный суд штата с ходатайством, в котором жаловался, что тюрьма переполнена, и Верховный суд вынес временно действующее предписание. Так как в корпусе умеренно строгого режима свободных мест было больше, кое-кого из заключенных решили перевести именно туда.

К несчастью, из-за бюрократических проволочек, которые случаются в любом учреждении, правда, в некоторых чаще, чем в остальных, имена некоторых заключенных перепутали и перевели кое-кого из тех, кого переводить не следовало. Ими оказались люди, которых из-за их преступлений, а также в силу склонного к насилию, неуравновешенного характера нужно было постоянно держать под замком. Именно они и собрались вместе на тюремном дворе в первый день своего пребывания в корпусе умеренно строгого режима и обо всем договорились. Словом, произошел один из тех прорывов, которые время от времени случаются, если штат охраны не укомплектован. Они не обдумывали заранее свой план, поскольку такой возможности раньше не было. Но стоило им собраться вместе, после того как им предоставили свободу передвижения, как все получилось само собой.

Так все и было: ряд случайностей, совпавших по времени. Сначала предоставили слишком много свободы не тем, кому можно было. Потом занялись приведением тюрьмы в порядок, но стали оставлять инструменты где попало. А новый центр управления со стенами из стекла как раз построили, но не успели проверить на соответствие нормам безопасности.

Заключенные, беспрепятственно вырвавшиеся из корпуса умеренно строго режима, штурмом овладели главным корпусом, корпусом усиленного режима. Тем временем охранники, отступая, проникли в центр управления и тут же перекрыли доступ к нему из тюрьмы, обезопасив себя от нападения извне. Теперь только они могли открыть двери камер по всему зданию (включая и камеры смертников), тогда как бунтовщики за стенами центра управления не имели возможности проникнуть внутрь.

Противника удалось нейтрализовать. Охранники продержатся, вызовут наряды полицейских, и бунт будет подавлен.

Но именно этого и не произошло.

Направляясь к корпусу усиленного режима, заключенные, поднявшие мятеж, проникли в оружейный склад, находящийся в корпусе умеренно строгого режима, – кто-то позабыл запереть его на ключ. Вломившись туда, они вооружились винтовками и дробовиками на любой вкус – в их руках это было самое смертоносное оружие, которое они профессионально пустили в ход при штурме корпуса усиленного режима.

Инструменты, которыми в тот день пользовались рабочие, после их ухода так и остались лежать снаружи. Заключенные их нашли и тоже захватили с собой. Карбидные лампы большой мощности, отбойные молотки, пневматические буры – все эти штуковины могли пробить или сломать что угодно.

Новые стеклянные стены, окружавшие центр управления, где забаррикадировались все охранники и находились все электронные системы, регулировавшие открытие и закрытие дверей, как известно, еще не прошли испытания. На пуленепробиваемость уж точно. При помощи пневматических сверл и отбойных молотков их превратили в крошево меньше чем за пять минут. Восьмерых охранников, которые оказали сопротивление, быстро сломили и разоружили. Щелкнув несколькими переключателями, «победители» распахнули двери всех камер в тюрьме.

Вырвавшись на волю, арестанты принялись бесчинствовать. Они крушили все, что попадалось под руку, вскрывали водопроводные трубы, разжигали костры, разрушая все, что только попадалось под руку. Учинив налет на аптеку, взяли психотропные и прочие препараты. Через час большинство арестантов уже лыка не вязали и стали буйствовать. Для самозащиты они изготовили тесаки – грубые, наскоро сработанные ножи, которыми можно перерезать горло одним взмахом руки.

Большинству охранников и всем сотрудникам администрации удалось спастись бегством, за единственным исключением. Три женщины, работавшие мелкими клерками и секретаршами, в нарушение правил заснули посреди дня. После обеда они дрыхли в одной из пустых комнат отдыха, где заключенные по выходным встречались с родственниками. По будням эти помещения не использовались, тюремный персонал знал, что там время от времени происходили также любовные свидания. Когда раздались первые сигналы тревоги, женщины утратили представление о том, где находятся, а когда поняли, что происходит, было уже слишком поздно, чтобы возвращаться в контору. Первая же группа заключенных обнаружила и схватила их. Хотя большинство мужчин готовы были всех их тут же изнасиловать, вожаки бунтовщиков охладили их пыл – не из-за сострадания к женщинам, которые, по их мнению, не заслуживают его вовсе, а потому, что это замедлило бы продвижение вперед и могло поставить под угрозу успех бунта. Сначала нужно захватить тюрьму, а потом уже можно трахаться до потери сознания. И они заперли женщин в комнате без единого окна, в которой практически отсутствовала вентиляция.

Когда по команде из центра управления двери во все камеры были открыты, единственное исключение составили камеры предварительного содержания, располагавшиеся в отдельном крыле. Там сидели мужчины, которых необходимо было полностью изолировать от остальных арестантов ради их же безопасности. Этих мужчин ненавидели все, никто даже не скрывал, что их жизнь гроша ломаного не стоит.

Некоторые из этих мужчин занимались растлением малолетних, их заключенные, как правило, считают самыми мерзкими среди людей с сексуальными отклонениями. Впрочем, в большинстве своем люди в камерах предварительного содержания использовались в качестве стукачей, которые доносили на остальных арестантов как в самой тюрьме, так и на более ранних этапах, скажем, во время суда или предварительного слушания.

Их камеры можно было открыть, лишь приведя в действие системы тройных замков. А ключи от них были не в самой тюрьме, а за ее пределами, в административных зданиях и в других помещениях, куда не мог проникнуть ни один заключенный. Только так и можно было обеспечить охрану и безопасность этих людей, ибо в противном случае их ждала бы неминуемая смерть.

Когда все произошло, Одинокий Волк выбежал из своей камеры, как и все остальные. Первым его желанием было встретиться со своими тремя братьями, вторым – вооружиться чем только можно, третьим – смыться куда подальше, черт побери, и затаиться, если осуществятся первые два желания.

Четверо рокеров без труда разыскали друг друга. Они ведь сидели в одном крыле, хотя и далеко друг от друга, насколько позволяли размеры тюрьмы. Вместе со всеми они добежали до оружейного склада, дверь в который уже снесли. Несмотря на то что с учетом подобных происшествий оружия в тюрьме хранится мало, для экстренных случаев несколько единиц огнестрельного оружия все-таки было припасено, а поскольку за рокерами ходила репутация узников камер смертников и вообще лихих парней и они пользовались определенным авторитетом в неофициальной тюремной иерархии, им предоставили право по своему усмотрению выбрать самое лучшее, что было в этом небольшом арсенале. Каждый взял по дробовику, а Одинокий Волк прихватил пару пистолетов, потому что спал и видел, как он будет смотреться при оружии.

Они взяли столько патронов, сколько могли, прежде всего чтобы обеспечить собственную безопасность не только от тюремщиков, но и от товарищей по несчастью. Бунты в тюрьмах могут заканчиваться так же, как и Великая Французская революция: заключенные, и без того отличавшиеся безумием и обезумевшие еще, неожиданно получив власть в свои руки, набравшись наркотиков, могут наброситься один на другого, как змея, которая пожирает кончик своего хвоста. А стоит только начать убивать, так все средства окажутся хороши.

Вооружившись таким образом, рокеры отступили в камеру Одинокого Волка. Вопрос о том, стоит ли рвануться навстречу свободному миру или нет, даже не вставал, никто этого делать не собирался. Проблема была в другом – как остаться в живых, как уберечь свою задницу.

Поэтому все четверо прижались задницами к стене в камере Одинокого Волка и смотрели на шествующую мимо толпу.